Текст книги "Чай Весна. Часть 2"

Автор книги: Панкратов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 2 страниц)

– Ты напилась, Полин. Что ты ерунду какую-то несешь?

– Это ерунда? – в отчаянии крикнула девушка и вновь схватила его за руку. – Мы можем прожить жизнь и так и не узнать друг друга. А другой не будет. Ты не понимаешь! Другой никогда не будет!

– Будет, я проверял, – отрезал Ракитский. – Пойдем скорее, догонишь!

Он увидел в толпе людей возле перекрестка кучерявого парня и Кристину. Оба махали ему рукой.

– У тебя бабки есть? – нетерпеливо спросил кучерявый.

– Нет, по нулям, – твердо ответил Ракитский, не успев даже осмыслить ответ. «Зачем я вру?» – подумал он удивленно.

– У тебя всегда по нулям, – хмыкнула, но дружелюбно, Кристина. Ракитский только сейчас обратил внимание: в противоположность подруге, девушка была одета во все спортивное. Вязаная шапочка с символикой известного бренда, полосатая куртка с капюшоном, широкие штаны, кроссовки. Ракитский умел отличать качественные вещи. «Придет время, и эта, – подумал он про Полину, – наверное, станет такой же. А как иначе-то? Ничего-то ты не потерял, Ракитский, ничего не потерял», – бодрился он.

– У меня есть! – крикнула Полина, потрясая кошельком. – На всех хватит.

Остановилась машина, и кучерявый быстро перекинулся с водителем парой фраз. Полина прижалась к Ракитскому, но тот отстранился.

– Садись вперед, – сказал он ей.

– Я хочу с тобой, – вяло ответила Полина, но заняла переднее место.

Ракитский смотрел водителя, надеясь, что за рулем этой случайной машины окажется проводник – ну, или месяц, как называют себя эти безумные люди, наемные работники таинственного Леса. Но это был обычный человек.

– Держи, – шепнула ему в ухо Кристина, передавая банку с алкоголем. Витя поднял свою, изображая, что чокается со всеми. Ракитский открыл и жадно выпил полбанки. Внутри немедленно появилось мерзкое чувство, словно прорвало канализацию, и зловония хлынули, заливая мозг и стенки черепа. Но тело взбодрилось, задвигалось на сиденье, в такт незатейливой музыке.

– Мне много не нужно, – доносился голос из радиоприемника:

Просто обними, скажи, что любишь.

Просто напиши, когда обо мне подумаешь…

Ракитский громко отрыгнул, и все, кроме Полины и водителя, заржали.

– Слушай, – сказала Кристина, отсмеявшись, – ты бы с Полинкой почаще встречался.

– Зачем? – спросил Ракитский, не сдержав улыбки.

– Вы с ней красивая пара, – улыбнулась Кристина.

– Мы с тобой тоже красивая пара. Мы будем самой красивой парой. Ты мне очень нравишься, Кристин, я говорил.

– Ракитский, – строго сказала Кристина, – ты как всегда.

– Я хочу быть только с тобой. Мне вот она, – он кивнул в сторону Полины, – вообще не интересна.

– Извини, – только и сказала Кристина. – У нас с тобой ничего не получится.

– Это мы посмотрим, – Ракитский отчего-то рассмеялся, закинув голову. За окном машины наступила черная ночь.

Ракитский и сам уходил в темноту. Ночь наползала обрывками, клочками старой газеты, случайно брошенной в воду, раскисшей, разорванной. Между ними был космос, сияли звезды, кружились неведомые светила и улыбалось полное нежного отчаяния лицо. «Где ты теперь? – кричал Ракитский в безвоздушное пространство. – Где ты теперь?»

Они стояли на крыше и пили. Ракитский смотрел вниз, в тишину чьего-то двора, и покачивался, нависая над его бездонной пропастью. Рядом стоял Витька и отливал, облокотившись на телевизионную антенну.

– Хочу, чтоб моя музыка играла

Хочу, чтобы мой фраер танцевал,

– орал он в эфир черной ночи, и где-то в отдалении Полина и Кристина, укутавшись под пледом, пытались поймать радио. Компанию трясло от холода и отходняков, оставалось чуть-чуть до рассвета, еще меньше – на дне бутылок и совсем ничего – в карманах.

– Тебе уже хватит, – шептало среди звезд и космического мусора доброе лицо. А Ракитский хохотал, широко открыв рот, закатив глаза, откинув голову к небу. Хохотал, сотрясаясь всем телом.

– А давайте читать стихи! – предложила Полина.

– Я с детства угол в рот ебал,

Я с детства рисовал овал.

Он поклонился до самой земли и, не удержав равновесия, упал.

«Ракитский, – тихий голос в его голове становился все громче, ясней, отчетливей, заполнял собой все пространство, всю эту крышу, весь двор, весь город, над которым поднималось, словно надзиратель, безжалостное солнце. – Что означает твоя фамилия, Ракитский? Что означает твоя фамилия?»

Когда он проснулся, все тело ныло, словно бы он провел ночь на кирпичах. Находилось оно в комнате – самой обыкновенной, типовой, обставленной скромно, если не сказать бедно. Так жил когда-то и сам Ракитский – причем, начинал осознавать он, именно здесь и жил. Рядом стояла кровать, с которой, по всей видимости, он упал или просто не дошел до нее. Помимо кровати, в комнате стояли стол с магнитофоном и маленький книжный шкаф, больше из мебели ничего не было. Окно было завешено плотными темными шторами, тускло горел свет люстры прямо над головой.

«Надо сваливать отсюда к чертовой матери. Выпить бы, а то же он не успокоится», – Ракитский решил, что говорить об этой «помолодевшей» и «приборзевшей», как он понял еще во время прогулки в парке, версии себя будет правильно только в третьем лице. Ракитский решительно не хотел иметь ничего общего с этим жалким телом, которое мутило и колошаматило на грязном полу, но никуда не мог от него деться. «Одежду мне испортил, гад»

Но едва он посмотрел в сторону двери, как настроение приподнялось: прямо возле нее, на полу, стояла пара банок с алкоголем – таким же дешевым и вонючим, как вчера, но тут уж выбирать не приходилось. Как ни крути, а мучались обе версии – и пожившая, и только начинающая жить. Хотя и куролесила только одна из них. Опустошив в несколько глотков бутылку, Ракитский, наконец, почувствовал облегчение: тело уже не так сотрясало, а голова начинала «варить». И даже алкоголь показался совсем не таким противным, Ракитский лишь поморщился и удивленно подумал: «Быстро организм привыкает. Надеюсь, что следующий месяц не заставит меня бухать эту дрянь».

Зазвонил телефон. Ракитский не сразу понял, что этот аппарат – его, какая-то старая модель. Он осмотрел маленькую комнату ясным взором и окончательно убедился: да, именно здесь он когда-то жил. В годы учебы снимал квартирку – чтоб без родителей, чтоб водить девочек: ту же Кристинку хотел пригласить, бухать, листать, валяясь на кровати, книжки, чтобы было о чем поговорить потом с теми же девочками, а в перерывах между всем этим – учиться.

– Привет, – сказал спокойный голос в трубке.

– Полина? – удивился Ракитский. – Чего хотела?

– У меня никого не будет, – говорила, почти шептала в трубку девушка. – В общем, на все выходные я одна, понимаешь, к чему это я? – Полина рассмеялась.

– Ты пьяная опять, что ли? – буркнул Ракитский. – Сколько время вообще?

– Ты хотя бы помнишь, как домой добрался? Вряд ли… А я не спала потом. Думала.

«О боже! – Ракитский мысленно вознес руки к небу. – Вот все говорят: хочу снова стать юным. А мне чего-то эта юность дается слишком тяжело. Не хочу! Я никогда не хочу туда больше. Я совсем другой человек, у меня другая жизнь. С меня хватит». Но почему-то не клал трубку. К тому же, теплый голос, доносившийся из нее, нравился ему все больше. Он чувствовал, что этот голос будто бы излечивает его – не только это мутное и глупое похмелье, но и куда более серьезные, глубокие раны жизни, полученные совсем не здесь.

«Мне хочется слушать тебя», – решил Ракитский и тут же взбесился от собственной фразы, брошенной в телефон:

– Поздравляю. Лучше б не думала. Полин, отдыхай, мне чего-то хреново.

– Кристинка уехала сегодня. До нее не дозвонишься, – продолжала девушка. – Приезжай. Останешься у меня. Мы неплохо проведем время!

– Выпить-то есть? – неуверенно спросил Ракитский. Он прошел мимо книжного шкафа, чтобы занять себя чем-то, достал с полки книгу. «Walking And Writing, – медленно проговорил про себя, – The Nineteenth-century Forest. Не припоминаю, чтобы я такое читал».

– Ты мне нравишься, – сказала девушка, и эти слова ее вдруг повторились эхом, а затем, словно не из телефонной трубки, а изо всех углов комнаты устремились к нему, преломляясь, как солнечные лучи, растеклись, разделились на тысячи проникновенных тихих голосов, стучащихся в самое сердце простотой ласковых слов: «Ты мне нравишься… Ракитский… Ты мне нравишься». Кто ему, тридцатитрехлетнему, женатому, замученному, скажет тем же тоном, с той же интонацией: «Ракитский, ты мне нравишься?» Где ему это скажут? А главное, зачем?

– Полин, – спокойно сказал Ракитский. – Я не хочу к тебе ехать.

«Какой же ты дурак! Что же ты такое говоришь?»

– А я тебе нравлюсь? Ну… Хотя бы немного.

– Честно – нет, – вздохнул Ракитский и откупорил вторую банку. – Ты назойливая.

«Пойди спрыгни с балкона, сука!»

– Ну, давай. Передумаешь – буду ждать.

– Ага, – беззаботно ответил Ракитский.

Он прибавил звук и задергался в такт музыке. «Мне много не нужно, – бормотал, закрыв глаза и раскачиваясь под люстрой с банкой в руках. Из банки летели красные капли, заливая обои и пол. – Мне много не нужно».

Просто напиши письмо про то, что дождь

Просто напиши о том, как меня ждешь,

– доносилось из магнитофона, и редкие слова снова сменялись музыкой. Ракитскому становилось жутко.

– Ту-туруту-ту! – кричал он, стремительно пьянея, перекрикивая магнитофон: Ту-туруту-ту, ту-туруту-ту.

Наоравшись, человек с тридцатитрехлетним телом в грязном костюме выключил магнитофон, подошел к шторе и резко одернул ее. За шторой было окно, самое обыкновенное старое окно, покрытое пылью и треснувшее в нескольких местах. Но за окном была кирпичная стена – из тусклого кирпича со следами цемента. В стекле отражалась люстра, и можно было разглядеть свое растерянное лицо. Можно было увидеть шкаф и письменный стол с магнитофоном. И даже входную дверь – как она открывается, и в комнату входит человек.

– Это что же, получается, не та квартира? – Ракитский резко развернулся и, не здороваясь, принялся кричать на вошедшего: – Не та?

– Все тебе не то, – слегка раздраженно ответил человек. За его спиной раздавался странный гул, как в местах большого скопления людей. Но едва дверь закрылась, как в комнате снова стало тихо. Человек молчал.

– Как-то шумно там для квартиры, – сказал Ракитский неуверенно.

– Иногда подлинное спокойствие достигается только посреди суеты и хаоса, – начал человек, облокотившись на дверь и сложив на груди руки. – А в полном спокойствии и тишине человек не может найти себе места… Занимается черт знает чем.

Человек был одет во все черное: длинное драповое пальто, плотные черные брюки, высокие сапоги, перчатки. Довершал образ черный же берет, надетый набок. На берете серебрился маленький значок – Ракитский сощурился и понял, что это схематичное изображение ели: толстый прямой «ствол» и несколько симметричных линий-«веток», отходящих от него под наклоном. Значок держался, по всей видимости, плохо, и с каждым кивком головы проводника – на сей раз самого настоящего, железнодорожного работника – был готов упасть.

– Что за вид? – спросил Ракитский.

– Утепляемся, – пожал плечами человек в берете. – Впереди холода.

– Я проживаю жизнь этого малолетки, – ответил Ракитский и в подтверждение снова глотнул из банки. – Я тогда был другой. Но всегда хотел одного, как любой человек… И это «одно» – оно было на расстоянии вытянутой руки. А иногда и в моей руке! Но я ведь понимаю это только сейчас, – он поднял глаза на проводника. – А зачем? Зачем мне это понимать? Какой смысл понимать то, что не изменишь? То, что в глубоком прошлом, под слоями памяти, того, что не существует? Ведь будем говорить начистоту, ее не существует, меня вот этого. Квартиры этой не существует, тебя такого модного – тоже нет. Я где-то замерзаю под сугробом, потеряв сознание, а меня ждет жена. Настоящая, взрослая. Ну, была эта Полина в моей жизни, ну и что? Вот скажи мне – ты, Октябрь, или кто ты там, по счету.

– Октябрь, – подтвердил проводник, поправляя сползающий берет. – Ну а что я тебе скажу-то? Была и была.

– Ну, – с надеждой произнес Ракитский. – Так ты со мной согласен?

– Я не могу быть с тобой согласен или не согласен – я месяц, – терпеливо сказал Октябрь. – Я просто есть. Моя задача – встретить тебя и проводить дальше. Тебе ведь это объясняли.

– Если ты думаешь, что я буду тебя чему-то учить, объяснять тебе, обвинять или, наоборот, оправдывать – это все глупости. Ты сам отлично справляешься со всеми этими функциями и как эффективный руководитель знаешь, что не стоит распределять между несколькими сотрудниками задачи, которые успешно выполняет один. Лес – просто показывает. Все остальное ты делаешь сам.

– Но зачем? – воскликнул Ракитский. – Зачем он мне показывает именно это?

– Чтобы ты не говорил, что этого не существует. Но ты упорный, – усмехнулся Месяц. – У тебя один ответ: этого нет. Это удобная позиция у вас там, – он неопределенно махнул рукой. – Но, видишь ли, не здесь. Здесь существует все, и существует одновременно. Любое слово, действие, дело – все появляется и остается. Остается навсегда. У вас там по-другому, – лицо Октября приобрело печальный вид. – У вас там достаточно просто сказать: этого нет. Вы как бы отсекаете целый пласт жизни, отцепляете его от реальности, и он тонет… или, не знаю, несется в пропасть. И так со всем. Берешь лезвие: «Этого нет, того нет», «Не существует», «Не было» – и размахиваешь им во все стороны. Разве не удобно?

– Но ведь это так! – воскликнул Ракитский. – Посмотри на мою жизнь! Как я живу, чем я живу… там, у себя. И посмотри на этого! Я счастлив, что не остался им. Всему свое время, все это прошло.

– Но он есть, – сказал Месяц. – Он не был, а именно есть. И он – это ты. Нет разницы. Жизнь человека – это не линия, не отрезок. Это точка. Ее движение во времени и пространстве не имеет никакого значения – она остается точкой, где бы ни находилась. Ты можешь относиться к этому факту как угодно, но тебя другого никогда не будет.

– А она? – Ракитский вспомнил про Полину. – Она другая была? Я ведь даже не знаю, что с ней случилось. Я никогда не вспоминал о ней, да и мы в семье решили не ворочать прошлое.

– Отрезать, – кивнул Октябрь.

– Я знаю одно: я не любил ее и не виноват перед ней. Да и она, сама, реальная меня не помнит. Живет своей жизнью, наверняка, и не хочет меня знать. Надеюсь, у нее все хорошо. Так почему я ее вижу? Почему проживаю это все заново?

Месяц отошел от двери, освобождая ему дорогу и приоткрывая дверь.

– Дерево в лесу выросло, – сказал он нараспев. – Почему, зачем? Только солнце знает, – он улыбнулся и поднял указательный палец. – Но растет же… Понимаешь?

Гул снова ворвался в уши Ракитскому, словно вихрь. про который рассказывал проводник. Он сделал два шага вперед и очутился на широком проспекте гигантского торгового центра. Мимо него, щебеча друг с другом и по мобильным, сновали туда-сюда люди, справа и слева зазывали веселыми разноцветными огнями, брендовыми товарами, разодетыми манекенами бесчисленные магазинчики. Дверь, из которой он только что вышел, оказалась низеньким и неприметным входом в техническое помещение. Ракитский даже не стал дергать ручку: к таким фокусам он уже привык.

«Они что, мне предлагают заняться шопингом? Ну что ж, пройдемся».

Он поднял глаза и увидел, что торговый центр состоит из нескольких уровней, расположенных один над другим.

Сейчас, оказавшись в торговом центре в одиночестве, Ракитский неожиданно почувствовал удовольствие – он вдруг понял, что отдыхает. От жены (а ее даже здесь, в Лесу, стало много), от ее бесконечных забот и претензий. От детей с их соплями и воплями, от бесконечно дребезжащего мобильника, который так и тянет расколошматить о стену.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Назад к карточке книги "Чай Весна. Часть 2"