Текст книги "Из ниоткуда в никуда. Часть 3 (СИ)"

Автор книги: Озеров Игорь

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)

– Вот блядва какая выросла! – неожиданно очень злобно возмутилась полная женщина, которая слышала весь их разговор. Ей было очень жарко. Она давно сняла пальто, но не повесила его рядом, а зачем‑то держала на коленях. На голове у нее был вязанный красный берет, из‑под которого выбивались крашеные хной короткие мокрые от пота волосы. – Слышали бы тебя твои родители!

Лена не обиделась, а наоборот, опять громко рассмеялась.

– Вот, Даша, смотри, кем ты станешь, если будешь якобы жить для других: для семьи, для мужа, для родного колхоза. В сорок лет будешь выглядеть, как толстая старая бабка. И озвереешь. Всех, кто чуть успешнее, будешь ненавидеть до кишечных спазмов, – Лена, не стесняясь, смотрела прямо в глаза опешившей  женщине. –  Потому что будет страшно признаться самой себе, что только ты сама виновата в том, что свою единственную драгоценную жизнь спустила в унитаз. А по ночам будешь реветь, а потом оправдывать  свою лень и трусость якобы тем, что твой «колхоз» без тебя не проживет. И значит такая твоя доля.

Женщина побагровела от злости. Она не ожидала таких слов от хрупкой и с виду интеллигентной девушки.

– Муж пьет, – с насмешливой улыбкой продолжала Лена, – зато не изменяет. Изменяет, зато не бьет. А если и бьет, то значит любит. И то, что денег всегда не хватает, потому что все пропито – так их у всех не хватает. Потому что все так живут. В итого зависть и ядовитая злоба ко всем вокруг, – Лена уже смотрела на ошеломленную женщину с нескрываемым презрением.

Машинист объявил следующую станцию. Девушкам пора было выходить. Лена встала и, уже не обращая внимания на женщину, сказала, обращаясь к Даше:

– Если мы в чем-то и впереди всей планеты, то это по количеству завистливых людей. Их у нас – каждый первый.

Она пошла к выходу, легко, чуть ли не танцуя, проталкиваясь между стоявших людей. Потом остановилась, дождалась Дашу и добавила:

– Курица ты, Дашка. Раньше у тебя были просветы, а сейчас ты почти как та тетка. Скоро обабеешь и начнешь всех ненавидеть.

Глава 12

Из серых репродукторов в форме колокольчиков, развешанных на фонарных столбах, с самого утра звучали бодрые мелодии и праздничные марши.

Максим специально вышел из дома пораньше, чтобы успеть в магазин до того, как на время демонстрации перекроют весь центр города, украшенный к празднику красными флагами и транспарантами.

Он спешил, обгоняя толпы людей, уже собирающихся в колонны для торжественного шествия перед трибуной, установленной у памятника Победы на центральной улице.

В такой день трудно было не заразиться от людей хорошим настроением и всеобщей радостью. Невозможно было не почувствовать гордость за свою страну, гордость за причастность к грандиозному событию почти семидесятилетней давности – Великой Октябрьской революции.

«И Ленин – такой молодой, И юный Октябрь впереди!» – весело подпевал Максим Иосифу Кобзону, высматривая по сторонам нарядных и красивых молодых девушек.

Возле магазина его кто‑то окликнул, и в этот же момент из толпы выскочил Андрей Алексеевич.

– Вот это встреча! – воскликнул он, обнимая бывшего подчиненного. – Рад! Очень рад тебя видеть!.. Ну и как на вольных хлебах? Привлекать тебя еще не пора? – похлопывая Максима по плечу, подтрунивал прокурор. – Двести девятую статью за тунеядство пока никто не отменял, – он смеялся, внимательно осматривая его маленькими колючими глазками. – А ты осунулся, похудел...

– Зато ты все толстеешь и розовеешь. Пропеллер за спиной и вылитый Карлсон, – приветливо отпарировал Максим.

Андрей Алексеевич немного обиделся, естественно считая себя совсем не толстым, а лишь хорошо упитанным. Но виду не подал.

– Я иногда тебе даже завидую, – прокурор взял его под руку и повел в сторону от магазина. – Мне тоже иногда все надоедает. Эта рутина, отчеты, бумаги... Ты же знаешь, как все у нас устроено. Ты начальник – я дурак, я начальник – ты. В понедельник мне  наверху пистон вставляют, а по вторникам я вам.

– Так ты бросай все, раз тебе так тяжко командовать, – Максим деликатно освободил руку.

– А я ведь почти каждый день об этом думаю. У меня от родителей домик остался недалеко от Бердянска, – Андрей Алексеевич говорил, изучающе снизу посматривая на Максима. – Вот выйду на пенсию и уеду. Куплю лодочку, рыбачить буду. Всю жизнь мечтал встретить старость на Украине у моря. Садик с виноградом. Яблони, вишни, абрикосы...

Прокурор мечтательно покрутил головой и облизнул губы. Потом что‑то вспомнил, нахмурился и продолжил:

– А свою ведьму здесь оставлю! Найду там местную, веселую и красивую. Такую, у которой голова по ночам не болит... Эх! – он громко и весело выдохнул и шутливо ткнул Максима в живот. – Завидую я вам, молодым!

Колонна сотрудников суда и прокуратуры, ввиду малочисленности, была объединена с работниками местной  администрации. Было много знакомых, которые приветствовали Максима. Они искренне и воодушевленно поздравляли его с праздником. В ожидании начала шествия они стояли около школы: приземистого двухэтажного здания из темно‑красного кирпича.

– А мы же, Максим, с тобой в одной школе учились, – вспомнил Андрей Алексеевич, рассматривая красивое дореволюционное здание. – С возрастом на многое начинаешь смотреть по‑другому... Помнишь Галину Андреевну? – оглянулся он на стоящего чуть позади приятеля.

– Конечно помню. Физику вела.

– Да, да, – покачал головой прокурор.

В этот момент колонна тронулась, и Максиму пришлось идти вместе со всеми.

– Тогда казалось, что она прямо таки удовольствие получает, ставя нам двойки, – вспомнил Андрей Алексеевич, опять взяв приятеля под руку. – А теперь понимаешь, что она пыталась   научить нас думать самостоятельно, – он внимательно посмотрел на Максима. – Одни учителя у нас были, одни мы с тобой книжки читали и работали вместе, и ведь хорошо работали... А сейчас смотрим на мир по‑разному. Скажи честно, почему ты ушел?

Максим по несколько раз на дню задавал себе этот вопрос. Иногда, правда очень редко, ему казалось, что он знает ответ. Но чаще это были лишь невеселые предположения.

Все последние дни ему казалось, что причиной  был необъяснимый страх, появившийся, когда он вдруг увидел свое будущее. Все интересное и скучное, веселое и не очень, все то, что дальше произойдет в его жизни. День за днем. Год за годом. Встреча за встречей. Будто бы он подсмотрел на это в какую‑то щелочку в заборе.

Страшно стало не из‑за того, что его будущее было каким‑то мрачным и ужасным, а скорее от понимания, что большинство его юношеских фантазий никогда не осуществится, что не произойдет в его жизни ничего особенного, а все будет идти как у всех, по какому‑то уже готовому шаблонному сценарию. Все его мечты так и останутся мечтами. И та девушка в розовой курточке из параллельной группы в институте так и останется, теперь уже навсегда, лишь мимолетным видением.

От мыслей о такой неотвратимой предопределенности в своей жизни, которая еще вчера была полна загадок, становилось тоскливо. А от страха хотелось спрятаться в алкоголической  депрессии.

Но говорить об этом сейчас с Андреем Алексеевичем не хотелось, и поэтому неожиданно для себя Максим разозлился.

– Да потому что мы не с причиной боремся, а со следствием, – раздраженно ответил он. – Кого мы сажаем? Женщину, которая пьяницу мужа сковородкой треснула или пацанов, не поделивших бабу на танцах. Иногда дадут нам какого‑нибудь продавца, официанта или даже заведующего магазином посадить для отчета, а выше нам нельзя.

– Какой ты кровожадный стал, – засмеялся прокурор. – А где гарантия, что мы вовремя остановимся? Не получится как при Сталине? Дернешь за ниточку, а этот клубочек в такие дебри заведет, к таким людям, что сам не рад будешь.

– Значит, мы всегда будем устранять следствие и отхватывать маленькие щупальца, потому что до головы нам дотянуться никогда  не дадут.

В этот момент колонна подошла к трибуне, с которой людей приветствовали городские начальники. Кто‑то из них в микрофон выкрикивал лозунги:

«Слава Великому Октябрю!»

«Слава Коммунистической партии Советского Союза!»

«Слава великому советскому народу!»

«Ура! Товарищи!»

После каждого призыва люди в колонне весело откликались протяжным «ура», размахивая при этом флажками и разноцветными бумажными цветами.

– А ты никогда не думал: если голова неуязвима, может тогда есть смысл стать этой головой? – спросил Андрей Алексеевич, стараясь перекричать шум от духового оркестра и приветственных криков. – Где власть, там и деньги. Больше власти – больше денег.

– Можно зарабатывать, не нарушая закон, – Максим почти ничего не слышал, он смотрел на трибуну и как все махал взятым у кого‑то маленьким красным флажком.

– Все очень условно. Вот, к примеру, та же двести девятая статья, – не отставал от него Андрей Алексеевич. – Выращиваешь ты у себя на огороде быка на мясо и огурцы в теплице. Трудишься от зари до зари. Потом продаешь на рынке, и на эти деньги живешь, нигде больше не работая. С точки зрения закона ты тунеядец и можешь на два года сесть в тюрьму. А другой сидит в курилке весь день на заводе и анекдоты про Брежнева и Чапаева травит. Так он гордость страны – рабочий класс.

– Так ты снимай прокурорские погоны. Заводи быков, сажай огурцы, а чтобы самого не посадили, иди вахтером куда‑нибудь.  Хотя бы на полставки. Но ты же не этого хочешь, – повернулся Максим к бывшему начальнику и опустил флажок. – На хрена тебе быкам хвосты крутить? У тебя другое на уме.

– Законы для стада, чтобы они друг друга не сожрали, а нам это не надо. Мы можем и должны жить по другим законам, – пытался убедить его прокурор. – А за дурацкими принципами  чаще всего скрывается обычная лень и страх перемен.

– По каким другим законам? – Максим на мгновение даже остановился, но его сразу подтолкнули идущие за ним люди. – Ты, наверное, подзабыл, что закон для всех один? Или все животные равны, но некоторые чуть ровнее?

– А хоть бы и так? Зачем заниматься ханжеством и лицемерием? Кому нужна твоя мораль? На хлеб ее не намажешь.

– Андрей, Андрей! – покачал головой Максим. – Это даже хуже, чем было до 17‑го года. Тогда хотя бы все было честно. А сейчас те, кто поставлен народом следить за законом, этот самый народ собираются обобрать, забравшись ему на загривок, при этом рассказывая красивые сказки про строительство коммунизма.  Значит, семьдесят лет люди трудились в поте лица до кровавых мозолей, победили в великой войне, чтобы вы сейчас им на шею сели?

– Ты не кипятись, Максим.

Демонстрация заканчивалась. Они свернули в переулок за давно закрытую церковь и участники стали складывать к церковному забору транспаранты и фанерные щиты с наклеенными на них фотографиями членов Политбюро.

– Ты еще на многое смотришь сквозь розовые очки. Наивный, как моя Лена. Мне‑то самому уже ничего не надо. Я все для дочки, а иначе, зачем жить... Скажу тебе честно по секрету, как возможному зятю: я ей хороший финансовый запас сделал, чтобы на старте полегче было. Так что не зевай, тебе жена с приданным... Ну а мне, может, потом стакан воды принесете... Ты, кстати, давно ее не видел?

– Да как-то случайно встречались в электричке, – ответил Максим, вспомнив их недавний бурный секс.

Люди, избавившись от символики революционного Октября, шли дальше в городской парк, где была развернута праздничная торговля и расставлены уличные буфеты с алкоголем и бутербродами.

– Умница она у меня. Одни пятерки. А главное – добрая, – продолжал нахваливать дочь Андрей Алексеевич. – Отличная жена будет, а ты меня все не слушаешь, – он обошел Максима с другой стороны, видимо решив, что в другое ухо информация войдет быстрее. – Ведь что я тебе хочу сказать: деньги на кону огромные и может так получится, что ты или с нами, или против нас. Отсидеться за мольбертом не получится. Надо определяться с кем ты. Поверь мне, Максим: одного раздавят как клопа. Ты же сам знаешь: в нашем мире человека уничтожить – раз плюнуть. И расследовать никто не будет. Так что лучше возвращайся и устроим все по‑семейному...

Максим вспомнил про смерть художника и спросил:

– Думаешь, что скоро из‑за того, чтобы к власти пробиться, и людей будут убивать?

– Ты прямо как маленький, – обрадовался его заинтересованности прокурор. – Я же тебе говорю: власть – это деньги. А за деньги тысячи лет убивали, убивают и всегда будут убивать. У нас и сейчас за бутылку водки, как барана зарезать могут, а борьба идет за миллионы и такие возможности, о которых ты даже вообразить не можешь. Для большинства сказка кончилась, а для некоторых только начинается. Поэтому не зевай.

Двигаясь вместе с толпой, они оказались у длинного ряда сдвинутых столов, на которых были расставлены бутылки, самовары, всякие закуски, пирожные и конфеты. К каждому столу уже выстроилась очередь. Андрей Алексеевич шустро втиснулся между двумя столами и оказался прямо перед продавцом.

– Мне «Кавказ», – показал он на зеленую бутылку портвейна, – пять бутербродов с сыром, пять с колбасой и стаканчиков штук десять, а то они у вас протекают. Перепачкаешься – не отмоешь.

Он передал Максиму бутылку, завернул бутерброды в серую плотную бумагу, с трудом выпрошенную у хмурой продавщицы в белом халате, и они пошли дальше к дымящимся мангалам, от которых шел одурманивающий, манящий запах шашлыка.

Глава 13

Михаил позвонил Максиму поздно вечером. Он, как обычно, говорил очень быстро и возбужденно, проглатывая окончания слов. Но в этот раз казалось, что он еще готов и расплакаться.

Максим долго не мог понять, что же все‑таки случилось. Миша вроде начинал рассказывать про предстоящую выставку, но потом неожиданно переходил к тому дню, когда он познакомился с Германом. И как у того не было денег даже на холсты и краски.

В конце концов удалось выяснить, что приходила Снежана и требовала немедленно сделать опись всех картин, находящихся у Миши на хранении, и составить с ней договор о их временном использовании.

– Постой-постой. А она‑то здесь при чем? – удивился Максим. – Илья мне говорил, что она просто девушка, с которой Герман недавно познакомился.

– Снежана уже не просто девушка, – ответил Миша. – Она мне показала свидетельство о браке. То есть Снежана его жена.

– Быстро она, – рассмеялся Максим. – Ну а я‑то чем тебе могу помочь?

– Дело в том, что я совершенно не умею разговаривать с женщинами. Да еще с такими, – Миша замялся и громко вздохнул. – А ты юрист. Помоги мне с этим договором. Я тебе заплачу... Пожалуйста, – жалобно добавил он.

Максиму совсем не хотелось участвовать в дележе имущества только что погибшего художника. Но он надеялся, что сможет узнать что‑нибудь новое о расследовании, поэтому профессиональный интерес, хоть и бывшего, но следователя, победил. Он пообещал Михаилу приехать.

Снежана родилась на берегу Азовского моря. Отца она не видела никогда. Ее мать быстро вышла замуж второй раз. И у нее появился отчим дядя Петя – рано полысевший, почти всегда чем‑то недовольный ворчливый майор из соседней воинской части.

Жили они в старом доме маминых родителей. Кроме мамы с отчимом и самих родителей, в доме жила семья маминой сестры. А летом, как и все местные вокруг, они набирали жильцов, приехавших отдыхать на море. Поэтому все лето целыми днями Снежана убиралась в их комнатах, готовила еду, а каждый день по вечерам слушала, как эти отдыхающие во дворе напиваются, поют песни и дерутся.

Иногда ей удавалось сбежать из дома, и тогда она на старом велосипеде ездила на дальний пляж, где туристов совсем не было. Купаться и плавать она не любила, но ей нравилось сидеть на высоком, поросшем травой обрывистом берегу, мечтать, что‑то высматривая в бескрайних морских просторах, и думать о своем будущем.

Когда лето заканчивалось, город пустел. Постоянный ветер почти каждый день пригонял с моря низкие серые тучи, которые несли с собой холодные косые дожди и осеннюю тоску.

После очередного курортного сезона отчим непонятно зачем купил падчерице аккордеон и отправил в музыкальную школу. Если до этого Снежана прощала дяде Пете его постоянные придирки, армейские порядки, принесенные из казармы домой, и даже то, что он забрал у нее большую часть материнского тепла и внимания, то этот проклятый аккордеон окончательно разрушил надежду на мирные семейные отношения. Конечно, проявилось это не сразу.

Снежана пару лет таскала этот чемодан и даже научилась извлекать из этого пользу. Часто к дяде Пете приходили друзья, и пили на кухне самогонку, которую он любил делать сам в маленьком сарайчике в дальнем углу огорода. После нескольких рюмок отчим всегда звал ее с аккордеоном, чтобы похвастаться.

Снежане было противно играть перед пьяными мужиками с красными рожами. Она уже тогда понимала, что значат их потные взгляды и чувствовала их сальные мысли. Но после каждого такого выступления, когда она исполняла «Хас-Булат удалой» и «Не одна во поле дороженька», подобревший от алкоголя отчим давал ей иногда рубль, иногда три.

А когда у нее было хорошее настроение и она, поигрывая своими зелеными глазками, сама себе подпевала «Червону руту не шукай вечорами», то могла получить и красненькую десятку.

Тогда Снежана поняла, что деньги – это очень хорошо, а мужчинами легко манипулировать.

Несмотря на материальную выгоду, музыкальный период в ее жизни кончился сразу после восьмого класса, когда она поступила в местный техникум культуры и искусства. Снежана сразу наотрез отказалась поступать на отделения связанные с музыкой и выбрала библиотековедение.

Когда через месяц отчим позвал ее с аккордеоном на кухню сыграть «что‑нибудь новенькое», она молча разложила инструмент на полу, взяла кухонный нож и проткнула меха в нескольких  местах на глазах у опешивших собутыльников.

С этого дня их война вступила в горячую фазу.

Как и всем девушкам в этом возрасте, Снежане хотелось иметь свою комнату, где можно было бы наклеить на стены фотографии актеров, поставить на подоконнике красивые цветы, где можно было от всех закрыться и спрятаться. Но отчим сделал все наоборот: он переставил в ее комнату, которая и так была проходной, кровать ее младшего брата, которого Снежана терпеть не могла.

После этого при всякой возможности она сбегала из дома, но уже не как в детстве на высокий холм на морском берегу, а в соседнюю пятиэтажку, где в грязном прокуренном подъезде собирались по вечерам такие же подростки как она.

Молча слушая разговоры своих приятелей, она дала себе слово, что сделает все возможное, чтобы уехать из этой дыры. И это случилось даже раньше, чем она планировала. Правда, уехала она совсем не туда, куда ей бы хотелось.

На одном из уроков обществоведения в техникуме молодая учительница, рассказывая об их будущей работе, сказала: «Вы должны найти ключик к душе каждого человека и повернуть его в нужную сторону. Если вы это сумеете, то он будет делать все, что вы захотите».

Снежана восприняла это по‑своему. Она давно догадывалась, где находится этот ключик у мужчин и поэтому решила, что, прежде всего, необходимо научиться управлять именно ими.

Свои опыты она решила проводить не в техникуме, а в той самой воинской части, в которой служил ее отчим. Может быть, таким образом она хотела ему отомстить за аккордеон.

Через полгода среди солдат она получила кличку «Снежана‑три‑рубля», а количество ее сексуальных партнеров почти достигло списочного состава части.

Частый секс она смешивала с алкоголем и как‑то однажды проснулась под фанерным танком, который стоял в воинской части в конце полосы препятствий, абсолютно голая. Видно те, с кем она накануне развлекалась, решили пошутить и украли ее одежду.

Она выглянула в щель‑амбразуру. Вокруг уже шла зарядка. Солдаты подтягивались на турниках, ходили гусиным шагом,  отжимались и приседали.

«Значит сейчас чуть больше шести утра, – определила  она. – До ночи я здесь не выдержу».

Снежана гордо выползла из‑под танка, и пока все стояли открыв рты, гордо дошла до забора и через хорошо знакомую дыру покинула территорию части. На ее счастье, на соседнем огороде на натянутых веревках сушилось чье‑то белье, и висели простыни. Она, не мешкая, сорвала с веревки одну из них и, обмотавшись, бегом рванула домой.

Ей удалось без происшествий добраться до своей улицы. Чтобы не рисковать, она решила пробраться в дом огородами через узкие переулки между глухих заборов. В одном месте дорогу ей пытались перегородить три коровы, которых хозяйка выпустила на соседний луг, но Снежана, хоть и боялась их, отступать не стала.

После этого происшествия она решила, что про ключи от мужских сердец она знает достаточно и можно прекратить эти исследования.

Но случилась катастрофа: в воинскую медсанчасть стали обращаться солдаты с одним не очень страшным, но неприятным венерическим заболеванием. Когда количество военнослужащих достигло критического для боевой готовности уровня, было произведено тщательное расследование, которое выяснило, что с очень большой вероятностью заразила пострадавших именно Снежана.

Ее тут же, прямо с занятий в техникуме, отвезли в городской кожно‑венерологический диспансер, где все и подтвердилось. По всей видимости, она сама того не зная, болела давно и ее болезнь была уже в хронической сильно запущенной форме.

Скандал был огромный. Хотели даже возбудить уголовное дело. Но отчиму удалось договориться, и все спустили на тормозах.

Разумеется, служить дальше в этой части ему было нельзя и им пришлось уехать. Дядя Петя уволился из армии, и они с теплого моря уехали на север в Кострому.

Там на Снежану накатила тоска. Целыми днями она сидела в палисаднике дома, который они сняли на первое время, курила и играла с котенком.

После произошедшего отчим с ней не разговаривал, а мать только и могла, что присесть рядом и помолчать. Для нее все, что случилось с дочкой, было каким‑то невозможным ночным кошмаром, в который она, несмотря ни на что, верить не хотела.

Но как-то вечером к их зеленому забору подошел парень, лицо которого показалось Снежане знакомым. Оказалось, что там, в уже далеком родном городе, у нее был поклонник, который бросил все и поехал за ней. Конечно Снежана его встречала, ведь в маленьком городе все друг друга немного знают, но почти совсем ничего о нем не помнила. Для него же она была той мечтой, которая наполняла его пустую жизнь хоть каким‑то смыслом.

Все началось с того вечера, когда он увидел ее в парке на танцах. Он оказался там почти случайно с компанией таких же неприкаянных неудачников. Конечно, подойти, а уж тем более пригласить потанцевать он бы никогда не решился. Но в тот момент началась обычная на танцах почти ежедневная драка одного района с другим. И те, кто не хотел оказаться под градом случайных ударов оторванным от забора штакетником, быстро отхлынули в угол танцплощадки. Снежана оказалась рядом с ним и, схватив его за руку, потащила к выходу.

– Спасите меня, пожалуйста, – умоляюще прошептала она, – ко мне какой‑то пьяный идиот привязался...

Снежана и сама была сильно пьяна и в тот вечер они долго целовались у ее дома. После этого они больше не встречались. Снежана почти ничего не помнила об этом. А для молодого человека это стало событием. Он каждый день, каждую минуту вспоминал ее глаза, ее мягкие губы и упругую грудь. Это было первое и единственное свидание в его жизни.

И вот сейчас, на новом месте, он стал для нее подарком. Других знакомых, и тем более поклонников, у нее здесь не было. Каждый день они ходили гулять на Волгу на такой же высокий холм, как был дома.

Иногда к ней даже возвращалось мечтательное настроение.  Она украдкой смотрела на своего поклонника, ненадолго задумывалась, но быстро понимала, что он не ее судьба.

Может быть и сложились их жизни по‑другому, если бы он хотя бы попробовал скрыть свои чувства. Она видела, как дрожат от счастья его губы, как сжимаются от волнения пальцы. Ей казалось, что она чувствует, как под рубашкой у него из подмышек текут от желания струйки пота.

Если бы этот поклонник хоть чем‑то был интересен, то, может быть, тогда ей не было бы противно смотреть на его приторное глупое лицо, счастливое от возможности просто быть рядом с ней. Но он не умел ничего скрывать и, наверное, не хотел. Это делало их отношения невозможными.

– Может мне, как Катерина, броситься с обрыва? – повторяла она почти каждый раз, когда они оказывались на волжском берегу.

– Я не смогу жить без тебя, – послушно откликался ее воздыхатель.

– Ну если этого нельзя, то я хотела бы стать чайкой и улететь в теплые края.

– Я полечу вместе с тобой, – отвечал он.

Снежана смотрела на него с сожалением и думала, что тогда лучше прыгнуть со скалы.

Она уже с тоски начала писать стихи, но тут в соседний дом приехал на лето художник Герман Галанин.

Снежана, узнав, что он москвич, решение приняла, не раздумывая ни секунды. Сначала она отправила на родину своего поклонника, дав ему задание: срочно забрать у ее знакомых какие‑то необходимые ей вещи. В тот же день, когда он уехал, она решила проследить за художником. Снежана взяла небольшой альбом для рисования и отправилась за ним.

Разыскав Германа почти на том самом холме, куда она ходила со своим обожателем, Снежана набрала полную грудь воздуха, вспомнила все свои знания о ключиках к сердцу мужчины, навыки рисования, полученные в техникуме культуры, и устремилась в атаку.

Через несколько дней Герман уже не делал набросков волжских пейзажей, а рисовал лишь портреты своей новой возлюбленной.

Вернувшийся к тому времени невезучий воздыхатель опять остался у разбитого корыта.

Глава 14

Миша ждал в конце вестибюля станции метро «Октябрьская». Проход за ним был отгорожен массивными черными коваными воротами, сразу за которыми сияло подсвеченное прожекторами нарисованное на стене и потолке голубое небо.

Максим еще издалека заметил, что Михаил очень расстроен.

– Ты здесь у решетки стоишь грустишь, потому что тебя в светлое будущее не пускают? – попытался шуткой подбодрить его Максим.

Миша вежливо поздоровался, но даже не улыбнулся.

– Вообще-то, эта станция – символическая усыпальница, – он посмотрел вверх и показал рукой на арочные своды с барельефами солдат, погибших в войне. – Люди пробегают мимо не задумываясь. Многие об этом забыли, а некоторые вообще не знали. А решетка эта – вход в алтарь. А туда, ты прав, не всех пускают... Пошли наверх.

Максим опешил. Он сотни раз был на этой станции и, как и все, давно уже не вспоминал о том, что значат эти бронзовые венки и факелы на стенах.

Они прошли в другой конец станции, где их подхватил длинный эскалатор. Миша смотрел на хмурые лица людей, которые двигались им навстречу, а Максим вдруг вспомнил, что сто лет не был на могиле деда, погибшего в сорок третьем под Курском.

– Надоело все, – тихо произнес Михаил. – Хочется бросить все и уехать отсюда.

– Куда? В Израиль? – Максим, стоявший чуть выше, повернулся к нему.

– Меня пригласили завтра зайти в одно учреждение, – не отвечая на вопрос, еще тише пробормотал Миша.

– Не сказали по поводу чего?

– Нет. Но я уверен, что из‑за выставки. В лучшем случае не разрешат половину картин, а в худшем вообще всё запретят.

Когда они почти поднялись, грустно добавил:

– Я со Снежаной договорился у выхода встретиться. Так что у тебя еще есть время отказаться.

Картины хранились в Доме культуры картонажной фабрики, который находился недалеко от метро. В фойе дорогу им преградила очень худая пожилая женщина с тугим пучком седых волос на затылке и с желтой кожей, так же туго обтягивающей ее острые скулы.

– Вы куда собрались? – строгим голосом выкрикнула она и выскочила наперерез из‑за стойки гардероба.

– Я здесь у вас помещение арендую, – заискивающе пролепетал Михаил, – у меня и пропуск есть.

– А это кто? – она грозно посмотрела на Максима и Снежану.

– Это со мной.

– Не велено пускать без пропуска! – не успокаивалась женщина.

– Тогда нам к директору, – вмешался Максим. – Он на месте?

– Ладно, проходите, – буркнула вахтерша и неохотно спряталась за стойку.

Снежана подошла к дальней стене, где были развешаны фотографии актеров.

– Идите куда шли и не топчите, – заворчала женщина. – Мне потом еще мыть за вами, – она внимательно посмотрела на Снежану. – Я тоже хотела актрисой стать, – неожиданно созналась дама, – а вот сижу здесь.

Снежана высокомерно взглянула на вахтершу и, поправив сумку на плече, прошла за молодыми людьми мимо игровых автоматов, вспомнив, как безуспешно пыталась достать из большого стеклянного короба духи «Дзинтарс». Но сейчас ей удалось вытащить свой счастливый билет.

Они спустились в полуподвальное помещение. В двух небольших залах картины, как и в квартире Германа, стояли вдоль стен, кое‑где даже в несколько рядов. Третий зал был пустой. На одной стене висели большие зеркала, очевидно, здесь занимались  бальными танцами.

– Мы с Германом хотели попробовать, в каком порядке лучше разместить картины на выставке, но в этих комнатах очень плохой свет, – печально вспомнил Михаил. – Лампы постоянно мерцают, моргают...

– Картин так много? – удивленно воскликнула Снежана, но сразу опомнилась. – А здесь точно все? Вы меня не обманываете?

– Не говори глупости, – неожиданно резко отрезал Михаил. – И давай не будем тратить время. Пришли считать – давай считать.

– Глупости не глупости, но деньги могут любому голову вскружить. Предупреждаю, мне Герман много чего рассказывал про эти картины. Не утаишь, – она села на единственный в комнате стул, достала из сумки школьную тетрадку и распорядилась: – Давайте вы переносите их из той комнаты в свободную, а я буду все записывать и помечать.

Снежана расписала ручку на последней странице, положила тетрадь на коленки и подумала:

«Мать в Москву перевезу. Пусть отчим там один в той дыре любуется волжскими просторами».

Потом посмотрела на свое отражение в зеркале, поправила волосы и выпрямила спину. Написала в тетрадке: «опись».

«Впрочем, мать можно и потом перевезти. Надо сначала свою личную жизнь устроить. Главное, сейчас не спешить. Хотя, вот этот высокий очень даже ничего, – Снежана внимательно осмотрела Максима с головы до ног. – Интересно, чем он занимается?.. А этот кучерявый, – она бросила презрительный взгляд на Мишу, – сразу видно: жлоб и скупердяй. Я и сама могу организовывать выставки. Ничего сложного. А еще можно организовать художественный салон, – мечтательно подумала она. – Ко мне будут ходить известные люди: художники, поэты...»

Через два часа они закончили. Снежана очень тщательно записала в тетрадке приблизительный размер каждой картины, сюжет и в какой она раме. Сначала она пыталась узнать хотя бы приблизительную стоимость, но Миша каждый раз объяснял, что сейчас оценить их невозможно. Она этому не верила, считая, что ее хотят как‑то обмануть.