Текст книги "Из ниоткуда в никуда. Часть 3 (СИ)"

Автор книги: Озеров Игорь

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)

– За такие вещи по головке не погладят, – ответил Максим, думая совсем о другом.

– Да ладно! – воскликнула Лена. – Во‑первых, кто не рискует, тот не пьет шампанского. А во‑вторых, что тебе сделают? Сейчас в Сибирь не ссылают. Вон, этого писателя... как его... Солженицына. Выслали в наказание за границу. Да у нас полстраны мечтает, чтобы их так наказали. Значит, кто‑то дает знак, что все можно. Надо уметь видеть такие моменты и не прозевать свой шанс.

– Ну а совесть? А свобода творчества? Была одна команда, рисовали БАМ и Магнитку. Теперь помойки рисовать? – заинтересовавшись мыслями девушки, спросил Максим.

– Без денег свободы не бывает. А благодарности от нищих не дождешься. Поэтому надо уметь видеть вперед и понимать тенденции. Сейчас явная задача – чем больше грязи, тем больше денег, – она потушила сигарету и встала. – И не надо бояться. Вышлют за границу, так там будешь нарасхват, – засмеялась Лена. Потом нагнулась, поцеловала его дежурным поцелуем и довольная собой, не стесняясь наготы, ушла в ванную.

– Всю жизнь мечтала в Париж попасть! – крикнула она оттуда. – Смотрел «Высокий блондин в черном ботинке»?.. Ведь живут всякие придурки в раю и не осознают, – добавила она и закрыла дверь.

Глава 7

Когда Лена скрылась в ванной, Максим вспомнил про Мишу. Он увидел на столе телефон, набрал его номер и они договорились встретиться через полчаса у дома, где жил Герман.

– Спасибо, что приехал, – приветствовал его Миша у знакомого подъезда, даже не намекнув на то, что Максим так сильно задержался.

– Прости, что я так долго, – извинился Максим, – по дороге дела появились...

Они поднялись на пятый этаж и нажали на нужный звонок. Где‑то за дверью в глубине квартиры прозвучала бодрая мелодия, потом наступила тишина, и не слышно было никаких звуков.

– Я же ей только что перезвонил и предупредил, что мы сейчас подъедем.

Михаил занервничал и нажал на кнопку звонка еще раз. Ничего не изменилось. Дребезжащая трель и потом снова тишина. Тогда он нажал на соседний звонок и через некоторое мгновение  они услышали шаркающие шаги и входная дверь открылась. За ней стояла старушка в байковом халате и вопросительно разглядывала гостей.

– Здравствуйте. Извините, пожалуйста. Мы друзья Германа, – начал объяснять Михаил, – договорились встретиться со Снежаной, а она не открывает.

– И ты, внучек, решил, что раз ее нет, то и я подойду? – с иронией спросила бабушка.

Максим сразу обратил внимание на ее взгляд. Несмотря на то, что бабушке‑соседке было не меньше восьмидесяти лет, и она  пыталась изобразить доброжелательную улыбку, в ее взгляде из‑под седых густых бровей была хорошо заметна пугающая суровость и даже жестокость.

– Мы просто думали, что, может быть, она не слышит... – продолжал оправдываться Миша.

Вдруг взгляд у старушки неожиданно изменился, и в ее блеклых, когда‑то голубых глазах проскользнули веселые искорки.

– Да ты так трезвонишь, что не дай бог архангелы услышат и за мной пошлют кого‑нибудь, – голос у соседки уже смягчился. – Скажут: засиделась бабка – пора забирать ее оттуда... Да ты проходи, внучек. Сам посмотри, дома твоя мадам или нет.

Миша с Максимом прошли по длинному коридору коммунальной квартиры к двери в комнату, в которой совсем недавно они были в гостях и в которой несколько дней назад лежал на полу труп Германа. Постучали в дверь, но никто не откликнулся.

– Проходите на кухню, – гостеприимно предложила пожилая соседка, так и стоявшая у двери, – подождете, может она сейчас и придет, а я вас чаем напою.

Михаил вопросительно посмотрел на Максима.

– Может в магазин вышла? – предположил он растерянно. – У тебя еще есть время?

– Раз приехали, надо подождать.

Соседка-старушка провела их на большую кухню  коммунальной квартиры.

– Да вы не робейте, – успокаивала их бабуля, зажигая газ под темно‑зеленым эмалированным чайником. – Мне все равно делать нечего. Когда еще ко мне такие гости пожалуют? На этом свете точно уж не дождусь.

– А вы давно здесь живете? – вежливо поинтересовался Миша.

Бабушка повернулась от плиты и в ее глазах опять промелькнула какая‑то пронизывающая холодком непримиримость.

– Да как родилась в одна тысяча девятисотом, так и живу... Когда царя батюшку скинули, я уже в Елизаветинской гимназии училась. Здесь недалеко, в Казенном переулке... Какой демон его теперь Гайдаровским обозвал?.. На всех Гайдаров переулков не наберешь, – бабушка говорила медленно, делая паузы, чтобы передохнуть. – Только один большой перерыв у меня был...

– Уезжали куда-то?

– Уезжала, внучек, – тяжело вздохнула хозяйка и открыла маленький шкафчик с посудой. – Вот такой же чернявенький красавчик как в двадцать восьмом году меня отсюда под Воркуту отправил, так только в пятьдесят восьмом вернулась, – она поставила на стол две красивые чашки с блюдцами, и устало положила на него ладони. – Сначала я на втором этаже жила с родителями. И квартира у нас своя была. С отдельным входом.

– За что же вас так? Если не секрет, – взволнованно спросил Миша.

– За квартиру, внучек... За что еще?

– Как так?

– Да как... Приглянулась наша квартира следователю. Вот он нас всех по лагерям и определил. Я выжила. А папа мой, профессор, и мама там навсегда остались. На кладбище в вечной мерзлоте.

– А что с этим следователем дальше было? – заинтересованно спросил Максим. – Занял он квартиру?

– Может сначала и занял, не зря же он мне пальцы ломал, – кивнула бабушка. – Только через семь лет я его в Воркуте встретила, когда санитаркой в лагерном изоляторе работала. Он мне как родной матери обрадовался. А я ведь тогда мечтала выжить,  только чтобы вернуться и убить его, мерзавца. А как увидела... весь трясется... поняла, что не жилец. Там с одного взгляда видно было, кто выживет, а кто нет. Но выходила я его.

– А потом? После лагеря вы его не встречали?

– Как не встречала? Нас в одном году реабилитировали. И меня и его одним указом. Он сейчас в соседней комнате живет. Больной совсем. Не выходит. Ношу ему покушать и кормлю с ложечки.

К чаю бабушка открыла сверхдифицитную коробку шоколадных конфет «Золотая нива». Они посидели еще почти час, расспрашивая хозяйку о ее жизни. Но Снежана так и не появилась.

Когда они уходили, гостеприимная старушка остановила Максима и, обращаясь почему‑то именно к нему, сказала:

– Приходил к нему, к художнику вашему, кто‑то ночью. Дверь своим ключом открыл. Почти сразу и ушел, – она говорила, глядя снизу вверх Максиму в глаза. – Тому милиционеру, что приходил, я говорить не стала, но он и не спрашивал. Но ты ведь тоже... – бабушка понимающе улыбнулась. – Тридцать лет лагерей, внучек... Тридцать лет. Вся жизнь... Шапочка у него дурацкая... Я уж в окно потом посмотрела... С белым помпоном.

Глава 8

– Я что-то не понял, про какую шапку она говорила? – спросил Миша, когда они шли по бульвару вдоль пруда к метро.

– Помнишь, к нам в пивной подходил какой‑то парень, которому ты чем‑то не понравился? – напомнил Максим, остановившись, чтобы достать зонт из сумки.

– Ну да.

– А шапочку его спортивную помнишь? Такая синяя с полоской... с помпоном наверху... Вот про такую, наверное. У него, кстати, тоже помпончик был белый, – вспомнил Максим.

Две симпатичные девушки, проходившие рядом с ними, тоже пытались раскрыть зонт, но он упорно их не слушался. Наконец, защемив палец, одна из них не выдержала и попросила:

– Молодые люди, не поможете? Это не зонт, а конструктор «сделай сам».

Михаил немедленно пришел на помощь. После нескольких попыток у него получилось. Счастливый, как юноша на первом свидании, держа зонт, как букет цветов, он протянул его девушкам. Но в этот момент резкий порыв ветра вырвал его из Мишиных рук, и через мгновение зонт плыл по водной глади пруда. Он бросился его догонять, но поскользнувшись на крутом берегу, сам оказался по колено в воде.

Девушки сначала простодушно засмеялись, но быстро опомнились и сделали вид, что переживают за здоровье незадачливого помощника и за зонт, плывущий к соседнему берегу.

Максим тут же обошел пруд, ловко поймал приплывший зонтик и вернул его девушкам. А Миша уселся на скамейку, снял ботинки и стал выжимать свои носки. О том, чтобы идти смотреть картины, не было и речи. Ему нужно было идти домой.

– Как же стыдно, – пробормотал он, когда девушки ушли. – Я теперь месяц буду вспоминать этот позор.

– Да брось ты! Все хорошо.

– Я так устроен. От какой‑нибудь ерунды могу на весь день замкнуть. Буду пережевывать до бесконечности... А тут такое... Мне с девушками никогда не везло.

– А у тебя есть какая‑нибудь подруга? – спросил Максим.

– Сейчас нет.

– А была?

– Ну конечно была, – не очень уверенно ответил Миша. – Мы с ней в кино ходили, в театр...

– И все?

– Что все? – Миша надел мокрый носок и, поставив ногу на ботинок, снизу посмотрел на стоявшего рядом Максима, держащего над ним зонтик.

– Секс у вас был? – улыбнувшись спросил Максим.

– Я не знаю, – Миша взял ботинок с большой блестящей пряжкой в руку и постучал его об угол скамейки.

– Как это?

– Один раз она пришла ко мне в гости, когда дома никого не было... Я сильно разволновался и поэтому много выпил... – вспомнил он и замолчал.

– Не стесняйся, рассказывай. Я никому... – подзадорил его Максим.

– Да не помню я ничего. Проснулся утром голый, но один.

– А что она потом сказала?

– Не было никакого «потом». Я больше ей не звонил.

– Почему?

– Понимаешь... Я, кажется, той ночью описался... И после этого я с девушками не очень...

Миша обулся, и они пошли обратно. Максим решил, что лучше проводить расстроенного приятеля до дома.

– Если честно, я всегда завидовал высоким красивым  парням, – Миша посмотрел сбоку на Максима. – Таким, как ты. У тебя, наверное, проблем с девушками нет...

– С ними нет проблем, когда их самих нет, – усмехнулся Максим, вспомнив про сегодняшнее утро с Леной. – А у меня с ними сплошные проблемы. Впрочем, сам виноват.

– Да я понимаю, но все равно завидую. Зависть – очень плохая штука.

– А Герману многие завидовали? – неожиданно спросил Максим, посмотрев на дом художника, мимо которого они опять проходили.

– Завидовали?! – вскрикнул Михаил. – Да его талант бесил всех художников! Столько врагов не было не у кого.

– Потому что темы не те выбирал?

– Это не главное, хотя тоже... Ведь никому не хочется писать то, что указывают сверху. Только большинство боится. Да и кушать хочется сытно и качественно. Коммунистическая партия правильных художников хорошо прикармливает.

Миша шел, смешно хлюпая сырыми ботиками, но не обращал на них внимания, потому что сам увлекся тем, что рассказывал.

– Дело не только в том, что он рисовал, – говорил он и для убедительности размахивал рукой, будто в ней была кисть, а перед ним картина, – а в том, что ему это очень легко давалось. Кто‑то годами работает над техникой, а у него все получалось легко, без всяких усилий. Вот Илья хороший художник, но то, что Гера делал походя, за полдня, то для Ильи месяцы работы.

– Илья тоже завидовал? – поинтересовался Максим.

– Конечно. Когда он первый раз Геркины картины увидел, то хотел бросить рисовать. Порезал несколько своих картин. Полгода был в депрессии, – Миша помолчал, грустно вздохнул и добавил: – Зависть, а еще жадность – страшные чувства. И чужую жизнь легко разрушить и свою... Видишь, то розовое здание с массивными колоннами? – решил он поменять тему разговора. – Это и есть та самая Елизаветинская гимназия, где та бабушка училась, соседка Геры. А напротив трехэтажный дом с магазином внизу – это дом моего прадеда. Он купцом был. У него доходные дома по всей Москве были. В одном я сейчас и живу. В маленькой квартирке. Так что та бабушка с моим прадедом наверняка здесь встречались, прогуливаясь по вечерам. Вот как бывает.

– А разве твой прадед не еврей был?

– Еврей конечно. А что? – настороженно спросил Миша.

– Я думал, до революции им в Москве жить было нельзя.

– Не знаю... Может кому и нельзя... Но ему, купцу первой гильдии, никто не запрещал, пока революция не случилась. Он ведь  тоже художникам помогал. Даже стипендию учредил для очень бедных, но талантливых. И знаешь, что самое смешное?.. Что его дочка, моя бабка, Розалия Семеновна стала яростной революционеркой. Чуть было его не расстреляла. Он два года в тюрьме отсидел, а потом с ума сошел. Умер в психушке под Егорьевском в тридцатых годах.

– Да-а, книжки можно писать.

– Бабушку потом саму расстреляли.

Они дошли до Мишиного подъезда и остановились. Дождь закончился, и Максим сложил зонтик. А Миша все никак не мог остановиться:

– Мне иногда кажется, что нас, евреев, кто‑то использует.

– Я думал, это евреи всех используют.

Максим посмотрел на часы, намекая, что торопится, но Михаил этого даже не заметил. Ему очень хотелось выговориться:

– Это только наивные люди так думают. У нас есть такие особенности характера, за которые, как за ниточки, можно подергать и мы готовы на все что угодно.

– Например?

– Гипертрофированное самолюбие и одновременно закомплексованность, вспыльчивость и ранимость, доброжелательность и злопамятность, – Миша улыбнулся. – В общем‑то, у нас все то же самое, как у всех, но на полную мощность. С обнаженными нервами. Поэтому нас очень легко втянуть в любое дело. В миссионерство какое‑нибудь...

– Наверняка у твоей бабушки была какая‑то серьезная причина стать революционеркой, – сказал Максим, протягивая руку, показывая что ему пора.

– Говорят, из-за любви к какому‑то красавцу. Но что это за любовь, если из‑за нее ты становишься убийцей?

Максим потихоньку освободил руку от долгого Мишиного пожатия, почти затолкал приятеля в подъезд, повернулся и пошел обратно.

– А картины мы с тобой в следующий раз посмотрим, – крикнул Миша ему вдогонку. – Меня Снежана давно просила опись сделать. Гера об этом и не думал...

Глава 9

«Налево – домой или направо – к Даше?» – подумал Максим, спускаясь с пешеходного моста на станции. Врать он не любил, да и получалось это у него очень неуклюже, поэтому его пугала необходимость смотреть в глаза женщине, которой только что изменил.

Еще в детстве, придумав для оправдания какого‑нибудь своего  проступка красивую правдоподобную, как ему казалось, легенду, и, рассказывая ее матери, он сначала краснел, потом бледнел, потом начинал заикаться и наконец, не закончив, начинал смеяться, понимая, как глупо звучат его оправдания.

Утром с Леной все случилось так быстро и неожиданно, что он не успел, а может, не захотел подумать о том, что будет дальше. Только платить за удовольствия рано или поздно приходится всегда.

После недолгих раздумий он решил оттянуть момент, когда надо будет окончательно определиться, взял бутылку «Жигулевского» в магазине и, несмотря на осеннюю погоду, пошел в парк.

Мокрые черные столетние ивы, давно уже потерявшие все листья, сочувственно смотрели на Максима не в силах ему помочь, хотя бы спрятав от мелкого нудного дождя. Он дошел до беседки, и хотел было расположиться внутри, но сразу вышел из‑за жуткого запаха мочи.

Рядом застыло до весны колесо обозрения. Аттракцион не был огорожен. Максим поднялся по лесенке на площадку и забрался в одну из кабинок. Железная крыша над головой защищала от дождя, делая это место хорошим приютом. Лучше укрытия, чтобы подумать о жизни, было не найти.

Максим открыл пиво, сделал большой глоток и поставил рядом. В зеленой бутылке сразу образовались красивые большие пузыри. Ему было о чем подумать. Деньги, отложенные в хорошие времена на черный день, заканчивались, и надо было определяться с трудоустройством. Возвращаться в прокуратуру желания не было совсем. Чтобы иметь хотя бы какую‑нибудь свободу, можно было пойти в таксисты или, как Илья, в кочегарку.

Но важнее было определиться с другим.

Даша не раз предлагала окончательно переехать к ней. Говорила, что будет рада, если он оформит отношения со своим ребенком и они станут жить все вместе. Но тогда у него не будет обратной дороги.

«В любом случае сдаваться рано или поздно придется. А может все твои проблемы как раз из‑за того, что ты не хочешь или боишься брать на себя ответственность?» – спросил он самого себя.

Тут он заметил Дашу в синем плаще, стянутом на талии ремнем, которая медленно шла под зонтом по той же аллее, где недавно проходил он сам. Максим на мгновение задумался: если ее не окликнуть, а она заметит его сама, это будет выглядеть очень странно. Поэтому он свесился через перила и громко крикнул:

– Барышня, не желаете поискать счастье на чертовом колесе?

Даша убрала зонтик в сторону и взглянула наверх. Было незаметно, чтобы она удивилась.

– Ваше колесо, кажется, застряло на одном месте, – ответила она, чуть улыбаясь и покручивая зонтиком. – Но даже если бы оно крутилось, то вы все равно привезли бы меня туда же, откуда забрали. Ты что здесь делаешь, Максим?

– Поднимайся ко мне, – позвал он, – расскажу.

Даша легко забежала наверх и села в кабинку напротив Максима.

– Я и так знаю, что ты здесь делаешь, – она внимательно  смотрела на Максима.

– И что же? – спросил он, стараясь не прятать глаза.

– Думаю, пытаешься уговорить свою совесть, – Даша продолжала улыбаться.

– Почему мне ее надо уговаривать? – Максим не выдержал ее взгляда, взял бутылку с пивом и, высоко задрав голову, допил до конца.

– Максим, я же не глупенькая девушка. Мне на тебя смотреть неловко. На тебе будто плакат висит, а на нем большими буквами написано: «Я переспал с женщиной».

– Ну что ты выдумываешь! – поморщился Максим, глядя в сторону. – Зачем мне это надо?

– Тебе ведь даже оправдываться не хочется.

– Потому что если ты так уверена в этом, то тебя уже не переубедишь.

– Так ты и не пытаешься.

Даша встала, вышла из кабинки, сделала несколько шагов, чтобы уйти, но остановилась и довольно спокойно произнесла:

– Наверное, я сама виновата. Этот шлейф, который за мной тянется. Я понимаю, что тебе хочется другую девушку... Интереснее. Не такую простую... Но я, если честно, все равно не вижу причин, почему мы не можем быть вместе.

– Может быть нужна любовь?

– А почему ты решил, что у нас ее нет? Ты точно уверен, что знаешь, как она выглядит и что ты при этом должен чувствовать?  Может совсем необязательно, чтобы сердце куда‑то выскакивало, чтобы жар в груди? Ведь, в конце концов, любовь – это не болезнь, а желание двух людей жить рядом и быть счастливыми.

Максим не знал что сказать. Он растерялся от ее слов сначала про измену, а теперь про любовь. Он смотрел, как на ее лицо падают капли дождя и смешиваются со слезами, но ничего не мог сделать. Из‑за сложных, непонятных чувств он будто оцепенел. А она смотрела на него с ожиданием.

– Я понимаю, что у тебя сейчас сложный период, а еще и я... – тихо добавила Даша. – Хочешь, давай возьмем паузу, а потом попробуем еще раз?

Максим молчал. Тогда она повернулась, сбежала с лестницы и быстро пошла по аллее.

Глава 10

Приятелей, с которыми можно было выпить и поболтать о всяких пустяках, у Максима было много, а друг, который скажет все как есть, был один. Поэтому утром Максим поехал в Солнечногорск. Там, в военном санатории, Николай поправлял здоровье после очередной командировки в Афганистан.

От проходной санатория, больше похожей на армейский КПП, к главному корпусу шла длинная еловая аллея. За плотным рядом сильно разросшихся деревьев прятались спальные корпуса.

«Не хватает гипсовых пионеров‑героев на квадратных постаментах, и будет как в моем пионерском лагере», – подумал Максим и вспомнил свое беззаботное детство.

Как же хорошо тогда было. О том, что существует мир взрослых, он вспоминал только в «родительский день», когда папы и мамы приезжали с конфетами проведать своих чад.

Николай ждал его в фойе главного корпуса около буфета.

– Проголодался с дороги? – спросил он, пожав руку. – Давай чайку с бутербродами, да пойдем погуляем к озеру.

Николай сильно похудел. Лицо, высушенное афганским солнцем, было темным от загара. Только морщинки вокруг глаз так и остались светлыми. Другой неожиданностью для Максима было то, что в его глазах появилась горечь и досада, которую Коля пытался скрыть приветливой улыбкой.

Пока пили чай из стаканов в мельхиоровых подстаканниках, закусывая бутербродами со свежей вареной колбасой, Максим рассказал о том, что случилось с ним за последние дни: о смерти художника, о Даше, о Лене...

– Что-то я заблудился, – признался он. – И с работой, и с женщинами...

– Доедай. Поговорим на улице, – прервал его Николай.

Через пять минут они вышли на улицу, обошли главный корпус и оказались в парке, прилегающим к санаторию.

– Я видел его картины, – сказал Николай, посмотрев на темные тучи над деревьями.

Даже в хмурую погоду здесь было очень красиво. Если бы не два изогнутых каменных мостика, перекинутых через петляющую речку с камышом вдоль берега, можно было подумать, что они в настоящем лесу. Тропинка шла вдоль берега рядом с темными еловыми деревьями с бурым мхом на стволах.

– Где ты мог их увидеть? – удивился Максим. – У него еще не было выставок.

– У нас есть специальные курсы. Нас же не только с автоматом учат бегать. Мы должны знать обо всех значимых событиях во всех важных областях нашей жизни.

– Не ожидал. И что скажешь? Как тебе его тематика? – заинтересованно спросил Максим

– Вполне возможно, что из‑за нее его и убили, – после небольшой паузы ответил Николай.

– Да ладно! – недоверчиво воскликнул Максим. – Кому надо убивать человека из‑за иллюстраций к народным былинам?

– А как ты думаешь, почему его картины включили в программу для просвещения сотрудников КГБ?

– Не знаю. Может тот, кто этим у вас там занимается, случайно где‑то увидел и ему понравилось.

– Случайно увидел?.. Понравилось?.. У нас в конторе такими вещами не оперируют. Потому что искусство – это первый рубеж.

– Какой рубеж? Ты о чем? – Максим украдкой посмотрел на Колю, и ему показалось, что взгляд у его друга стал решительным и жестким.

– Рубеж обороны или нападения, в зависимости от ситуации, – мрачно усмехнулся Николай. – Искусство – это идеология. А это сейчас основная линия борьбы за души людей. Поэтому все, кто может как‑то повлиять, помочь или навредить, на контроле.

– Ты о чем? Я ничего не понимаю...

– Помнишь того старичка‑боровичка в Архангельской области? Он был прав: размахнулись мы слишком сильно, взяли ношу не по себе и надорвались. Короче, социализм приговорен и это без вариантов. Его уже не спасти. А затем и республики с местными князьками разбегутся, как только центральная власть ослабнет. Остается последний рубеж – Россия

– Какая-то ерунда. Тебя там случайно не контузило? – опешил Максим и нервно рассмеялся.

Николай остановился.

– Когда телевизор перестаешь смотреть, а друзей собираешь по кусочкам, чтобы было что в цинковом гробу на родину отправить, то многое начинаешь видеть по‑другому, – он стоял лицом к реке, но взгляд его был направлен куда‑то вглубь собственных воспоминаний.

Максим молча стоял рядом, ожидая продолжения разговора.

– Основная война не там, в Панджшере, а здесь, в Москве, в кремлевских кабинетах на заседаниях Политбюро, – резко повернувшись к нему, пояснил Николай. – А главные враги – не бородатые моджахеды в пуштунках и перуханах, а члены КПСС с полувековым стажем, которые решили, что делить доходы от нефти, которая резко подорожала и стала черным золотом, можно и без участия народа.

– Это ясно. Но при чем здесь этот художник?

– Да потому что те, кто планирует в ближайшем будущем заполучить власть в стране, больше всего боятся, что люди очнутся и вспомнят, что они не стадо, с которым с помощью водки можно делать все что угодно, а народ с тысячелетней историей. Поэтому такие художники для них – основная помеха.

– Мне кажется, ты преувеличиваешь. Убивать человека из‑за того, что он рисует русских богатырей, никто не будет. Васнецова же или Нестерова уже не убьешь, и картины их из Третьяковки не выбросишь... –  возразил Максим.

– Васнецов уже далеко. Он им уже не помеха. А вот те, которые живы, могут стать живыми народными кумирами. Иногда пара слов, сказанных человеком, которому люди верят, могут многое изменить. Нарушить любые планы.

Максим не мог понять, говорит его друг серьезно или шутит.

– Да и убивать нужно только в крайнем случае, – продолжил Николай. – Есть и другие способы: одного на наркотики и водку можно посадить, другому так репутацию опорочить, что родные дети отвернутся.

Они поднялись на очередной мостик и, облокотившись на  каменные перила, смотрели на темную воду.

– Как у тебя на личном фронте? – спросил Николай, рассматривая, как течение пытается увлечь за собой длинные, еще зеленые водоросли.

– Даже не знаю, как сказать... Все спуталось. Одно точно – затягивать больше нельзя.

– Так-то оно так. Но если сразу что‑то в человеке не нравится, то вряд ли это куда‑то исчезнет. Люди не меняются.  Скорее, все проблемы лишь увеличатся. Но с другой стороны, проблемы будут всегда и со всеми. Ждать какую‑то выдуманную женщину можно бесконечно, – Николай вздохнул. – А еще хуже – из ушедших навсегда делать идолов и всю жизнь им поклоняться.

– Ты все это сейчас серьезно говорил? Про смену власти? – вернулся к теме разговора Максим. – Как‑то странно все. По телевизору в программе «Время» у нас развитой социализм и ждет нас светлое будущее...

– Очень серьезно. И, похоже, мы уже проиграли. На всех фронтах, – Николай повернулся к другу, продолжая опираться одним локтем на перила.

– Почему это?

– Потому что позиция у нас плохая, – горько рассмеялся он. – Мы как кролики в чистом поле. Бегаем туда‑сюда всегда на виду, а они хорошо замаскировались, сидят в засадах и из винтовок с хорошей оптикой нас отстреливают.

– Ну, а люди, а идея?

– Идею так извратили, что она  ничего кроме смеха не вызывает. А люди... – Николай опять склонился с моста. – Людям, если идеи нет, не хочется равняться на Павку Корчагина. Им хочется итальянские сапоги, американские джинсы, японскую радиоаппаратуру и чтобы колбаса была двадцати сортов.

– Так может и хорошо, если это появится?

– Конечно хорошо... Только на всех пряников никогда не хватает. Да и вопрос сейчас не в том, будет ли в стране колбаса или нет, а будет ли завтра сама страна, – Николай нагнулся, поднял еловую шишку и бросил ее в реку. – Считай, что дерево посадил, – улыбнулся он. – Если тебя мое мнение интересует, то возвращайся в прокуратуру. Или к нам иди. Нам сейчас ой как люди толковые нужны. А рисовать можно и по воскресеньям, – Николай посмотрел на друга. В его глазах опять появилась твердость, но твердость смешивалась с печалью. – Иногда, Максим, надо делать не то, что хочется, а то, что должен. А в это дело с художником ты не лезь, и вообще... береги себя...

Глава 11

«Длинная, зеленая, едет, гудит и колбасой пахнет», – вспомнила Даша дурацкую загадку, проходя из вагона в вагон в еще ожидающей отправления на Казанском вокзале электричке.

Несмотря на субботний день, людей было много. Большинство из них в свой выходной приезжали в столицу за продуктами: колбасой, мясом, сахаром, крупами и конфетами. Набитые под завязку огромные сумки лежали на металлических решетчатых полках над окнами, и в вагоне действительно пахло, как в гастрономе.

Некоторые пассажиры, уставшие от длинных очередей и сильно проголодавшиеся, уже не стесняясь, стелили на желтые деревянные сидения газеты и раскладывали на них кое‑какую еду:  что‑то из купленного, что‑то из захваченного из дома. Нарезалась свежая колбаска, бородинский хлеб, из целлофановых пакетиков  появлялись домашние соленые огурцы. Иногда к запаху колбасы добавлялся резкий запах крепкого алкоголя. Весь процесс поездки за продуктами в Москву был отработан до мелочей, потому что повторялся регулярно пару раз в месяц.

В четвертом или пятом вагоне Даша сразу обратила внимание на девушку, сидящую у окна к ней спиной. Её белое пальто выделялось на фоне темных одежд остальных пассажиров. Девушка оглянулась, будто почувствовав чей‑то взгляд, и Даша обрадовалась, узнав Лену. Место рядом с ней было свободно. Не то, чтобы они были подругами, но можно было поболтать и скоротать нудную дорогу.

– А я ведь на днях о тебе думала, – приветливо улыбаясь, сказала Лена, вспомнив свою встречу с Максимом.

– И по какому поводу? – с интересом спросила Даша, усаживаясь рядом, невольно стараясь не прижиматься к красивому Лениному шерстяному пальто.

– Говорят, ты теперь в «Самоцветах» на Арбате работаешь, – восхищенно произнесла Лена. – Хотела приехать к тебе сережки посмотреть. Папа обещал подарить на день рождения. А везде один «колхоз», с огромными красными камнями.

– Конечно заезжай. Подберем что‑нибудь. Есть красивое серебро из Еревана...

– Хорошую ты работу нашла: красивые вещи, приличные люди, – перебила ее Лена. – Это не вонючей колбасой торговать, где всякие кретины в очереди готовы поубивать друг друга, – тихо добавила она, оглянувшись по сторонам.

– Зато на колбасе больше заработаешь, – улыбнулась Даша. – А в «Самоцветах» чистый оклад.

– Да, без денег никуда, – вздохнула Лена. – Вот мой отец – целый прокурор, а получает меньше водителя трамвая. Разве это правильно?

Даша промолчала. Она не знала, сколько получает прокурор, но думала, что живет он гораздо лучше не то, чтобы какого‑то водителя, но и большинства ее коллег‑торгашей. Она вспомнила, что видела несколько раз Лениного папочку, когда он входил в кабинет заведующей как к себе домой.

– Я вообще мечтаю в Москву переехать, – продолжала щебетать Лена. – Лучше в центр. Но нашу трешку не обменяешь даже на хорошую однокомнатную. Да и родители точно не согласятся. Остается только жениха с квартирой искать, – рассмеялась Лена. – А еще лучше за границу уехать. Учится у нас один югослав, страшненький правда...

– Не болтай ерунды! – строго возразила Даша. – А любовь? А что люди подумают?

Лена опять засмеялась.

– Да ты что, Дашка, это серьезно говоришь? Мы же матери‑одиночки, а ты рассуждаешь, как целка, – тихо с улыбкой добавила Лена. – Плевала я, что обо мне подумают, – она замолчала и посмотрела в окно: электричка пролетала мимо каких‑то чахлых деревьев и низеньких унылых деревянных домов, выкрашенных зеленой краской. – Я год назад тоже верила... Любовь... Морковь... – Лена отвела взгляд от окна и повернулась к Даше. – Мужикам одно нужно – секс. А если потом кто замуж и зовет, только чтобы бесплатную кухарку завести и бабу для быстрого секса, чтобы не бегать никуда. Только все равно все бегают...

– А ты как хотела? – тихо спросила Даша.

– Хотела, чтобы все наоборот. Я по театрам и выставкам, а муж чтобы дома картошку жарил, – громко рассмеявшись, сказала  Лена. – А то взяли моду! Он один раз на колене с цветочками постоит, когда предложение делает, а ты потом всю жизнь на коленях. То на полу с половой тряпкой в руках, а то  на кроватке с половой тряпкой сзади,– она весело подмигнула крупной женщине, сидящей напротив.