Текст книги "Soaked in the rising sun (СИ)"

Автор книги: NUna MOon

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)

========== Моя дрянная hermanita ==========

Безумие.

Я нахожу это слово… довольно привлекательным. Таким резким, дразнящим. Будто бы его всегда следовало произносить именно так и никак иначе – не человеческим голосом, а лаем. С еле заметным оскалом из-под подрагивающей верхней губы. С хищным, горящим взглядом, подобно бешеной псине, завидевшей свою жертву на горизонте. И с холодным металлом в потной ладони, которым ты с таким удовольствием упираешься в морду напуганного до усрачки мешка с деньгами, возомнившего себя безнаказанным…

Он же считал иначе.

За все те годы, прожитые вместе, еще ни разу мне не довелось лицезреть, чтобы Ваас истошно орал это слово в лицо очередному зазнавшемуся туристу, смешивая его с отборнейшим матом. Не-ет, больная фантазия главаря чертовых пиратов была куда изощренней. Хотя я многому научилась у старшего брата, сам он, сколько нас помню, всегда был намного красноречивей меня…

Безумие.

Нет, Ваас не угрожал этим словом. Не нападал, подобно дикому зверю, не стремился внушить страх в сердца этих людей. Он учил. Вдалбливал этот гребаный принцип жизни каждому куску дерьма, попавшему на его остров. Мой брат открывал глаза людям. Открывал перед их неминуемой смертью, а иногда давал в качестве жизненного наставления молоденьким пленницам, чьи богатенькие ублюдки-покупатели с материка уже определили их будущее между своих ног.

Нет, когда Ваас рассказывал о безумии, он был подобен не свирепому тигру, каким его нередко доводилось видеть, а полосатому питону. Да, тому самому питону Каа из рассказов Киплинга, чье присутствие внушало страх в сердце каждого жителя джунглей, в особенности кучки недоразвитых бандар-логов. Вот только в действительности Монтенегро нихера не смахивал на персонажа из детской сказки, а глупые обезьяны уже давно приняли человеческий облик – в глазах ракъят всегда был виден этот плохо скрываемый страх перед мучительной смертью и человеком, который с удовольствием подарит им эту смерть.

Да и чего греха таить: порой у меня самой пробегали мурашки по коже и становилось жутко некомфортно находиться рядом с главарем пиратов, когда он был погружен в свой монолог о безумии. Такой обманчиво спокойный низкий голос и легкая хрипота из-за перенапряженных голосовых связок и сотни выкуренных пачек сигарет…

Он шипел это слово, как змей, цедил сквозь зубы, каждый раз словно пробуя его на вкус. А зеленые изумруды глаз и еще один, неживой, тот, что за годы прирос кожаным ремешком к шее главаря, поблескивали под палящим солнцем и сливались с зеленью джунглей. Его гребаных джунглей.

Мы пропитались восходящим солнцем. Мы приросли к этим джунглям – последний вздох наш будет в диких джунглях… Таких же диких, как и мы.

Ваас…

Все в его виде кричало о том, что он здесь Царь и Бог. Определение слетало с его сухих губ заученным текстом, однако даже бесконечно меняющийся в темпе и высоте испанский акцент не мог скрыть того факта, что пират придает этому слову настолько большое значение, насколько только может позволить его давно слетевшая с катушек психика.

Безумие.

Для Вааса это слово значило слишком много. В любом случае, куда больше, чем для меня. Оно было для него настолько же священным и запретным одновременно, настолько же нарицательным, насколько тема о семье.

Он… вкладывал в это слово столько смысла. Однако за столько лет я так и не поняла, почему именно оно так въелось в его душу…

– Безумие – это точное повторение… – нарочно расстягивая слова и ухмыляясь уголком губ, медленно обхожу стоящего на коленях пленника. – Одного и того же действия… Раз за разом… В надежде на изменение…

Отрываю слегка затуманенный взгляд от морского горизонта и непроизвольно зарываюсь дулом пистолета в густые волосы мужчины, который тут же дергается в сторону.

– Это есть безумие.

Вновь оказываюсь напротив пленника – тот с ненавистью и презрением смотрит на меня исподлобья, весь мокрый от холодного пота – ничего нового. Его приоткрытый рот украшает темный кровоподтек. Я вижу в глазах напротив желание плюнуть мне в лицо, вижу, как в очередной раз чьи-то обветренные губы дрожат в порыве выкрикнуть мне в лицо «ты гнусная предательница!» и полить меня новой порцией дерьма. Какая жалость… Но воин молчит, только изредка издает нечленораздельное мычание, а все потому, что его болтливый язык уже давно скормлен сторожевым псам.

Не стоило этому человеку злить Монтенегро – это он так постарался.

Брат в целом не горел желанием, чтобы я как-либо контактировала с ракъят. Не хотел, чтобы в моей голове остались хоть какие-то воспоминания из нашей с ним прошлой жизни. Почему? Понятия не имею: никто не знает, какие причино-следственные связи крутятся в голове Вааса… Однако я предпочла называть это своеобразной опекой с его стороны, ведь будь воля брата, он бы и вовсе оградил меня от этого народа. Однако условия острова делали это просто невозможным, как бы Монтенегро не пытался сводить наши «приятные» встречи с ракъят к минимуму.

Да и я унаследовала херовый характер явно не от покойных родителей – порой мое упрямство, такое свойственное и самому Ваасу, выводило его из себя. И даже родная кровь, текущая в наших с братом жилах, не могла в полной мере защитить меня от гнева этого жестокого человека…

Тем не менее, под некоторые запреты пирата я не собиралась прогибаться. Мне уже 24 года. Какая нахер опека?

Я смеряю воина довольно скептическим, в какой-то степени снисходительным взглядом из-под приподнятой рассеченной брови. В лицо тут же ударяет холодный бриз и запах шумного моря.

Честно? Не хочу его смерти. Нет ебучего настроения…

Но босс поручил разобраться с возвратами, а его приказы не обсуждаются. Эта мысль невзначай заставила скривить лицо в недовольной гримасе и покрепче сжать оружие в горячей ладони.

– Этот последний? – бросила я стоящему чуть поодаль пирату Вааса, указав дулом на пленника.

– Да, – ответил прокуренный мужской голос, который я еле расслышала из-за подхватившего его сильного ветра.

С губ непроизвольно слетает какой-то усталый вздох, и я бегаю нечитаемым взглядом по нескольким мертвым телам возле нас.

Гребаные ракъят…

Они все, как один. Эти псы похожи друг на друга так, словно вышли с одного конвейера. Словно на них всех пришлась одна мать. Черт…

Уйдя в свои мысли, я не сразу осознала, что уже с минуту неотрывно вглядываюсь в черты лица напротив. Мой взгляд по-прежнему ничего не излучает к этому человеку, стоящему передо мной на коленях. Только уголки глаз слегка прищурены из-за заходящего солнца где-то вдалеке. Но несмотря на внешнее спокойствие, где-то внутри я чувствовала, что начинаю закипать: необъяснимый приступ обиды и злости обволакивал мою душу, от чего пальцы сильнее сжимали холодный металл.

В очередной раз при виде человека из племени…

Загорелая кожа, черные густые волосы, светлые глаза, многочисленные шрамы на лице и шее, волевой подбородок и дикий взгляд – я словно смотрела в свое чертово отражение. Все в его виде напоминало мне о том, что и я когда-то была частью этого народа.

Напоминало то, о чем мне давно следовало бы забыть…

– Ладно, хватит лирики… – холодно произношу я, снимая пистолет с предохранителя.

Рука цепляется за волосы пленного, испачканные в песке, и я оттягиваю их, дабы приблизиться к ненавистному лицу напротив. Мужчина кривит морду в отвращении, делая несколько неудачных попыток высвободиться, но даже этот жест протеста не смог скрыть неподдельного страха в его глазах.

– Все равно я ни черта не понимаю в безумии, да?

Разумеется, ответа я так и не дожидаюсь, да и нахер он мне не сдался – я отстраняюсь, словно ошпаренная, чувствуя, как от гнева колотится мое сердце. Дуло пистолета твердо направляется в окровавленную переносицу пленного, а палец без промедления спускает курок. Меньше секунды, и где-то под ногами раздается шум от упавшего на землю грузного тела, но я не обращаю на него никакого внимания. Все, что интересует меня, – мое лицо, которое тут же оказывается забрызганным теплыми каплями крови.

– Блять… – шиплю я, прикрыв глаза, и на отвали провожу ладонью по щекам. – Сучий выродок.

Пистолет благополучно отправляется в кобуру. Небрежно расстирая ладони, дабы хоть как-то придать им адекватный вид, я последний раз рассматриваю теплые краски заката – такие же красные, как и майка, которая облегает мое тело далеко не первый год.

– Убери здесь все, – кивнув на тела ракъят, бросила я патрульному пирату и направилась в сторону лагеря, неспешно перебирая берцами по белому песку.

Единственным желанием было поскорее принять душ.

***

Не знаю, как это работает, но правду говорят, что вода отрезвляет нас, буквально заставляет перерождаться…

Я подставляю лицо холодному душу, опираясь руками о потасканную временем кафельную плитку, и прикрываю глаза. Провожу рукой по небрежно отстриженному каре и все равно запутываюсь в нем пальцами – на стене тут же отпечатывается еле заметный след от засохшей на ладони крови, который я благополучно предпочла проигнорировать. Я принимаюсь неспеша смывать с себя пот и грязь, накопившиеся за очередной жаркий день.

Все гребаные мысли уходят на последний план. Ни о чем не хочу сейчас думать…

С улицы доносятся плохо различимые пиратские голоса и приглушенная музыка. Хотя пиратам этой ночью будет дозволено устроить массовую попойку, дабы отмыть захват нового аванпоста, я не собираюсь больше выходить из комнаты. Все тело отдает тупой болью в мышцах, а голова трещит по швам после целого дня, проведенного под палящим солнцем. И, все так же не открывая глаз, я провожу тонкими пальцами по затекшей шее, подставляя ее такой желанной прохладе…

Из раздумий меня выводит внезапно раздавшийся шум из комнаты – грохот, с которым распахнулась входная дверь, заставил меня ошарашенно распахнуть глаза и подорваться с места.

– АЛЬБА! АЛЬБА, МАТЬ ТВОЮ!

Не сложно догадаться, кому принадлежит этот испанский акцент – пока Монтенегро, как разъяренный буйвол, метался по комнате и, судя по звукам, что-то судорожно искал, раскидывая все на своем пути и прокляная меня, на чем свет стоит, я успела выключить воду и быстро отыскать полотенце. С горем пополам я обматываюсь в него и, попутно пытаясь угомонить колотящееся сердце, оказываюсь на пороге душевой – перед глазами сразу предстает хаос в виде разбросанных вещей, листов бумаги и прочей херни, что раскидал главарь пиратов.

– Какого хера ты здесь забыл, Монтенегро?! – в ярости кричу я, уверенно сокращая расстояние между мной и пиратом.

При виде моей персоны реакция Вааса не заставила себя долго ждать – в следующую секунду пират хватает меня за горло так, что кажется, будто весь воздух покинул грудную клетку.

– Где гребаный кокс, hermana? – обманчиво спокойно спрашивает Ваас, но его взгляд привычно источает угрозу.

Пират подталкивает меня в сторону дивана, хотя фактически мои ноги еле касаются земли.

– Где он? – уже громче и отчетливее процедил он, притягивая мое лицо к себе.

– Блять, Ваас… Задушишь… – шиплю я в ответ, впиваясь острыми ногтями в забинтованные пальцы мужчины.

Словно неживую куклу, Ваас бросает меня на диван, стоящий по середине комнаты, и вновь принимается метаться по помещению, матеря все и всех. Потирая шею, где остались покрасневшие следы от мужских пальцев, я судорожно набираю в легкие воздух и слежу за тем, как Ваас твердым шагом залетает в душевую комнату. Несколько ничтожных секунд занимает у меня время, чтобы выровнять дыхание, и я подрываюсь с дивана.

– Какого хуя, Ваас?! Что на тебя нашло?! – кричу я вслед Монтенегро, поправляя чертово полотенце.

– Где бля кокс?! – словно заевшая пластинка, в ответ раздается его ор из душевой.

На это я могла лишь закатить глаза и тяжело вздохнуть.

– Понятия не имею! Я не ширяюсь! В отличие от некоторых! – огрызнулась я, расхаживая из стороны в сторону и устало проводя ладонью по лбу. – Гребаный псих… – ругнулась я себе под нос, однако достаточно громко, чтобы дорогой братец знал, что я о нем думаю. – Я давно передала ту партию Карлосу – с него блять и спрашивай!

– Врешь, – сквозь зубы громко процедил главарь пиратов, влетая в комнату.

Все в его виде давало понять, что Монтенегро зол, как бешеный пес: резкие движения, напряженные мышцы, бегающий взгляд и вены, набухшие на его мощной шее и лбу.

– Меня это больше не касается, – холодно произношу я, складывая руки на груди и смотря на пирата в упор, тем самым давая ему понять, что разговор окончен.

Ну да, конечно…

– Слушай меня внимательно, Альба. Спрашиваю последний раз: где мой кокс? – выделяя каждое слово и активно жестикулируя в своей привычной манере, спрашивает Ваас.

Он за доли секунды сокращает расстояние между нами, оказываясь за спинкой дивана – сильные мужские пальцы нещадно впиваются в потертую обивку, при виде чего внутри все необъяснимо холодеет, однако вида не подаю. Дело привычки.

– Кокаин, говоришь? – передразниваю я без тени улыбки, зарываясь пальцами в пробор густых волос.

– Албанита… – с угрозой в голосе предупреждает Ваас, смотря на меня исподлобья.

Несколько секунд уходит на идиоткие гляделки, исход которых всегда был неизменно один и тот же…

– Ладно! Хорошо… – с усталым вздохом отвечаю я и отхожу вглубь комнаты.

Я подхожу к тумбочке, чувствуя тяжелый, пристальный взгляд зеленых глаз на своем затылке, и принимаюсь рыться в вещах, чудом уцелевших после визита главаря пиратов. В голове крутится только одна мысль:

«Пошел ты, hermano. Просто… Пошел ты нахер.»

Выуживаю из полки пачку презервативов и возвращаюсь к виновнику торжества, терпеливо выжидающему возле дивана.

– На вот, – бросаю я с натянутой ухмылкой, вложив ответочку в протянутую руку пирата. – Вдуй, – с издевкой в голосе добавляю я.

В ответ получаю сначала удивленный взгляд пирата, а затем тихий смешок, не предвещающий ничего хорошего.

– Очень смешно, perra astuta… – оголяя ряд ровных зубов, с сарказмом отвечает Ваас.

«Пошел ты.»

К слову, от «подарка» Ваас не отказывается и благополучно отправляет в карман военных штанов. Только сейчас я замечаю на его лице яркий кровоподтек на месте переносицы и спешу перевести тему.

– Что у тебя на роже?

– Скажем так: наш гость Кристофер решил поднять мне настроение и поиграть в кошки-мышки, но я эту шутку не оценил. Типо знаешь: один раз смешно, а второй раз уже задалбывает… – поспешно отвечает Ваас своим обыденным тоном, словно действительно собирался посвятить меня в эту охуительную историю.

Однако выражение его лица меняется, как по щелчку пальцев, принимая далеко не располагающий характер – в следующую секунду Ваас хватается за спинку дивана, без труда перескакивая его и в два шага оказываясь возле меня.

– Слушай меня сюда, hermana! СЛУШАЙ МЕНЯ! – угрожающе цедит пират, вцепившись в мои плечи.

Ваас напирает с каждым шагом так, что я не удерживаюсь на ногах и, в конечном счете, рухаю на близ стоящий стул. Все попытки избавиться от его стальной хватки не приносят успеха, и пират нависает сверху, вновь перемещая забинтованные пальцы на мое горло.

– Я на крючке у ебучего Хойта! Слышишь меня?!

Слишком тесный контакт и гребаная гордость заставляют меня промолчать и увести взгляд, плотко сомкнув челюсти.

– В ГЛАЗА СМОТРИ!

Вааса такой расклад не устраивает, и пират хватает меня за подбородок, заставляя с ненавистью смотреть в эти безумные, бездонные зрачки.

– Мне за ваш проеб по первое число вломят! Если это случится, я вас всех здесь нахуй выпотрошу и заставлю сожрать свое же дерьмо! А потом закапаю, как Кристофера, мать его, Минц-пласса! ОКЕЙ?!

Я затаила дыхание – бегаю глазами по лицу Вааса, в попытке унять бешеное сердцебиение и совладать с необузданным страхом, который каждый гребаный раз появляется при виде разозленного Монтенегро.

Да, я знаю своего брата с рождения. И знаю, что под наркотой этот псих сдержит свое обещание…

В какой-то момент адское пламя, горящее в глазах напротив, медленно отошло на задний план – проморгавшись, словно приходя в себя после очередного приступа неконтролируемой агресси, Ваас смотрит в мои испуганные глаза осознанней, а хватка его руки в районе моей шеи наконец ослабевает.

– У Карлоса, говоришь? – переспрашивает он чуть спокойнее, опаляя мое лицо своим горячим дыханием, на что получает поспешный кивок.

Тяжелый вздох. Несколько секунд Ваас продолжает буравить меня пристальным взглядом, словно пытаясь понять, говорю ли я правду или всего лишь боюсь признаться ему в том, что проебалась…

– Не найду у него – спрошу с тебя, hermanita, – в конечном счете предупреждает пират и наконец отстраняется, напоследок хлопнув меня по щеке.

Еле сдерживаюсь от того, чтобы не зашипеть в ответ, и ударяю ладонь Вааса, дабы убрать ее от своего лица. Стоит ему отойти в сторону, и я со вздохом облегчения разваливаюсь на стуле, кладя ногу на ногу, а напоследок показываю широкой спине всем известный жест из трех пальцев. Монтенегро тем временем пересекает мою комнату, сложив руки в карманы, и попутно хватает с блюдца на столе последнее спелое яблоко.

– Я возьму – ты не против? – обернувшись ко мне, спрашивает главарь пиратов, но мы оба прекрасно знаем, что этот вопрос из разряда риторических.

Я лишь наотмашь махнула рукой, запрокинув голову, дабы пират не наблюдал того, как я закатываю глаза.

– Я вернусь, и чтобы вечером кокс был здесь, пупсик, – напоследок бросает мне Ваас и, откусив от яблока, быстрым шагом направляется к выходу.

– И тебе доброй ночи, дорогой братец! – с издевкой кидаю я, прежде чем мужская фигура успевает скрыться за входной дверью.

Сердце все еще бешено колотится где-то под полотенцем, однако голова, которая и так трещала по швам, теперь довольствуется такой желанной тишиной. Взгляд невольно пробегает по комнате – при виде погрома, что учинил этот ублюдок, хочется взвыть: не так я собиралась провести одну ночь из тысячи в тишине и спокойствии.

Ваас – чертов говнюк…

Теперь придется разбираться со всем этим хламом, а потом переть к эшафотам, чтобы отыскать нажравшегося в хламину Карлоса и забрать наркоту. А заодно и вставить ему отборнейших пиздюлей за дезинформацию…

Окей, этой ночью поспать мне не удастся.

***

Deep Purple – The house of the rising sun

There is a house in New Orleans

(Вот ты, мой город, мой Новый Орлеан)

They call the Rising Sun

(Мой Дом – Восходящего Солнца)

And it’s been the ruin of many a poor boys

(И ты был тем, что погубило многих бедных ребят)

And God I know I’m one

(Мой Бог, я ведь и сам один из них…)

Место, где мы находимся, напоминает мне чертов притон. Хотя чего ожидать от забытого Богом острова, кишащего маргиналами?

Небольшое помещение, бумажные стены которого давно потрескались, и только несколько десятков слоев графитовой краски, которые способны хоть как-то скрыть эти дефекты. На кой-то черт окно здесь всегда занавешано плотной черной тканью, а единственным источником света служит тусклая лампа, от чего в помещении сохраняется загадочный полумрак. Однако даже сквозь ночную мглу можно легко рассмотреть кислотные цвета от графити, которым здесь изрисовано буквально все, начиная от грязного пола и заканчивая потолком.

Из атрибутов интерьера два дивана, чья обивка годами служила в качестве пепельницы, и, что действительно бросается в глаза, большой багровый ковер. А посреди комнаты стоит невысокий столик, вечно уставленный полупустыми бутылками, бокалами и пластиковыми стаканчиками.

Душно. Все здесь пропахло сигаретным дымом и запахом дешевого виски…

Now the only thing a gambler needs

(Что нужно тем, кто любит риск)

Is a suitcase and a trunk

(Лишь чемодан и багажник)

And the only time he’ll be satisfied

(И единственное время, когда отец был счастлив)

Is when he’s all a-drunk

(Тогда, когда был мертвецки пьян…)

Из приглушенных колонок доносится песня, слова которой отлично описывают каждого из собравшихся здесь. Сборище алкоголиков, насильников и наркоманов – души, которые отреклись от прошлого и наплевали на свое будущее…

А чем я лучше этих людей?

Уже как два часа тонкие пальцы удерживают пустой бокал из-под… что я хотя бы пила в этот вечер? Не знаю.

Не знаю, потому что мне давно наплевать, что я буду пить. Плевать, сколько сигарет скурю и с кем потрахаюсь. Это безразличие к собственной жизни стало обыденностью, такой же вредной привычкой с тех самых пор, как мы с Ваасом начали работать на Хойта Волкера. То есть очень давно… А, как известно, чем дольше затягиваешь, тем меньше у тебя шансов что-либо исправить.

Здесь ничего не имеет смысла. Ни люди, ни их чувства, ни их жизнь.

Наверное, это и называется свободой…

Oh mother, tell your children

(Ох, мама, скажи детям)

Not to do what I have done

(Чтобы не совершали того, что совершал я)

Spend your lives in sin and misery

(Проведите свою жизнь в грехе и страдании)

In the house of the Rising Sun

(В этом Доме Восходящего Солнца…)

Пока за столом идет не самая оживленная беседа, я молча обвожу слегка затуманенным взором всех присутствующих, откинувшись на спинку дивана – вокруг одни пиратские хари, потные, налитые кровью. От них всех несет крепким алкоголем и дешевой туалетной водой. Помимо них, в комнате находятся еще три девки, стройные, пластичные… Но до чего потасканные. Эти натянутые улыбки, измазанные в красной помаде, – ими проститутки всегда пытались произвести впечатление, будто им нравится происходящее вокруг: нравится, что их используют, как расходный материл, нравится, что им плюют в рот и каждую ночь пускают по кругу. А их кожа? Сухая, безжизненная, с редкими морщинами, которые не скоет ни один слой тоналки. А ведь эти трое не на много старше меня…

Неужели через какие-то пару лет я превращусь во что-то подобное?

Взгляд цепляется за поблескивающее стекло, расставленное на столе. Тяжелые мысли и гребаная рефлексия о неутешительном будущем, словно на автомате, заставляют невольно потянуться к бутылке, на дне которой еще оставалось что-то крепкое…

Черт… Вот тебе и замкнутый круг.

«Ну что, Албанита? Каково осознавать, что в свои 24 года ты уже чертова алкоголичка?»

Дрожащая рука падает обратно на колени, и я уже не обращаю внимание ни на кого из присутствующих, полностью погруженная в свои мысли. Откидываюсь на спинку потрепанного дивана, запрокидывая голову и прикрывая глаза – еще с сотню попыток абстрагироваться и внушить себе, что я сильная, у меня все под контролем, ни к чему не приводят, только резко обрываются, когда кто-то из пиратов заканчивает говорить очередной тост и на всю комнату раздается одобрительный пьяный гул.

Я нехотя разлепляю тяжелые веки – все плывет перед глазами. Наблюдаю, как Ваас и его шестерки поднимают бокалы, а затем осушают их до дна. И ни у одного из них нет гребаной радости в глазах, такой присущей пьяным людям – их взгляды пустые, уставшие, мертвые…

Достаю из кармана смятую пачку сигарет и тут же матерюсь себе под нос – последняя. Поспешно вытягиваю ее, зажав между двумя пальцами, и отбрасываю пустую пачку куда-то на стол – глаза бегают в поисках зажигалки, однако, как выяснилось позже, она мне не понадобится. Не успеваю я поднести сигарету ко рту, как та исчезает с горизонта, оказываясь в руке Монтенегро, рухнувшего рядом на диван.

– Хорош травить себя, hermanita, – охрипшим голосом произносит главарь пиратов и зажимает сигарету между зубами, принимаясь рыться в карманах.

Пара секунд, и в его забинтованной ладони появляется зажигалка. Словно в замедленной съемке я безмолвно наблюдаю за тем, как Ваас подносит ее ко рту – как он делает долгую затяжку, несколько секунд удерживает яд в грудной клетке и наконец запрокидывает голову, выпуская дым в потолок.

– Ты ведь знаешь, что я курю. Так нахера вести себя, как мудак? – беззлобно бросаю я, откидываясь на спинку дивана возле Вааса.

Касаюсь щекой сильного плеча и чувствую жар, всегда исходящий от тела пирата.

– Альба… – как-то устало произносит Ваас над моим ухом, но даже так в голосе пирата сохраняется угроза, которой пропитана вся его манера речи. – Можешь хоть ныкаться от меня по углам, хоть прятать эти ебучие сигареты, как гребаный подросток, – мне насрать. Но если еще раз ты осмелишься при мне взять эту дрянь в руки…

– Что? Отшлепаешь меня, как маленькую девочку? – с натянутой ухмылкой спрашиваю я, поднимая глаза на пирата.

– Нет, всего лишь поломаю твои нежные пальчики, – отрезает Ваас, на миг задерживая на мне серьезный взгляд.

Моя ирония благополучно отправляется в сборник неудачных шуток, не оцененных главарем пиратов…

Ваас вновь переводит свое внимание на одного из своих шестерок, стоящего посреди комнаты и толкающего очередной тост – угрюмый пират невысокого роста и с недельной щетиной рассказывает что-то о своей покойной бывшей жене, оставшейся на материке. С пьяной ухмылкой, долго подбирая слова и слегка пошатываясь на месте, Альберто рассуждает о том, что такое любовь. Рассуждает о том, существует ли она и почему никому не суждено ее встретить.

Однако, в отличие от всех присутствующих, я не слушаю его: мой затуманенный взгляд прикован к мужчине напротив. Моя щека продолжает покоится на его горячем плече, а взгляд – голодно бегать по его шее, лицу…

Даже будучи наркоманом и испорченным жизнью человеком, мой брат оставался необычайно красив. По крайней мере, я всегда видела его именно таким…

Well I’ve got one foot on the platform

(Да, толкнув перрон ногою)

The other foot on the train

(Другою – в вагон залез)

I’m going back to New Orleans

(Я вновь вернусь в свой Новый Орлеан)

To wear that ball and chain

(Нести свой тяжкий крест…)

Я мысленно провожу рукой по густой эспаньолке. Мысленно очерчиваю пальцами скулы и поднимаюсь выше, ко лбу – представляю, как в следующую секунду Ваас хватает меня за запястье, стоит ладони коснуться большого шрама, пересекающего его висок, и смотрит на меня с угрозой и осуждением. Представляю, как я покорно убираю руку, опуская глаза в пол, и в сотый раз мысленно возвращаюсь в тот день, когда Ваас получил этот шрам…

Я смаргиваю, понимая, что все еще сижу неподвижно. Ваас тем временем отпивает из стакана со льдом, окидывая всех присутствующих затуманенным взглядом. Он тоже пьян. Он тоже погружен в свои мысли.

Как и я.

Как и мы все здесь…

Сейчас, пребывая среди шайки отпетых алкоголиков и наркоманов, с которыми провела большую часть своей жизни, я внезапно прихожу к осознанию того, что больше не вижу вокруг беззаботных людей, довольствующихся своей безнаказанностью и свободой – я вижу конченых ублюдков и торчков. И все эти годы окружающие меня люди были именно такими – зависимыми, слабыми, трусливыми. Не способными и слово вякнуть против своего босса. Хотя о чем я говорю: эти люди и меня боялись, как огня. Вернее, боялись того, что с ними мог сделать Ваас, упади с моей головы хоть один волос.

Ведь только брат может учить меня жизни. И пускай некоторые методы его «обучения» необоснованно жестоки и своеобразны – только он по праву, данному им же, может причинять мне боль…

Я продолжаю безмолвно разглядывать черты лица мужчины, в чьих глазах отражается тусклый свет от горящей лампы.

О чем сейчас думает Ваас? Что его беспокоит? О чем он молчит?

Я знаю, что мне никогда не доведется узнать ответы на эти вопросы: Ваас не привык делится тем, что творится в его душе. Даже со мной…

На миг я отрываю затуманенный взгляд от лица главаря пиратов и пробегаюсь им по присутствующим – может, все дело в выпитом алкоголе или же тост Альберто звучит уж очень не оптимистично, но внутри вдруг разливается непонятное мне чувство. Дерьмовый коктейль из ненависти, обиды и злости. На себя, на Вааса, на этих людей.

Но стоит мне вновь обратить свое внимание на пирата, как эти мысли отходят куда-то на задний план…

Ваас вовсе не ангел, я знаю.

Никто не ангел.

Но мой брат… Он отличается от этих людей. В нем нет того, что есть в каждом из них, – это лицемерие. Это гребаное лицемерие. Мой брат никогда не обманывал меня. Никогда не манипулировал мной, никогда не использовал.

И его уход от ракъят говорил лишь о том, что больше он не собирается строить из себя того, кем никогда не являлся. А именно, верным псом нашей старшей сестры, чье имя мы оба не произносили вслух вот уже несколько лет…

С детства и до сих пор мой брат был для меня примером настоящего мужчины. Такой холодный, жестокий. Сильный и могучий. Он всегда был лидером – чего только стоил один его хищный взгляд, который способен заткнуть рты целой толпе нажравшихся свиней и отпетых уголовников.

Да, для меня Ваас всегда был надежной опорой, пускай иногда мы и вели себя, словно были чужими.

А Цитра… Она никогда не ценила его. Никогда не принимала. И никогда не любила…

Где-то на задворках сознания голос рассудка кричит мне, что все, о чем сейчас думает мой больной мозг, – не нормально. Кричит о том, что я должна сейчас же прийти в себя, перестать пить, ударить себя по лицу. Должна навсегда забыть о той мысли, что пришла в мою голову минуту назад…

Но я не могу. Как бы ни пыталась – не могу.

Мне хочется большего. Недопустимо большего.

Хочется осторожно провести пальцами по мощной шее пирата и зарыться пальцами в этот черный ирокез. Хочется коснуться его жесткой щетины и развернуть лицом к себе, чтобы заглянуть в эти изумрудные глаза, бездонные, безумные. Хочется почувствовать на себе взгляд пирата, полный угрозы, такой отталкивающей и соблазнительной одновременно. А потом притянуть Вааса до неприличия близко и ощутить, каково это – касатся его губ своими…

Блять, да что со мной не так?

Списав все на перебор с алкоголем, я отстраняюсь от Монтенегро, как ошпаренная. Так резко, что на миг ловлю на себе его мимолетный, равнодушный взгляд, который вскоре возвращается к переливающемуся из стороны в сторону содержимому на дне стакана.

– Así que levantemos las copas por nuestro bienestar! (Так поднимем бокалы за наше благополучие! )

Альберто наконец-то заканчивает свою скупую речь и поднимает, пожалуй, десятую по счету стопку коньяка. Однако в этот раз сил на громкое подбадривание не остается ни у кого из присутствующих, поэтому все только одобрительно кивают головами, и по помещению разлетается режущее слух звучание от чокающихся стаканов.

– Я вот… Не могу понять… – вдруг подает голос главарь пиратов, до этого погруженный в свои мысли, и отпивает из стакана. – Почему эта сука покончила с собой?

Ваас пробегает нечитаемым взглядом по лицам окружающих, попутно доставая зубами сигарету.

– Мм, amigos?

Кажется, будто все шестерки Монтенегро в миг затаили дыхание. И только я словно по щелчку пальцев трезвею на несколько выпитых бокалов, внимательно посмотрев за Монтенегро – внутри зарождается неприятное чувство, а вместе с тем желание поддержать разговор, однако с целью не насладиться «приятной» беседой, а выговориться, избавиться от накопившегося гнева и эмоций.