Текст книги "Затуши (СИ)"
Автор книги: Nitka
Жанр:
Слеш
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)
Он стоит на балконе, левой рукой упираясь в холодный железный подоконник. На балконе нет окон, поэтому с седьмого этажа вживую открывается вид на потемневший в дурном предчувствии город.
Рядом бокал с отблёскивающей, точно кровь, красной жидкостью, на бетонном полу забытый букет полуотцвевших георгин.
Почти полночь. Мужчина на балконе смотрит вниз, стараясь сосредоточиться на собственных ощущениях. На нём – белая рубаха: один рукав закатан до локтя, второй завязан узлом – будто в насмешку – будто, чтобы обратить внимание: вместо полноценной руки там – культя, конечность, когда-то ампутированная чуть выше локтя.
Отрываясь от мыслей, мужчина отходит на шаг и проводит по уложенным гелем светлым волосам.
В квартире – от коридора до залы – темно. Все окна и двери – кроме входной – открыты.
Но у него всё равно такое чувство – задыхается.
Сжимает губы в тонкую полоску, одёргивая себя. Не время расклеиваться – никогда не время.
Отключенный мобильник и не думает шевелиться в кармане чёрных отглаженных брюк.
Ещё шаг назад – подальше от приглашения вниз, которое и не грех принять. Шаг, ощущая чужой взгляд и рывком оборачиваясь.
Вздрогнув, холодно:
– Как ты здесь оказался?
– Попросил ключ у консьержа. Это ведь социальная квартира, – мягкий приятный голос.
– Уходи.
Тон – холодный, таким замораживают. Второй тут же прислоняется к дверному приёму, поднимая согнутые в локтях руки. Его лицо освещают огни города. На лице – улыбка.
– Рен… – пытается что-то сказать, но тот прерывает его резким, категоричным взмахом руки:
– Чего тебе надо?
Просто:
– Тебя.
Рен передёргивается и снова бросает:
– Уходи.
Они стоят лицом к лицу, и тот, другой, несмотря на темень, замечает ту скрытую самоедскую злость на чужом лице.
Говорит, будто малому ребёнку:
– Нет.
Молчание.
В и без того серых глазах Рена мелькает какая-то тень, он кривит полосу губ, отворачивается. И тут же чувствует приникшую к спине, между лопаток, затянутую в белую перчатку ладонь – единственную вольность. Сдерживает зубной скрежет. Речь выходит почти безэмоциональной:
– Генерал-майор, почему Вы не оставили меня на фронте?
Незамедлительный ответ:
– Потому что ты нужен здесь. И никаких генерал-майоров, ты же знаешь – меня зовут Джин.
– Кому нужен? Родине? Да ещё и в таком… качестве, – плечи напрягаются, а затем, будто потеряв внутреннюю опору, безвольно расслабляются. – Генерал-майор, прошу, соблюдайте дистанцию.
Джин с сожалением отступает, убирая руку:
– Для тебя здесь есть работа.
На этот раз скрип зубов удержать не удаётся. Рен спрашивает резко:
– Подписывать приговоры кому ни попадя? Расстреливать вдов, подростков и стариков за любые донесения об их измене Родине. Это Вы называете работой?
Джин бы разозлился – на любого другого – обязательно. Но не на него, и не в этот раз.
– Это я называю гражданской войной. И да, работой тоже.
Глаза в глаза. Злые, непримиримые серые и спокойные синие.
Тихо:
– Рен, тебе придется переехать. Сюда очень легко попасть, и на балконе ты будто живая мишень.
– Нет.
На этот раз не зло, а всего лишь уверенно.
– Рен…
– Нет, слышишь, – глухо. – Я сразу понял, когда пришел приказ о переводе, что это ты. И сразу понял, чем буду заниматься. В Тальк едут только два типа военных: высшие чины и… такие шакалы, каким скоро будут считать меня.
– Рен…
– Помолчи. Я знаю, что ты хочешь сказать. А я не мог отказаться, иначе некоторые охотно признали бы меня дезертиром. Я многим поперёк горла, даже, – усмешка, – без одной руки.
– Рен… Черт, Гарен…
– Пропустите, генерал-майор, – касание плечом, оттесняя того от дверного проёма. – Мне нужно уединиться.
Шаг в комнату, и миг, чтобы сзади схватить Рена за руку, с силой прижимая к стене.
С такой же силой и всепожирающей жаждой провести от плеч вниз и рывком опуститься на колени у чужих босых ног. Прогнуться, как последняя шлюха солдатского притона, прижимаясь щекой к Его паху.
– Джин, – вырывается невольно, изумленно, без тени прежних эмоций, и за это «вырвавшееся» Джин готов упасть на колени ещё не раз.
Рваное движение – попытка вырваться, отойти. Но бесполезно.
– Расслабься, – со смешком.
Рен смотрит вниз, закусывает губу, избегая лишнего, незапланированного и совершенно выдающего его выдоха. Джин же расстёгивает ширинку и накрывает поцелуем ткань боксёров.
Всё происходит быстро и даже как-то по-солдатски грубо, если бы не взгляд. Взгляд одного – снизу вверх – жадный, искушающий, готовый ввергнуть что угодно в хаос для одного лишь касания этой мозолистой усталой руки в своих волосах… Пока глаза того самого знакомца закрыты, пока он кусает губы, подавляя любые «несанкционированные» выдохи.
В почти темноте Рен прикусывает губу до крови – кончая.
Открывает глаза – серые, шалые, с полным осознанием, что делает – проводит по губам Джина большим пальцем, стирая остатки проглоченной спермы.
Джин же смотрит заворожено, так же шало, и не думая подниматься с колен.
– И что ты за это хочешь, генерал-майор? – голос странный, будто до дна сорванный, а звание – точно издевка.
Тот непонимающе приподнимает брови, а затем смеётся – хохочет. И, наконец, поднимается на ноги. Говорит:
– Живи. Мне больше не надо.
Тогда его берут за подбородок, глядят – примериваются. И таким же голосом:
– Таки не изменился. Ну что с тобой поделать? Живи, говоришь, в наше время.
Тяжелая складка на лбу.
А Джин, у которого внезапно зачесались руки – для пощечины, подзатыльника, удара – притягивает Рена совсем близко, за воротник рубашки, и коротко неглубоко целует. Уходит через секунду, не прощаясь.
Гарен знает наверняка – там, внизу у подъезда, генерал-майора ожидает сопровождение из, как минимум, троих солдат. Такие птицы не ходят по ночам в одиночку – даже чтобы навестить старого «друга».
Тогда он поворачивает голову, замечая внезапный блеск бокала с чьей-то невыпитой кровью, и тянет к нему руку.
*
В бывшем дворце спорта вряд ли можно услышать какой-либо лишний шорох.
Сейчас, после того, как здание наполовину разрушено, здесь устроили базу для некоторых военных – их рабочий кабинет для подтверждения всякого рода приговоров.
Этот кабинет насквозь пропах темнотой. Даже днём она пряталась за приклеенными на стенах фотографиями атлеток и висящим рядом большим плакатом о пользе спорта.
Рен сидел рядом с ветераном боёв – седовласым стариком, окидывающим хмурым, темным взглядом каждого, кто входил через парадную дверь.
Людей в комнате – не считая преступников – всегда пятеро: двое исполнителей, старик-ветеран, врач и сам Рен. Право голоса есть у всех, но никто ещё ни разу не был оправдан.
У Рена кружилась голова от приговоров, но он молча выносил каждый. Только поднимал руку на каждое доктора: «Кто считает, что подсудимый виновен?»
Исполнители иногда менялись – Гарен не запоминал их лиц. Впрочем, как и лиц подсудимых – они все, как один, с печатью обреченности где-то в глубине зрачков.
В этот раз поймали группу подростков – развешивали объявления и оскорбительные листовки. Девочка, не скрываясь, плакала, мальчишки глядели из-подо лба непримиримо, враждебно, но у каждого в глазах – та же печать.
Врач бездонным выцветшим голосом зачитал страшные громкие слова: «…оскорбления Главнокомандующего… попытка подорвать репутацию…»
Рен молча злился – да какая к черту попытка, они ведь дети…
И когда задаётся привычный вопрос, он не поднимает руку. Остальные глядят с удивлением, но не говорят ни слова.
Приговор приводят в исполнение внизу, на улице, у стены этого же дома.
Непрерывный завывающий плач, короткая автоматная очередь.
Равнодушные взгляды врача и старика в погонах. Почти добродушное похлопывание по плечу последнего: «Ничего, попривыкнешь».
Это похоже на удаление вирусных элементов в общей системе – тот случай, когда удаляют всех, даже легко зараженных.
Интересно, что было бы, сними хоть кто-то один из этих приговоров на камеру. СМИ были бы в шоке? Это ведь фактически законно. Особенно в этом городе.
Рен встал из-за стола, открыл боковую узкую дверь, ведущую на каменную лоджию. Плотно закрыл за собой дверь и прислонился лбом к холодной бетонной поверхности.
Не время расклеиваться – никогда не время.
И всё-таки эта «работа» не для него.
Неизвестно, сколько он стоял там, но когда вошел в зал, там его уже ждали – другие исполнители, старик, врач и подсудимые. Третьи за сегодня.
Рен невозмутимо прошелся обратно и сел на своё место.
А глубоким вечером, едва мужчина собрался домой, неизвестный без нашивок тихо шепнул, что генерал-майор не против его увидеть. И Рен выдохнул почти облегченно.
С той встречи прошло больше месяца. Они встречались только мельком.
Рен вошел неслышно, в этом здании – бывшем колледже для богатеньких мальчиков – кажется, были очень скрипучие ненадежные двери.
Джин сидел за рабочим столом, накинув сверху форменную куртку с нашивками, и негромким сухим голосом отдавал приказы стоящему в стойке смирно мужчине.
Рен постарался отойти в тень, чтобы подольше видеть эту сцену, эти холодные глаза, без малейшего намёка на иное чувство – будто стеклянные бусины на игрушечном лице.
По окончанию речи мужчина отдал честь и поспешил удалиться.
Рен не приблизился ни на метр, но был замечен. Джин встал сам, и лед в его глазах отодвинулся куда-то в глубину зрачков – там, где хранилась его собственная печать.
Он остановился в двух шагах. Проговорил:
– Пошел слух, что ты можешь оказаться предателем, – с легкой насмешкой. – А ещё, говорят, что ночами ты часто шатаешься по улицам, нарываясь на шальную пулю.
Гарен пожал плечами:
– Люди говорят всякое.
– А рьяно переживающие за благополучие Родины уже сочинили о тебе целые эссе: про то, как ты ночами переговариваешься с вражиной и сливаешь им информацию, а может и являешься источником информации всяких подозрительных представителей СМИ и прочих кадров, опорочивающих деятельность органов власти и самого Главнокомандующего. Будешь отрицать?
– Нет, – равнодушно.
Раскаяние на секунду: неуставный ответ, хотя… не всё равно ли?
Джин жестко прищурился:
– Почему?
– Нет смысла.
Взгляд генерала-маршала плавно переместился от лица вниз, к куртке, останавливаясь у запасного, секретного кармана, где всегда хранился маленьких пистолет – всего на три пули.
Задумчиво спросил:
– И всё же, почему?
Рен отследил этот взгляд, не дрогнув. И когда тот снова переместился на лицо, пожал плечами, не давая ответа.
Джин помедлил, резко развернулся, отчего куртка едва не слетела с плеч. Сел за стол и вдруг улыбнулся легко и обезоруживающе:
– Я зря это сделал, да? Вытащил тебя из горячей точки в эту дыру. Тут ты какой-то не свой.
Гарен продолжал смотреть молча, ощущая внутри разрастающуюся бездонную пустоту. Смотрел. Пока Джин не поманил его взмахом затянутой в белую перчатку руки.
– Поцелуй меня, – попросил, едва мужчина приблизился. – Поцелуешь, и я верну глупого солдатика обратно в его игрушечную коробку.
– А если кто-то войдёт? Твою репутацию не спасут никакие заслуги, – но это уже наклоняясь поперёк стола, опираясь на какие-то бумаги единственной рукой.
И за секунду перед поцелуем:
– Тогда я прикончу посетителя твоим пистолетом.
Поцелуи с Джином всегда со вкусом какой-то горьковатой дряни – то ли какой пастилки, то ли чего-то ещё.
Стол мешал, но не слишком; в коротких, по-армейски стриженых волосах Рена почти запутались обе руки в перчатках.
Это длилось чуть больше, чем полминуты. Практически короткая тощая ласка, не оставляющая после себя ничего, кроме неприятного ноющего чувства в глубине рёбер.
Джин усмехнулся:
– Но, вообще, я попросил Эвана закрыть дверь с обратной стороны. Второй ключ только у меня.
И тогда Гарен сдался – сдался всего на минуту. Обошел стол по окружности, зайдя за спину сидящего генерала-майора.
Расстегнул верхние пуговицы его наглухо застёгнутой рубахи, оттянув ту в сторону. Наклонился – медленно, растягивая момент.
Джин почти безразлично глядел в другую сторону – будто он не причем.
А Гарен не отводил взгляда от бледной незащищённой кожи, позволяя себе на пару, всего на несколько секунд втянуть её губами, прикусывая и лаская языком.
Через миг – отпустил. Отпустило.
На месте укуса остался едва заметный красноватый след.
На столе – приказ об отправлении. Почти ссылка. На фронт.
Рен, как большая собака, аккуратно провёл языком влажную линию от шеи до уха, слюной, точно чернилами отмечая свой путь, и распрямился в полный рост.
Так же аккуратно застегнул чужие недостающие пуговицы – обратно – до верха. Поправил сползшую куртку.
Низкая спинка стула позволяла увидеть коротко стриженый затылок Джина.
Он ведь действительно рисковал – в ту ночь, сейчас, всегда. Репутация даже младшего из генералов должна быть цвета его перчаток.
В такие времена – тем более.
Рен понимал это – как никто другой.
Уходя, он забрал приказ со своим именем.
Парадная дверь оказалась незаперта.
*
– Капитан, Вас к телефону, – дежурный связной протянул какое-то допотопное устройство, смахивающее на рацию.
Единственное, работающее в этой зоне. Ещё бы, с такой общей заглушкой.
Гарен кивнул, отрываясь от бинокля. Маркером пометил на карте место, где пару секунд назад упал снаряд.
– Здравствуйте, капитан. Не хотите свидеться?
Голос веселый, но слабый.
Узнавание мгновенное. И сразу дышать – тесно.
В груди – тесно.
– Где Вы, генерал-майор?
– От вас на севере есть военный госпиталь. Меня покамест разместили здесь.
– Я понял. Если всё будет тихо, приеду.
Джин отключился первым, не забивая канал связи. Гарен же отдал аппарат связному и поднялся из бункера на поверхность. Грянул ещё один снаряд? И откуда их поставляют? Сгноить бы канал к чертям и отрубить руки виновным.
Тихо не будет ещё долго.
Оставалось понять, что делает генерал-майор так близко от фронта? Усилием воли капитан выбросил ненужное из головы. Не так легко – за два года ни одной встречи.
Но всё же.
Через два дня он передал управление младшему по званию и отправился вместе с машиной, перевозившей раненых, в госпиталь.
Приземистое, будто под грузом сидящих на крыше неупокоенных душ, здание в некоторых местах разваливалось на глазах.
Генерал-майор лежал в отдельной чистой палате. Маленькой, но одиночной. Гарен не хотел представлять, чего это стоило работникам – скольких человек потеснить, кому оказать меньше помощи из-за заботы о высшем чине.
Медсестра проводила до дверей и там, не войдя, торопливо ушла на зов.
– Ты долго, – не дав капитану возможности для официального приветствия, тихо сказал Джин.
Он был весь в бинтах, будто под кожей не осталось живого места. Только лицо – открыто. Кисти рук – в белых перчатках поверх бинтов.
– Как получилось. Почему тебя ещё не перевезли в центр? Там было бы лучше.
– Послезавтра перевозят. До этого было нельзя.
– Ясно. И как тебя угораздило?
Рассеянно:
– Прогуливался.
Гарен почти отшатнулся. Глянул хмуро, неверяще:
– Прогуливался? На линии фронта? Ты?
Взгляд глаза в глаза. Как тогда, в той квартире. Злые, непримиримые серые и спокойные синие. На этом осунувшемся лице только и остались – глаза.
На грани слышимости:
– Извини, я не могу жить одной войной.
И в следующую секунду Гарен рядом опустился на одно колено. Взял чужую руку в свою и обдал тёплым дыханием перед поцелуем в середину тыльной стороны ладони.
Джин слабо улыбнулся, отнял руку. Гарен поднялся с колена. Сделал шаг назад – в попытке разорвать притяжение – и сел на ближайший подоконник.
– Твоя машина уезжает вечером? – уточнил Джин.
– Я попросил водителя остаться до утра.
– Понятно. Может, поговорим?
– Может.
Они не говорили. Гарен немым изваянием просидел на подоконнике до вечера и устроился спать у ножек кровати, укрывшись своей и чужой куртками. Он не заметил ни вечернего обхода медсестёр, ни когда пришли сменить жидкость в капельнице, но полтретьего проснулся в срок – точно чуял, чтобы пристрелить «пулю» – доморощенного камикадзе, прознавшего о местонахождении генерал-майора.
Допросив смертника, Гарен выматерился, поставив у дверей и окон палаты более-менее целых служивых.
Он уехал утром, не удержавшись от короткого, прощального обмена взглядами.
*
Всё когда-нибудь заканчивается. Даже война.
Во всю ширину дороги везли чёрные лакированные гробы. На ярком сухом солнце краска выгорала, но всё равно блестела и покамест отражала свет. Впереди шли высшие чины, сзади – почетный эскорт, а по бокам – на траве и дорожках для пешеходов – толпились люди. Провожали Небесную Сотню, или как там её обозвали.
Рен стоял в стороне от почётного эскорта, вместе с гражданскими наблюдая за парадным шествием.
Командир глядел на процесс с усталой язвительностью – никак не удавалось надолго запрятать усмешку. Вспомнилось, как целыми отрядами умирали его ребята, и их скидывали в одну яму, наспех зарывая, потому, что времени хоронить – не было.
Это шествие для тех кто внутри – честь или позор? Ах да, им ведь уже всё равно.
Гарен на секунду прикрыл глаза.
Победа или поражение – за всё платят жизнями «неизвестных» солдат.
Главнокомандующий одержал верх – сейчас он шел впереди, и на него глядели с гордостью. Он ведь такой же сияющий, как… нет, не думать. Чем заняты его мысли?
В этот момент Рен бы наверняка не прошел тест на лояльность Родине. Хотя… для ненависти уже поздно, сейчас это скорее равнодушие.
Знакомый лейтенант тронул его сзади за плечо. Гарен обернулся.
– Почему же Вы не с нами, капитан? – спросил с улыбкой. – Даже Главнокомандующий это заметил. Он прислал меня найти Вас и привести к нему.
Гарен кивнул, подтверждая, что сейчас придет, но лейтенант не покинул его. Продолжил допытываться:
– Вы совсем невесёлый. Что с Вами? У Вас ведь наград больше, чем у какого майора или подполковника. Да и война закончилась.
Гарен изобразил вежливую улыбку:
– Простите, я себя с утра нехорошо чувствую.
Ложь далась безукоризненно. А впрочем, такая ли ложь? Лейтенант сразу забеспокоился:
– Может, Вас проводить к нашему фельдшеру? Он прекрасный…
– Нет, спасибо, это пройдёт… Должно пройти.
Лейтенант поглядел с сомнением и, покачав головой, таки отошел.
Через минуту над ухом раздалось:
– Что от тебя хотел этот лис?
Идендификация, как всегда, доля секунды. И пульс останавливается, чтобы застучать пуще прежнего.
Удаётся сказать равнодушно:
– Главнокомандующий желает меня видеть. Куда важнее, что здесь делаешь ты?
– Искал тебя. Тебя не было среди начинающих парад. По истории я прихватил какую-то заразу и теперь лежу в постели с температурой.
– Понятно.
Почему и Гарен до такого не додумался – впрочем, не удивительно, он всегда предпочитал действовать напрямик.
– Вот… мне интересно, ты чувствуешь?
– Что? – до сих пор не оборачиваясь.
– Что войны больше нет.
– Я… – Гарен задумался, когда ощутил, что его руку сжимает другая теплая рука.
Рука без перчатки.
Его прошила волна давнего наэлектризованного чувства, и командир резко обернулся, чтобы запечатлеть в отражении синих, по-настоящему синих глаз, как рассыпается в прах его собственная, казалось, неизгладимая печать. Но сжал чужую руку в будто последней крепкой до изнеможения ласке и улыбнулся той улыбкой, которую Джину хотелось зацеловать. В толпе бы никто не заметил…
Сказал серьёзно:
– Да, чувствую.
И ощутил как горячий, точно в действительном жару, лоб с облегчённой признательностью касается его затылка.
Июль 2014
