Текст книги "Моя Одесса. Моя Любовь. Часть1. Молодость"

Автор книги: Нина Чиж

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)

Изка потащила меня на кухню показать дырку в двери, там же на полу нашли одинокую красную бусину тети Маши.

– Изка, и зачем тетя Маша живет с мужем? Он орет на нее, руки распускает, к тому же еще и алкаш…

– Не знаю зачем, но она любит своего Жору, трясется прям над ним. А он ее любит, вроде. Поэтому и ревнует. Думает, что она для кого-то другого наряжается.

– Страшно представить, чтобы он с ней сделал, если бы не любил.

– Убил бы, скорее всего.

– Странная любовь.

Изка развела руки в стороны, а потом, подхватив спички, потянула меня на балкон. В этом доме балконы были настоящие с сохранившимися балюстрадами, правда, изрядно потемневшими от времени, и высокими белыми колонами. Здание построили еще в начале прошлого века по проекту неизвестного архитектора. Тем не менее, благодаря его мастерству дом получился славный: комнаты были здесь огромные, потолки высокие, имелось пять балконов, выходящих во внутрь двора. Мы устроились на скамейке: привалившись к мешкам, забитым всяким хозяйским хламом, забросили ноги на перила, задрали платья и, весело обсуждая разные новости, закурили. Солнце залило ярким светом все вокруг, на небе было ни облачка, и мы договорились, что с завтрашнего дня будем ходить на море, будем загорать и купаться, а на обратном пути иногда сможем забегать к Сашке-греку – тридцатилетнему темноволосому мужчине, промышляющему на углу Степашинского переулка торговлей специями. А еще он варил вкуснейший кофе по всей округе. Варил он свой кофе в турке важно, не торопясь, смакуя процесс приготовления напитка, потом разливал его по маленьким белоснежным чашечкам, а чашечки ставил на миниатюрные блюдца. После того, как кофе выпивалось, он резким движением переворачивал чашечку, и кофейная гуща цвета темного шоколада медленно начинала просачиваться между краями чашечки и поверхностью блюдца. Через несколько минут Сашка-грек брал чашечку в руки и говорил тому, кто пил этот кофе то, что увидел на дне. Мы ходили к нему прошлым летом всего два раза. Уходили от него довольные, так как ничего плохого нам Сашка-грек не говорил. Обещал нам жизнь интересную и долгую. Мы, смущаясь, спрашивали про любовь, мол, когда придет она. В ответ Сашка-грек ласково нам улыбался и примирительно говорил:

– Вы пока молоденькие, еще рано на любовь гадать. Не беспокойтесь, девчонки, все у вас будет хорошо, и любовь будет, и удача…

Выкурив сигарету, Изка вдруг спросила:

– Нин, как думаешь, а может этот Мишка стать чьей-нибудь любовью? Твоей или моей?

Я прищурилась и внимательно посмотрела на подругу. Изка тронула кончик носа средним пальцем, она всегда так делала, когда думала о чем-то важном. Я пожала плечами.

– Откуда ж мне знать? Я не Сашка-грек. Гадать не умею.

– Но он тебе понравился, так ведь? – Изка уставилась на меня в упор.

– Ну понравился, – нехотя ответила я.

– Сильно? – не унималась Изка.

Я поняла, что данная тема очень ее интересует. Свой нос в чужие дела Изка совать особо не любила.

– Не знаю, – зачем-то соврала я.

– Не знаешь?

Почему-то мне показалось, что Мишка моя добыча, а Изка хочет его отнять. Если начну его расхваливать – добавлю ему привлекательности, и тогда Изка может, нутром чую, может влюбить его в себя. Я стала сравнивать себя с ней: рост у нас одинаковый, только я стройнее, зато у Изки большая грудь и крутые бедра, у меня светлые волосы, у Изки – темно-каштановые, у меня зеленые глаза, у Изки глаза переспелой вишни. Изка была стопроцентная еврейка, у меня отец русский, от кого я и унаследовала светлые волосы. Внешне мы были абсолютно не похожими, да и на многие вещи смотрели под разным углом зрения. Тем не менее, это не мешало нам дружить, мы интуитивно дополняли друг друга, всегда находили общие темы как для споров, так и для хулиганских выходок.

– Изка, а тебе, как я вижу, Мишка тоже понравился?

– Да, понравился.

От такого прямого и уверенного ответа в моей душе шевельнулось что-то тяжелое, и мне стало не по себе.

– И что делать будем, не знаешь? – спросила я и прикрыла рукой глаза от солнца, чтобы получше разглядеть лицо подруги.

– А ничего! Пусть сам выбирает! – подмигнула мне Изка, и расхохоталась своим красивым смехом.

Перед самым уходом мы наткнулись на Аркашку. Его разбитая губа после утреннего сражения опухла и кровоточила, правый глаз заплыл, но держался он как всегда уверенно и нагловато. Увидев нас, принарядившихся, Аркашка ухмыльнулся и, растягивая слова, произнес:

– И куды такие крали направляются? Конвоир вам, часом, не нужен?

Изка отмахнулась:

– Брось, Аркадий, какие мы тебе крали? Ты лучше не бузи сегодня. Вон, дверь сломали!

– Фраеру морскому лучше донеси, шоб с якоря не снимался.

– Ладно, мы ушли.

– На Молдованку сегодня не суйтесь, – вслед бросил нам Аркашка.

– Почему же? – спросили мы с Изкой хором.

– Сегодня там представление будет.

– Спасибо, что предупредил.

Только мы вышли за порог дома, Изка, сузив глаза, тихо процедила:

– И когда ж вас всех пересажают.

Фотограф Ося Фельдсман встретил нас радушно. В его конуре было чисто, и где только возможно и уместно лежали вязанные салфетки. Воротничок у Оси, кстати, тоже был вязаным. Выражение его добродушного лица было всегда как-будто немного удивленным, а движения суетливыми. Застывал Ося лишь тогда, когда смотрел в объектив. Фотографироваться он предложил нам стоя. Посовещавшись, мы решили, что это он хорошо придумал и долго примерялись, кто и где встанет. Было решено, что я встану слева от объектива, Изка справа. Как только Ося скомандовал замереть, мы прыснули от смеха и долго не могли успокоиться. Пришлось делать второй снимок.

Тем временем наступил вечер, и мы помчались с Изкой на Соборку. Сегодня Валерка обещал танцы в доме одного его друга и нам хотелось прибыть туда первыми, чтобы произвести впечатления на парней. Несколько недель подряд мы разучивали твист, громко напевая невероятно модные в ту пору мелодии. Молодежь сходила с ума от твиста и рок-н-ролла. В парках и на танцплощадках такие танцы не приветствовались, их исполняли только самые смелые и то под надзором милиции и дружинников. Но в подворотнях, отдельных комнатах и домиках, было все иначе. Иностранные пластинки, добытые непростым путем, были самым ценным приобретением, как, собственно, и приёмник «Спидола», чьи возможности нам казались безграничными, давали нам возможность услышать музыку и песни далеких враждебных стран. Парни и девчонки, сбиваясь в стайки, с упоением танцевали фантастические ритмы и заучивали слова «заморских» песен. Тогда нам всем казалось, что невозможно придумать еще что-то лучше, чем твист и рок-н-ролл, и что всегда в моде будут дамские перчатки, сводящие с ума девчонок: длинные и короткие, нейлоновые и замшевые, атласные и кожаные! Это был шик! Перчатки были для нас, неопытных модниц, заветной мечтой. Однажды мы с Изкой увидели белые лайковые перчатки на руках у Анечки по кличке Маевка. Анечка шла по улице в этих самых белых длинных перчатках. Не являясь эталоном красоты: немного полновата, нос картошкой, в перчатках Анечка превратилась в королеву. Я просила маму сшить нам с Изкой такие же, но получила категорический отказ. Она сказала, что не время еще выходить в подобных нарядах.

Валерка, Олег, Катька и ветка уже были на месте, Машка опаздывала. Светка уже была подшофе. Она что-то громко объясняла Валерке, задорно смеялась. Между затяжками сигареты, как бы невзначай, спросила:

– Валер, а Мишка будет?

Мы с Изкой уставились на Светку, потом переглянулись. Вот так. А когда мы увидели опоздавшую запыхавшуюся Машку в новом платье лимонного цвета и желтых туфлях на каблучках, стало понятно, что вся наша девичья компания сегодня собралась ради одного человека – Мишки-американца.

Вскоре перед нашими очами предстал сам Мишка, и тут уж ахнули все: цветная рубашка на выпуск, непривычной формы воротник, узкие штаны – Мишка походил на стиляг, которых гоняла милиция в Горсаду. Он был чертовски привлекателен. «Дюже амерыканьский», – прошептала Машка, а мы молча согласились. Правда, он своим новомодным нарядом не кичился, общался со всеми просто, и восхищение им достигло апогея.

В тот вечер мы танцевали, как никогда прежде. Зажигательные танцы захватили нас всех. Никто не мог остаться в стороне. С удивлением я обнаружила, что не только мы с Изкой тренировали пресловутые движения твиста. Машка и Катька не уступали нам в отточенном мастерстве, а Света и вовсе нас утерла нам носы – она еще и подпевала на английском! Наши парни Олег и Валерка отплясывали так, что дух захватывало. Мы хлопали им в ладоши, побуждая их превзойти самих себя. И это было здорово! Вспоминая тот вечер, я почти уверенна, что он состоялся благодаря Мишке, чья персона действовала на всех как игристое вино. Мишка танцевал, пел в полный голос, делал комплименты, кружил девчонок, но все же он казался нам каким-то нездешним. Чужая страна добавила ему шарма, окутала ореолом загадочности, оттого-то все девчонки дружно, не сговариваясь, возвели Мишку на пьедестал и с обожанием взирали на него, как на кумира.

После танцев Изка предложила прогуляться. Помню, мы много смеялись, искрили остротами, слушали чьи-то стихи, пели все вместе песни. Нам было хорошо. Когда настал момент расходиться по домам, мы впервые за долгое время решили проводить всех толпой.

Первыми мы проводили Катьку и Машку. Девчонки жили в одном доме, только на разных этажах. Их дом под номером тринадцать находился возле старого парка, который, говорят, помнил прогулки и Пушкина, и Гоголя, и Чайковского. Возможно и гуляли эти достойнейшие личности под кронами теперь уже узловатых, дряхлых деревьев, а может, и не было ничего из этого, просто кто-то однажды сочинил истории так, для красного словца. К дому-землянке Светы подходить близко не решились из-за ее отца. Изку мы проводили до начала Пушкинской. Адам Натанович, как всегда, уже стоял на боевом посту. Увидев нас, он снял шляпу, прижал ее к груди и слегка кивнул в знак приветствия своей седовласой пушистой головой. Мы крепко обнялись с Изкой, расцеловались и договорились о завтрашней встрече на Ланжероне. Адам Натанович пожелал нам хорошего вечера и поспешил следом за убежавшей вперед Изольдой.

Я и трое парней двинулись дальше по направлению к моему дому. Мы шли и беспрестанно смеялась. Мне было радостно от всего: от людей, проходивших мимо, от пламенеющих даже в темноте кустов роз, от своих спутников, то и дело отпускавших шуточки, иногда не совсем приличные, от Мишки, и от его теплого и внимательно взгляда.

У моего дома мы остановились, и я, нисколько не сомневаясь в правильности своих действий, сама протянула Мишке руку для поцелуя. Я хотела повторить то, что произошло вчера. Я хотела испытать чувство уверенности, что я не ошиблась в нем, в своих ощущениях: это только мое, и только для меня. Я молча смотрела на Мишку во все глаза, требуя этого подтверждения. И Мишка подтвердил: он, как и вчера, взял мою руку, склонился над ней и прижался губами к коже. Вчера это был ожег, сегодня же я прочувствовала все: его дыхание, мягкость горячих губ, и неожиданная нежность его пальцев.

Торжественно и медленно я высвободила руку и как победительница направилась к дому. Сообразив, что я никому не сказала ни слова, обернулась, произнесла «до завтра», и ушла.

Ночью, слушая шепот листьев сирени и пение цикад, я поняла, что влюбилась. Сильно, до одури и, как мне казалось, навсегда.

3.

Утром я проснулась от громкого мяуканья котов, больше похожего на плач младенцев. Кошачий крик стоял такой силы, что даже бабушка не выдержала и принялась поливать неприятелей водой. Наконец, коты разбрелись в разные стороны, зло поглядывая друг на друга, а я, окончательно проснувшаяся, направилась на террасу выпить чай.

За столом сидела наша соседка Мария Степановна. Я в очередной раз восхитилась этой стареющей дамой. Лет ей было примерно столько же, как и моей бабушке, под семьдесят, но слово «бабушка» в отношении Марии Степановны было не применимо. Длинные седые волосы она собирала на затылке с помощью шпилек, небольшие серьги с рубинами выглядели какими-то старомодными, но шли Марии Степановне невероятно. Она носила вышедшие из моды платья и одну и ту же брошь, которую прикалывала чуть ниже воротничка. Однажды, когда мне было лет десять, я попросила Марию Степановну показать поближе ее любимое украшение. Соседка отстегнула брошь и бережно положила ее на мою ладошку:

– Эту вещицу мне подарил мой покойный муж на годовщину нашей свадьбы, с тех пор я ее не снимаю.

Я не увидела ничего примечательного в подарке – белый овальный камушек, на котором высечен женский профиль.

– Тут какая-то женщина. – произнесла я, и, потеряв к броши интерес, вернула ее обратно.

Мария Степановна чуть улыбнулась, заметив мое разочарование.

– Это я, мой профиль на камне.

Я, помню, очень удивилась услышанному:

– Ваш профиль? И вы с тех пор носите ее, не снимая?

– Да, уже более сорока лет…

– А где ваш муж?

– Погиб давно. Эта брошка – память о муже и о той жизни, которой уже не будет никогда. Я очень любила своего супруга, скучаю по нему по сей день. Все говорят, что время лечит, нет, не лечит, поверь мне, Нина. Время учит жить тебя с потерей, а еще учит ценить жизнь. И я продолжаю любить мужа и продолжаю ценить жизнь.

После этого разговора я впервые задумалась: что есть любовь, что есть жизнь, что есть смерть, и что есть верность. Тогда я, конечно, не нашла ответы. Правда, не могу сказать однозначно, что и теперь знаю их.

Мария Степановна давала частные уроки по игре на пианино детям. К ней приводили ребят со всей Одессы. Даже Толя Мустафа – известный авторитет, присылал к нашей соседке свою толстую неповоротливую дочь Люсю. Когда Толя Мустафа сталкивался на улице с Марией Степановной, то он почтительно здоровался с учительницей, справлялся о прилежании дочурки и интересовался, не нужна ли Марии Степановне его помощь.

Черный старый немецкий инструмент занимал в ее комнате практически все пространство, но Марию Степановну это не смущало. Из ее открытого окна часто можно было слышать незатейливые пассы учеников, а когда Мария Степановна сама садилась за свое фортепиано и начинала играть, замирал весь двор. Бывало, что и с улицы к нам заходили люди, чтобы послушать льющуюся из открытого окна музыку. Исполнительница была действительно талантлива; после ее выступлений у людей лица становились светлее, добрее. «Цель музыки – трогать сердца» – эту фразу немецкого композитора Баха Мария Степановна претворяла в жизнь ежедневно через свое исполнение и кропотливую работу с учениками.

Меня Мария Степановна обучала бесплатно, по-соседски. Я была хорошая ученица, но крайне неорганизованная, частенько забывала прийти в назначенное время. Мария Степановна терпеливо объясняла важность наших уроков. Учителем она была строгим, и все же к ней тянулись многие дети и взрослые. Один мой дед недолюбливал ее, что не являлось чем-то необычным, зная его тяжелый характер. Мария Степановна очень тепло относилась к моей бабушке, хотя между ними на первый взгляд не было ничего общего. Тем не менее, они друг другу симпатизировали, всегда были рады увидеться, и бабушка часто приглашала в гости соседку.

Мария Степановна рассказала мне, что у нее появились новые ученики, спросила, как у меня дела и немного пожурила:

– Нина, сейчас каникулы у тебя, а ты все никак не найдешь время позаниматься игрой на фортепиано.

– Исправлюсь! Торжественно клянусь и обещаю, – ответила я и улыбнулась.

Мария Степановна посмотрела на меня пристально:

– Как разберешься со своими делами, приходи, я с удовольствием поиграю с тобой в четыре руки.

Мы пили чай, беседовали о том, о сём, и потом Мария Степановна принялась описывать свой утренний поход за продуктами.

– Я, Нина, сегодня встала пораньше, чтобы на рынок сходить. Жара стоит с самого утра. Так вот, купила я овощей, зелени, яиц, и уже думала уходить, как вдруг слышу, как кто-то предлагает приобрести свежую рыбку. Я на голос этот и пошла. И не зря! Выбор оказался роскошный, рыба вся свежая… Я, знаешь ли, не сразу узнала подругу твою. Светланой, кажется, ее зовут…

Мария Степановна замолчала, но у меня почему-то екнуло сердце. Я ведь знала, просто так моя соседка ничего говорить не будет. Пустые сплетни она не собирала и не разносила. Значит, что-то серьезное.

– Знаешь, Нина. У каждого человека в жизни бывают тяжелые времена. И хорошо, если кто-то будет рядом и поможет. Или просто подскажет. Каждый может оступиться, Нина. Каждый.

Мария Степановна строго посмотрела на меня.

– Нина, Свете нужно помочь.

Я растерялась.

– Что-то случилось? Я ничего не знаю, вроде все как обычно…

– Вам нужно уговорить ее бросить рынок.

– Ах, это? – я с облегчением выдохнула. – Не бросит Света рынок, деньги ей нужны.

– А надо бы.

– Мария Степановна, работать на рынке – это по-вашему оступиться? Я так лично не думаю.

– А я разве сказала, что быть продавцом зазорно? Я про другое. Света пьет.

– Я не замечала…

И прикусила язык. Я не то что не замечала, нет, просто я не обращала на нее внимания. Мы не так близки со Светой, как с Изкой, но общаемся часто, гуляем вместе. В памяти встали всплывать все наши прогулки, и я с ужасом поняла, что выпивает Света почти каждый день. Я посмотрела на Марию Степановну, но не выдержав строгого взгляда, закрыла лицо руками.

– Нина, ей надо учиться, она успеет еще заработать деньги. Пойми, что всю жизнь работать на рынке – это не для нее. Да и пьют там, будь здоров! Хорошая торговля – пьют, плохая – тем более пьют. Погубит себя Светлана.

– Вы, наверное, знаете, что отец ее не работает, он инвалид и он пьет.

– Поговорите с ней.

– А если Света не послушает? Она упрямая…

Мария Степановна слегка склонила голову набок.

– Тогда идите к отцу.

Мария Степановна, попрощавшись, отправилась к себе домой, а я продолжала сидеть. Тут нужно было хорошо подумать, как подойти к этому делу. Мне искренне было жаль подругу, я вовсе не хотела, чтобы Света спилась. Ей и так по жизни не очень-то везло. Не все родители заботились о своих чадах, как, например, мои родители, или родители Изки. А здесь и вовсе: она сама себе и мать, и отец.

Пока я пыталась придумать слова, с помощью которых можно было бы уговорить Свету вернуться в школу или пойти в училище, наш сосед – дядя Савелий, муж тети Шуры, вышел во двор. Он достал из бумажной пачки папиросу, вставил ее меж зубов, зажег спичку и уже собирался прикурить, как из окна сверху раздался вопль его жены Шуры, от которого вздрогнула я и еще полдома:

– Сава, ты шо, опять полотенцем вытирал рот и руки после яичницы?

Дядя Савелий крякнул и от неожиданности выронил из рук спичку, а изо рта папиросу. Он задрал голову наверх, потряс кулаком и гаркнул в ответ:

– Вот дура! А чем же мне еще вытирать?

– Тряпкой! Я сколько раз говорила вытирать свой грязный рот и свои жирные руки тряпкой! Я тебе ее каждый день показывала, а ты шо – глухой? Или мозги последние скурил? Еще раз утрешься не тем чем надо – будешь висеть и вонять! Ты понял? Поперек горла у меня твои жирные грязные руки!

Дядя Савелий плюнул, выругался и рванул к арке на выход. Вслед ему скороговоркой понеслись разные напутствия, смысл которых, если описать в общих чертах, сводился к следующему – чтобы дядя Савелий сегодня скоропостижно скончался, и не где-нибудь, а желательно в сточной канаве.

На встречу убегающему Савелию шла соседка тетя Ася с двумя огромными авоськами. Она остановилась по середине двора, опустила на землю сумки, смахнула пот со лба, и участливо поглядела вслед соседу. Потом, уперев руки в бока, тетя Ася крикнула тете Шуре, совершенно не заботясь о том, что ее слышат все жильцы:

– Шура, а шо такое! Гляди он у тебя какой стал нервозный! Не здоровается даже! Будто и не знает меня вовсе! И это как понимать, Шура? Шо он себе там думает? Или он не здоров? Так проверять мужей надо! Вон, врач Грицко есть у том дворе, так своди же своего Саву, наконец! Шо ж он так мучается, скаженный.

– Ася, а я вас за вашего Яшу не спрашивала, потому как интереса к нему не испытываю. Так шо не нужно так волноваться на счет Савы. Мы с ним, дай бог каждому, живем душа в душу. И все у нас было хорошо, пока вы тут не влезли со своими церемониями! Не поздоровался, видите ли! Ишь, фифа нашлась!

– Я со своими церемониями влезла после того, как получила целую кучу неуважения!

Тут в окне на первом этаже показался дядя Яша – муж тети Аси, и попросил гнусавым голосом:

– Ася, иди уже домой, хватит скандалить!

Тетя Ася развернулась к нему лицом и замахала руками:

– Шо Ася, шо Ася! Яша, над твоей женой издеваются ее же соседи, а ты все Ася да Ася! Разве можно так жить? Где справедливость, Яша, куда она делась! Шо б ты знал, я не намерена терпеть такие мерзости!

– Ася, какие мерзости! Иди уже домой!

Тетя Ася, кляня теперь дядю Яшу, подхватила сумки и резво потрусила домой.

Тетя Шура прикрикнула ей вслед:

– Во-во! Яше своему и устраивай церемонии! Фифа!

Море еще не прогрелось как следует, но мы с Изкой все равно решили открыть купальный сезон. Волны были маленькие, и мы устраивали синхронные заплывы до буйков. Загорать сегодня старались поменьше, боялись сгореть, а потому большую часть времени проводили в воде. Когда выходили из моря, шли к молу. Там смотрели на стаи чаек, на судна, проплывающие мимо и на загорающих людей, издалека больше похожих на тюленей. К обеду солнце уже стало припекать сильнее, а раскаленный песок начал жечь наши ступни так, что нам приходилось скакать от моря до своего покрывала, визжа на весь пляж. Тогда мы решили, что для первого дня достаточно и можно просто прогуляться по набережной.

Я рассказала Изке про визит Марии Степановны и ее умозаключения на счет Светы. Изка мою соседку называла не иначе как «княжной».

– Да, твоя княжна никогда не ошибается.

– Ты думаешь?

– Нина, она к тебе с ерундой не приходит, это даже я знаю.

– Да, но как она поняла, что Светка пьет? Неужели видно?

– Не знаю, может, твоя княжна и сама что-то увидела.

– Возможно. Надо теперь подумать, что мы скажем Свете, как начнем разговор.

– Попробуем сегодня поговорить с ней, но думаю, она нас и слушать не станет.

– Не станет, это как пить дать. Мария Степановна посоветовала обратиться к ее отцу. Дядя Витя и сам пьет, вряд ли он поможет.

Изка задумалась.

– А права твоя княжна! Отец-то нам ее и нужен!

Я недоверчиво посмотрела на подругу.

– Отец?

– Ну конечно, Нина! Ты права, он сам пьет, а потому, во-первых, не хотел бы он такой же судьбы и для своей дочки, а во-вторых, дядя Витя Свету очень любит.

– И что с того? Родители все любят своих детей.

Изка посмотрела на меня и усмехнулась.

– Да ее мать даже так не любила.

– А ты откуда знаешь?

– Света со мной однажды поделилась. Тетя Марина мальчишек больше любила. Причины, правда, тому есть.

– Какие причины?

– Разные, – уклончиво ответила Изка.

– Это что, секретная информация?

– Вроде того.

Иногда меня бесило умение Изки смотреть какие-то события и вещи глубже, чем я. Она интуитивно верно схватывала суть. Я на ее фоне сама себе казалась поверхностной и легкомысленной. Бывало, я расстраивалась из-за этого, но быстро отходила. Жизнелюбивый характер подруги примерял меня с ее исключительностью, до которой мне было невозможно дотянуться. Но то, что Изка хранит в себе тайны других людей и ничего не говорит, ранило меня. Я была всегда открыта для подруги, рассказывала ей все, что знала, думала, чувствовала. Ну, или почти все. Теперь я даже порадовалась тому, что не поделилась с ней про Мишкины целования моих рук, между прочим, целых два раза! Пусть у меня тоже будет секрет.

Мы шли по каштановой аллее, каждая погруженная в свои мысли. Вдруг Изка схватила меня за руку и потянула в обратную сторону.

– Изка, ты что? Куда мы?

– Пойдем к Сашке-греку! Быстрее!

4.

Приятная прохлада уютной комнатушки, запах пряных специй и вареного кофе, белые тканевые занавески, горящие в каждом углу лампадки – все это создавало особую колоритную атмосферу. Люди охотно сюда приходили и с удовольствием что-нибудь приобретали.

Пока Сашка-грек варил нам кофе, мы заняли маленький столик у окна и смотрели на снующих мимо людей. Аромат кофе будоражил нас, и мы то и дело, поглядывали на хозяина, мысленно подгоняя его.

Когда перед нами оказались две маленькие чашечки с божественным напитком, я и Изка одновременно склонились над ними и вдохнули волшебный запах.

– Жаль, что нет кофейных духов.

– Да, действительно жаль.

Сашка-грек засмеялся:

– Пейте, девочки, не торопясь. Думайте о хорошем и пейте.

Медленно, жмурясь от удовольствия и наслаждаясь вкусом, мы пили кофе и посматривали друг на друга.

Я думала про Мишку, Светку и сидящую рядом Изку. Воскресив в своей памяти вчерашнее прощание, я покраснела от восторга, вспыхивающего фейерверком внутри меня. Радость моя взмывала вверх и мне казалось, что я становлюсь невесомой. Изка подозрительно зыркала на меня своими темными глазищами, а я стоически молчала. Когда Сашка-грек перевернул наши чашечки и отошел, оставив нас одних, Изка спросила:

– И почему ты мне не рассказала, что Мишка два дня подряд целует твои руки на прощание?

Я опешила и мое хорошее настроение куда-то улетучилось. Кто-то все уже рассказал Изке. И скорее всего этим «кто-то» был Олег.

– Борцов донес, да?

Изка от возмущения сделалась пунцовой.

– Что значит «донес»? С каких пор у нас стали заниматься доносами? Нинка, ты соображаешь, что говоришь?

Я поняла, что перегнула палку и примирительно проговорила, немного смущаясь.

– Из, я не про то… не так выразилась. Просто я не думала, что это так интересно.

– Да? – Изка прищурила глаза. – И с каких пор ты стала так думать?

Я не знала, что ответить.

– Из, ну не злись. Я до сих пор сама н знаю, что это значит.

Изка дружелюбно улыбнулась.

– Ладно, так и скажи, что просто не хотела делиться личным. И, про между прочим, напомню: там, где людей больше чем двое, секретам не место.

Я насупилась, а Изка, как ни в чем не бывало, завела разговор про Свету. И только когда Сашка-грек подошел к нам, чтобы поведать наше будущее, она резко наклонилась ко мне и прошептала:

– А на счет Мишки мы же с тобой решили: пусть выбирает сам.

Вечером, как обычно, вся наша компания собралась на Соборке. Мишка был в приподнятом настроении, постоянно шутил, а Валерка ему вторил. Олег стоял чуть в стороне, наблюдая за всеми нами. Светка сегодня была какая-то уставшая, дымила как паровоз, но на Мишку по прежнем смотрела с интересом. С Изкой мы условились, что сегодня опять пойдем все вместе провожать девчонок, а действовать со Светой будем по ситуации.

Катька и Машка притащили ведро клубники. Проставлялась Мария. Выяснилось, что она забрала документы со школы и отнесла их в швейное училище.

– Девчонки, научусь шить, буду вас всех обшивать!

Мы все радостно поддержали ее: что ж, быть портнихой или швеей в наше время – мысль отличная. То, что продавалось в магазинах, нам, молодым девчонкам, совершенно не нравилось. Да и как она могла понравится, если одежда была пошита на несуществующих людей со странными фигурами. Расцветки и узоры словно пахли нафталином: безлико и скучно смотрелись платья, сшитые из подобных тканей. В Одессе у каждой уважающей себя женщины была знакомая портниха, которая шила одежду на заказ. Правда, это тоже было роскошью. Все стоило денег, а уж пошив красивой, модной одежды ценился и был не дешев. Наш сосед-портной дядя Мойша зарабатывал шитьем приличные деньги, «баснословные» со слов тети Шуры. Мне в некотором смысле повезло: моя мама, хоть и была самоучкой, но шила хорошо, если могла достать красивую и недорогую ткань.

– Маша – портниха наша!

– Мне бы быстрее выучиться. Буду деньги зарабатывать, как Света!

Светка ухмыльнулась и затянулась очередной сигареткой. Мы с Изкой переглянулись.

– Мария, ты, главное, учись! – начала Изка громко. – Успеешь еще деньги свои заработать!

– Конечно, – подхватила я. – Нужно получить образование и профессию.

Машка поспешила согласиться:

– Хорошо-хорошо! Буду учиться! – и рассмеялась довольным смехом. – Но зато потом ко мне очередь будет стоять из желающих нашить себе платья, юбки, кофты. Вот увидите! А вы будете у меня вне очереди. Понятно?

– Тогда давай быстрее учись!

– Я раньше думал, что ерунда все это – образование, обучение, – неожиданно вклинился Мишка и все сразу замолчали. – Отца своего не слушал. Так было до тех пор, пока не увидел другой мир. Вот тогда я осознал, что учиться нужно. Обязательно. Для себя я уже все решил – после школы буду поступать в институт.

– В Америке? – спросила я.

– Если выучу язык настолько хорошо, то да, в Америке. Ну а если не получится в Америке – приеду в Москву. Буду там поступать.

– А что, в Одессе нет институтов? – разочаровано спросила я.

– Конечно есть, но только в Москве есть МГИМО, где можно выучиться на консула или дипломата. В Одессе такого, увы, нет.

Я примолкла. Значит, учеба у парня на первом месте. Н-да, таких как он сюда и правда не заносило.

– Как известно, лучшее образование дают в Кембридже и Гарварде, – услышала я уверенный голос Изки.

– Согласен, тут ты точно подметила, – Мишка покачал головой. – Только образование там платное – это, во-первых…

– А во-вторых, из страны Советов там никого не ждут.

– Абсолютно права.

Я вытаращила глаза от удивления. А я и не знала, что моя любимая подруга разбирается в таких вещах как образование и политика! Со мной такие беседы не велись, со мной разговоры попроще. Тем временем Мишка встал рядом с ней и принялся толковать о политическом устройстве Англии. Ну надо же… Я отвернулась, изо всех сил стараясь не показать, как меня разозлила Изка. Я вспомнила ее слова, которые она мне прошептала, когда мы были у Сашки-грека, мол пусть Мишка выбирает сам. Могла бы и точнее сказать, что она ему поможет этот выбор сделать. Когда я исподлобья взглянула на них, сердце мое упало: Мишка улыбался Изке той самой теплой улыбкой, от которой у меня слабеют ноги. Надо было что-то делать. Я нервно подхватила из ведра пару ягод и подошла к Олегу.

– Угощайся, – сказала я настойчиво и протянула на ладони несколько штук спелой клубники.

Олег посмотрел мне в глаза и весь мой запал сошел на нет, я смутилась. В самом деле, он что, собачка дрессированная.

– Ладно, не хочешь, не ешь, – я повернулась, чтобы уйти.

Олег легко схватил мою ладонь с клубникой и развернул меня лицом к себе, руки его немного дрожали.

– Ты же знаешь, Нина, с твоих рук я бы и яд выпил, – улыбнулся Олег и губами собрал с моей ладони ягоды.

Я совсем растерялась.

– Не надо так шутить!

– А я и не шучу.

Я отошла в сторону. Олег наблюдал за мной, а я за Мишкой. Я страдала. Мне жутко хотелось плакать. Эти двое увлеченно беседовали, и не замечали ничего и никого вокруг. Я, сделав над собой невероятное усилие, заставила себя подойти к Машке и принялась расспрашивать о ее будущей учебе.