Текст книги "Кофе и вечные вопросы (СИ)"

Приехал я еще засветло. Всю дорогу в голове вертелась песня, услышанная по радио “Точка”, и не мудрено – у нас его слушает весь офис, от Влады до секретарши Анжелочки. Хотя надо сказать, оно подходит лучше некуда. Не представляю, чтобы в нашей конторе завывало какое-нибудь попс-FM.

Я вышел на Крупской, чтобы немного пройтись пешком, а песня все не отставала. …Жить, замерзая от холода, жить, не любя и не веря, в пасти огромного города, в пасти голодного зверя… И что-то там еще про слишком много желающих и слишком жесткие правила. Кажется, группа называлась “Факты” – название не в бровь, а в глаз. Катин голос в трубке звучал отстраненно и бесцветно, как, впрочем, и всегда. Я не знал, что ей от меня надо, но не отказал. Может, из-за Черныша, может, из-за предчувствия.

Город приятно удивлял, быстро и деловито хорошея, буквально не по годам, а по дням. Глядишь, и до евростандарта недалеко… во всяком случае, улица Артема – Бродвей ни дать ни взять, нигде не видно ни облупленного балкона, ни ободранной стены, и деревьев стало гораздо больше. Да, в сравнении с Ямайкой здесь полный Париж, кроме шуток. А последние три года – далеко не только с Ямайкой.

Я не заметил, как добрался до кинотеатра Шевченко и остановился под афишей. В малахитовом зале шел “Блэйд-2”, мрачная угольная физиономия Снайпса не предвещала ничего хорошего, и у меня не было оснований ему не доверять.

Продавщица на лотке явно посматривала на меня, но не найдя “искры взаимности”, начала потихоньку сворачивать книги. Я зацепил одну – Энн Райс, “Царица проклятых”.

– Интересуетесь вампирами? – живо спросила девица, не прекращая движение жвачки по рту.

– Скорее они мной.

Движение жвачки на мгновение замедлилось наткнувшись на дискомфортную идею, однако же преодолело ее, как камень на дороге, и без проблем продолжалось дальше. Она пожала плечами и принялась наполнять еще один ящик.

Это было вовремя. Темнота пришла внезапно, как приходит сон: стоит на секунду отвлечься – и она здесь. В городе темнее не стало, зажглись фонари и витрины магазинов, но это был очаговый свет. Он яркий и слепящий, но стоит сделать шаг в сторону, и его нет.

Катя появилась так же, как и темнота. Она стояла у колонны кинотеатра, будто уже давным-давно, и смотрела на меня, отражая в глазах красноватые огни одной из витрин. Так, по крайней мере, казалось прохожим, которые скользили по ней беглыми взглядами, не находя ничего интересного, чтобы задержаться.

– Давно ждешь, Воронцов? – спросила она.

– Недавно.

Иногда я просто рад, что среди них не принято здороваться – и вряд ли потому, что они не болеют. Просто чаще всего это неуместно – если и желать им здоровья, то скорее психического. На ней была болоньевая стеганая куртка на два размера больше, исписанная маркерами. Куртка Черныша. Шея обмотана знакомым белым шарфом – тоже Черныша. Катя подошла ко мне, лениво оттолкнувшись от колонны, и я не мог вспомнить, был ли при жизни на ее лице этот синеватый оттенок изморози на окнах. Меня обдало резким запахом дешевых сигарет – одну из них она сейчас сжимала в пальцах.

– Что за дрянь ты куришь?

– Какая на фиг разница, – Катя выпустила из легких густое темное облако. – Зато перебивает этот поганый дух. Он меня с ума сводит.

Кроме ядовитого дыма от сигарет без фильтра я не слышал никаких неприятных запахов. Даже наоборот. Недавно прошел дождь, и от асфальта и клумб поднимался тонкий аромат весны и пасмурной погоды, который всегда создает такое особенное настроение.

Но куда мне до ее обоняния.

– Ты голодная, – сказал я, – почему не поела?

– Не называй это так. – Катя изобразила пальцами инъекцию. – Если честно, то я никогда не любила иголочки.

Я хотел рассказать анекдот про парня, который боялся уколов, но работал над собой и теперь без укола жить не может. Но вовремя передумал.

– Нет, кроме шуток. Если хочешь, давай проедемся – где там ваш ближайший центр? На Северном?

– На Крытом… А что? Боишься меня?

Я оглянулся.

– Думаю, ты не пустишь мне кровь посреди улицы. А еще думаю, ты не затем меня позвала.

– Правильно думаешь, – Катя взяла меня под руку. – Пошли. Это не ждет.

Через слои одежды холода не чувствовалось. Мы пошли по Артема к площади Ленина. Там уже кучковалась молодежь – по лавочкам, по выступам, везде, где можно пристроиться. Воздух раздирал голос, поющий под гитару про вредные привычки, пиратское прошлое и финансовые проблемы бабушки Гарика Сукачева. Давно я не слышал, чтобы кто-то пел под гитару на улице… хотя последние несколько лет я не так часто гуляю.

Я попытался припомнить Катю, когда мы с Чернышом увидели ее впервые – она сидела на парах, первый курс, накрученный хвостик, малиновая помада, живое провинциальное любопытство на остренькой мордашке. И четвертый курс – на бледной коже никакой косметики, кроме синеватых кругов под глазами, темные волосы, бесформенная стрижка, растянутый свитер с широким горлом. Но это сделало ее только красивее. Копия Черныша, они выглядели рядом как брат и сестра.

Потом я вспомнил другое – имена в списках на третьем этаже, задолжники и пропускающие занятия, они долго там были, пока не исчезли. Это было похоже на вырванный зуб – язык все время скользит туда, будто надеется что-то найти.

– Ты успокоилась? – спросил я. Она передернула плечами.

– Я в порядке. Думаешь, буду носить траур всю вечность? Не меряй на нас ваши сложности.

– Не буду. Куда мы идем?

Катя покрепче обхватила мою руку, и тут я наконец почувствовал холод, даже сквозь одежду. Как обледеневшее железо. Я оказался прав – она была голодная, и очень. Окурки отлетали от нее, как гильзы во время пулеметной очереди.

Люди не обращали на нас внимания, а что такого – идет себе парочка, как миллион других.

– Как чувствуешь себя? – спросила Катя, поднимая ко мне свое худое бледное личико. – Идешь с вампиром под руку по людной улице. Хоть немного жутко?

– Интересно, – ответил я, хотя интересно мне не было. Совсем не было. Ни страшно, ни интересно. И мне не понравилось, как она сказала “вампиром” – вроде как не о себе, а вообще.

– Признайся, хочется рассказать всем?

Я взглянул на прохожих.

– Да ладно тебе. Помнишь “Людей в черном”? Молчи, а то начнется хаос.

– Мы с этой планеты и имеем на нее такое же право. И хаос – не самое ужасное, Воронцов.

– Может быть. Но от того, что рассказал мне Черныш, я не стал спать спокойнее. Это уж точно.

Катя снова передернула плечами, нервным, даже неприятным конвульсивным движением.

– Забота, забота. А я могу порассказать кое-что. Вот ту сладкую парочку видишь?

Я посмотрел. Обычные и очень влюбленные, девушка гладила парня по лицу и что-то говорила, а он слушал, не сводя с нее взгляда. В темноте трудно было разглядеть их лица, но этого и не требовалась.

– Он скоро умрет. Она его убивает. Не хочет, но убивает, и ничего с этим не сделает. Если они найдут деньги, она превратит его, но судя по его состоянию, денег у них нет. Иначе она не довела бы его до грани.

Я еще раз посмотрел и понял, что она права. Это было видно и невооруженным глазом. Если знать.

– Смотри.

Она поймала взгляд первого попавшегося парня, проходящего мимо, и он на глазах вдруг напрягся и приостановился, глядя на нее со странной смесью удивления и почти болезненного узнавания.

– Катя, прекрати. От чар один вред.

– Откуда ты знаешь?

– Черныш мне демонстрировал, в порядке эксперимента. Потом башка как с похмелья два дня трещала, никакими таблетками не уймешь. И не забудь про кошмары.

Нехотя Катя сделала несколько театральный жест, будто сдувает с ладони пыль. Парень вдруг резко отшатнулся и быстро пошел вперед, не оглядываясь.

– Иногда мне хочется узнать, что вы при этом чувствуете… – сказала она. – Но я уже никогда не узнаю.

– А Черныш не… – но я не стал продолжать, как только посмотрел на нее. Уверен, он превратил ее в здравом уме и твердой памяти, безо всяких чар и ментальной анестезии. Это так на них похоже – ничем не засоренный, чистый опыт, никаких иллюзий изначально. Союз в жизни и в смерти, навечно, только вечность очень уж быстро закончилась. Во всяком случае, для Черныша.

– Наверное, было чертовски больно, – сказал я наконец.

– Да, – ответила она, интонацией закрывая вопрос. Честно говоря, я и не собирался развивать тему. Я и так знал больше, чем хотел.

Об этом рассказал мне Черныш, который по непонятной причине с детства считал меня своим лучшим другом. На мой взгляд, между нами было минимум общего, но кажется, он видел что-то, чего не видел я. Можно сказать, я любил его по-своему, за странность, наивность и богатую фантазию. Потом появилась Катя Климович – я помню, как мы впервые увидели ее в приоткрытую дверь аудитории. Уже тогда он разглядел в этой пустышке нечто и впоследствии вытащил это нечто на поверхность, чтобы и другие получили возможность это увидеть. Он вывернул ее наизнанку и доказал, что это и есть ее настоящая суть.

Только Черныш мог перевестись с учфина на филфак – просто потому, что ему было безразлично, на какие лекции ходить, а там Катя была ближе. Я не заметил, как привык к нему, мне интересно было наблюдать за его взаимоотношениями с людьми, с Катей, слушать все, что он имел потребность мне рассказывать. Это было настоящее качественное риэл-ти ви.

Потом его убили, и дверь приоткрылась – не в другую реальность, а очень даже в нашу. Но после смерти у него не исчезла потребность во мне, а наоборот, будто обострилась. Почему я продолжал поддерживать эти отношения? Может, потому, что Черныш-вампир очень мало отличался от Черныша-человека. Может, потому что бояться его было нечего – убийства и несанкционированные превращения, как он сказал, караются смертью. Это и понятно – незаконно превращенным выплачивалась нехилая компенсация, а разрешение само стоило больших денег. Угадайте, что выгоднее властям?

А может, это просто стало гораздо интереснее. Он менялся – с одной стороны, а с другой долго оставался собой. Он умирал от хохота от предположения, что песня Земфиры “Мачо” – про врача-венеролога, но когда однажды я спросил, как, по его мнению, называется варенье из фейхоа, Черныш посмотрел на меня пустым потусторонним взглядом и сказал: “Без понятия. А на фига тебе это надо?”…

И все прочее в этом роде.

Черныш рассказывал мне все, включая то, что мне (как и любому человеку) знать было нежелательно, и подозреваю, что за это тоже по головке бы не погладили… но во мне он был уверен. Да и кому я могу настучать? Я, простой смертный, в городе простых смертных. И непростых.

Но тоже смертных.

Когда его убили повторно – на этот раз окончательно – Катя сообщила мне об этом двумя короткими словами и бросила трубку. Я перезвонил, и через три-четыре бросания трубки она ледяным тоном сообщила, что он изменил троих – одного за другим – просто потому что не мог заставить себя их убить. Хотя убил бы он их или нет – для него исход был все равно неизменен. Его могло спасти одно – если бы он заплатил за них, как в свое время заплатил за Катю. Только тогда он получил компенсацию, как жертва, а теперь… у него и близко не было таких денег. Даже на одного, не говоря уже про трех.

С тех пор я не видел Катю – до сегодняшнего вечера.

– Где ты сейчас? – спросила она внезапно. Я внезапно понял, что мы дошли почти до главпочтамта, а она мне все еще ничего не рассказала. Не то чтобы я доверял ей – не больше чем можно доверять вампиру, хотя и бывшему другу. Вернее, другу бывшего друга. Положа руку на сердце, Катя никогда не была моей подругой. Кажется, как при жизни, так и после она терпела меня лишь потому, что меня любил Черныш, а об истинных ее чувствах я мог только догадываться.

– Работаю в планетарии.

– Да? Как интересно. Лекции малолеткам читаешь? Про черные дыры?

– Вроде этого.

– И много платят?

– На жизнь хватает.

Она хмыкнула, но ничего не сказала, только немного сильнее сжала руку.

– Классная у тебя курточка…

– Катя, что тебе надо? Ты же сказала, что это не ждет, а сама вот уже час варишь воду. Думаешь, у меня нет других дел, кроме как прогуливать тебя по городу?

Я сказал совсем не так резко, как это может выглядеть, но она остановилась.

– Не подготовился к очередной лекции? Какого хрена ты выпендриваешься, Воронцов? Имей терпение и поверь, что я делаю это исключительно ради тебя. Ты мне еще спасибо скажешь.

Как я уже сказал, доверять ей у меня не было повода. Но бояться ее – еще меньше. Насколько я знаю, за нападение их казнят, а это весомый аргумент в пользу моей личной безопасности.

Хотя в случае с Чернышом аргумент оказался бесполезен.

Катя больше не пыталась быть любезной, просто шла рядом, неслышная, как тень.

– Извини, – сказал я.

– Да ты тут при чем, – огрызнулась она, – будто в тебе дело.

– А в ком?

– А вот не знаю, в ком. – В ее голосе засквозила растущая горячая злость. – Если бы я знала, Воронцов. Дело в том, кто все так расчудесно устроил. Мы, получается, кругом должны – за эти кормушки поганые, за каждую дозу, даже, блин, за шприцы. Вы – венец творения, а мы – нежить, и с нами можно не считаться.

– Оглянись. Мы тоже платим за продукты, Катя, не забыла?

– Да, но почему мы должны платить еще и за то, что существуем? Черныш рассказывал тебе про страховку?

– Да. Вы платите каждый месяц, а иначе вас ликвидируют.

– И ты считаешь, что это справедливо?

– Вечные вопросы пролетариата… Справедливо-несправедливо. По отношению к нам – возможно.

– И почему это?

– Ну, наверное, потому, что мы не пьем вашу кровь, чтобы жить.

– Как остроумно. Ты рассуждаешь, как…

– Как человек? Я и есть человек, Катя.

– Да, ты человек, а я нет, но разве это значит, что с нами можно поступать как со скотом? Хотела бы я знать, кто придумал все эти “нельзя”. Кто решает, кому жить, а кому умереть. Хотела бы я посмотреть ему в глаза.

– И что бы ты сказала?

Катя глубоко вздохнула и скомкала пустую пачку сигарет.

– Он ни в чем не виноват. Он сам жертва, и выбора у него не было.

Он – Черныш, это было ясно. Черныш, не покидавший ее мысли ни на минуту, что бы она ни говорила. Это была правда, но… не вся правда.

– Ну да, – сказал я. – А теперь три ни в чем не повинные жертвы Черныша где-то бродят незарегистрированные, в поисках очередных ни в чем не повинных жертв. И дальше по геометрической прогрессии. Катя, это нужно как-то контролировать.

– Черт, ну прости, что он не мог убить их, просто оставить их умирать!

Я не хотел с ней спорить, но не получалось.

– А о них самих что скажешь? Удача будет, если они не так лояльны, как Черныш, и будут хотя бы уничтожать свои следы.

Катя пораженно смотрела на меня блестящими глазами разъяренного зверя, которому в морду сунули горящий факел.

– Какой же ты жестокий, Воронцов. Я думала, ты ему друг.

– Катя, я ему друг, и что с того? Черныш был хорошим человеком, но плохим вампиром, признай это. Тут ничего не поделаешь.

О том, почему Черныш-пацифист вообще ударился в охоту, я не спросил. Подозревал, что ответ есть.

– Не обижайся на меня, – сказал я наконец. – Может, система и говно, но это система; пусть далеко от совершенства, но как-то она работает. Без контроля куда как хуже, и вашим, и нашим. Ну правда ведь?

Она молчала. Потом сказала, уже спокойно:

– Ты понятия не имеешь, о чем говоришь, и потому оставим эту тему.

Мы подошли к остановке трамвая-“десятки”.

– Может, сейчас объяснишь, куда мы путь держим?

Катя облизнула тонкие губы. Улыбка на них вернулась, натянутая, но лучше уж такая.

– Помнишь Инну Романовскую?

Ее голос был подчеркнуто равнодушным.

Я не ответил сразу. Я помнил Инну, и поэтому не ответил сразу. Будто почувствовал запах моря и течение песка между пальцев. И танец, медленный танец.

– А что? – спросил я.

– Да вот видела ее недавно.

– Ее? Она здесь? Не уехала?

– Куда она денется, – фыркнула Катя полупрезрительно. – Вкалывает в какой-то задрипанной школе, домой возвращается затемно. А в ее трущобе мало ли что может случиться. Там хватает и пьяни, и наркоманья… и прочей мерзости.

– Что ты хочешь сказать?

Я не мог скрыть волнения, как ни пытался, слишком это было неожиданно. Катя действительно застала меня врасплох и открыто наслаждалась этим. Инна. Инна Романовская, которая больше всего на свете хотела уехать из этого города, говорила, что здесь ее ничего не ждет, – здесь. Совсем рядом все это время.

– Я хочу сказать, – Катя шагнула в сторону подъезжавшего трамвая, – что она кому-то сильно запала в душу. Или не в душу, что, собственно, неважно.

Я дернул ее за руку.

– Поехали на такси, смотри, людей хренова туча.

– На такси? В Буденовку? Это гривен двадцать-двадцать пять, Воронцов, не гони.

– Да плевать. – Я достал из кармана бумажник, там было два полтинника и три двадцатки, не считая кредиток. – Поехали.

Катя пожала плечами.

– Твои бабки.

Пока я вызывал машину по мобильнику, она стояла чуть в стороне и не сводила с меня взгляда, которого понять я не мог. Вряд ли мобила произвела на нее такое впечатление, но другого варианта не придумывалось.

Через минуту мы уже неслись по малоосвещенным улицам.

– Так что там с Инной? – я был нетерпелив и уже не пытался скрывать, мне просто стало все равно.

– Пока ничего. – Катя зевнула, прикрыв ладонью рот. – Парочка мелких мертвых ублюдков следят за ней вот уже два дня. В смысле, две ночи. Твоя девочка когда приходит, кормит собаку, но эти два дня ее сестра была дома, и мама. А сегодня она одна. И когда выйдет во двор, то может назад не зайти.

– А ты что там забыла?

– Не твое собачье дело. Считай, что это совпадение.

Мы выбрались в кромешную тьму. Насколько я помнил, Инна жила через два переулка, я тащился как слепой котенок, зато Катя уверенно двигалась в нужном направлении, то и дело роняя “осторожно”, иначе я переломал бы ноги. Наконец мы добрались до ее улицы, освещенной одиноким заляпанным грязью фонарем.

Чем ближе мы подходили к дому Инны, тем более я замедлял шаг. Ее силуэт маячил в окне за неплотной шторой, и я поймал себя на мысли, что сильнее сильного хочу одного. Чтобы Инна подстриглась и сделала какое-нибудь красное колорирование, чтобы сменила имидж и купила очки с цветными стеклами. Где твои крылья, которые нравились мне? Чтобы эти пять лет изменили ее хоть на долю процента так же, как меня.

Собака залилась истерическим лаем, и мы спрятались за угол забора. В этот момент Катя ткнула меня в спину.

– Тс-с. Вон, смотри.

К калитке приближалась тень, небольшая и слегка неуклюжая. Он двигался медленно и осторожно, будто чувствовал наше присутствие, но на уровне очень недавно умершего.

– Детка Черныша, – сказала Катя мне в щеку, и я отклонился.

– Откуда ты знаешь?

– Знаю.

Во всяком случае, стало ясно, что Катя делала в этой богом забытой дыре несколько раз подряд. Следила за теми, кто носил в себе кровь ее любимого. Вот вам и совпадение.

Дверь скрипнула, открываясь, и раздался голос:

– Берта, да что с тобой?

Только сейчас я обратил внимание, что собака продолжает истошно голосить.

Тень подобралась к забору, и моя ярость достигла точки кипения. Я выскочил так быстро, как мог, повалил его на землю и оседлал сверху. Он и вправду был очень юн, лет пятнадцать, не больше. Черныш, вот же чертов кретин… Кажется, я напугал его, потому что он лежал не двигаясь и только смотрел на меня огромными глазищами.

– Что же ты творишь, гаденыш мелкий, – шепнул я прямо в эти широко распахнутые черные колодцы, – тебе же как жертве куча денег положена, ты же за них можешь залиться под завязку…

Кажется, он начал понимать, что я скорее пища, чем угроза, и пока это осознание не успело укрепиться и он не оторвал мне руки, я достал из кармана небольшой пистолет и прижал к нему. Вообще я им никогда не пользуюсь – это и не оружие даже, ведь надо быть так близко, чтобы убить. Игла пробила кожаную куртку, плоть и безошибочно вошла в сердце – он вздрогнул, почувствовав укол, на поверхность темных колодцев выплеснулась вода и боль. Не давая ему опомниться, я нажал на спуск. Его сердце раскрылось, беззвучно, как бутон, разбилось внутрь себя, как супернова. Это было быстро, он даже не вздохнул, только дрогнули ресницы, пальцы медленно разжались и отпустили меня. Я залез в его нагрудный карман и достал оттуда какой-то документ. Кажется, ученический.

В следующий момент я увидел Инну. Она вышла на освещенный порог, не решаясь ступить еще несколько шагов.

– Кто там?

– Это я, – мой голос звучал незнакомо. Почему я ответил? – Воронцов.

– Даня? Это ты?

Я вошел в калитку и медленно подошел к порогу, заставляя ее отступать. Наконец она вернулась в пятно света от фонаря.

– Это я.

– Что ты делаешь здесь?

Я смотрел на нее и не мог ответить. Не было этих пяти лет, потому что она была такой же, как на выпускном, – длинные волосы текли по плечам, будто песок в песочных часах, в глазах плескалась тревога и еще другая эмоция, такая сильная, что пересыхало в горле. Крылья никуда не делись, и в отличие от моих, были все еще белыми…

– Напугали тебя? – спросила Катя из-за моей спины.

От Катиного присутствия собака замолкла, будто подавилась лаем, и, утробно рыча, спряталась в будку.

– Да Берта уже несколько дней беспокоится… не знаю… – машинально ответила Инна, не отрываясь от меня, но потом спохватилась. – Ты Катя, да? Климович?

– Да.

– Холодно же, нужно войти в дом. Пойдемте. Катя, захо…

– Нет, – оборвал я ее, поспешно, и получилось грубо. – Не приглашай ее.

“Не приглашай ее, иначе потом она войдет без приглашения” – мелькнуло в Катиных глазах, она пренебрежительно пожала плечами и зацепила у меня из кармана пачку сигарет.

– Спасибо, не стоит. Я подожду тут.

Не дожидаясь сопротивления, я втолкнул Инну в дверь. Она все равно была в шоке и покорно дала завести себя в дом. Боже, опять держать ее, как в танце, в том последнем танце на выпускном, когда ее волосы текли по моему лицу, а она говорила о будущем. Уже тогда я знал о своем будущем, но не мог отказать себе в этом танце. Не мог.

– Даня, ты… Я знала, что ты вернешься, – говорила она, держась за мои руки, а я смотрел и не мог насмотреться. Ничего не ждало ее в этом городе, вот уж правда, но она-то ждала. Пять лет.

– Я не… Послушай, Инна… Да послушай же! – я легонько встряхнул ее. – Пообещай, что ближайшие два дня не будешь выходить на улицу после темноты. Пожалуйста.

– Что…

– Инна, пообещай. Два дня. Это очень много значит.

– Ну хорошо, я… – Она встряхнула головой и отвернулась. – Ты ведь не вернулся, да? Ты не вернулся.

Я поцеловал ее волосы, умирая от желания пропустить их сквозь пальцы, снова почувствовать это течение песка. Песчинок ее времени, которые закончатся так быстро. Она смотрела, когда я уходил, и этот взгляд не отпускал, держал изо всех сил… но я вышел.

Кати во дворе не было. Я обнаружил ее над трупом.

– Что ты с ним сделал? – спросила она глухо. – Как ты это сделал?

– Не знаю, – ответил я, но тут же замолчал, увидев ее лицо в свете фонаря. По ее щекам текли слезы, и они были прозрачные. Совсем прозрачные.

– Катя, ты что, с ума сошла? Какого черта ты голодаешь?

Я не успел договорить, она бросилась на меня и припечатала к земле единым четким движением, по моей же технологии. Потом наклонилась, рванула за воротник и укусила, сильно, почти пробив кожу. Чувство, как от хорошей затрещины.

– Дура, – я сбросил ее, и она откатилась в сторону. – Больно же, меня чуть кондрашка не хватила. Теперь точно синяк будет.

– Ты же этого хотел. Чтобы я поела, – сказала она бесцветным голосом, раскинув руки и уставившись в небо, повторяя позу убитого мной монстреныша.

– Я не этого хотел. Я спросил, почему ты голодаешь.

– А ты, мать твою, как думаешь? Тебе не приходит в голову, что у меня элементарно Нет Денег?! – Она запустила пальцы за шарф и потянула, будто задыхаясь. – Боже, да я от одного этого запаха сейчас сдохну!!!

Внезапно я понял, о чем она говорит. О сырой земле. С самого начала нас окутывал густой и неистребимый запах сырой земли, только для нее он значил другое.

На этот раз я не нашел что ответить. Просто присел недалеко от нее, не зная, то ли обнять ее, то ли ударить. Как вампиры справляются с истериками?

– Ты думаешь, Воронцов, что деньги нам с неба падают? – Теперь слезы были в ее голосе. – Мы пашем как ниггеры, чтобы платить за это все – за хавку, за страховку. Нет, мы хуже ниггеров. Мы рабы без выбора. Там нечем дышать, там темно и страшно, ты не знаешь, как там страшно…

– Где?

– В шахте!!! – заорала она мне в лицо, я отдернулся, но она повернулась и крепко вцепилась в меня руками. – В аварийных шахтах, куда людей давно не посылают! Только с некоторых пор добывают там не уголь… Ты представь, какая экономия – нам ни света не надо, никаким газом нас не отравишь, да и силу с вашей не сравнить. И все бы хорошо, вот только там случаются обвалы. И мы остаемся там, под землей, но не умираем. Долго-долго не умираем, Воронцов… так долго… просто лежим и ждем. Только никто не приходит. – Она опять начинала задыхаться. – Если сможешь, то сам откопаешься, а нет… Черныш не хотел так, и я не хотела, ты понимаешь? Ты хоть что-нибудь понимаешь, золотой мальчик?

Я засунул руку в карман и достал из бумажника двадцатку. Потом еще одну.

– Возьми, Кать, а потом что-нибудь придумаем.

– На хрена мне твои деньги? – взвизгнула она. – Ну на раз, на два. А дальше? Что хотите делайте, но под землю я вернусь только мертвой.

– Хорошо.

Я оставил деньги на земле и медленно пошел по улице.

– Попроси за меня, – догнал меня ее тихий голос, уставший и будто бы совсем неживой.

– То есть?

Она сидела на земле, смотря на меня снизу вверх.

– Я же знаю, ты имеешь к этому всему какое-то отношение. – Я хотел что-то сказать, но она остановила меня жестом. – Не отрицай, я не полная идиотка. Посмотри на свою одежду, на мобилку, у тебя даже кредитки есть. Это в планетарии так платят?

– Катя… есть много способов…

– Да ладно, это тысяча мелочей – имеющий глаза да увидит, имеющий уши… Слышал бы ты себя – “вечные вопросы пролетариата”… Ты не испугался, когда я бросилась на тебя, я это на раз-два-три чувствую. И еще он, – она кивнула в сторону трупа. – Я уже видела такую смерть… Ты человек, и вряд ли имеешь доступ к руководству, тем более к высшему, ты скорее всего шестерка, где-то на побегушках… но все-таки варишься в этой каше. Попроси за меня. Пожалуйста.

– Катя, не неси ерунду. И возьми деньги.

Я резко отвернулся, но тут Катя догнала меня, обхватила руками и прижалась лицом к моей груди.

– Мне эти деньги твои не помогут.

– Что ты наделала?.. Ты что, просрочила страховку? – Собственный голос казался мне каким-то далеким и растерянным. – Да? Просрочила?

– Данечка, я так боюсь. Я не могла без него, мне было плохо. Я пыталась закончить фреску… ту, возле нашего кафе… Я думала, что лучше умереть, а деньги тратились… А теперь меня убьют. Я не хочу. Попроси за меня, сделай что-нибудь, прошу тебя.

Только сейчас вся тоска по Чернышу, ужас перед жизнью и жажда жизни вылились в полной силе, окатили меня будто водой, ледяной и горячей одновременно. Я замер на мгновение, прошитый этой болью… и в то же время понимая, что понятия не имею, что чувствует она сама.

– Все уладится, – сказал я неубедительно.

Утренняя песня проела мне мозги, отделяясь фразами, похожими на заклинание. …Кто мы и что мы – все не решим, все ищем в газетах пророчества… светлая память всем выжившим, светлое вам одиночество… Да, им память, а мне – одиночество, только очень вряд ли светлое. Я отпустил Катю, и она нырнула во мрак, то ли поглощенная им, то ли сама будучи его частью. Я искал ее присутствие, пока мог, и даже когда она исчезла, смутно ощущал, что она недалеко. Может, отошла на несколько шагов и снова легла на сырую холодную землю, чтобы видеть небо. Или ушла далеко-далеко, как только можно, рискуя попасться тем, кто контролирует границы города и убивает без предупреждения.

Да, слишком много желающих, да, слишком жесткие правила… только желающих почему-то меньше не становится.

…Пусть повезет и вам хватит сил, или земля станет ватою тем, кто давно уже выучил эту науку проклятую – как жить, замерзая от холода, жить, не любя и не веря, в пасти огромного города…

Я взял мобильник и вызвонил мою любимую машину.

*