Текст книги "Зинка vs Covid-19"

Автор книги: Ник Шумрок

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

4.

Дома я не стал мыться и завтракать, а сразу ринулся  к компьютеру. Ввел в поисковик слова «французские фильмы», «ретро»  «кино сегодня» и на меня вылился целый поток информации. Фильма «И дождь смывает все следы» в сегодняшнем репертуаре не было, но нашелся другой, «Искатели приключений» с Аленом Делоном в главной роли. Просмотрев клип, я подумал, что Зине он должен понравиться. Тут же набрал её номер, но телефон отгудел положенное число раз и голос робота сообщил, что абонент не отвечает. Вторично получил такой же ответ, решил перезвонить попозже. «Скорее всего, в душе, или завтрак готовит».

Помывшись и сварив кофе снова позвонил. На этот раз Зинуля быстро ответила.

– Привет, –  слегка замялся я, раздумывая, как к ней обратиться, и продолжил, –  дорогая!

– Привет–  привет, – она сделала паузу, тоже, наверное, раздумывая, как меня назвать, –  неугомонный!  Никакой личной жизни из-за тебя, не успели расстаться и вот опять! Шучу, шучу, конечно, я тебя слушаю.

– Я тут пошарил в интернете, Дождя, что смывает все следы, сегодня нигде нет, а вот в Колизее «Искатели приключений», тоже французский. Делон в главной роли. Как ты, что скажешь?

– Честно скажу, не визжу, когда вижу этого красавчика, но как актер он мне нравится, и фильм я помню. Помню, я ревела, когда там они убитую девушку, Летицию,кажется, в скафандре опускают на дно.

– То, что у тебя глаза на мокром месте я заметил. Так что, идем?

– А в какое время? Мне бы подошло часа через три-четыре.

– Два сеанса сегодня, на первый мы с тобой уже не успеваем, а следующий в два часа дня.

– Идет, –  она снова запнулась, размышляя, по-видимому, как лучше меня назвать и добавила, –  дорогуша!

– Тогда созвонимся в полдень, и встретимся на нейтральной территории. Согласна?

– А что, домой к себе не пригласишь на чай-кофе? – с озорством захихикала она, –  небось женское белье и обувь некуда спрятать?

– Ты уже ревнуешь, –  от души рассмеялся я, –  значит – любишь.

– Дурачок, –  вставила она, –  никакой ревности, это была шутка. Встретимся на этот раз на нейтральной полосе. Жду звонка.

Не буду утомлять читателя, заполнять пустоты мыслями моими. Да, мысли кружились, барабанили в череп изнутри. Точнее, мысль у меня была одна: «Неужели я буду с Зиной наедине? Не бежать  с нею рядом, не глядеть украдкой, а шагать не спеша, держать её руку в своей руке (если получится). И, боже упаси, и мыслей о том, что я обниму её в темном зале. Единственное, о чем мечтал, держать её ручку в своей, и, хоть иногда встретиться с ней взглядом.

Впервые мы шли неспешно по асфальтовым дорожкам парка, почти молча. Вначале я собирался расспросить её о семье, о бывшем муже, но, потом решил, что не стоит торопить события, сама расскажет при удобном случае.

Да, как она была одета? Простенько, но со вкусом – платье чуть ниже колена, чулочки телесного цвета, ботики какие-то неброские, но аккуратненькие. Но, что больше всего мне понравилось то, что она была без шапочки, её распущенные волосы вьющиеся от природы слегка покрывали плечи. Понятно, что волосы были крашенные, но краска была такой ненавязчивой, такой гармоничной, что только подчеркивала их красоту. И ещё бросалась в глаза их густота и  плотность.  А на плечики свои она накинула полупрозрачный шарфик, не прятавший её очаровательную шейку с голубенькой паутинкой артерий. Губы были красиво накрашены, но уже не гигиенической бесцветной помадой, а неброской алой, глаза слегка подведены, а тени гармонично подчеркивали их красоту.

– Закрой рот-то, ворона залетит, –  сказала она, улыбаясь.

– Ты просто прелесть!  У меня машина, но с тобою вместе я боюсь быть за рулем. Боюсь, что засмотрюсь на тебя и выеду на встречу.

– Умрем вместе, все влюбленные мечтают об этом.

– Нет, я только-только тебя нашел и не хочу терять. Да и ты, живи моя радость.  У нас два часа времени, успеем доехать и на общественном транспорте, ещё и по Невскому прогуляемся.

– Какая прелесть, я на Невском не была уже полгода. Клуша?

– Почему сразу клуша, я тоже редко бываю в центре. Если еду на машине, то стараюсь объехать, иначе точно в пробку попаду.

О чем еще говорили, не помню, ничего существенного я о Зиночке  не узнал, да она и не рассказывала ничего.

В вагоне метро народу было много, нас прижало к дверям, мы смотрели  друг другу в глаза и улыбались.

В кинотеатре я предложил Зине купить попкорн, но она категорически отказалась.

– Терпеть ненавижу это. Фильм надо смотреть, а не жевать как верблюд.

Свет погасили, пошла реклама, что очень не понравилось Зине. Наконец начался фильм. Вначале ничего особенного, разве что музыка. Она захватывала, опережала события. Не отрывая взгляда от экрана, я взял в свою руку её ладонь. Она не возражала, была вся поглощена фильмом.

Не понимаю что повлияло на меня, тихое ли обаяние Зины, игра актеров, музыка ли, но постепенно фильм меня захватил. Особенно нравилась девушка Летиция. Наверное такой же была и Зина, когда впервые смотрела его в юности. А музыка продолжала завораживать. Зина сжимала мою руку, а сама неотрывно смотрела на экран.

При мерцающем свете в зале, я заметил маленькие морщинки, расходящиеся, словно отблески радости от её губ. Всё гармонично слилось – очаровательная музыка, очаровательный ротик и очаровательные морщинки. Тонкие паутинки, не старящие её лицо, а украшающие. Я любил Лютицию, любил Зиночку, и был благодарен ей за то, что она «вытащила» меня в кино.

Когда показывали кадры, как мертвая Лютеция в скафандре медленно опускается на дно и видно её такое живое лицо с закрытыми векам, по лицу Зинули  покатились крупные слезы. Она начала нервно дергать носиком. Я достал  носовой платок и молча подал её.

– Спасибо, –  шепнула она и стала вытирать слезинки,которые все текли и текли по щекам и подбородку.  А я держал её руку в своей и нежно сжимал её теплую и слегка влажную ладошку.  В груди у меня защемило от чувства нежности к ней, такой милой, доверчивой, отзывчивой, душевной женщине.

– Я боюсь смерти, –  с грустью произнесла  она, когда  сеанс закончился и в зале зажегся свет, –  мне жить то осталось лет десять, от силы пятнадцать.

Думаю, что после той сцены, она уже не следила за сюжетом, а думала только об этом.

– Знаешь, у Арсения Тарковского есть стихотворение, называется «Малютка жизнь». Первая строчка проста, как сама жизнь:

–  Я жизнь люблю и умереть боюсь, –  закрыв глаза медленно, с выражением начала она читать.

Взглянули бы, как я под током бьюсь

И гнусь, как язь в руках у рыболова,

Когда я перевоплощаюсь в слово.

Но я не рыба и не рыболов.

И я из обитателей углов,

Похожий на Раскольникова с виду.

Как скрипку я держу свою обиду.

Терзай меня – не изменюсь в лице.

Жизнь хороша, особенно в конце,

Хоть под дождем и без гроша в кармане,

Хоть в Судный день – с иголкою в гортани.

А! Этот сон! Малютка-жизнь, дыши,

Возьми мои последние гроши,

Не отпускай меня вниз головою

В пространство мировое, шаровое!

Мы сидели в опустевшем зале. Тактичные билетерши не торопили нас, а занимались уборкой пустых ведер из-под попкорна  и конфетных оберток.

– Как это страшно уже сейчас представить, как тебя опускают вниз  головою, в пространство мировое, шаровое. И как это точно сказано, что человек цепляется за жизнь, готов все отдать, чтобы её продлить хоть и с иголкою в гортани.

Она встала и пошла к выходу, я молча шел следом, любуясь её фигурой и придумывая, что бы такое сказать ей, чтобы  отвлечь от этих мрачных мыслей и успокоить.

На улице шел дождь, капли громко стучали по железу крыши, вода гудела в трубах и вырываясь пенным потоком с весенним журчанием устремлялась в люки. Мы укрылись под аркой, чтобы переждать дождь, стояли взявшись за руки. Я притянул её голову к своей груди и начал читать другое стихотворение Тарковского:

На длинных нерусских ногах

Стоит, улыбаясь некстати,

А шерсть у него на боках

Как вата в столетнем халате.

Я извлекал давно прочитанные  и, казалось, окончательно похороненные в колодце памяти строки. Они тянулись из его глубин и складывались в ритмичные строфы. Зина  подняла голову, заглянула в мои глаза и улыбнулась. Я понял, что попал в её настрой и продолжал тянуть из памяти строки:

Должно быть, молясь на восток,

Кочевники перемудрили,

В подшерсток втирали песок

И ржавой колючкой кормили.

Горбатую царскую плоть,

Престол нищеты и терпенья,

Нещедрый пустынник-господь

Слепил из отходов творенья.

Я слышал это стихотворение в записи, в исполнении автора и пытался подражать его интонации и ритмике:

И в ноздри вложили замок,

А в душу – печаль и величье,

И верно, с тех пор погремок

На шее болтается птичьей.

По Черным и Красным пескам,

По дикому зною бродяжил,

К чужим пристрастился тюкам,

Копейки под старость не нажил.

Привыкла верблюжья душа

К пустыне, тюкам и побоям.

А все-таки жизнь хороша,

И мы в ней чего-нибудь стоим.

– А все-таки жизнь хороша, и мы в ней чего-нибудь стоим,  –  повторила она и улыбнулась, –  посмотри, и дождь уже кончился. Пошли?

На Невском шумели машины, разгоняя воду, в лужах отражались белые облака и яркие солнечные блики. На проводах и растяжках кое-где еще висели капли.  Как малые школьники мы шлепали по лужам, держась за руки и повторяли:

А все-таки жизнь хороша,

И мы в ней чего-нибудь стоим.

Задержавшись у коней, на Аничковом мосту, Зина задала вопрос:

– А откуда ты знаешь стихи Арсения Тарковского.  Современная молодежь стихи не читает, ей больше рэп наравится.

– У матери была пластинка, где он читает свои стихи. С детства  слышал, забыл потом, а вот сегодня вспомнил.  У нее еще много было таких пластинок. Помню «Графа Нулина» в исполнении Юрского, сонеты Шекспира в переводе Маршака. Хочешь послушать сонет, который точно про тебя.

– Попробуй, с удовольствием послушаю.

Ты не меняешься с теченьем лет.

Такой же ты была, когда впервые

Тебя я встретил. Три зимы седые

Трех пышных лет запорошили след.

Три нежные весны сменили цвет

На сочный плод и листья огневые,

И трижды лес был осенью раздет…

А над тобой не властвуют стихии.

На циферблате, указав нам час,

Покинув цифру, стрелка золотая

Чуть движется невидимо для глаз,

Так на тебе я лет не замечаю.

И если уж закат необходим, —

Он был перед рождением твоим!

– Здорово, спасибо!  А ты с мамой живешь?

– Нет! – я слегка задумался, соображая, говорить, или нет, но решился, – она выпала из окна и разбилась, десять лет назад.

– Какой ужас, –  Зиночка побледнела, глаза её сузились, –  как это так, ничего не понимаю. И, как ты пережил это?

– Пережил? Я знал, что этим всё закончится. Она была истеричкой, мотала нервы и мне и отцу. Ревновала отца даже к стенке, хотя он был почти идеальным мужем. Я не любил её.

– Я заметила, –  немного успокоившись сказала Зина, –  когда ты назвал её не «мама» а «мать». А что отец? Он-то жив?

– Жив, но мы с ним редко видимся, общаемся по телефону. Он живет где-то в Орловской области, у них там секта какая-то но не религиозная а научная, «Белая земля» называется. Большинство из членов – физики-ядерщики. Живут комунной на природе,  занимаются сельским хозяйством. Что-то типа фаланстера.

– Я не психолог, конечно, –  заключила Зина, заглядывая в мои глаза,  –  но мне кажется,  что ты ищешь во мне  ту идеальную мать, образ которой носил в себе, и хочешь получить от меня ту теплоту и ласку, о которой мечтал, и не получил в детстве.

– Возможно, ты  права! Только ты не переживай так сильно за меня. Возможно я черствый и рациональный человек, но за эти десять лет как её не стало,  я уже смирился с этим фактом. А ты мне нужна сейчас как никогда. Мне хорошо с тобою, как ни с кем другим в этой жизни.

А давай ка прокатимся на речном трамвайчике!

5.

Ответь мне, читатель, что такое любовь?

Понимаю, тема большая, неподъемная. У каждого свое о ней  представление, свой личный опыт.

Но, кроме личного, есть еще опыт коллективный. Это романы и  любовные истории, сочиненные писателями, а пуще всего – пиитами. Не найдется, пожалуй, человека, который со школьных лет не знал бы эти строки:

Я помню чудное мгновенье:

Передо мной явилась ты,

Как мимолетное виденье,

Как гений чистой красоты.

Гению чистой красоты, Анне Керн, когда муза диктовала поэту эти строки – двадцать пять, и она уже семь лет как законная супруга престарелого генерала. Но, для поэта она верх совершенства. А уже два года спустя Пушкин разглядел, что: «у дамы Керны ноги скверны»!

Как же этот изъян укрылся от его пылающего взора летом 1825 года? Ведь уже была им написана и опубликована первая глава «Онегина», где он пишет:

Люблю их ножки; только вряд

Найдете вы в России целой

Три пары стройных женских ног.

Ах! долго я забыть не мог

Две ножки… Грустный, охладелый,

Я все их помню, и во сне

Они тревожат сердце мне.

Когда ж и где, в какой пустыне,

Безумец, их забудешь ты?

Ах, ножки, ножки! где вы ныне?

Где мнете вешние цветы?

И вот какие-то ножки топчут летние цветы в Тригорском, у соседей Пушкина. Их толком-то и  не увидеть из-под длинных юбок. Такая была мода тогда в Париже.

А теперь скажи мне, мой читатель, любил ли Пушкин Аннушку  Керн?

Позволь мне самому ответить на этот провокационный вопрос. Конечно, любил в те самые дни, когда в его затуманенном мозгу рождались эти строки. Мало того – он её боготворил. Знаток дамских ножек, он не заметил изъянов её конечностей, и скверных ног её не замечал он, потому, что был ею увлечен.

Сейчас все увлекаются реконструкциями. Кто-то затевает реконструкции средневековых побоищ, другие мастера создают различные республики, поэтому прости мне, мой читатель такую невинную реконструкцию чувств нашего всего:

«Впервые я увидел  Анюту  в году, кажется, девятнадцатом, или двадцатом. Нет, в девятнадцатом точно, у ее тетки – Олениной.  Она меня в тот вечер не замечала, и это меня сильно задевало и злило. Очень сильно злило. Еще бы, молодая «генеральша» была окружена гусарами с пышными усами, звонкими шпорами и  с золоченными  аксельбантами. А кивера! Они делали их выше меня вершка на три – четыре. Я, по сравнению с ними, казался пигмеем. К тому же и моя африканская порода не делала мне выгоды. Да и кем был я тогда? Чиновник четырнадцатого класса, хоть и поэт, да без гроша в кармане.

А в июне 1825 года она  нагрянула к своей тетушке  – Прасковье, не-то Осиповой, не то Вульф, которую я называл своей «вульвочкой», а она просто «таяла и текла» в моих объятиях. И вот тогда пришло мое время.  Конечно, я обольстил эту «генеральшу», эту кривоногую бестию. Я вывернулся перед ней наизнанку, лил сладкий елей на её израненную душу, и покорил, подчинил её себе. И сам готов был подчиниться ей, скажи она хоть слово.

Мы страстно целовались, мы слились в единое целое. Она рыдала на моей груди, когда я «курил фимиам любви» и шептал ей на ушко:

«И божество, и вдохновенье…»

Мы соединились с ней, улучив минуту, на пруду в Тригорском, на склоне горы Воронич, на той самой скамье Онегина.  Прасковья до этого все время путалась у нас под ногами, ревновала меня к ней. Старая дурочка, а тоже ведь жаждет любви и женского счастья. Ей мы сказали, что пойдем на Савкину гору, и она с дочерьми искала нас там.

Боже, как я был счастлив в это мгновение, как Анюта была счастлива, как мы были счастливы. Я поклялся, что не брошу её, и мы утром вместе уедем в Ригу, где я отстою её перед деспотом-мужем. А потом? А потом мы вместе «помчимся» в  Альбион, к Байрону, где моя муза будет на свободе.

А утром Прасковья  устроила большой скандал. Она  отрезвила нас, разбила все наши планы своей трезвой логикой. Теперь-то, спустя два года, я  благодарен ей за то, что она помешала моим, нет, нашим планам, удержала от безрассудного поступка. Анюта сдалась, рыдала у нее на груди, как только несколько часов назад рыдала в моих объятиях. Я же, как раненый зверь рычал, бил кулаками по стенам и уговаривал её не слушать эту старую дуру!»

Но, какая нам разница, любил он её или нет, ведь поэт подарил нам строки, которые всегда будут волновать сердца влюбленных:

И сердце бьется в упоенье,

И для него воскресли вновь

И божество, и вдохновенье,

И жизнь, и слезы, и любовь.

А теперь давай подведем промежуточные итоги наших изысканий. Итак, поэт сам наделяет женщину, которой он увлечен в данный момент, чертами характера  и свойствами души, которыми она,  скорее всего, вовсе не обладает. Эти его фантазии, усиленные впрыскиванием в кровь гормонов счастья (нынче мы называем их эндоморфинами),  дурманят мозг, кружат голову поэта. Какая-нибудь крепостная девушка Параша таких чувств у него не вызывает. Она и одета не в кружева, и двух слов связать не может. Иное дело – «божество»! В ответ он ждет от неё подтверждения своего обмана, и, получает, наверняка. Интерпретирует в свою пользу все эти взгляды, вздохи.

Не только поэты склонны идеализировать образ любимой женщины. Зародившееся почти на пустом месте чувство любви обещает нам всё то лучшее, что только можно получить в жизни. Она вдохновляет на подвиги, чаще, правда, на бой с ветряными мельницами.

И женщина,  глядя на проявления любви «принца» расцветает, как роза, и, обманутая своими чувствами, втягивает свои шипы (ведь он – самый лучший, самый красивый, в общем, самый самый) и склоняет свою затуманенную чувствами головку на его «надежное» плечо. И в этот момент она великолепна.

Но, обманувшись в своих ожиданиях, эта роза роняет слезу, лепестки её увядают. Бесполезные теперь шипы  продолжают угрожать тому, кого уже нет рядом, негодяю и обманщику.

Да, любовь молодых можно сравнить с мощным бурлящим потоком горной реки, с моей родной Вуоксой, например,  зажатой в скалистые берега Карельского перешейка. На порожистых валунах она вскипает, ударяется  с размаха о преграду, поднимает фонтаны брызг и рождает клочья пены, огибает препятствия и вновь рвется вперед. И не пугает её то, что впереди еще «тьмы» таких испытаний. Молодость и  юношеский оптимизм увлекают влюбленных, дает им силы для проявления чувств.

А любовь людей пожилых, это водный поток, который вырвался на просторы можно сравнить с ровным течением большой реки по равнине. Она широка и глубока , её не беспокоят мелкие валуны и топляк на дне. Жизнь уже довольно потрепала её тело и душу, ссадины от былых невзгод давно затянулись, но память предупреждает, что это спокойствие может обернуться неожиданным препятствием.

Женщины бальзаковского, а, пуще, постбальзаковского  возраста любят, возможно не так страстно и видом своим не показывают своих чувств. Но там, в глубине страсти кипят, может быть сильнее, чем у легкомысленных девиц.

И мне, честно признаться, нравятся женщины в возрасте, даже, пожалуй, пожилые, но следящие за своим здоровьем, ухаживающие за кожей,  телом и фигурой.

Мой читатель, ты сразу, наверное, вспомнишь доктора Фрейда. Возможно «старик» прав, и, выбирая женщин старше себя, я хочу получать от неё то, что не дополучил в детстве от матери и испытываю бессознательное желание овладеть ею. Овладеть не физически, точнее, не только физически, но духовно, слиться с ней, снова вернуться в её лоно. Но это так, примитивное применение знаний психоанализа.

6.

По дороге в Старую Ладогу Зина заглянула зачем-то  в бардачок.

– О, я же не дочитала твою Иудифь, – радостно взвизгнула она, – ты не обидешься, если я уединюсь с ней?

– Если бы ты уединилась с мужчиной, то я бы точно обиделся, а с Иудифь! Я только рад буду. Тем более я отношусь к ней как к дочери, как к своему творению.

Зина погрузилась в чтение, а я следил за дорогой и посматривал по сторонам, рассматривая высокие, в человеческий рост борщевики, окупировавшие окрестные поля. Иногда искоса поглядывал на Зину. Она с увлечением продолжила чтение, но выражение её лица постепенно менялось. Эмоции от прочитанного отражались на её лице. Веселое и радостное, оно  постепенно стало сосредоточенным, потом грустным.

«В сладостном ожидании и в надеждах прошел год, а в четырнадцать лет родители выдали меня замуж за богатого старика. «Жених» обещал родителям выплату и дал за меня два вола, дюжину баранов и в ктубе   прописал тридцать серебряников. Ах, эти тридцать серебряников. Всю жизнь они меня преследуют.

Я не знала счастья в браке, не испытывала наслаждений от соития и  близости с мужем. Старик был скупым и ворчливым. Я выполняла всю женскую работу в доме, а в награду получала за это одни упреки».

– Шурка, – всхлипывая произнесла она, – ты вычитал это все в каких-то древних книгах, или сам выдумал?  Какими бессердечными родителями нужно быть, чтобы поступить так со своим ребенком?   Из-за каких-то грязных овец продать свою дочь, да еще старику? Просто,  в голове не укладывается! У меня самой дочь, которую я растила одна. Мы жили не в нищете, но и не шиковали.  Да, трудно было, денег всегда не хватало, но у меня никогда даже мыслей не было отдать её в какие-нибудь круглосуточные ясли или детский сад.

– Времена были другие, Зина, нравы, обычаи. Не знаю как сейчас, а ещё в двадцатом веки в Индии,  например, восьмилетних девочек выдавали замуж. Почитай Робиндраната Тагора. Да что Индия? На Руси родители отдавали  девочек, чтобы избавиться от «лишнего рта». Церковь даже издавала запреты выдавать замуж до двенадцати лет.

– Да что мне Индия, средневековая Русь! Мне сейчас жалко твою Иудифь.

– Шурка.  Ты же совсем недавно сказал, что она для тебя как дочь. Ну, перепиши всё, сделай так, чтобы она встретилась с тем юношей-плотником.

Сказав это, Зина разрыдалась. Я тут-же съехал на обочину, прижал её к себе и стал успокаивать.

– Ну что же ты расплакалась?  Ведь это только текст, моя фантазия.

– Для меня это не просто текст. Я поверила в то, что жила когда-то такая Иудифь, я понимала её, она стала для меня сестрой.

– Ну, не плачь!  Всё будет хорошо,  они встретятся. Знал бы, что ты так отреагируешь, не дал бы тебе читать. Всё, убирай бумагу и будем слушать музыку.

– Нет, я все-таки дочитаю до конца, мне хочется узнать, как они встретились.

Я снова выехал на трассу, а Зина углубилась в чтение.

 «Один или два раза в неделю он делил со мною постель, приходил ночью, гасил светильник и  делал все в полной темноте, без всякой подготовки и ласк. Да мне и не нужны были его ласки и поцелуи.  Из его рта постоянно пахло чесноком и луком, я едва сдерживала спазмы желудка, чтобы не срыгнуть.  Разве этого я ожидала, читая строки:

«Пусть целует, пусть он целует меня,

Хмельнее вина твои ласки,

Благовонья твои прекрасны…»

С тех пор телесная близость и любовь стали для меня разными чувствами. Близость вызывала у меня чувство отвращения, любовь – что-то возвышенное, недоступное и нереальное».

– Нет, ну это просто невыносимо. Этот чесночный запах старика. Я даже почувствовала его. Фррр… не могу представить себя на её месте. Я сразу вспомнила, почему-то,  бразильский фильм  «Донна Флор и два её муже». Смотрел?

– Кажется нет. А почему ты о нем вспомнила?

– Да там у этой Флор был муж – аптекарь, так он делал «это» не снимая пижамных брюк, а лишь чуть приспустив их. Зато первый её муж был гуляка и развратник, проделывавший с ней такое, что мне даже стыдно тебе об этом говорить.

– Но ведь мы с тобой уже так много об «этом» говорили.

– И все равно, я не привыкла к таким откровенным разговорам. Может быть со временем это пройдет. Ой, ну надо же, я уже планирую об «этом» говорить. Совсем с ума сошла с тобой!

– А почему ты не расплакалась на этот раз?

– Наверное потому, что сама не испытала радости от первого контакта с мужчиной. Был какой-то испуг, боль, кровь. Приятно, но не так, как описывали подруги. Наверное я просто бесчувственная в этом плане.

Рассказывая всё это Зина слегка покраснела.

– Да нет, ты клевещешь на себя. Во всяком случае со мною ты была очень страстной.

– Ну, это потому, что ты такой…

– Какой?

– Ну, какой-то особенный, тактичный, ласковый! Ну, всё, вогнал старушку в краску. Буду дальше читать.

«Старик был очень религиозен, молился, как и положено, три раза в день и меня научил читать старые свитки, петь псалмы и другие священные  песнопения. Каждое утро приходилось мне стоять с ним рядом и повторять слова Амиды:

Благословен Ты, Господи, Бог наш и Бог отцов наших, Бог Авраама, Бог Исаака и Бог Иакова, Бог Великий, Сильный и Страшный, Бог Всевышний, Творящий благодеяния, Владеющий всем, Помнящий заслуги отцов и Посылающий избавителя их потомкам, ради имени Своего, Царь Помогающий, Спасающий и Щит! Благословен Ты, Господи, Щит Авраама.