Текст книги "Ибо таков Путь (СИ)"

Автор книги: Несущий Слово

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 7 страниц)

Лох не мамонт – лох не вымрет

Игорь всегда был мягким. Слишком мягким.

Настолько мягким, что не мог осознать собственную нежизнеспособность в лицемерном обществе ублюдков всех мастей, маскирующихся под законопослушных граждан. Он не понимал, что уступчивость, доброта, щедрость, альтруизм и прочее идущее с этим в комплекте – есть ничто иное, как слабость. Так-то да, если бы все, поголовно все, на планете Земля обладали этими качествами – базару ноль. А так…

Если углубиться в тернистый жизненный путь Игоря Морякова можно знатно так подохуеть. Нет, серьезно, будто не биографию живого человека листаешь, а заглянул в голубой экран телевизора, краем мозгового вещества подцепив шаблон-клише-стереотип неудачника. Настолько неудачника, что такое говно может происходить исключительно в безумных фантазиях сценаристов и режиссеров, попиливших бюджет на очередной хуевый сериал-жвачку, не имеющую смысла, нормальной актерской игры, внятной мотивации, последовательности развития сюжетной арки, постановки кадра, декораций и права на существование.

Тайлер Дерден сказал великую мудрость. Жаль, что Игорь не мог ее узнать, ибо "Бойцовский клуб" показывали после девяти часов вечера, а он, как хороший мальчик ложился спать в полвосьмого. Да и мама не разрешала ему смотреть фильмы и мультики, где присутствовал хотя бы намек на жестокость и насилие.

«Мы из поколения мужчин, выращенных женщинами. Поможет ли другая женщина в решении наших проблем?»

У Игоря не было отца.

Ну, как не было, так-то если поразмыслить, то физически он присутствовал, но старательно делал вид, что его не существует. Жалкий кусочек обмякшего, дряблого, унылого и уставшего от жизни нечто, плотно прижатого к земле каблуком жены. Для некоторых – это нонсенс. Взрослый самостоятельный мужик, впахивающий на работе пять через два, имеющий детей, отдает всю зарплату жене, все до последней копейки, после чего чуть ли не на коленях в слюнях и соплях вымаливает у нее разрешение на использование своих денег.

Некоторые социологи серьезно призадумались над небольшой проблемкой – большая часть персонала образовательных учреждений вроде детских садов, школ и некоторых колледжей/институтов/университетов являются представительницами прекрасного пола. И дело не в пресловутом "образе, на который стоит равняться". А в том факте, что некоторые мадемуазели целенаправленно выращивают удобных джентльменов. Именно таких мальчиков-парней-мужчин, каких сами хотят видеть. И местами это приводит к самым плачевным результатам.

Мамой Игоря был немного деспотичный, чутка тиран-арбузер-манипулятор заслуженный ветеран педагогического фронта. И сия мадама в теле, весьма объемном колыхающемся теле, решила сделать из Игоря такого мужчину, какими по ее мнению должны быть все носители Х– и У-хромосом. Идеальный подкаблучник, не способный даже помыслить о том, чтобы перечить матери. Приплюсуем к этому довольно стремный гибрид сектантского православия вместе с теориями заговора жидорептилоидов, после чего остается только обнять и плакать, обнять и плакать.

Очень трудно жить, когда тебя изначально создавали именно как бесправную рабочую силу и того, на чьи плечи ляжет принудительная обязанность поддержки родителей.

Жену Игорю так же выбирала мама.

Не девушку, не подружку, именно жену.

Знаете, как у него появился первый, а потом второй ребенок? Два, блять ребенка к двадцати годам!..

Непорочное зачатие, ебать его в рот. Вы же не забыли про заскоки горячо любимой мамы? Так вот, жену она подобрала, считай, копию себя, что по внешности, что по взглядам и жизненным убеждениям. А секс – это грех, смекаете, да? В наиболее козырный по астрономическому календарю день Моряков дрочил в соседней комнате, кончал в баночку. После чего передавал эту баночку женушке, она набирала белую жидкость в ладошку и "вводила" ее в свое лоно. Девственность уровень M-M-MONSTER.

Игорь не хотел брать квартиру в ипотеку вместе с несколькими кредитами. Но кто его спрашивал? Да и смелости отказаться от подобной кабалы в нем вряд ли бы нашлась. Теперь он полноправный член общества. Все у него есть – семья и работа. Только почему он все чаще задумывался о том, чтобы броситься под колеса?

Не было друзей.

Не было увлечений.

Не было мечтаний и фантазий.

Был маршрут дом-работа-дом и нескончаемые нравоучения о том, как должен жить настоящий мужчина. Только сон мог помочь. Не было красочных мультиков или жутких ночных кошмаров. Была безмолвная темнота, миг покоя, к сожалению, слишком быстро телепортирующий в бытность блеклым харчком на теле мироздания.

Начался Апокалипсис.

Мысль переждать в уютной ракушке ипотечной квартиры – не самый плохой вариант из имеющихся. Набились всей семьей, аки килька в банку. Казалось бы, что должны делать адекватные человеки посреди Конца Света, когда у них есть относительно безопасное убежище и какой-никакой запас продовольствия? Правильно – ебать мозги Игорю, а потом погнать его на разведку, ну просто, а хули нет?

Его перехватили на полпути домой, отобрав пакеты со жрачкой, намародеренной в покинутом магазине. Вооруженные до зубов, молчаливые парни в балаклавах, крепкие, пропитанные выедающим слизистую оболочку ноздрей дымом горящей древесины и человеческого мяса. Игоря поставили на колени в какой-то подворотне. Довольно неудачно поставили – штанинами в мутную лужу пополам с жидкой грязью, кажется, коленная чашечка с размаху вмялась в кучу собачьего говна. Блять, даже теперь не повезло. Уперли холодный палец Смерти, воплощенный в виде ствола пистолета Макарова к образовавшейся на лысом затылке складки.

Почему перед смертью вся жизнь проносится перед глазами?

Одна из теорий – мозг в панике проматывает все воспоминания, силясь вычленить из потока смазанных образов что-то, что может помочь в решении возникшей проблемы, грозящей летальным исходом.

Моряков увидел все.

Сплошной калейдоскоп того дерьма, на которое он променял бесценный дар жизни.

Он перестал плакать и всхлипывать.

Он заулыбался.

Сейчас эта хуйня наконец-то закончится…

Выстрела он уже не услышал.

Примечание автора:

Да, парни, мы дожили до этого. С памятью у меня, конечно, не очень, но если вспомнить – это чуть ли не единственный персонаж, который не скатился в старое доброе грабь-насилуй-убивай. И кто мне после такого скажет, что у меня нет адекватных героев?

Черномагический укурок ч. 3

Йорик проснулся одновременно с центральным вычислительным узлом травы, отвечающим за общую координацию действий растительного массива.

Неизвестно сколько прошло времени, да и само понятие "время" как-то сгладилось, перестав являться чем-то монолитным и ощущаемым. Йорик сросся с травой. Физически, исчезнув в ее переплетениях, оставив от прежнего тела лишь завернутые в зеленый кокон фрагменты скелета, и разумом, прекратив мыслить теми же категориями, что человек разумный. Часть его личности, безусловно, осталась в грызущих фундамент корнях и расправляющихся на свету листьях, что заметно повлияло на общую линию поведения захватившего дом растения-убийцы. Но собственное "Я" Йорика растворилось в желании расти и развиваться, тасуя колоду генов и хромосом, самоопыляемых посредством чудовищно деформировавшихся пестиков и тычинок.

Апокалипсис не остался для травы незамеченным.

Был шум. Много неприятного для травы шума. Но вместе с шумом появились люди и нелюди. Кто-то бежал за кем-то, откуда-то, куда-то и зачем-то. Трава не углублялась в этот вопрос, ее больше интересовал тот факт, что ее место обитания оказалось как раз на одном из довольно загруженных свежим мясом маршрутов движения разнообразных групп бывших хозяев планеты Земля и иномирных карательных отрядов.

Трава хватала их. Оплетала стеблями конечности и прорастала в ленты внутренностей, пожирая все что только могли предложить извивающиеся в агонии позвоночные организмы. Трава становилась сильнее и вместе с силой возрастала мощность ее аналитических способностей. Первым делом трава направила свои побеги вниз, в глубины земной коры, дабы в случае разрушения основной массы ростков иметь шанс возродиться. Земля и бетон отступили, явив тоннели пустоты. Там было темно, холодно и сыро. Стебли не могли расти нормально и их приходилось постоянно подпитывать, пока трава не достигла того уровня, когда ей открылась возможность видоизменять части своего "тела". Подземные лабиринты метрополитена и отнорков коммунальных услуг осветились тусклым светом нового растения. Под землей так же обнаружилась жизнь, послужившая неплохим подспорьем в развитии Травы-Йорика. Трава разрасталась в метро и на поверхности, неторопливо подминая под себя этажи близлежащих многоэтажных домов.

Иногда ее пытались остановить.

Под землей этим в основном промышляли гоблины. Мелкие и мерзкие существа, дрянное удобрение для всходов, впрочем, способное нивелировать свое качество избыточным количеством. Вначале были одиночки, особо шустрые гоблины, которым удавалось избежать смертоносной хватки стеблей. Они уходили во тьму, дабы чуть позже вернуться с сородичами. Гоблины не были серьезными противниками. Их оружие щекотало побеги, не более. Клинки из заточенных костей, грубо обработанной меди или железа врубались в стебли и намертво застревали в них. Трава заворачивала несчастных в травяные коконы, буквально выжимая из них жизнь. Некоторые проблемы мог принести огонь. Трава инстинктивно боялась его ярких всполохов, ибо знала, что огонь – ее злейший враг, на ряду с холодом. Только если холод вгонит ее в подобие анабиоза, не давая побегам возможности нормально расти, то огонь сожжет все дотла и на пепелище не всегда может произрасти более обильный урожай. Но огня было слишком мало. Манипуляторы травы не были сухими веточками, готовыми вспыхнуть от малейшей искры. Это были толстые, сочащиеся соком Жизни щупальца. Гоблины умирали пачками.

А на другом уровне влияния травы чаще всего приходили люди. Изредка мелькали разнообразные монстры довольно впечатляющих габаритов, но они обходили зону контроля травы стороной. Человеки таким благоразумием похвастаться не могли. Они проходили мимо или же забредали внутрь, исследуя ее многочисленные побеги. Эти вылазки оканчивались довольно… печально.

Траве нравился такой образ существования. С каждым днем она становилась сильнее, а вместе с этим увеличивались возможности друида, плавающего в наркотическом угаре, время от времени порождая нечто навроде относительно здравых идей, неплохо показавших себя на практике.

Но дальше…

Первым она ощутила колебания земной тверди.

Настолько сильные, что у нее непроизвольно задрожали самые молодые цветки и корни. Трава вполне себе была способна пробиться через каменные глыбы, но это требовало времени и ресурсов. А сейчас она точно не в том положении, чтобы позволять себе такие траты, если ее погребет в глухой могиле из железобетона и всяких пород по итогу масштабного землетресения.

Что-то вышло из земли в незначительном отдалении от местоположения травы. Что-то очень большое и очень могущественное. На рецепторы травы пахнуло силой, заключенной в этом предмете и она поняла, что вряд ли осмелиться в ближайшее время подползать поближе.

Потом померк свет.

И трава вздрогнула всем своим децентрализованным многотонным телом. Сам смутный мыслеобраз того, что солнца и даруемой им энергии больше не будет ввергала ее в ужас. Она хотела расти дальше, а не зачахнуть и превратиться бурую труху, жалобно хрустящую под подошвами сапогов.

Но ее паника быстро прошла, когда внезапно выяснилось, что тусклый, черно-красный свет, нисходящий с Ока Темных богов, был неплохим заменителем привычного ультрафиолета. И в некоторых аспектах оказался даже лучше. В его лучах трава взбрыкнула всей цепочкой приобретенных и врожденных свойств.

Трава-Йорик поняли, что пришло время действовать, действовать глобально. Пора захватить этот гребаный мир и ввергнуть его в друидский бэд-трип.

Живые среди мертвых ч. 2

Это обидно.

Не больно, не жестоко, не несправедливо или что-то еще. Именно обидно, причем настолько, что практически невозможно выразить это словами, цензурными и нецензурными. Даже жалостливый вой в никуда не справится с этой задачей. Только эмоции, разрывающие изнутри на куски. На сотни и тысячи крошечных ошметков агонизирующего "Я". Нет огня и нет взрыва, лишь холод обиды и единственный вопрос – "Почему так?"

До Юн давно готовился к зомби-апокалипсису.

Он знал, что рано или поздно он настанет. И скорее всего именно при его жизни – человечество испорчено и испокон веков пытается уничтожить само себя, технологии двадцать первого века ускорят этот процесс. Вариант с неведомой болезнью, что заставляет людей пожирать плоть друг друга виделся До Юну наиболее вероятным. Хотя, так-то если посудить, идеально укомплектованный по последнему слову техники бункер пригодится в любом варианте – вспышки неизвестной и крайне смертоносной инфекции, Третья Мировая война, точечные ядерные удары, нашествие инопланетян или еще какая ересь. Все умрут, а До Юн будет жить.

В его бункере провизии, воды, фильтруемого кислорода и электричества хватит для десятка человек больше чем на сорок лет. Но, естественно, этого десятка там никогда не будет. Бункер До Юна – только для До Юна. И если кто-то захочет нарушить это правило, ему придется познакомится с обширной коллекцией холодного и огнестрельного оружия. Да, это было крайне трудно провернуть в таком государстве, как Южная Корея, но человек с деньгами и железобетонной мотивацией может практически все.

Все умрут, а До Юн будет жить.

Все умрут, а До Юн будет жить.

Это было, своего рода, его главным девизом по жизни, мантрой, молитвой и стимулом хоть что-то делать.

Бункер замаскирован. Бункер всегда готов принять его в свое ласковое чрево. Бункер подготовлен к катаклизмам любого уровня разрушительности. О бункере никто не знает и в бункере никого не будет кроме До Юна. Последнее – аксиома, которую даже гипотетически нельзя нарушать. До Юн знал чем это может закончится – его выгонят из собственного убежища или вовсе убьют. Да, будет одиноко, но максимально безопасно. Чтобы не свихнуться он принес туда все что только смог раздобыть для проведения интересного досуга. Одиночество может разъесть здоровую психику за недели, если не за дни, особенно если оно подкреплено стрессом от осознания того, что там, за надежными стенами, разверзается настоящий Ад, в пламени которого умирают миллионы и миллиарды.

Жаль, что это все не понадобилось.

Обидно.

Все умрут и До Юн вместе с ними.

Зомби заразны – это факт, не подлежащий сомнению. До Юн видел в новостях, как растерзанные трупы вставали на ноги и продолжали дело своих палачей. Обглоданные лица. Вываленные потроха. Изодранная, окровавленная одежда, проступающие кости и лоскуты кожи.

Его укусили.

В первый же, блять, день масштабного распространения зомби-заразы, почти у самого порога бункера. Укусили не в палец, не в руку и не в ногу. В плечо, ближе к шее. Не ампутируешь. Кусок зараженного мяса не вырежешь. Лекарства не то что нет, никто в принципе не знает что лечить, тем более в таких условиях. Время утекало сквозь пальцы. До Юн чувствовал растекающийся по телу нездоровый жар, руки мелко тряслись вместе с коленями. Он видел, что происходило снаружи – в его власти Интернет, телевидение и несколько десятков скрытых камер. Люди жрали людей, заливая улицы кровью и кусками оторванной плоти.

Нет надежды.

Нет спасения.

Есть только ноющий под повязкой след от зубов человека, глазами которого смотрела сама Смерть.

До Юн в бункере. Родном бункере, который мог стать его домом на ближайшие десятилетия, но станет могилой на всю оставшуюся вечность. Он не хотел превращаться в безумного людоеда. Он хотел жить и радоваться этой жизни.

Обидно.

Даже плакать не получается. Глаза абсолютно сухие, а тело сотрясают беззвучные рыдания.

Есть только один способ покончить с этим дерьмом. Рукоять "Глока" привычно ложиться в ладонь – он тренировался стрелять. И спрашивается, зачем?..

Выстрел.

Пуля пробивает тонкую перегородку височной кости, разрывает мозговое вещество и выходит с другой стороны черепной коробки, увязнув в бетоне стены, вспучившись неровным сколом и фонтанчиком мелких осколков.

Спустя две недели заметно подгнившее тело самоубийцы выгнулось в позвоночнике под невозможным для человека углом, забилось в адских судорогах, выламывая все суставы до единого и наконец восстало насквозь пропитанным силой Кровавого Ливня ревенантом, что жаждал отмщения.

Отмщения всему человечеству.

Человек с ножом/Песья плоть

Короче, несколько дней назад от какой-то болячки помер мой песель.

Я хотел написать в его честь отдельный рассказ в экспериментальном стиле, типа чтобы помнили о нем, но потом понял, что лучше впихнуть это сюда.

Press F, Кузьмич.

За год до Кровавого Ливня

Что-то есть в ножах. Что-то завораживающее, заставляющее смотреть на них часами, любуясь игрой тусклого света на клинке и лезвии. Меня успокаивала заточка ножей. Своего рода медитация, монотонные движения, приводящие сознание в состояние монолитного покоя.

У каждого человека должно быть свое хобби.

Моим было коллекционирование ножей. Но не каких-то особо редких, а просто тех, что мне нравились.

Этот был одним из последних. Урвал за восемь сотен деревянных.

Армейский, вороненный. Удобная ребристая рукоять, что хер выскользнет из ладони, металлический волдырь на навершии для разбивания стекол, белая надпись "Columbia" чуть ниже дола и пилообразные зубья на обухе. Крепкий. Хищный. Заточка практически идеальная из разряда, что неосторожная проверка остроты подушечкой пальца может привести к болезненно ноющей ране до самого мяса и вымазанной в крови одежде.

Я смотрел в нож пустым взглядом.

Он выглядел чуждо на фоне стола, тетрадей, книг, монитора компьютера и перекрученного шнура от зарядки в свете лампы. И притом абсолютно аутентично в моих пальцах.

Я не знал откуда во мне появилась эта идея.

Она просто билась в моей черепной коробке, расходясь по всему телу с каждым ударом сердечной мышцы – я должен окропить этот металл кровью. Я должен отнять им жизнь.

Секунда.

Минута.

Минута.

Наверное, минут семь я смотрел на нож, чувствуя как во мне расползается решимость пополам с адреналином. Мелко подрагивала нога в области правого коленного сустава, немного отдавая в голень и ступню.

Я знал что это нужно сделать сегодня.

В противном случае вряд ли у меня хватит сил снова вогнать себя в подобное состояние.

Вогнать нож в ножны, повесить их на пояс.

Странное ощущение… пустота в мозге, ноль лишних мыслей и эмоций. Я – машина. Я – убийца. Меня не остановить.

Выйти во двор.

Прохладно. Вечер, сумерки.

Радостный скулеж. Кузя утыкается черно-белой мордой мне в ладонь, закинув лапы на штаны. Беспородная худая дворняга, где-то мне по колено.

Горячее дыхание вырывается изо рта облачками полупрозрачного пара.

Зайти в сарай и взять лопату. Грязь пополам с мутными лужами от недавно прошедшего дождя мерзостно чавкают под подошвами разношенных кроссовок. Собака послушно семенит за мной следом.

Достаю из кармана мятую пачку сигарет и газовую зажигалку. Немного неудобно в тактических перчатках, цепляюсь ими за молнию спортивок. Я их вообще для тренировок брал, одеваешь и почти никаких мозолей на турнике, да и гантели не выскальзывают. Закурить. Дым устремляется куда-то в наступающую ночь. Звезд почти не видно, неполный диск луны отгорожен от моего ракурса мировосприятия крышей гаража.

Перешагиваю через решетчатую ограду, разделяющую двор и огород, в котором уже года три ничего не выращивается кроме сорняков и сухих кустов. Кожу голени через ткань скребет репейник, вцепившийся в штанину. Похуй, потом оторву.

Почти не моргаю. Мне не нужно смотреть в зеркало, чтобы понять как именно я выгляжу – взгляд мертвой рыбы, расслабленные мимические мышцы.

Курю и копаю. Земля влажная, идет легко. Копаю у самого забора. Темно-красные металлические трубы, на которых держится серый шифер. Конец осени. Под ногами толстый ковер из опавших листьев и гниющих груш. Скрюченные пальцы засохших зарослей малины.

На глубине метра останавливаюсь. На дне покоятся окурки.

Достаю еще одну сигарету.

Левая нога в яме, вторая на ее краю, согнутая в колене. Опираюсь на черенок лопаты. Небо. Темное, далекое, бесконечное небо. Кузя сидит на сырой доске-"дорожке", которые раскиданы по огороду на случай дрянной погоды, куда лучше ходить по дереву нежели склизкому грязевому месиву.

Ощупываю взглядом силуэты соседних домов.

Я не видел нашлепок камер и их светящихся огоньков-глаз, но это не значило что их не было. Я не хотел чтобы кто-то видел, как я это делаю. Этот момент исключительно для меня.

Воткнуть лопату в гору вытащенного грунта. Потемки.

Я докуриваю уже у двери сарая. Щелчком отправляю бычок в траву.

Кузя тут же трется мордой об мое колено. Ему не нравится, когда я курю.

Я присаживаюсь на корточки. Осторожно беру его голову, чешу за ушами.

Я помню, как его принесли мне. Боязливо сжавшийся в комочек щенок. Я помню, как кормил его. Я помню, как играл с ним. Я помню, как в самом начале он боялся меня, как я пытался вытащить его из огрызка старой канализационной трубы, что валяется за домом. Я помню, как бегал по улицам, когда он выбежал через дыру в заборе. Я помню, как он прижимался ко мне. Я помню, как успокаивал его во время раскатов грома. И я помню как его любил. Я и сейчас его люблю.

На периферии сознания возникает мысль – а надо ли оно мне? И я не могу внятно ответить на этот вопрос.

Снимаю с него ошейник. Потрепанный кусок зеленой плотной ткани, тускло подмигивающий мне тронутым ржавчиной металлом. Он ластиться ко мне. Облизывает пальцы.

Я поднимаюсь на ноги. Сжимаю ошейник в ладони. Я хотел сказать что-то о памяти, о надгробии. Но слова не были способны передать все мысли, бурлящие в моей черепной коробке.

Я захожу в сарай. Темно. Лампочки тут нет, а Луна не может сюда заглянуть на этот раз из-за туши дома.

Кузя не следует за мной на свою смерть. Я поднимаю его на руки, прижимаю к себе. Чувствую тепло его шерсти, его сердцебиение. Вношу в чрево пристройки. Он пытается лизнуть меня в щеку.

Я глажу его.

Слез не было. Только решимость.

Он отказывался просто стоять на месте, пытаясь лечь на спину и подставить под мою руку живот. Сжимаю его тело с двух сторон ногами, не сильно.

Вынимаю нож.

Я просто стою над ним и… не знаю.

Я вижу его глаза, окаймленные милыми светло-коричневыми бровями. Карие и зеленые. Добрые, преданные… понимающие?..

Зачем я это делаю?

Моя решимость не исчезла, она все так же растекается по моим конечностям, но я медлю. Еще крепче сжимаю рукоять ножа, почти до судорог. Я чувствую ее неровности через ткань перчатки.

Хватит. Остановись. Еще не поздно.

Я знаю, что могу отпустить его и все, конец, дальше ничего не будет.

Но…

– Прости меня за это, – шепчу практически беззвучно, – я запомню тебя.

Я хотел сделать это быстро. Как в фильмах, играх, книгах и прочем – одно движение, один глубокий порез на горле и быстрая смерть.

Это было похоже на прыжок с крыши, когда ты боишься высоты. Было четкое осознание того, что если я начну, прекратить это уже не получится. Я думал это будет проще. Я столько раз представлял подобный момент, когда я убиваю кого-то. В фантазиях не было колебаний, там все было красиво. Мрачно, жестоко и красиво.

Хватаю его за челюсти, крепко сжимаю их. Рывком прикладываю лезвие к его шее. Погружаю в плоть, почти пилю, а не режу, но… первая мысль – я делаю все тупой стороной. Нож вязнет в шерсти. Собака вздрагивает, жалобно-удивленно скулит. Я чувствую, что даже не поранил его. У меня дрожат руки и ноги.

Дернуть на себя, ничего. Тычок. И опять в жизни все было не так, как в фильмах. Кончик ножа вошел едва ли не на полсантиметра сбоку в шею. Скулеж перерастает в визг и сдавленное рычание. Пути назад нет.

– Простипростипрости… – я сломанным проигрывателем шепчу это слово и кажется забываю его смысл.

Почти черные в ночи капли крови падают на доски пола, на носки моей обуви.

Решимости и пустоты больше нет, как и разбившегося вдребезги ощущения собственной крутости – типа сотню людей замочу и даже не поморщусь. Нихера подобного.

– Прости!

Я бью его ножом в бок. Раз. Второй.

У меня дрожат руки. Я с трудом стою на ватных ногах.

Он вырывает морду из моей руки, пытается укусить ее. Дико визжит.

И у меня срывает чердак – я не хочу, чтобы соседи услышали это.

Еще два тычка, под ребра. Металл скользит по кости, вонзается в легкие. Я почти ничего не вижу. Все на ощупь и воображение, откровенно пасующее воображение. Кровь не брызнула мне в лицо брандспойтом. Одинокая капелька под правым глазом и все.

Кузя дергается. И выскальзывает из моей хватки.

Он хрипит и рычит.

Я не могу позволить ему выйти отсюда. Сарай поделен на две комнаты, отделенных друг от друга рассохшейся дверью. Там где мы сейчас хранятся дрова и остов старой кровати, в следующей бетонной коробке – накапливаемый поколениями бытовой хлам. Я швыряю пса в эту закрытую дверь. Он пытается укусить меня за лодыжку. Я бью его ногой. Хруст черепа или шейных позвонков под подошвой. Кость врезается в доски. Я бью несколько раз. У него пробито легкое. Он не может встать.

Я склоняюсь над ним и всаживаю нож в брюхо. Дергаю в право, ничего, обухо. Дергаю снова, в другую сторону и лезвие вспарывает несколько сантиметров его шкуры вместе с потрохами, затрагивая диафрагму.

Он булькает и шипит на полу.

Меня бьет крупная дрожь. Тяжело дышу.

Одновременно хочется кричать и замолчать навсегда.

Опираюсь о дверной косяк. Шумно вдыхаю и выдыхаю прохладу. Меня всего люто колбасит.

Выхожу во двор.

Смотрю в небо и почему-то поднимаю в стороны руки в интернациональном жесте "Ну и хули ты мне сделаешь?" Я не знаю к кому обращался и в принципе ли это не было чем-то наподобие судороги на фоне психического истощения.

Я прислоняюсь к стене дома и медленно сползаю вниз, пока не скрючиваюсь в подобии позы эмбриона на холодном асфальте.

Я слышу его хрипы.

Я слышу как кровь забивается в его легкие.

Я слышу шорох его тела, дергающегося на полу.

Я слышу, как жизнь уходит из его тела.

Шок.

Упираюсь взглядом в стену. На этот раз по-настоящему пустым взглядом. Докуриваю сигарету до фильтра. Выкидываю и достаю следующую.

Я не знаю сколько так просидел.

Мне мерещился надрывный хрип, даже когда тишину не разрывало мое собственное дыхание.

Когда я вошел в сарай, подсвечивая себе дорогу фонариком, он уже остывал. Трупное окоченение. Будто деревянная игрушка, которую туго обмотали шерстью. Кровь. Она была ярче чем я думал и не такой густой, как я предполагал. Лужа растеклась под дверью. Кровь была на моих штанах и кроссовках. Слипшаяся шерсть. Темные точки ран и выглянувшая лента пищевода, буро-желтого, из той раны в живот.

Я заматываю тело в мешок из-под крупы. На вытянутых руках затаскиваю в огород. Швыряю на дно ямы. Вроде нормальная глубина. Закапываю. Курю и закапываю.

Топчу могилу.

Закидываю облезлыми деревяшками, листьями и грушами.

Я устремляю взгляд в небо, силясь найти в нем… что?

Шел снег.