Текст книги "Сравню ли с летним днем твои черты?..(СИ)"
Автор книги: Nathalie Descrieres
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)
========== Часть 1 ==========
На Англию медленно опускалась золотистая вуаль заката, пронизанная акварельно-клубничными отблесками вечернего солнца. Над бескрайними просторами Пемберли простирался благодатный покой, нарушаемый лишь легким шелестом листвы, стрекотом кузнечиков, разморенных летним теплом, и пронзительно-нежным щебетом птиц, плавно кружащихся в небе. Поля, поросшие дикими золотистыми колосьями и огненно-алыми маками, чередовались с сочными лугами и пронизанными солнцем рощицами, и вид из господского дома на эту первозданную роскошь природы открывался поистине великолепный. Легкий ветер, шелковым потоком вливающийся в распахнутое окно кабинета, до краев наполнял воздух медовым благоуханием цветущих лип, дыханием речной свежести, арбузной терпкостью скошенной травы и упоительной живой тишиной.
Солнце мягко скользило по аккуратным стопкам бумаг, разложенных на отполированном дубовом столе, играло бликами в стеклах старинных буфетов изящной резьбы и отбрасывало на пол мерцание витражных узоров, и голубой, зеленый и желтый свет наполнял кабинет особым хрупким уютом. Вечернее тепло щедро лилось на человека, неподвижно сидящего в большом мягком кресле с давно забытой книгой в ослабевших пальцах. Время наложило свой неумолимый отпечаток на это благородное лицо с правильными, приятными глазу чертами, не лишенное, однако, доли того особого равнодушного высокомерия, которое невозможно искоренить из людей подобного склада. Человек опирался локтем о подоконник и, устремив подернутый пеленой задумчивости взгляд на естественное очарование пейзажа, полной грудью вдыхал напоенный летними запахами воздух. На тонких губах немолодого господина играла почти неуловимая полуулыбка, тень которой прослеживалась в тонких морщинах в уголках его светло-голубых глаз. Мистер Дарси, несмотря на свой почти пятидесятилетний возраст, выглядел мало изменившимся со времен почти ушедшей молодости. Лишь серебро благородной седины на висках, начинающая прослеживаться сеточка морщин и особое, присущее только постепенно стареющим людям выражение царственного спокойствия в глазах говорили о пролетевших годах. Дарси медленно перевел взгляд на ветви старого раскидистого куста прекрасной рубиново-алой розы, благоухающие бархатные бутоны которой ложились на подоконник. Улыбка явственнее проступила на красивом лице мистера Дарси, и он откинулся вглубь кресла.
Этот куст был посажен около двадцати лет назад хозяйкой поместья со словами о том, чтобы достопочтимый супруг не забывал о ней в часы трудов праведных. Дарси тогда только покачал головой, но не сказал, что даже если бы он захотел, то не в силах был бы оставить мысли о своей прелестной Элизе больше, чем на полчаса. Впрочем, она и так прекрасно это знала, но, лукаво улыбаясь, она обнимала мужа и растапливала его сердце сияющим взглядом. Так было всегда, так было и сейчас.
Кажется, только неделю назад он бросил холодный равнодушный взгляд на хорошенькую темноволосую девушку с лукавыми огоньками в прелестных глазах. О, она была истинным сокровищем, погрязшим в окружении вульгарщины и фиглярства!.. Только он далеко не сразу понял уникальность этой скромной, не обладающей ослепительной красотой дочери невыносимого семейства Беннет. А с тех пор минуло уже двадцать с лишним лет…
Какая в доме непривычная тишина. Вот тихо скрипнула дверь со внутреннего дворика, глухо тявкнул старый пес, раздался легкий скрип половиц. В узком коридорчике, пронизанном теплым сиянием заходящего солнца, послышались осторожные шаги, которые Дарси всегда узнает из тысячи. В щель приоткрытой двери он увидел до щемящей боли в груди милую фигурку в простом светлом платье изо льна. Ветер дохнул в лицо вечерним покоем и тонким ароматом свежесрезанного букета: вереск, лаванда, вербена, мята. Элизабет тихонько напевала старинную мелодичную песню, слова которой Дарси никогда не знал, но которая неизменно ассоциировалась у него с женой. Он прикрыл глаза тяжелыми веками и почти не дышал, боясь малейшим шорохом разрушить такой прекрасный момент, когда нежный голос согревающим нектаром просачивался в сердце.
В мыслях Дарси мягко вспыхнула другая Элизабет: совсем еще юная, смущенная, с растерянной улыбкой и счастьем в сияющих глазах. Именно такой он запомнил ее в день венчания, когда молодая чета усаживалась в экипаж и принимала бесконечный поток поздравлений, пожеланий благополучия в семейной жизни и массу других приятных слов. В тот день Дарси ненадолго растерял большую часть своего величественного высокомерия и непроницаемой холодности: он открыто улыбался, вполне искренне поцеловал руку рыдающей миссис Беннет и, усевшись в фаэтон, не мог налюбоваться своей дорогой Элизабет. Она рассеянно помахала улыбающимся сестрам, сморгнула с ресниц хрустальную слезинку и обвила тонкими руками локоть Дарси, мягко заглядывая ему в лицо. Весь путь до Пемберли Элизабет провела, прильнув к плечу супруга, который обнимал ее и, прижавшись щекой к ее виску, в полной мере ощущал блаженство человека, который получил от жизни все возможное и невозможное. Дарси и сейчас помнил, как мелькали луга, рощи и фермы, как шуршали под копытами лошадей листья, как прекрасно было полной грудью вдыхать пьянительную свободу весенней природы, видеть над головой бескрайний разлив кристально-голубого, умытого росой и солнечным светом неба. Мягкие ладони Элизабет привычно пахли медом и дикими травами, и этот близкий и томительный аромат смешивался с благоуханием цветов в изящном свадебном букете. Дарси прижимал к губам тонкую руку с длинными пальцами и, буквально задыхаясь от трепещущей животворности безграничного чувства, ощущал присутствие Элизабет во всем: в шелковистых лепестках сливочно-белого шиповника и хрупкости гроздей жасмина, в живом дыхании ветра, в улыбке солнца, перламутром отражающейся в каплях росы на траве и свежей зелени деревьев; в беспечном щебете суетливых птиц и ощущении безграничного тепла и покоя. Она была так хороша, так прекрасна в своем простом платье белого шелка с тонкой кружевной косынкой на плечах, с кремовым жемчугом в чудесных темно-ореховых волосах, свежим румянцем на милом лице и лаской, светящейся в чарующих глазах. Элизабет улыбалась, и Дарси не мог думать ни о чем другом, кроме мягких ямочек на ее щеках и лучистых складочек в уголках глаз. Канули в бездну те дни, когда их разделяло презрение, упрямство и подавляемое притяжение.
Скрипучий голос служанки, разнесшийся в коридоре, заставил Дарси приоткрыть глаза и устремить взор на силуэт Элизы, слушающей неразборчивые слова Ребекки о том, что куры снесли яиц сегодня гораздо больше, чем пару дней назад. Дарси отлично видел нежный профиль, тонкую шаль на плечах, изящный узел волос на затылке и чувствовал, как неукротимая волна нежности поднимается в груди, захлестывая собой все: сердце, душу и разум.
– Я непременно взгляну, не переживай, Ребекка. Пока что иди, проверь, не приходило ли писем от Лили или Уильяма.
Грузная поступь служанки и ее приглушенное кряхтение вскоре стали недоступны слуху, и в дверях показалась Элизабет. Она, сложив руки на груди, оперлась плечом о косяк и чуть склонила голову вбок, посылая Дарси смешливую, хотя и несколько усталую полуулыбку. Ее каштановые пушистые брови дрогнули в выражении лукавой веселости, в темно-карих добрых глазах загорелись знакомые медовые искорки. Дарси едва заметно дернул уголком губ. Элиза прижалась виском к отполированному деревянному косяку, нагретому закатным солнцем, и продолжала смотреть на супруга с тем же выражением нежности и неугасимого задора.
– Миссис Дарси, мисс Гилберт убедительно просит вас подняться наверх, в спальню мисс Лили, – другая служанка, скрытая для Дарси стеной, своим звонким голоском безжалостно нарушила хрупкость момента, заставив вздрогнуть обоих супругов.
Элизабет, по привычке мягко сжав губы в сдержанной улыбке, кивнула юной служанке и вновь посмотрела на Дарси, только теперь она возвела глаза к небу и обреченно вскинула брови. Ее супруг улыбнулся чуть шире, чем прежде, и в его взгляде, полном неизменного холодного спокойствия, Элизабет прочла насмешку, тонко смешанную с каплей ехидства. На лице женщины разлилась краска шутливой досады, и она, передернув плечами, сдержала порыв состроить мистеру Дарси какую-нибудь не слишком изящную физиономию. Элизабет прищурилась от золотистых лучей, нежно целующих ее лицо, и увидела, как Дарси, добродушно посмеиваясь, смотрел на нее с прежней светлой нежностью, плещущейся в его глазах голубыми волнами душевного тепла.
– Позови, если придет почта от Лили. Я переживаю, – Элизабет выпрямилась, и в ее прекрасных насыщенно-карих глазах мелькнула тихая грусть.
– Непременно. Я в любом случае жду вас, – Дарси коротко смежил веки в ответ на ее улыбку, от которой на душе мгновенно стало еще светлее, хотя казалось, что она и так насквозь пропитана солнечным соком и пахнет медовой терпкостью луговых цветов.
Ее шаги стали неслышны, и лишь свежий букет золотистых колосьев, роскошных огненных маков и мохнатых лазурно-синих васильков, стоящий на изящном резном комоде, напоминал о заботливой хозяйской руке, которая угадывалась в каждом уголке и дома, и сада. Дарси вздохнул и окончательно отложил книгу, все еще напоминающую о себе тяжестью на коленях. Письма от Лили он ждал не меньше, чем его жена. Их чудесная нежная дочка пять дней назад стала супругой наследника крупного поместья в Уилтшире, и родители с нетерпением ожидали вестей. Лили. Самое светлое и прекрасное существо на свете, какое только может вообразить себе человеческий разум.
Будучи вторым и последним ребенком четы Дарси, к тому же единственной девочкой, Лили практически ни в чем не знала отказа с самого раннего детства. Она поразительно была похожа на свою тетушку Джейн и кротким нравом, и прелестной внешностью. От Лили была без ума вся прислуга в Пемберли, начиная от дряхлой экономки миссис Рейнолдс, относившейся к детям Дарси как к собственным внукам, и заканчивая первым камердинером, мистером Брайоном, самым невозмутимым человеком на свете, из которого сложно было вытянуть хотя бы одно связное предложение. Старший брат, Уильям, моложе которого Лили была на два года, с раннего детства был неразлучен с любимой сестричкой. Если Уильям затевал грандиозную проказу, то Лили, сопротивляющаяся уговорам недолго, храбро защищала брата-сорванца перед лицом рассерженной матери, которая строго выговаривала за очередную разбитую статуэтку, поломанные цветы в саду или измазанные в разнообразной грязи курточки и платьица. Лили, хрупкой, нежной и ласковой, все прощалось гораздо быстрее, чем лукавому шалопаю Уильяму, которого, впрочем, все в Пемберли обожали не меньше.
Дети супругов Дарси, очевидно, родились в те дни, когда госпожа Фортуна пребывала в поистине великолепнейшем настроении. Они были самыми желанными и обожаемыми чадами для своих родителей, привыкшими, что все их желания готовы исполняться. У Лили и Уильяма была мама, которая всегда беззлобно подшучивала, по вечерам играла на фортепиано, заплетала красивые прически, читала перед сном чудесные сказки и бесконечно любила отца. У них был папа, который учил сына скакать на лошади, долгие часы проводил с детьми за играми в саду или в гостиной, рассказывал массу удивительных вещей и безгранично обожал маму. В поместье Пемберли было все, что требовалось для воспитания маленьких наследников: огромные просторы для прогулок, самые лучшие учителя Англии, великолепная библиотека, фехтовальная зала, комната для живописи, большая конюшня… Часто приезжали в гости обожаемые детьми дядюшка и тетушка Бингли, которые часами возились с племянниками, а потом и Дарси, и Бингли усаживались за вечерний стол в садовой беседке, и начиналась прекрасная долгая беседа, полная светлых воспоминаний, добрых шуток и дружеского тепла.
Уильям к своим девятнадцати годам вырос в высокого, стройного и необычайно красивого юношу, о внимании которого мечтали юные девицы как Дербишира, так и соседних графств. Его тонкое лицо с благородными чертами, живые карие глаза и улыбка, от которой таяли сердца всех барышень, оказывали благоприятное действие в обществе. Молодой человек был великолепно образован, остроумен и обладал умением притягивать к себе людей, как огромный магнит. Уильям обладал изрядным обаянием и жизнерадостностью, что помогало ему налаживать прочные связи в Свете без особенного вмешательства родителей. Юноша умел заводить друзей и тонко шутить (последнее передалось ему от матери, которая все эти годы сохраняла те открытость, искренность и живое очарование, за которые мистер Дарси продолжал быть от нее без ума); вместе с тем обладал холодным благородством отца и безупречной благопристойностью, никогда не опускаясь до беспорядочного флирта. В семнадцать лет Уильям сообщил родителям о своем твердом намерении вступить в королевский полк, где ему уготовил место старший подполковник Форбс. Мать вскинула бровь и без тени улыбки сказала, что его почтенная бабушка, будь у нее сын и узнай она о таком его решении, с горя затопила бы слезами весь Дербишир. Отец лишь пронзительно всматривался в лицо непреклонного отпрыска, прежде чем дал родительское благословение на военную карьеру единственного наследника поместья Пемберли. Уильям, не помня себя от счастья, крепко обнял и поцеловал скептично настроенную мать и унесся писать ответ подполковнику. Потом Лили рассказала ему о сцене, увиденной ею (совсем случайно, конечно) в кабинете мистера Дарси. Отец ласково гладил руку мамы, которая тихим срывающимся голосом рассказывала мужу о своих переживаниях. Уильям махнул рукой: «Ничего, когда мама увидит меня на вершине славы, она тоже расплачется, только от счастья». Несмотря на такие довольно-таки циничные слова, молодой человек глубоко переживал о душевном спокойствии матери, которую он беспредельно любил и уважал. Минуло уже два года с тех пор, как Уильям покинул Пемберли, и каждую неделю он писал рапорт отцу о своих достижениях (и мистер Дарси мог вполне заслуженно гордиться своим сыном, так как и начальство юного Дарси было весьма довольно службой молодого солдата) и трогательное письмо матери, где расспрашивал обо всех делах, рассказывал о своих и непременно передавал пламенный привет любимой сестричке.
Лили была совсем другой. С годами она расцвела подобно нежному бутону английской розы, превратившись из худенькой неказистой девочки с огромными глазами в изящную стройную барышню, скромную, немного наивную и имеющую распахнутое для всех, поистине золотое сердце. Лилиан была любимицей родителей, которые любили ее так, как любят только горячо желанных детей. К Уильяму с ранних лет относились как к будущему мужчине, что только шло ему на пользу, на Лили же изливались отцовская нежность и солнечная ласка матери. Все, что не полностью отдавалось сыну, взращивало в дочери самые прекрасные качества, превращая ее в ангельски чистую, любящую и удивительно искреннюю девушку, которой восхищались все, кто был с ней знаком. В Лили не было материнской насмешливости или холодной неприступности отца – она вобрала в себя все самые лучшие черты своей тетушки Джейн: мягкость, кротость, удивительную смиренность, незлобие и добросердечность. Как только дочка научилась ходить, то особняк моментально наполнился десятком голодных и истошно орущих котят, беспокойных щенков и прочей бездомной живностью. Лили лишь непонимающе хлопала глазами, готовясь разрыдаться в любой момент, когда мистер Дарси потерял дар речи от столь неожиданного и беспардонного вторжения в дом его предков всей этой пушистой и блохастой оравы. Первые несколько раз животные беспощадно возвращались на улицу под всхлипывания Лили, но вскоре родители поняли, что это бесполезно: все равно в тапочках отца обнаруживались экскременты и пушистый кролик, безмятежно чавкающий сворованной с кухни морковкой, все равно во всех углах дома и слуги, и хозяева натыкались на крошечных перепуганных котят и собак, умильно виляющих хвостами. Мистер Дарси, успокоенный разумными речами любимой супруги и слегка воодушевленный счастливыми глазами дочери, со вздохом позволил держать животных на заднем дворе поместья, а двум самым любимым котятам – жить в доме. Элизабет была весьма довольна благоразумным решением мужа, а Лили, попискивая от радости, осыпала любимого папочку поцелуями и не отпускала из объятий.
– Я удивлена, что вы согласились на эту авантюру, Дарси.
Элизабет улыбалась, чуть наклонив голову, и смотрела на слегка мрачного супруга. С улицы доносился радостный гомон Уилла и Лили, носящихся по лужайке с щенками и пугающих разъяренных гусей. Дарси сидел в своем любимом кресле у окна и, слегка сощурившись от летнего ослепительного солнца, смотрел на осколок голубого неба, виднеющийся сквозь изумрудный ажур липовой листвы. Золотые буквы на корешках старинных фолиантов поблескивали, блики света играли на фарфоровых чашках и зарывались в каштановые волосы Элизабет, завивающиеся у лба небрежными кольцами. Молодая женщина не могла, да и не пыталась скрыть в глазах самой искренней радости, слыша счастливый смех своих детей. Дарси поднял на нее взгляд, сердце его пропустило удар, и в очередной раз он осознал, что готов совершить что угодно на этом свете, лишь бы светлая улыбка озаряла нежное лицо Элизы.
– Моя милая, в большей степени это ваша заслуга, – Элизабет лукаво блеснула теплыми и добрыми, похожими на насыщенный кофе глазами, а ее супруг смотрел на нее с самым искренним восхищением, которое не исчезнет ни через год, ни через пять лет, ни через двадцать. – Одна только Лили сумела бы уговорить меня на это безрассудство, по меньшей мере, через два месяца.
Элизабет поднялась с дивана, на котором сидела последние четверть часа, и легкой поступью подошла к Дарси, опустившись на пушистый персидский ковер у ножек кресла, обитого вельветом в шоколадно-красную клетку. Молодая женщина положила подбородок на мягкий подлокотник и обхватила тонкими прохладными пальцами ладонь Дарси, который взирал на супругу с тенью досады и неловкостью.
– Лиз, дорогая… – он не закончил. Элизабет прижалась бархатистой щекой к его шершавой суховатой руке, пахнущей пергаментом и бергамотом, и прикрыла глаза. Солнечный свет играл на загнутых черных ресницах, очерчивал тонкий профиль и линию изящных скул. Нежная молочная кожа с персиковым румянцем, заливающим щеки, казалась полупрозрачной и словно чуть мерцала. Дарси знал каждую черточку родного лица, помнил особенно непослушный завиток у левого уха и бархатную родинку на точеной шее. – Элиза… – он с трепетной аккуратностью касался шелковистых волос, чуть выбившихся из незамысловатой прически, худеньких плеч, мягкой ласковой руки. Ее имя вызывало бурю ни с чем не сравнимых чувств, обжигающих, едва ли не болезненных и вынуждающих забыть обо всем.
Элизабет подняла на него глаза, полные невыразимой светлой печали. Ее пальцы продолжали покоиться на его ладони, и невозможность ее изящной красоты с каждой секундой все больше пленила сердце Дарси. Он действительно безумно любил свою жену.
– Знаешь, я иногда думаю о прошлом… Да и просто. Мне бесконечно больно вспоминать о наших размолвках, моем упрямстве и глупости… Мне порой кажется, что я не заслуживаю…
– Лиз! – воскликнул Дарси, оборвав растерянную супругу на полуслове, и с мягкой настойчивостью вынудил ее встать с пола и поднялся сам, сжимая ее прохладные и шелковистые, словно отполированный мрамор, руки. – Послушай, ты даже не осознаешь, сколько ты сделала для меня! Ты самое прекрасное, что только есть в моей жизни, ты, вы… – Дарси понял, что забылся, обращаясь к Элизабет на «ты». Если она еще могла разговаривать с ним так, то сам Фицуильям позволял себе подобную вольность только за дверьми супружеской спальни. – Сердце мое!.. – Дарси жадно и невесомо провел ладонью по ясному лицу, и Элизабет инстинктивно прижалась к его раскрытой руке, подавшись вперед. Молодая женщина не смела поднять глаз, ощущая в груди болезненную остроту всепоглощающего чувства. Дарси был для нее всем в этой жизни.
Элизабет уткнулась в плечо супруга, прикрывая глаза и обхватывая тонкими руками его широкую спину. Дарси вдохнул чудесный запах темно-ореховых волос, поглаживая спину молодой женщины. Как много они говорили друг другу за эти годы! Они, бесспорно, одни из самых счастливых людей на свете, потому что каждый есть у другого. Они имеют двух самых прекрасных детей, безраздельно обожаемых и долгожданных. Но все же…
Солнце продолжало заливать лимонным светом кабинет хозяина Пемберли, игривый летний ветер раздувал шторы и наполнял комнату свежим запахом диких трав и водяных лилий, росших в тенистом пруду, Лили и Уильям продолжали радостно забавляться с пушистыми друзьями. А мистер и миссис Дарси продолжали недвижно стоять, сжимая друг друга в трепетных объятиях и ощущая всем существом всю бесконечную сладость и нежную тоску тихого момента.
С тех пор минуло тринадцать лет. Теперь Лили уже семнадцать, но она все так же обожает возиться с кроликами и кошками, тоскует по брату, готова часами секретничать с матерью и буквально боготворит отца. Теперь она еще и жена, но мысль эта кажется мистеру Дарси слишком чужой. Отныне все питомцы переехали в Уилтшир (супруг Лили, влюбленный в нее без памяти, был готов на любые безумства ради улыбки молодой жены), в Пемберли остались только три кошки и старый пес Мэйсон, любимец Элизабет. В памяти Дарси возник дорогой образ дочери: светлая, хрупкая, напоминающая собой первый подснежник, расцветший среди ажурного льда. У Лили удивительная улыбка, ясная, чуть неловкая, но полная очаровательной искренности, и смех для мистера Дарси подобен целительному бальзаму. У Лили мягкие белокурые волосы, вьющиеся, как и у матери, которые дочка всегда убирает в вечно растрепанный плетеный узел. У Лили большие, распахнутые, как у лесной лани глаза, кристально-голубые, очерченные пушистыми каштановыми ресницами. Лили – воплощение нежности, изысканности и чистосердечности. Полгода назад она взаимно влюбилась в дальнего родственника Бингли, сына хозяина богатого поместья в Уилтшире. Юноша оказался весьма приятным молодым человеком, он пришелся по душе и проницательному мистеру Дарси, и требовательной миссис Дарси, не собирающейся отдать дочь какому-нибудь прохвосту. Теперь дом совсем опустел, под его кровом осталась лишь чета Дарси. Двадцать один год назад молодой хозяин ввел под сень старинного особняка новую хозяйку; оба были бесконечно влюбленными, окрыленными планами на будущее и опьяненными обществом друг друга. Прошли годы, бурная плотская страсть утихла, уступив место самой прочной и прекрасной любви – духовной, когда души находятся в совершенном слиянии друг с другом. Физическое влечение несколько ослабело, но это нисколько не повлияло на трепетность и пламенность между супругами Дарси. Они вновь оказались наедине друг с другом и теперь в полной мере могли погрузиться в минуты тихого созерцания.
Дарси оперся подбородком о подставленную ладонь и, утонув в неге упоительной тишины, смотрел на большого старого пса с вечно лохматой черной шерстью, который посапывал в зарослях цветущей жимолости и темно-лиловых бархатных ирисов. Нежные янтарные лучи льются на садовую дорожку, вымощенную цветным булыжником, и путаются в густом ковре ярко-зеленой травы. Он с тихой улыбкой подумал о том, что любит своих детей так сильно еще и потому, что их мать – именно Элизабет, единственная, самая удивительная и не перестающая вызывать томительный жар в сердце. Дарси был бесконечно привязан в равной степени и к сыну, и к дочери, и был горд и спокоен за то, что дети стали одними из самых благовоспитанных, разумных и порядочных людей в современном обществе.
Дарси вспомнил первые три года супружеской жизни, которые они с Элизабет потратили исключительно друг на друга. Они были молоды и до краев наполнены любовью и страстью, не нуждаясь в ком-то еще, кто бы повлиял на неразрывное сплетение их душ. Злопыхатели и великосветские острословы, категорически отказывающиеся принимать «безродную дерзкую девчонку» в качестве миссис Дарси, ехидно подтрунивали над ее незавидной судьбой: надоест она своему высокородному супругу, пройдет великая любовь, и вернется она с бездетным позором в отчий дом. Но молодая пара была вполне довольна друг другом и лишь посмеивалась в ответ на предсказания почтенных пожилых аристократок. Точнее, посмеивалась только Элизабет, а Дарси тонко улыбался насмешливым комментариям своей супруги.
Но через несколько лет оба осознали, что хотели бы разделить свою чистую и светлую любовь с собственными чадами, к которым и молодая Элизабет была готова. Дарси с самых первых дней брака в глубине души мечтал о детях от своей милой Элизы, но нахлынувшие с новой силой чувства и глубокое уважение к желаниям жены отодвинули такого рода грезы в дальние закоулки памяти.
Дарси терзался и ощущал почти физическую острую боль, когда не видел Элизабет по нескольку дней, уезжая в Лондон по делам поместья и просьбам знакомых. Но как прекрасны и неповторимы были встречи после этих мучительных разлук!.. Дарси с нежностью осознавал, что радостная искрящаяся улыбка на ясном лице и обжигающая бездонность любимых глаз способны заглушить самую страшную боль и исцелить кровоточащую язву. Прикосновения изящных, словно высеченных из горного хрусталя рук, теплая шаль трепетных объятий и удивительный аромат зеленой ландышевой прохлады шелковистых волос – ради всего этого Дарси был готов спуститься в преисподнюю.
Элиза была в саду. Он сразу увидел грациозную фигурку в струящемся кипенно-белом платье, скрытую кружевом сочной листвы, ожившей после проливного весеннего дождя, после которого теперь в воздухе изумительно пахло прохладной свежестью, звенящим благоуханием водяных лилий и свежескошенной травой. Золотисто-прозрачные солнечные брызги подрагивали на шершавой коре раскидистого старинного вяза, на омытых небесной влагой пышных древесных кронах, подсвечивали завитки темных волос, отливающих бронзой и небрежно струящихся по тонкой спине. Элизабет, погруженная в тягучую задумчивость, прислонялась к толстому, нагретому солнцем стволу, обхватив себя руками. Плечи небрежно покрывал воздушный шифоновый палантин, и тонкие пальцы беспокойно перебирали шелковые кисточки. Дарси замер на несколько секунд, ослепленный нежной красотой Элизабет. Он словно видел ее впервые, как несколько лет назад на том самом балу, только в этот миг она была непривычно задумчивой и словно бы строгой.
Ветка, неосторожно переломленная, слишком громко хрустнула под сапогом Дарси, и Элизабет немедленно вскинула голову. Было блаженством наблюдать, как рассеянность в ее глазах сменяется сперва неверием, а затем самой искренней и почти детской радостью. Их разделяла разлука в пять дней и двадцать ярдов лесной тропинки, поросшей пышной травой и дикими фиалками. Элизабет, окруженная перламутровым сиянием летнего солнца и полная утонченной притягательности, казалась почти неземной. Молодая женщина, улыбаясь самой светлой, восторженной и прелестной улыбкой, бросилась к мужу, который едва успел сделать несколько шагов навстречу. Через пару секунд Дарси радостно кружил в бережных объятиях Элизабет, обхватившую его за плечи тонкими руками, и оба заливались счастливым смехом, который разнесся в чутком июньском воздухе искрящейся вуалью упоения. Дарси со всей крепостью, какой только позволяла ему хрупкость супруги, сжимал гибкую талию и узкую спину, прикрыв глаза в нахлынувшей волне сладостного умиротворения. Тонкий аромат диких медовых цветов, который источала мягкая, тронутая поцелуями солнца кожа, растекся по венам терпким вином. Элизабет чуть отстранилась, обмякнув в кольце рук супруга, и опьяняющий блеск ее чутких, наполненных звездными искрами глаз согревал едва ли не лучше, чем солнечное тепло. Лилейную нежность точеного лица оттеняли еле уловимые блики загара, каштановые соболиные брови подчеркивали красоту темных глаз, а на изящно очерченных шелково-розовых губах цвела счастливая улыбка. Они смотрели друг другу в глаза, и не требовалось больше никаких слов. Дарси, не выдержав, стал трепетно покрывать поцелуями скулы, виски и губы, при этом шепча бессвязную нелепицу, которая отозвалась в сердце Элизабет всполохом безумной радости. Она не смела выразить человеческой речью, что для нее значит один только нежный взгляд Дарси. И в этот прекрасный миг ее бесконечные чувства воздушным потоком разливались в жемчужно-золотистом свете, льющемся с распахнутого настежь вечернего неба.
Но было в глазах Элизабет что-то новое, что-то таинственно притягательное и волшебное, и в любящем сердце Дарси щемяще дрогнула струна неведомого счастья. Длинные черные ресницы легко подрагивали, оттеняя шоколадную тягучесть ласкового взгляда, и в нем мерцали согревающие карамельные огоньки. Во всем облике было это, то, что вызвало у Дарси прилив такой радости, о которой не могли написать даже Шекспир или Пушкин, и он почувствовал, как в горле встал странный жаркий ком. Элизабет улыбалась особенно солнечно и мягко, хотя и чуть устало, но была, бесспорно, еще более очаровательной. Догадка, в которой Дарси не сомневался, отразилась в его глазах, на щеках Элизабет моментально расцвел бархатистый персиковый румянец, и ее лучистый взгляд наполнился обжигающим сиянием. По коже Дарси пронесся бешеный импульс мурашек, отозвавшийся нервным холодом в руках; в сердце словно бы раскрылся бутон огненного цветка, опалившего все внутренности пламенем тысячи вспышек.
Дарси, пребывая в странном состоянии пронзительного счастья, коснулся ладонью нежной щеки, клеймя каждую черточку родного лица горящим восторженным взором. Элизабет, улыбаясь сквозь пелену хрустальных счастливых слез, коснулась воздушными пальцами шероховатой руки супруга и поднесла ее к губам, оставляя на его ладони долгий, полный щемящей томительной нежности поцелуй.
– Ты осчастливила меня, хотя кажется, что больше и невозможно… —Дарси привлек молодую женщину и, уткнувшись в ее прохладные волосы, пахнущие ландышем и дождем, ощутил ее губы на своей щеке.
С переплетающихся ветвей старых лип, образующих над головами супругов живой зеленый шатер, слетали искрящиеся водяные капли; благоухание белого шиповника еще сильнее кружило голову, а сладостная мелодия скворца отзывалось в сердце певучим эхом. Элизабет чуть отстранилась, с улыбкой взирая на осколки акварельного неба, подернутого жемчужно-розовой закатной дымкой; на ее щеках мерцали слезы счастья.
