Текст книги "Цинично, с бабочками (СИ)"
Автор книги: Натаниэль-2
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)
…за больше, чем пять лет вместе они ни разу не поругались.
У Намджуна за полминуты успевает пройти весь ад через голову. От признания и принятия до торгов и ярости. Ему хочется вцепиться в Сокджина и двинуть наглой омеге ботинком по смазливому личику, желательно нос сломать. Но он стоит, засунув руки в карманы и смотрит как его личный пиздец всё ближе и ближе.
– Привет, Ким, – говорит омега, – давно не виделись.
– Привет, – соглашается Сокджин.
Омега смотрит на Намджуна брезгливо и спрашивает у Джина:
– Смотрю, почти шесть лет прошло, а ты всё ещё выёбываешься.
И Сокджин улыбается, кладет руку на плечи Намджуна и отвечает:
– Просто это любовь, дорогуша.
Намджун захлебывается сахарными розовыми соплями.
Комментарий к
С планшета особо непопереносишь *не смог скопировать следующую часть, ибо она большая*
Дальше тут: https://ficbook.net/readfic/2151045/6466078#part_content
Осталось перенести совсем чутка *ждёт когда будет за компом*
========== Часть 12 ==========
В идеале Техену хотелось бы, чтобы его любили вечно.
В реальности любить вечно происходит с кем угодно кроме него.
Техен готов, он стоит, распахнув душу, почти вывернув наизнанку. В Техене столько нереализованной любви, что иногда ему кажется, что однажды он просто лопнет. Или свихнется. Или будет ходить по улицам и орать “пожалуйста, кто-нибудь, дайте мне себя любить!!!”
Вокруг Техена странное.
Рядом с Техеном Хосок, который издевался всегда над идеями предназначения и вообще альфа-омега отношений, клеился к бетам и другим омегам, отбивался от мелкого, но очень настырного Чонгука, а потом вдруг в одну неделю стал тихим, уютным и задумчиво-счастливым. И был силой отведен под венец, как только мелкому, но настырному альфе стукнуло совершеннолетие. А потом у Хосока напрочь отрубило самодостаточность, и “я” мутировало в “мы”.
Рядом с Техеном Чимин, который от своего альфы, предназначенного, мать его, альфы бегал два года, а потом ещё несколько лет этот альфа рядом с ним дышать боялся, и вообще не отпускал от себя, как будто если ты будешь постоянно держать кого-то за руку, он останется с тобой навсегда… но Чимин остался. Чимин сам начал держаться за эту руку, сам начал прижиматься, и скучать, даже если расстаться приходится всего на полдня. И они стали до тошноты идеальными, просто образцово-показательными, до слёз зависти.
Рядом с Техеном Намджун, который вообще-то бета, и ему природой и судьбой ничего типа предназначения не положено, но у него Сокджин, у которого невозмутимая рожа, и злая, очень злая предназначенная омега, которой обломался альфа, потому что у Сокджина чувства.
Больше рядом с Техеном нет никого, зато у него фантомные боли от отстутствия в ладони чужой руки, как будто отрубили кого-то.
Техену скоро под тридцатник. И Техен устал немного ждать и надеяться, и куда свою любовь нереализованную слить тоже искать перестал. Техен встает пять дней в неделю в семь тридцать, завтракает нехотя, лезет в одежду, и идет в свой офис, недалеко, в общем-то, находящийся, отрабатывает свои восемь часов и возвращается домой, в пустую и одинокую, фу-фу-фу, квартиру.
И самое страшное, что он к этому привыкает. И ему, в общем-то, нормально, даже хорошо.
Его нереализованная любовь сидит где-то глубоко в клетке, и может быть раз в полгода, когда Чимин с особенно дурацкой улыбкой тычется Юнги в шею лицом, или когда Куки почти ломает Хосоку руку, пока тот придуривается, что заигрывает с какой-нибудь омегой, рвется наружу, ломая ребра, воет раненым зверем, что я тоже, тоже, тоже так могу, я тоже могу любить, мне же есть, что дать, эй, кто-нибудь, неужели никому не надо?
А так… так он правда привыкает. И шутки Намджуна “может твой парень просто ещё не родился” больше не задевают.
Зима в этом году холодная, ветреная и довольно поганая. Техен больше не боится простудиться и сопливить – уже и не верит, что почует ТОТ САМЫЙ, единственный для него чужой аромат. Он кутается в шарф и вдыхает свой собственный запах, отстранненно размышляя, что ничего ведь такой, но гармоничный к нему правда подобрать не просто. Хреново быть особенным, но да ладно, чего уж там.
Он почти успевает дойти до своего офиса – весь руки в карманах, взгляд в асфальт, когда его кто-то хватает резко под локоть.
– Привет, – парень совершенно незнакомый, и точно лет на десять его моложе, и Техен даже поднимает вторую руку, оттягивает шарф, чтобы спросить – не обознался ли случайный пацан…
…через морозный воздух бьёт мощное прямо по рецепторам – МОЙ.
– Привет, – Техен знает, что улыбается сейчас совсем по-идиотски своей квадратной улыбкой, и под глазами у него мешки – вчера лег слишком поздно, да и вообще ему под тридцать, а этот альфа мелкий, дай бог если совершеннолетний. Но тот улыбается в ответ так солнечно и ярко, что так пофигу на всё, а потом говорит то самое банальное, что Техену всегда хотелось услышать:
– Я уже боялся, что никогда тебя не найду.
И Техен думает растерянно, немного испуганно, немного с надеждой, что может быть его и будут любить вечно. Он же, наверное, заслужил? Пока ещё не знает чем, но чем-то ведь наверняка заслужил?
========== Часть 13 ==========
Не то, чтобы к Хосоку никогда не клеились малолетки… ну ладно, не клеились. Хосок вообще не особо популярен и широко своими альфа-омега заебами известен. Но, когда к нему на улице подходит едва ли не дошкольник (тринадцатилетние для шестнадцатилетнего Хосока совершенно точно входят в категорию дошкололо) и подкатывает с этой умилительно банальной фразой “ты так вкусно пахнешь” у Хосока почти истерика, и он не знает плакать ему или смеяться. Поэтому он смотрит на мелкого, по-своему очаровательно-лупоглазого альфу, и говорит:
– Нет. Просто нет.
От мелкого альфы, кстати, очень приятно и притягательно пахнет, даже дергается что-то внутри отчаянно пованивающее педофилией, но у Хосока краш по Техену и вообще – нет, просто нет. Тринадцать лет. Какое нахер там может быть вообще?! Приходите через десять лет. Ну, через пять хотя бы.
Через неделю Хосок узнает, что мелкого зовут Чонгук. Еще через пару дней, что тот живет в двух домах от него. Через месяц, что малой умеет быть упертым бараном, и проще смириться с фактом его существования, чем от себя отвадить. Через год у Хосока серьезные подозрения, что у малого просто синдром некупленной игрушки, и его проще трахнуть, чем в пятьсот пятидесятый раз объяснять, что нет, я люблю омег, в крайнем случае бет, отвали.
Хосоку семнадцать, у него красивый до безумия Намджун и никогда не было течек, что в общем-то шикарно, потому что, если судить по Чимину, когда у тебя нет альфы – течка превращается в тотальный пиздец, а когда есть… неприлично о таком в приличном обществе говорить, но судя по довольной роже Юнги, течка при альфе тотальный пиздец не меньше. Хотя Чимин никогда не жаловался (семафорил засосами во всех мыслимых и немыслимых местах и не жаловался).
Хосок к такому не готов. Вот вообще. У него Намджун ломается, пялясь на задницу Кима Сокджина, и не идет на свидание. И ещё Чонгук, менее приставучим за год не ставший. И как-то он реально не готов.
Но природе плевать глубоко. Так что в один прекрасный день Хосок просыпается с очень тяжелой головой и неприятной ломкой слабостью во всем теле.
– Простудился что ли? – он смотрит своему отражению в глаза, странные какие-то, скажем так… блядовитые вдруг, и выходит из дома. На улице осень, и легкий прохладный ветерок освежает.
До школы Хосок так и не доходит.
Потому что:
– Хён, – голос у малого вдруг звучит ниже. Хосок поднимает взгляд от асфальта и отстраненно отмечает, что Чонгук уже выше него ростом и гораздо шире в плечах. Ветерок продолжает дуть, и до Хосока долетает запах альфы.
– Ты так вкусно пахнешь, – растерянно говорит Хосок.
Просто Куки правда вдруг особенно сильно и классно пахнет, и Хосоку непреодолимо хочется уткнуться ему в шею носом и нюхать-нюхать-нюхать…
В следующее мгновение у Хосока скручивает тугим жарким узлом живот и ноги подкашиваются. И до него, наконец, доходит.
– Блять, – говорит Хосок и пятится.
От Чонгука пахнет просто нереально. И очень-очень сильно. У Хосока между ног неприятно тепло и влажно. И хочется до потери пульса.
Но блять.
Мало того, что принципы… так этому же еще только четырнадцать! Это просто ненормально. И пофиг, что он выше и шире в плечах, и…
Хосок не совсем понимает, как оказывается перекинут через плечо, успевает только вскрикнуть сдавленно, а потом его накрывает окончательно – мозги плавятся, и из головы вылетают вообще все мысли кроме одной – “выеби меня”.
Её он, кажется, и озвучивает.
В комнате Чонгука всё пропитано его запахом, и у Хосока кружится голова. И слабость правда такая, что он только и может, что хныкать, да цепляться за руки Чонгука безвольными пальцами.
Мелкий бормочет какую-то ахинею, вроде “сейчас, сейчас, маленький”, и Хосок цедит сквозь зубы:
– Какой я тебе нахуй маленький…
Но Чонгук стаскивает с него штаны, расстегивает свои собственные, и Хосок зависает.
Если бы он соображал, он бы с воплем “нет уж, хренушки, ты ж порвешь меня” сбежал. Но Хосок не соображает, поэтому стонет жалобно и смотрит просяще. И очень, до истерики хочет, чтобы его этим трахнули и вообще.
Откуда у Чонгука презерватив, и как тому хватает самообладания контрацептив натянуть, Хосок не знает, но потом будет очень благодарен. Хотя мелкий сука альфа явно готовился, и это просто подло.
Чонгук натягивает его без подготовки, ужасно неумело и неаккуратно, и спасибо, что течка, потому что и боль, и дискомфорт моментально перебиваются эйфорией, и Хосок только и может, что умолять себя оттрахать, и “быстрее”, и “блять, господи, а-ах, да-а”.
Он успевает кончить раза четыре, прежде чем в его голову возвращаются мозги.
– Твою мать.
Хосок отпихивает Чонгука, пнув ногой в плечо, и член альфы выскальзывает из него с постыдным хлюпаньем.
– Сука, ты меня трахнул! – Хосок орет обиженно и пытается скатиться с кровати, но Чонгук перехватывает его за запястья и наваливается сверху всем весом:
– Да. Трахнул. И хер я куда теперь тебя отпущу.
Хосоку хочется верещать и драться, но у него всё ещё течка, и от Чонгука всё ещё одуряюще пахнет. И Хосок думает растерянно, что, в общем-то, нахер красивого Намджуна.
========== Часть 14 ==========
Юнги не уверен, что когда-нибудь сможет выдохнуть. То есть успокоиться, то есть удостовериться окончательно и бесповоротно, что Чимин от него никуда не денется. Это какая-то тупая психологическая травма, не изжить, не вытравить. Сам дурак, конечно.
Но, каждый раз, когда Чимин сам, первым берет его за руку и переплетает пальцы, Юнги немного умирает внутри. Потому что слишком сильно. Слишком. Просто. Просто слишком. Рука Чимина находит его руку, и Юнги тихо уютно дохнет от счастья, захлебываясь соплями восторга.
Чимин говорит смущенное «я люблю тебя» первый раз, и Юнги чуть не остается заикой на всю жизнь, потому что он уже не верит и не надеется, он с первого дня, как Чимин в курсе, что Юнги его альфа – не ждёт и не надеется, но у жизни дофига очаровательное чувство юмора.
У Юнги под носом Ким Сокджин, бережно прижимающий тощего нескладного Намджуна к себе, пока тот сопит и выдирается, отстаивая свою мужскую гордость, а в паре десятков метров стоит предназначенная омега Сокджина, грызет ногти и выглядит не то суицидально, не то без пяти минут в готовности расстрелять нахер всё живое в радиусе километра. У Юнги паранойя. Мало ли таких вот Намджунов.
– Пообещай, что всегда будешь со мной, – говорит Чимин, всё так же смущенно, как и в первый раз, но очень серьезным голосом, и в глаза заглядывает, внимательно, настойчиво.
Юнги сам не знает, какого хрена у него внутри дергается, но опять спрашивает в ответ:
– А ты?
– Я буду. Всегда. Честно, – Чимин тычется лбом ему в плечо, запускает руки под куртку, обнимая за спину.
Юнги никогда не привыкнет, никогда не сможет выдохнуть.
Он верит, конечно, верит.
Но никогда не выдохнет.
Чимин стискивает его крепче, что есть силы, так что аж больно ребрам, и легкие сдаются, потихоньку отпуская воздух.
========== Часть 15 ==========
– С тобой всё хорошо? – уточняет Техен, практически искренне.
Но Хосок непробиваем. Он улыбается как-то совершенно по-идиотски и набивает в каток ответ. Сто процентов своему мелкому альфе.
– Он, вообще-то, маленький, – как бы между прочим замечает Намджун.
– Тебя, вообще-то, не спрашивали, – Хосок улыбается нежно-нежно.
– Ну ты и мудак, – говорит Техен и страшно обижается.
Но из-за угла выруливает Чонгук, и щеки Хосока розовеют.
– Мудлище, – констатирует Техен.
Комментарий к
в качестве вишенки на тортике хочу дать кросс сыль на свои другие омегаверсы:
по бтс:
– https://ficbook.net/readfic/2151045/7131631#part_content
– https://ficbook.net/readfic/3177560
по экзо:
– https://ficbook.net/readfic/3021139
по инфинит:
– https://ficbook.net/readfic/1717366
– https://ficbook.net/readfic/2212132
========== Часть 16 ==========
Юнги успевает расслабиться. Непростительно расслабиться.
Это просто, когда теплая ладонь Чимина в его руке, а сам омега рядом такой весь тихий уютный и очень _его_.
Он, правда – расслабляется. Ему хорошо, спокойно, счастливо и жизнь распланирована до последнего вздоха. Жизнь вместе.
А потом Чимин у них дома – родители полюбили приглашать его на обеды-ужины-выходные, и отец говорит очень ровно и вроде как просто к слову пришлось:
– Твой брат возвращается. Один.
Юнги может услышать треск, с которым рвется на тысячу кусков его уверенность в завтрашнем дне, когда Чимин рядом вздрагивает, выдыхает судорожно и опускает голову, пряча взгляд.
– Почему один? – хрипло уточняет Юнги. Дурацкий и очень ненужный вопрос. Тем более сейчас, тем более при Чимине. Но у Юнги тут, кажется, последний день Помпеи, так какая разница?
Отец пожимает плечами:
– Он не сказал. Но папе кажется, что они расстались.
Ошметки уверенности вспыхивают синим пламенем и уносятся пеплом прочь. Юнги хочется стиснуть ладонь Чимина под столом. Но он только хмыкает, качает головой и ковыряется в еде дальше.
– Приедет – узнаем, – говорит он, – вряд ли расстались. Там же такая любовь, – он чуть было не произносит “была”, но вовремя запихивает слово себе в глотку.
Чимин ведет себя как ни в чём не бывало. И Юнги мечется. Словно не было ещё между ними ничего, кроме робких и неловких свиданий, с рукопожатием на прощание. Словно Юнги не знает все самые чувствительные места Чимина наизусть, словно не помнит как звучит голос Чимина, когда тот выгибается под ним. Словно у него опять ни надежды, ни веры, ни-хре-на кроме очень-очень-очень дурного предчувствия.
Он никогда не поступит со мной так.
Он любил твоего брата.
Эй. Мы предназначенные.
Он любил твоего брата.
Он любит меня.
Он любил твоего брата.
Он любил твоего брата.
Он любил твоего брата.
Не тебя.
Что, если это взаимность от безнадежности?
Что, если в нём сейчас полыхнуло новой надеждой?
Он никогда не поступит со мной ТАК.
Допустим. Но что, если глубоко внутри он бы ХОТЕЛ поступить с тобой именно ТАК?
Юнги хреново спит и хреново ест. У него нервическое чувство дежавю, повышенная агрессивность и дурное настроение по дефолту. Он вдрызг ссорится с Намджуном, и тот ходит, дуя губы и олицетворяя собой «козел ты, хён», а Юнги даже поговорить не с кем. Потому что, конечно, очень хочется – успокойте меня кто-нибудь, скажите, что я накручиваю себя на пустом месте, выдумываю всякие глупости. Это всё не правда, всё будет хорошо. Меня можно любить. Меня… можно выбрать в сравнении с моим старшим братом.
У самого не получается.
Совсем не получается.
– Не расстраивайся ты так, – говорит Чимин, переплетая с ним пальцы и тычась подбородком в плечо, когда они сидят вечером в кино перед началом сеанса несколько дней спустя, и Юнги глубоко в гробу видал всё это кино и вообще сильно не здесь, топясь в своих внутренних сомнениях.
– А? – растерянно отзывается он, поворачивая голову, и врезаясь взглядом в глаза Чимина слишком близко.
– Из-за брата. Даже если расстались – ничего страшного. Люди расстаются, случается. Я понимаю, что они могли выглядеть идеальными отношениями, которые раз и навсегда и безумно стабильно, но – случается. Всё будет хорошо. Даже если они с грохотом расстались. Найдет себе кого-нибудь другого, может даже лучше. А может – помирятся. Всё-таки – такая любовь, – передразнивает он голос Юнги и улыбается. Так шкодливо тепло и солнечно, как только Чимин и умеет улыбаться.
Юнги дерет внутри противоречивым.
– Я не… я не расстраиваюсь из-за его отношений и личной жизни, – Юнги ухмыляется криво и кивает, – да, всё будет хорошо.
Всё будет хорошо.
Всё будет хорошо.
Всё будет хорошо, и этот кто-то даже лучше не будет Чимином, да?
Юнги хочется самому себе врезать.
Или руку сломать.
Юнги маниакально тащит с собой встречать брата на вокзал Чимина. Тот никак не выражает своего отношения к ситуации словами, но Юнги подмечает каждую чертову деталь. Чуть сведенные брови, напряжение в плечах, слишком часто пробегающий по пересыхающим губам язык и общую растерянность на фоне погруженности в себя.
Юнги страшно.
Страшно так, как никогда в жизни не было.
Он думает – сможет ли пережить, если…
Додумывать мысль ему не хочется, так дерет ознобом по загривку.
Надо доверять.
Он любит меня.
А то, что было – было давно и не правда, какая там любовь в тринадцать, да?
Юнги вспоминает, как было хреново тогда, и понимает, что очень даже нихрена себе любовь может быть, когда ты сам ещё ребенок. Может даже ценнее, чем та, что у взрослых.
Сломать себе руку, да.
Он тормозит резко и хватает Чимина за локоть, возможно – слишком сильно, потому что омега морщится.
– Ты чего?
– Ты ведь не бросишь меня, правда?
Они стоят посреди переполненного вокзала, люди снуют туда-сюда с чемоданами, электронный голос анонсирует прибытие поезда, а Юнги задает единственный волнующий его в жизни вопрос.
– С ума сошел? – у Чимина такое удивление на лице, что просто… – Господи, ты ведь серьезно, – он вдруг начинает смеяться, а потом резким толчком вжимается в Юнги всем телом, оплетая спину руками, и зарываясь лицом в плечо, бормочет раздраженно, – я же жить без тебя не смогу. Дышать, думать. Что за хрень ты несешь, какое бросить? Ты на эту тему, что ли, загонялся всё это время?
Юнги зарывается пальцами в волосы на затылке Чимина, гладит, прижимается носом к шее, вдыхая жадно, второй рукой давит на поясницу, вжимая в себя ещё плотнее. Потому что, пожалуйста, скажи так ещё, скажи, что так будет всегда.
Но Чимин отстраняется, отпихивает его даже немного и в глаза смотрит очень серьезно, хмуро:
– Я не вижу никого, кроме тебя. Вообще. Никогда. Это не изменится.
И Юнги выдает осипшим писком то, что червоточило всё это время:
– Ты любил его.
Чимин улыбается как-то по-особенному нежно и качает головой:
– Я тебя сейчас ударю. Или руку сломаю, – он берет лицо Юнги в свои ладони и больно давит пальцами, – на этой планете нет никого кроме тебя. Вообще. Никого. Совсем. Понял?
Юнги хочется разреветься, как в детстве, когда разбивал коленку и вроде как не больно, но очень обидно, и папа гладил по голове, и Юнги ревел просто потому что да, дайте мне любви и заботы.
– Понял, – отвечает он хрипло.
– Не верю, – Чимин склабится ехидно и добавляет, – ладно, ночью объясню ещё раз, подробнее, – и подмигивает, твою мать.
Комментарий к
мои другие омегаверсы по БТС с другими пэйрингами:
https://ficbook.net/readfic/2151045/7131631#part_content Намджун/Техен; Хосок/Чимин; Техен/Чимин; Сокджин/Юнги; Намджун/Сокджин.
https://ficbook.net/readfic/2151045/10601460#part_content Чонгук/Намджун, Чимин/Техен
https://ficbook.net/readfic/3177560 Хосок/Чонгук; Техен/Чимин
========== Часть 17 ==========
– Почему то ни одного парня, то сразу два? – Хёсан смотрит так весело, с эдаким подъёбом, что у Сокджина руки чешутся ему лицо начистить. Говорил отец – не дружи с омегами, неблагодарное это дело, надо было его слушать. Нельзя бить омег. Но если это Хёсан, может, всё-таки можно? Очень хочется.
Сокджин смотрит наитяжелейшим взглядом из своего арсенала и молчит выразительно. Хёсан то ли намеков не понимает, то ли в принципе не очень умный (второе, объясняет Сокджин сам себе, второе), поэтому продолжает:
– Потому что беда не приходит одна, – весело, едва не с мелодией из тупых комедийных шоу на фоне. И смеется, будто это лучшая шутка века.
– Иди же ты в жопу, – устало резюмирует Сокджин.
– Ух ты, не знал что ты по ролевым играм со сменой гендера.
Сокджин даже не чешется отвечать.
У Сокджина внутри вулкан вот-вот прорвет, буря, гроза, тайфун, землетресение, шторм. Лавины сходят, жизнь кренится, трескается.
Когда Сокджин рассказывает Хёсану впервые – ждёт реакции вроде “ты нормальный вообще?”, но нет, Хёсан в этом месте просто в очередной раз доказывает, что лучшим другом Сокджину стал не просто так. Хёсан говорит:
– Нихрена же ты вляпался. Ну… хочешь я твою омегу совращу, чтоб тебе полегче было? – и смеется смехом своим дебильным.
Сокджин тогда отвешивает ему аккуратный подзатыльник, называет идиотом, но внутри тепло и ветра чуть поспокойнее: его понимают, он не урод-извращенец-выродок.
Уродом-извращенцем-выродком его называет собственная омега. Плачет ужасно некрасиво, бьет так нелепо кулаками по груди, беспомощно, орет, что ненавидит. И Сокджин согласен – есть за что, даже не защищается.
– Я не просил предназначения, – осторожно напоминает он.
– Да чтоб ты сдох, сука.
Очень поганое это чувство, когда тебе сдохнуть желают, а глазами просят: “пожалуйста, ну я же люблю тебя”. Сокджину от своей омеги пахнет приятно, умиротворяюще, немного домом, теплом и комфортом правильного светлого взаимного будущего. Сокджин его не хочет. И будущего, и омегу свою. Не хочет. Он ничего не чувствует к своей омеге, чувство вины разве что, сочувствия немного. Вину больше всего.
Но на следующий день в школе мимо проходит Намджун с каменным лицом и напряженными плечами и очень старается на Сокджина не коситься, и от этого в голове блаженная пустота, blank page, губы сохнут, в груди жарко. И это гораздо круче предназначения: Сокджин уверен, с Намджуном он будет навсегда.
Ну… познакомится, конечно, сначала, а потом – навсегда.
Комментарий к
Elijah-Romero Roux спонсор главы.
1. Огромное спасибо за 1000 лайков ♡♡♡ это просто нереальное что-то. Спасибо!
2. О чём ещё из этой истории вы бы хотели узнать?
========== Часть 18 ==========
Чонгука про его идеал впервые спрашивают в двенадцать, когда он ещё про омег и не задумывается, и вообще больше по компьютерным играм, но надо что-то ответить, и Чонгук мычит какую-то херню невразумительную про “ну… типа… омега должна быть милой?” и сматывается куда подальше. Ему двенадцать, какие нахер идеальные типы омег?
Хосок ни разу не милый, от слова вообще, но Чонгук влюбляется своей первой любовью сразу и вдребезги, от аэстетика – о боже, это так красиво, всё это его лицо, улыбка, руки, пальцы, шея, школьная форма сидящая по фигуре, но так небрежно, и как ему идёт это время года, ах и в сердце, и до первых мокрых снов и жестокого утреннего стояка. Чонгук ещё по сути ребенок, всё это так путанно и непонятно, и страшно бесит.
Ещё больше бесит, что Хосок тоже прекрасно понимает, что Чонгук ребенок и:
– Ты прикалываешься? Иди уроки учи, отойди от меня, пожалуйста. Заходи годика через три, не меньше, а лучше – через пять.
– Ты к тому моменту уже замуж выскочишь, – протестует Чонгук.
Хосок фыркает:
– Я, – подчеркивает, – никогда замуж не выскочу.
Чонгук мысленно отвечает, что выскочит. Просто пусть даст Чонгуку довзрослеть до возраста женитьбы – и никуда не денется, вслух же тянет обиженно:
– Ты красивый, тебя за три года уведут.
– Киддо, – Хосок снисходительно похлопывает его по плечу, – ты слишком юн для меня, я не педофил.
Чонгук таскается за ним по пятам и зыркает на всех мимопроходящих альф (те, по ходу, с этого больше умиляются, чем что-то ещё, и это страшно задевает гордость). Но Чонгук терпит, он вообще терпеливый ужасно.
– Ты так вкусно пахнешь.
Хосок вздыхает, треплет его по волосам этим жестом: «я старше, и всё, что у меня к тебе и может быть – позывы материнского инстинкта», отвечает:
– Уже проходили.
– Ты очень красивый.
– И это проходили, – Хосок улыбается, его пальцы в волосах Чонгука, пусть и снисходительным этим жестом – всё равно, такие правильные, приятные, Чонгука разрывает от его первой большой и чистой на молекулы, он так и говорит:
– Я люблю тебя.
– Глупый ребенок, – мягко отвечает Хосок. И это… сочувствие? ещё хуже, чем всё остальное.
Но Чонгук не только терпеливый, он ещё и страшно упрямый. Упрямый и сильный. Он просто ждёт.
Каждый месяц по сантиметру-два в росте, он догоняет Хосока и перерастает. Матереет, становится шире в плечах и начинает выглядеть гораздо старше своего возраста, – все говорят. Все говорят, кроме Хосока. Хосок не замечает. Хосок задумчиво провожает взглядом хорошеньких омег и пытается ухлестывать за бетой из своего класса. Чонгук бесится и ненавидит всё. Обстоятельства все. Упрямость кое-чью тоже.
А потом Хосок начинает пахнуть гораздо сильнее привычного. И Чонгук не дурак. Он подкованный, начитанный. Чонгук покупает презервативы и караулит. Натурально караулит. Практически сталкерит. И оно случается.
Хосок бредет по улице: руки в карманах, щеки красные, волосы растрепаны ветром, взгляд в асфальт, а запахом бьёт даже с тридцати метров. У Чонгука во рту пересыхает.
– Хён…
Хосок смотрит на него растерянно, и тянет так же растерянно:
– Ты так вкусно пахнешь…
У Чонгука, кажется, сердце останавливается.
А Хосок в лице меняется и пятится назад торопливо:
– Блять.
Хосок сдается настолько без боя, что даже обидно (и потом, совсем потом – Чонгуку правда обидно некоторое время, потому что не Хосок за себя решал, а течка его блядская, но он решает для себя твердо, что они поженятся, так что плевать, из-за чего первый шаг случился). Течный Хосок ласковый и блядовитый до трясучки. Всё время хочет и его всё время тоже хочется. У Чонгука долбанный пубертат и так, а тут ещё и это. Они трахаются как кролики два дня подряд (приходится звонить Хосоку домой, чтоб успокоить его родителей и всё это страшно неловко, родители Чонгука относятся снисходительнее, только отец подсовывает под дверь ещё две пачки презервативов, и Чонгук не сгорает от смущения только потому, что у него мозги запахом Хосока затуманены намертво).
Самое дурацкое, что ему всё равно больше всего нравится – засыпать, прижимаясь к Хосоку со спины и обнимая его рукой за живот. Это, правда – лучшее.
– Я люблю тебя, – напоминает он на всякий случай на третий день, когда хосочья течка стихает, и тот с утра лежит слишком долго пялясь в потолок. Хосок тянет руку, зарывается пальцами в его волосы, гладит.
Гладит, но не так. Не материнским-снисходительным. А потом целует бережно в лоб. Вздыхает. Не говорит ничего, просто лезет обниматься. И снова такой ласковый, что Чонгуку даже страшно немного.
– Выйдешь за меня? – ляпает он.
Хосок смеется куда-то ему в плечо, сначала парой фырчков, потом взахлеб, долго так смеется, потом вздыхает устало:
– А то ты мне выбор оставишь, можно подумать.
Комментарий к
в рамках расплаты тем, кто угадал мои тексты на ауфесте.
на заявку от Cromo “ччг х хосок”
========== Часть 19 ==========
Открытие первое – Феликс маленький, а Тэхёну, мать его, тридцать, и это, оказывается возраст и взрослость. Тэхёну охренительно странно чувствовать себя взрослым, старшим и всё остальное, и всю первую неделю страшно хочется позвонить Хосоку и спросить – что делать с малолетним альфой (Хосок же у нас опытный, у Хосока же Чонгук). Но к счастью (или несчастью), гордость звонить Хосоку не позволяет.
Феликс маленький.
Феликс несовершеннолетний.
Феликс на полголовы ниже Тэхёна и очень плохо говорит (и понимает) по-корейски, потому что из Австралии приехал сюда всего полгода назад.
Это полный трэшак, и Тэхён не знает что со всем этим делать.
А ещё Феликс нежный и ласковый, будто и не альфа вовсе. Лезет обниматься, висит коалой, тычется носом в шею и басит мягко:
– Хён, ты такой красивый.
Тэхён счастлив полудурошно, но совершенно не знает, куда это счастье девать.
Он же хотел _своего_ альфу. Хотел, чтобы красиво. Хотел, чтобы раз и навсегда, с гарантией.
У его раз и навсегда с гарантией улыбка солнечная, совсем детская, к нему прикасаться страшно, не то что поцеловать.
И веснушки.
И волосы мягкие.
И увлечения детские совсем.
И шутки наивные.
Тэхён взрослый, уставший и заебавшийся. Он чувствует себя совратителем малолетних.
Его малолетний держит его за руку, басит о своих впечатлениях от Кореи с дикими грамматическими ошибками, вставляя английские слова, и тоже ничего не делает (не Чонгук. И слава Богу. Наверное).
Тэхён знакомит Феликса с Чимином и Юнги. И ему страшно не нравится, насколько сочувствующим выглядит взгляд Юнги. Взгляд Юнги, обращенный к Феликсу.
Феликс улыбается, широко и дружелюбно, бесконечно мягко, и через час они с Чимином чуть ли не лучшие друзья, и Тэхён отмечает с неудовольствием, что они даже похожи чем-то (ростом, ехидничает его внутреннее я, и это Тэхёну тоже не нравится, как будто он недоволен тем альфой, что предназначен ему судьбой, но он же… он же…).
– Он тебе хотя бы нравится? – на Мёндоне они с Юнги чуть отстают от живо что-то обсуждающих Феликса с Чимином, и не то чтобы Тэхён не ждал от Юнги какого-нибудь такого жестокого вопроса.
– Нравится, – Тэхён цедит это сквозь сжатые зубы, и понимает с удивлением, что страшно зол.
Зол на Юнги, причем. Что-то вроде – не лезь со своим больным неадекватным опытом в мою красивую, чёрт подери, жизнь.
– А выглядит, как будто нет, – Юнги пожимает плечами, и добавляет едко, – что, предназначение оказалось не таким радужно-розовым облачком как ты воображал всю жизнь?
– Ты такой козёл, хён, не удивительно, что Чимин от тебя столько бегал.
Юнги даже не вздрагивает, косится на него, вздыхает, похлопывает по плечу. Сочувствует. Сочувствует, мать его. Это самое худшее. Тэхён чувствует себя бесконечно униженным и разбитым.
Отойди нахер от моего счастья со своим сочувствием. Мне всё нравится. Он обнимает меня, жмётся носом к шее, улыбается и говорит, что я красивый. Отойди. Отойди. Отойди немедленно.
…за эти четыре недели с Феликсом Тэхён выматывается сильнее, чем за всю предыдущую жизнь.
Ну что тебе не так.
– Хён, – говорит Феликс, обнимает сзади, кладет подбородок на плечо, – у меня курс по обмену заканчивается через две недели. Я уеду домой, хён.
Тэхён застывает над сковородкой и перестает мешать жарящийся с овощами рис.
