Текст книги "Мистер Порджи, или Как я перестал бояться и полюбил дьявола (СИ)"
Автор книги: Motierre
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)
Золотые часы, Breguet, на самом деле подделка, но хорошая подделка и золото настоящее, можно больше сотни выручить. Кожаный бумажник – марку навскидку не сказать, но кожей аллигатора тут очевидно и не пахнет, Джорджи, максимум какой-нибудь телячьей. Обручальное кольцо, ничего особенного, но и ничего лишнего, еще можно перепродать. Дешевые запонки под платину и такой же зажим для галстука – вообще ни о чем, конечно, а вот круглые золотые очки – стекла-то вынуть можно и поменять, примеряется Джерси, катая во рту сигарету, – пойдут минимум за полсотни. Джорджи смотрит на него нетерпеливо.
– Ну, сколько там набегает, а, Джерси? – склабится, почесывая голый татуированный локоть.
– Сто семьдесят за все, – уверенно отмеряет Джерси конечную цену, кладя очки к остальному разложенному барахлу и поднимая взгляд.
– Да давай без мелочи, сойдемся на двух сотнях, – Джорджи переступает с ноги на ногу.
– Сто семьдесят, – повторяет Джерси, спокойно глядя из-под желтых очков.
– Да чего тебе этот тридцатник, вон, смотри, один бумажник за сотку уйдет, это ж ебаный крокодил! – интересно, все-таки пытается наебать или на самом деле не въезжает?
– Сто. Семьдесят, – безэмоционально говорит Джерси, затягиваясь и вытаскивая сигарету изо рта плоскими, какими-то желтушными пальцами. Солнце пробивается через жалюзи и окрашивает рыжие завитки на пальцах почти в золотой цвет.
– О'кей, о'кей! – Джорджи повышает голос неизвестно для кого, ведь сейчас здесь пусто, если не считать их, тощего ирландишки и Джерсийского Дьявола. «Я, блядь, не ирландец!» – каждый раз злится Джорджи, когда Джерси называет его так. «А я срать хотел, кто ты там, блядь, разговаривать научись нормально», – каждый раз отвечает ему Джерси, сплевывая. Джерси ненавидит ирландцев еще с тех пор, как они начали слезать со своих сраных ирландских кораблей, воняя своим сраным ирландским виски и натачивая свои сраные ирландские ножики. А еще Джерси ненавидит Джорджи. В сумме этого достаточно.
Джерси улыбается под густыми усами своим мыслям и лениво смотрит, как Джорджи в спешке роется по карманам узких брюк, а после грохает о зазвеневший прилавок тяжелую золотистую зажигалку. В ее нижней части глубоко, так, что не вытравишь, выгравировано чужое имя – такое только если залить, но Джерси лень этим заниматься.
– Вот, блядь, подавись, – Джорджи бросает раздраженно. – Себе хотел оставить, но ты ж, сука, ни цента не уступишь. Но глянь на нее, ты глянь: чистое золото, моментально уйдет. А гравировку свести можно.
Джерси брезгливо косится на зажигалку и выдыхает через нос. От жары кажется, что вместо воздуха он выдыхает каленый пар.
– Джорджи, мать твою, – он начинает зло и негромко. – Я тебе еще в прошлый раз ясно сказал: не наебывать меня. Не пытаться наебать. Даже не думать, блядь, наебать хоть где-нибудь, – дым от сигареты клубится вокруг его волосатых пальцев, дым от гнева почти идет у него изо рта.
– А че я наебываю-то? – Джорджи моментально становится агрессивным. – Слышь, чувак, я за свои слова отвечаю. Где я тебя наебываю, ты мне покажи, где, и мы разберемся, без вопросов.
Джерси жмурится, затягивается последний раз и тушит сигарету в посеревшей от табака пепельнице.
– Забирай свое дерьмо, – кивает на зажигалку. – За остальное – сто семьдесят. Не нравится – вали.
– Сукин ты сын, блядь, Джерси. Тридцатку, блядь, зажал. Тебе вот жалко, что ли, – бормочет себе под нос Джорджи, зло засовывая зажигалку в задний карман. Его акцент режет Джерси уши, и он неприятно хмурится. Джорджи ловит его взгляд через желтые очки. – Да ладно-ладно, все в норме, давай сто-сколько-там, меня все устраивает.
– Следи за языком, мальчик, – Джерси открывает кассовый аппарат, доставая купюры и неспешно начиная отсчитывать те, что помельче. – Я не спрашиваю, откуда это дерьмо, ты не спрашиваешь, почему я даю за него именно столько. Так мы работаем.
– А ты б спросил, мне че, мне скрывать нечего, – снова склабится Джорджи. – У старика одного сердце прихватило прям на девочке, так пока то, пока это, врача там Вивиан вызвонила… в общем, ему ж все одно уже не надо, а кому еще вдруг понадобится. Типа благотворительность, – он хрипло смеется.
Джерси бросает на него странный взгляд и возвращается к пересчету купюр.
– Давай, давай, – Джорджи следит за этим с нескрываемым интересом, опять переступая с ноги на ногу.
– Заткнись, – осаживает его Джерси. Он мог бы сказать, что Джорджи сейчас под хорошей дозой крэка, но Джорджи никогда не употребляет сам. И, в любом случае, работа Джерси состоит только в том, чтобы отдать Джорджи деньги и забрать товар, поэтому он молча протягивает мятую стопку зеленых купюр.
– А еще мельче не было? – Джерси крепко сжимает купюры кончиками пальцев, когда Джорджи уже почти забирает их из его руки. – Да ладно, чего ты. Спасибо, – Джерси разжимает пальцы, и Джорджи быстро сует деньги в карман.
Он салютует от шляпы и выходит из ломбарда быстро, совсем мальчишеской походкой. Джерси достает из заднего кармана мягкую пачку, вытаскивает сигарету зубами и прикуривает от спички, провожая его взглядом через жалюзи. На улице ужасно жарко и пахнет быстро гниющим мусором, раскаленной пылью и плавящимся асфальтом. Джерси вытирает капли пота под нижней губой и достает конторскую книгу из-под прилавка. Жара жарой, но если ты хочешь адаптироваться – нужно работать.
Джерси периодически заходит в Puddin' & Pie, чаще в женские дни, но Джорджи все равно. Какая разница, на кого встает у Джерсийского Дьявола, пока тот отстегивает наличные? И даже стриптизеры уже не жалуются на сальные мелкие купюры, перетянутые резинками, потому что лучше двадцать баксов мелочью, чем пятерка одной купюрой, да и Джорджи, если подменяет Ганса в баре, без проблем разменивает деньги.
Джерси вообще – на редкость удобный клиент. Он никогда не буянит и ничего не устраивает, обычно просто сидит за дальним столиком, потягивает второй или третий сайдкар, курит свою маленькую стеклянную трубку и смотрит на все из-под желтых очков. Всегда к концу вечера подзывает кого-нибудь потанцевать – обычно кого помоложе и порумяней, – через раз заказывает приват, а потом и массаж, оплачивает их чуть выше ценника и не делает ничего лишнего. И хотя стриптизеры никогда не говорят о сексе с Джерси, Джорджи не видел на их телах синяков или укусов после него, и их глаза не были напуганными. Все они были нормальными после Джерси, а Джорджи, пожалуй, больше ничего и не нужно. Хватает у него проблемных клиентов, чтобы еще разбираться с Джерсийским Дьяволом.
Джерси же вполне устраивает, что Джорджи ничего не знает о нем самом и том, что он делает за дверями обитых дешевой и вульгарно красной искусственной кожей кабинетов. И Джорджи не представит, даже если захочет, что значит – видеть как Джерсийский Дьявол. Ведь сколько бы ни говорили: «Сказание, Сказание», для Джерси Джорджи всегда остается человеком. Ну какое из тебя Сказание, если все, что у тебя есть – это дерьмовая человеческая форма, да еще и с дерьмовым акцентом? Хуевое, что сказать. Поэтому Джерси тихо смеется в усы, когда Джорджи с подозрением пытается следить за ним. Если бы он знал.
Джерси видит все. Ну или, по крайней мере, зачастую больше, чем он хотел бы. Он видит тела, видит запахи, тепло, ощущения, чувства, днем и ночью без перерыва. И хотя чары немного сбивают это – а очки поверх почти сливают всю картинку в однородный золотистый оттенок, – Джерси все равно не может перестать видеть совсем. Например, Джерси видит Джорджи и видит больше, чем Джорджи думает.
Джерси грызет карандаш, замечая, как заостряются зубы, но позволяет им это. Через дом Джорджи велит Вивиан закрыть их кабинет. Он напился скотча, у него отличная выручка, и он оглушительно пахнет на весь квартал. Вивиан пахнет мягко и горько, будто какими-то цветами, кажется, даже душистым горошком, – то ли духи, то ли что, – но Джерси не может сказать точно: запах надрывной и беззаботной радости Джорджи перебивает ее запах. Джерси ведет карандашом вдоль колонки, подтирая ластиком с обратной стороны одну цифру и выправляя ее на другую – и видит, как худые руки охватывают тонкую талию Вивиан. Потом немного тишины, за которую Джерси успевает перелистнуть страницу в толстом блокноте, а после скрипит кресло – удовлетворение, – стукаются острые коленки о потертый лакированный пол – покорность, – и накрашенными розовым пальцами расстегивается молния на узких брюках – любовь. Джерси с хрустом отгрызает конец карандаша.
Вивиан отсасывает Джорджи, тихо причмокивая напомаженными губами, и он вплетает татуированные пальцы в ее светлые волосы. Джерси снимает очки, прикрывая глаза, и выдыхает через нос. Не то чтобы он хотел это знать.
В городе вообще все ужасно отвлекает его. И если на простаков можно закрыть глаза, то с сородичами так не выйдет. Джорджи дышит через нос, низко вздыхает и говорит глупость. Что-то вроде «какая же ты хорошая девочка». Джерси испытывает мимолетное желание выбить из него все эти фразы вместе с кровью из легких, но Вивиан это почему-то нравится. Она не высвобождается из-под руки Джорджи, когда тот быстрым ритмом давит ей на затылок, сам запрокидывая голову. Джерси закрывает блокнот и идет работать в ближайшую забегаловку. Не в Puddin' & Pie.
Он знает, что Вивиан сплевывает.
Первый сайдкар за вечер, смешанный добродушным Гансом, довольно хорош, если забыть о том, что ты гребаный Джерсийский Дьявол, и тебе что коньяк, что крэк – только распробовать на вкус. Но Джерси любит вкус и того, и другого, даже если не испытывает ничего больше, чем ощущение расширившихся зрачков – о да, он чувствует каждое изменение своего тела, спасибо, мамочка. Но, в любом случае, ему нужно забить обострившееся ощущение голода еще немного. Джорджи не знает, почему Джерси приходит сюда, но на самом деле у Джерси нет другого выхода. Ему же нельзя есть.
Вашу мать, как же Джерси голоден. В особо острые моменты он думает, что заложил бы Lucky Pawn сам в себя за одну возможность вырвать наживую сладкую печенку какой-нибудь шлюхи и жрать ее, жрать в полной тишине клуба, перетирать зубами, чтобы хлюпало в крупных щелях между ними. Джерси любит печень. Но не больше, чем все остальное. Он бы не отказался и от воздушного легкого – да что там, и от горького прокуренного, – только бы выгрызть его, упиваясь однотонным воплем в отсутствующие уши, и заглотить целиком, едва прочувствовав легкость вкуса. Но Джерси нельзя есть – даже простаков, – если он не хочет в Ведьмин колодец. Ему нужно адаптироваться.
Сегодня Джерси заплатит вон тому парню нацистского вида в кожаных штанах. Мужчины лучше, ведь с женщинами легче перейти грань. Джерси хотел бы перейти грань. Например, с Вивиан. Она сегодня пахнет вишневым ликером с обезболивающими таблетками и особенно тонка. Джерси хотел бы избавить ее от необходимости пить таблетки. Может быть, он даже убил бы ее перед тем, как…
Резкое ощущение чужого раздражения вытесняет профиль Вивиан из поля зрения, и Джерси морщится. Джорджи. Сука.
«Голова болит у нее. Дерьмо. „Найди себе сегодня кого-нибудь еще, я устала“. Дерьмо. Чего тебе уставать, ты же нихуя не делаешь? Я, блядь, тут один пашу за всех, чтоб ты, блядь, нихуя не делала. И что я за это получаю? Ебучую больную голову!»
Джерси затягивается трубкой и думает, что уже не так хочет есть Вивиан. Не из жалости, но ведь едят для того, чтобы насытиться, верно? А Джерси, привычный за годы к голодному пайку, жрет эмоции Джорджи не менее жадно, чем отожрал бы ему челюсть перед тем, как закопаться мордой в обнаженное до трахеи горло. Гнев насыщает его немногим меньше, чем раздробленный плоскими зубами череп Вивиан, из которого можно сосать сладкий мозг с ароматом душистого горошка и вишневого ликера. И хотя удовольствия от такой – духовной – пищи меньше некуда, Джерси не слишком привередлив. Потому что они все здесь могут сдохнуть, но не он. Он вцепился в свое место обоими десятками когтей и приспособится к нему. Он жил здесь до них и будет жить после. Надо только сменить рацион.
Джерси залпом допивает свой сайдкар и закусывает его гневом Джорджи Порджи.
Иногда видеть все не так уж плохо.
Ганс не слишком восторженно рассказывает Джерси, что хозяин «совсем ошалел», «вычитал в журнале People про нового Индиану Джонса» и теперь хочет, чтобы он, Ганс, организовал шоу с хлыстами и «был там, блин, главным номером». И при этом на сам фильм в соседний кинотеатр сходить не отпускает, «ночью – работай, днем – работай, поспать, блин, некогда». Джерси видит тот самый журнал на полке за стойкой, раскрытый на развороте с рекламой. Он лениво следит взглядом по нему, неизвестно зачем отмечая обведенную несколько раз черным маркером фотографию нового бумбокса Conion, и согласно кивает, переставая слушать. Ганс чем-то похож на Джека, только еще тупее. Но раздражает удивительно меньше. Возможно, потому что он – головная боль для Джорджи, а не для Джерси.
Кстати, о Джорджи. Кажется, у мистера Порджи сегодня плохой день: судя по тому, как резко у Джерси множится картинка, тот абсолютно не в настроении. И хотя Джорджи обыкновенно не в настроении, бывают особые моменты, например, когда он зажимает своих девочек в женском сортире. Например, этот самый момент.
Татуированной рукой Джорджи упирается в зеленую дверцу. Думает, что выглядит привлекательно. Джерси не понимает, как можно выглядеть привлекательно, если твои наколки подчистую дублируют первые три страницы задрипанного тату-салона. Но у Джерси все еще нет выбора.
– Чего тебе, Джорджи? – спрашивает девочка, на самом деле почти девочка, у нее маленькая грудь, стриженые волосы и слишком короткая юбка. Джерси морщится, качнув головой на вопросительный взгляд Ганса, и отпивает свой коктейль.
– Папочка пришел навестить плохую девочку, – говорит Джорджи, закрывая дверцу за собой. И Джерси досадливо сплюнул бы сайдкар обратно в рюмку, если бы не кое-что новое в этом однообразном кино. Страх. Джерси чувствует страх девицы и медленно сглатывает сайдкар. Это чувство очень знакомо ему. По этому чувству он, на самом деле, очень скучал.
От Джорджи несет потом, водкой и въевшимся дымом. И у него совсем худые руки, но она не отбивается. Так же, как и от отца. Он открывает презерватив зубами и после целует ее в щеку: брезгует в губы – и правильно делает, думает Джерси. Джорджи торопливо расстегивает молнию, разворачивая девицу за плечо.
У нее действительно слишком короткая юбка, и маленький розовый зад весь виден, когда она наклоняется. Джорджи сдвигает пальцем кружевные трусики, придерживая ее за талию. Входится легко, по разработанному идет легко, Джорджи жмурится и двигается с удовольствием, быстро вбивается бедрами, прогибаясь в пояснице. Девица часто моргает, раскачиваясь и держась за унитаз, и ее густо накрашенные ресницы блестят. Джерси допивает свой коктейль и просит Ганса налить еще.
Грубая брючная ткань натирает мигом раскрасневшуюся кожу, и звякают об нее же блестящие застежки. Джорджи дышит через рот, крепче хватаясь за узкие бедра, почти по-собачьи натягивая и без него разъебанную девицу. Крышка унитаза скрипит под накрашенными ярким лаком пальцами, когда Джорджи с размаху бьет свою девочку по красному заду, хватаясь за ее задравшуюся юбку, как за ремень на родео, и снова запрокидывает голову. Он двигается еще немного – до шлепков сочным эхом по всему сортиру – и с силой прикусывает нижнюю губу, когда кончает. Девочка торопливо утирает левую щеку, чтобы он ничего не увидел. Джерси думает, что сегодня Puddin' & Pie опять останется без его денег. Если не считать нескольких баксов за выпивку.
– Повтори, – он кивает Гансу, копаясь в карманах. Даже дешевый коньяк после такого плотного обеда особенно вкусен.
Во второй четверг – очередной женский четверг – июня под вечер прилично холодает, но в Puddin' & Pie, как всегда, предельно жарко. Джерси знает, каково здесь по утрам, когда серый бронкский свет делает неон тусклее, а в воздухе пахнет дымом от сигарет и горящей неподалеку свалки. Но сейчас здесь жарко и душно, Джерси затягивается маленькой трубкой, обжигая губы, и чувствует под мышками влажный пот.
Джорджи стоит за баром, дружелюбно наливая всем пиво и недружелюбно огрызаясь на просьбы смешать какой-нибудь коктейль. «Этим занимается Ганс, мать вашу, вы что, глухие все, суки?» – уточняет он, потому что Ганс сейчас срочно убирает что-то в задних комнатах. Джерси не слишком интересуется, что именно.
Вивиан, как тоже часто бывает, ходит по залу, разнося еду и напитки. Ее тоненькая фигурка в фиолетовом платье меланхолично покачивается между столиками, но ее задница неприкосновенна, как и всегда: Джорджи то и дело заботливо – и не только – обласкивает ее взглядом, потому что его собственность – это его собственность, и Джерси – смешно, но правда – не позавидовал бы тому, на кого падет гнев тощего и крикливого сутенера. По крайней мере, если ты не Джерсийский Дьявол. Но Джерси не собирается трогать Вивиан и причинять ей боль. Даже его внутренний зверь теперь останавливается, чувствуя усиливающийся запах смерти от нее.
– Вивиан! – но вот Джорджи беспечно кричит через ползала, ничего не чувствуя. И Джерси не знает, как Вивиан слышит его за музыкой, но она слышит и поворачивает голову. – Эй, Вивиан! – Джорджи нехорошо ухмыляется и упирается в щеку языком, кивая в сторону подсобки. Вивиан смотрит на него секунду, поднимает бровь и отворачивается, ставя бутылку на очередной столик. Джорджи хрипло и громко смеется, наливая себе пива. Джерси решает, что с этим всем пора завязывать. В прошлый раз плачущая малышка достаточно насытила его, но Джерси предпочитает иногда менять блюда. И, по правде, любит готовить сам.
Он подходит к бару, оставив пустую рюмку на столике. Садится на высокий стул напротив Джорджи, оценивающе глядит на него из-под очков.
– Я не мешаю твои пидорские коктейли, жди Ганса, – довольно добродушно говорит Джорджи.
Джерси сует руку в карман брюк и выкладывает на стол четыре сотни долларов – четыре свежие, еще хрусткие бумажки. Джорджи косит на них мигом ставшими жадными глазами.
– Гони еще сотку, не буду я тебе на четыреста отмерять, – он бросает будто незаинтересованно, отпивая из высокого стакана.
– Это не за крэк, – но Джерси качает головой.
– А за что тогда? – теперь Джорджи поднимает бровь. В их с Вивиан мимике есть какая-то общая неуловимая нотка. – У меня нет таких шлюх, чтоб за четыре сотки. И доплата за то, чтобы их сожрать, не принимается, – последнюю фразу он говорит тише, чтобы не спугнуть парочку покачивающихся под музыку простаков напротив бара.
– Мне не нужна шлюха, – второй раз спокойно качает головой Джерси.
– И? Просрись уже, старый, время – деньги, я тут не шарады твои разгадывать стою! – мигом заводится Джорджи. – Что тебе нужно-то?
– Ты, – флирт – не сильная сторона Джерси, но и кто в здравом уме флиртует с едой?
– В смысле? – а вот Джорджи не сразу въезжает.
– Я хочу тебя снять. Вот деньги, – но Джерси сегодня необыкновенно терпелив, и это терпение стоит быстро меняющихся эмоций на лице Джорджи.
– Ты че, старый, в край охуел, да? – Джорджи даже забывает про пиво и наклоняется вперед, чтобы его яростный шепот слышал только Джерси. – Я тебе не ебаный мальчик по вызову, мне стоит Гансу крикнуть, и он вышвырнет тебя отсюда сракой кверху, блядь.
– Ты про Ганса мне не загоняй, – черная пустота легко проглядывает в глазах Джерси.
– А ты меня не доебывай, – Джорджи все еще агрессивен, но вынужденно понижает тон. – Здесь снимают моих шлюх, но я, блядь, не шлюха, если ты такой тупой и не понял, и не какой-нибудь ебаный пидор. И не буду даже смотреть на твой вонючий хер, – он бросает короткий взгляд на деньги, – даже за четыре сотки.
– А за сколько будешь? – ничуть не раздраженно спрашивает Джерси, но перебивает Джорджи даже до того, как тот румянится от гнева. – Замолкни. Это был риторический вопрос. Я даю тебе четыре сотни долларов, не больше. И вот деньги, они лежат здесь. Можешь подумать, но это последнее предложение, мне есть, на что их потратить.
Джорджи все-таки краснеет, но прикрывает рот, еще раз глянув на деньги и на Джерси. Думает. Резко огрызается на подошедшего к бару простака:
– На хуй иди, блядь, не видишь, я занят?!
Думает еще.
– Ладно, допустим. И что… входит в эти четыре сотни? – Джорджи наконец отпивает еще пива и опирается на локти, смотря Джерси в глаза. – Я теоретически спрашиваю.
Если бы Джерси был веселым парнем, то определенно бы рассмеялся, но он только подпирает рукой подбородок, не отводя взгляд:
– Отсос.
– Эй, я тебе не… – Джорджи опять приходится сильно понизить голос, чтобы продолжить, – я не какой-нибудь гребаный членосос, чтобы…
– Не ты мне. Я тебе, – Джерси сам удивляется, как его это не утомляет.
– Ты… – Джорджи смотрит на него с подозрением. – То есть ты хочешь заплатить мне четыре ебаных сотни баксов, чтобы подержать во рту мой член?
– Ага, – кивает Джерси, забирая стакан из-за руки Джорджи и делая глоток. Даже не разбавлено.
– Стоп. Стоп-стоп, полегче. Я правильно понял? Ты платишь мне четыре сотки, мы идем в комнату, там ты сосешь мне – и это все?
– Ага.
– Ну ты бы с этого и начал тогда, бля, – Джорджи ухмыляется. Очевидно, это пугает его куда меньше, чем прокрученные в голове варианты. Иногда даже жалко, что Джерси не умеет еще и читать мысли. – Конечно, это не в моих правилах, но… четыре сотки есть четыре сотки, да, приятель? Тем более, что пидор здесь ты, а не я, – он достаточно успокаивает себя, смотря через плечо Джерси. И Джерси даже не нужно оборачиваться. Он чувствует – видит – взгляд Вивиан спиной. Джорджи показывает большим пальцем на него и на себя, потом – четыре растопыренных пальца и пожимает плечами. Вивиан опять поднимает брови, теперь удивленно, но только дергает плечом, мол, поступай как знаешь. Джерси глотает еще пива, за которое не собирается платить. Джорджи вдумчиво, по-хозяйски перекладывает доллары татуированными пальцами.
– Идем, – он резко говорит Джерси, сгребая деньги и убирая в штаны, когда Ганс возвращается в зал. Джерси допивает пиво мощным глотком и вытирает усы тыльной стороной ладони. Он голоден. В татуировке на худой шее, уходящей вниз по позвонкам, он четко читает «bon appétit».
Комната, в которую Джорджи приводит Джерси, на втором этаже, и это, скорее всего, не комната «для гостей». Возможно, сам Джорджи живет здесь. Или Вивиан. Или кто-то еще. Сложно сказать, кто именно, но в этой комнате определенно нет ничего сексуального. Неброский свет, чуток продавленная в центре кровать с застиранным и пожелтевшим покрывалом, темно-коричневый кожаный диван, угловой столик с креслом, встроенный шкаф и маленькое окно, прикрытое желтыми занавесками, чтобы закрыть вид на засраный переулок. Джорджи подхватывает с пола валяющуюся рубашку и кидает на столик, к потрепанным тетрадям, использованным салфеткам, открытой косметике и пустой бутылке из-под содовой. Здесь не грязно, просто не прибрано. Джерси выбирает диван, пока Джорджи зажигает маленькие лампы у кровати, выключает верхний свет и закрывает решетчатые двери шкафа.
– Ну все, я готов, – Джорджи поворачивается, разводя руки и улыбаясь. Неловкость и агрессия замаскированы этой улыбкой очень плохо.
– Раздевайся, – перебивает Джерси его попытку взять контроль над ситуацией.
– Эгей, мы так не… – начинает Джорджи.
– Я должен знать, за что плачу четыре сотни, – осаждает его Джерси. – Раздевайся целиком, я буду смотреть.
– О'кей, о'кей. Но я не ебаный стриптизер, так что не жди, блядь, никакого шоу, – ворчит Джорджи, и Джерси усмехается в усы. До стриптизера Джорджи не хватает больше, чем он думает.
– И еще, – Джерси говорит, когда Джорджи уже стягивает майку, – сотня сверху, – он достает еще одну хрусткую бумажку, кладет на подлокотник дивана. – Я сентиментален, – с неуловимым сарказмом уточняет в ответ на вопросительно-раздраженный взгляд Джорджи, – люблю поцелуи.
– Да за сотню я тебе хоть зад вылижу, – говорит Джорджи необдуманно, подходя и забирая деньги. – Не буквально, бля, конечно, но… – от его выбритого тела совсем легко подает молодым потом, табаком поверх и шалфейными леденцами для горла. Джерси лениво следит за тем, как он расшнуровывает ботинки и снимает брюки, отмечая, что Джорджи действительно не совсем гладко, но выбрит везде, не носит белья и татуирован от лица до ступней. Джерси это больше нравится, чем нет. Татуированные люди лучше переносят боль, так ведь говорят? Он читает надпись, полукругом идущую над лобком Джорджи.
– Целовать девиц… и доводить до слез? – спрашивает Джерси, поднимая густые брови.
– Не зря же они называют меня сладким десертом, – Джорджи разводит руками, улыбаясь. Он одновременно уместен и неловок в каждом движении, и все это складывается в хаотичную гармонию голого тела.
– Никогда не слышал, чтобы десерты доводили девиц до слез. Зато про вонючий сыр слышал, – отрезает Джерси и без перехода продолжает: – Тебе одному не слишком много? – кивает на член Джорджи, оплетенный линией какого-то староанглийского орнамента от самого покрытого щетиной лобка.
– А что, завидуешь, Джерси? – Джорджи неприятно склабится, но Джерси только хмыкает.
Джорджи наклоняется к своим снятым брюкам. Кожа на ребрах у него легко натягивается, и Джерси мельком думает, что между них достаточно сунуть пальцы, и она разойдется с треском, обнажая кости.
Держи косточку. Хороший пес.
Когда Джорджи распрямляется, Джерси решает, что вот так, голым, со сдвинутой назад шляпой и зажатым между сухими пальцами презервативом, он выглядит куда лучше, чем внизу в баре. Но кое-что ему все-таки не нравится.
– Тебе это не понадобится, – Джерси кивает на презерватив. Упаковка прозрачная, и, сложив статистику, Джерси может сказать, что Джорджи любит фиолетовый цвет.
– А ты, блядь, рот свой видел? – Джорджи брезгливо потирает верхнюю губу. – Я в такой рот свой хер без резинки ни за какие бабки не суну.
– Ты же знаешь, что это крэк, – Джерси неприятно морщится. Даже при его аккуратности иногда остаются ожоги от стеклянной трубки.
– А почем мне знать? – Джорджи передергивает плечами. – Может, и крэк, а может, сифилис или че еще.
– Сказания не болеют этим, – презрительно говорит Джерси.
– Я об этом первый раз слышу и проверять не собираюсь, – грубо отрезает Джорджи. – Так что либо в резинке, либо вали на хуй отсюда.
– О'кей, – но Джерси неожиданно легко соглашается. – Только тогда что насчет поцелуев? – он не без удовольствия смотрит на растерянность, появившуюся в глазах Джорджи. Дитя рекламной пропаганды. Им говорят только про секс, они не заражаются через целомудренные шалости на заднем дворе школы. – Расслабься, мальчик, я просто старый кокаинщик. И ты же доверяешь мне своих шлюх. А я всегда целую их, – напряженность в глазах Джорджи сменяется нерешительностью, а Джерси только посмеивается. И ждет еще немного, наслаждаясь тем, что Джорджи теперь очевидно не представляет, что делать, и одновременно не хочет этого показывать и хочет бравировать этим, не в силах выбрать. Но так как он все-таки решается подойти, Джерси не ищет нового повода для зацепок. – Садись, – просто предлагает он, откидываясь на спинку дивана и хлопая себе по колену.
– Зачем? – Джорджи подозрительно щурится.
– Затем, что я плачу тебе сотню сверху. Или думаешь, что за так ее получишь, Джорджи Порджи? – сарказм у Джерси особенно неприятный.
Взгляд Джорджи в ответ полон сомнений и злости, он словно приценивается к худым рукам Джерси, с пожелтевшей от возраста, пористой кожей, к его родимым пятнам, неприятному сочетанию проплешин и густых усов, к мягкому животу, с боков зажатому подтяжками. Джорджи явно не нравится то, что он видит. Но пять сотен делают свое дело: он кидает презерватив на диван и решительно забирается Джерси на колени, лицом к лицу. Непроизвольно морщит нос, готовясь вдохнуть прелый запах старости, пота и нестираной одежды. Но Джерси неожиданно и довольно свежо пахнет древесной корой, травой на срезе и, кажется, мягким мхом. И коньяком поверх.
– Я не всегда жил в городе, – негромко говорит он, замечая, как Джорджи начинает дышать свободнее. Рука с толстыми золотыми кольцами ползет по пояснице тихо и вкрадчиво.
– Я тоже, – грубовато отвечает Джорджи. Но он не пахнет Индией. Только потом, табаком и шалфеем. И смертью. – Чувствую себя мальчишкой на исповеди, – он неожиданно и сухо смеется, – «о, отец МакКензи, зачем это вы трогаете меня за жопу?» – очевидно, он нервически следит за движением руки Джерси и злится от этого. А потом набирает в легкие воздух, и взгляд меняется на решительный – как за секунду до того, чтобы с не удержанным бабьим визгом нырнуть с головой в ледяную прорубь.
Джорджи целуется странно, как на вкус Джерси: умение компенсирует напористостью, пытается протолкнуть дрожащий от напряжения язык как можно глубже и сталкивается с Джерси зубами. Джерси посмеивается, легко и животно умиротворяя и направляя движения его языка. И не ожидает, когда распалившийся только больше от этого нарочного умиротворения Джорджи резко кусает его за мягкую и расслабленную нижнюю губу.
– Что за дерьмо? – недовольно взрыкивает Джерси, прихватывая кожу Джорджи стрижеными почти под корень ногтями.
– Это мой клуб, – Джорджи, слегка отодвинувшись, говорит ясно и четко, а его холодные глаза откровенно смеются, – и правила здесь – мои. Правило первое: я не лижусь с гребаными карамельными педиками.
Он с удовольствием смотрит, как постепенно краснеет губа Джерси. Но сам Джерси только тихо улыбается в усы.
– Как скажешь, Джорджи-бой.
Джорджи не слишком умен, но это Джерси знает уже давно. Тупой ирландишка даже не замечает, как удлиняются и покрываются темной лоснящейся шерстью пальцы на его заднице, когда Джерси грубо берет его другой рукой за загривок и пребольно кусает между шеей и плечом. У Джорджи вздрагивают упертые в диван колени, и он резко отдергивается – Джерси чуть не вырывает кусок кожи над некрасиво торчащей ключицей, – смотря с ненавистью. И так глубокие морщины от носа к губам становятся еще глубже.
– Да. Как я скажу, – он резко сдергивает очки Джерси, оставляя сальные отпечатки на стеклах. Чуть стопорится, первый раз столкнувшись с открытым взглядом под ними: глаза Джерси голубые, с яркими вкраплениями зелени и золота. Но Джорджи не умеет бояться – и эта ошибка однажды стоит ему жизни, уже знает Джерси, – и решительно кусает его в шею, придавив за плечи. И Джерси это нравится. Потому что Джорджи это на самом деле нравится тоже.
Отмеченные родинками и пигментными пятнами пальцы больно давят на худые бедра, Джерси запрокидывает голову, когда Джорджи наваливается на него всем своим легким весом. К его жестким, истеричным, почти насильным поцелуям мешается горький вкус табака.
