Текст книги "Тьма (СИ)"

Автор книги: Moretsuna yokubo

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

Тьма. Из-под опущенных век не видно ничего, но он знает, что в комнате царит полумрак. Из-за отсутствия возможности видеть, чувства непроизвольно обостряются и он слышит аромат одеколона его ночного гостя. Приятный, лёгкий… Он совсем не раздражает, а скорее наоборот.

Он чувствует, как гость наклоняется к нему. Мягкая ткань ложится на глаза и тонкие пальцы завязывают узел на затылке. Нельзя чтобы он увидел что-либо, тогда игра будет неинтересной. Тёплые пальцы касаются щеки, медленно опускаются к подбородку и чуть приподнимают его. Лицо гостя совсем близко. Он чувствует, что тот чуть приоткрыл рот, жарко дыша своей жертве прямо в губы. А жертве ли? Достоевский ухмыляется. Он тянется за поцелуем, за что получает лёгкую пощёчину.

– Не своевольничай, – звучит приказ, и он слушается. Откидывается на подушки и криво ухмыляется, сжимая изящные руки в кулаки, царапая от возбуждения ладони.

Чужие руки блуждают по телу, лишают одежды, но это даже приятно, пока он уверен, что ему не навредят. Дазай запускает руки под рубашку, чтобы с интересом ощупать живот Фёдора и он вздрагивает от прикосновения горячих пальцев к своей ледяной коже. До ушей доносится довольный хмык и на губах Фёдора расцветает улыбка. Ему нравится интерес Дазая, нравится его власть, нравятся пальцы, грубо срывающие с него одежду, но не нравится, что он не может сам коснуться Дазая. Не может ощутить жёсткую ткань бинтов, не может снять их, огладить бархатную кожу, испещрённую шрамами, не может коснуться губами…

Осаму целует шею, оголяя попутно тощее тело, любуясь им и желая обладать с каждой минутой всё сильнее. Алебастровая кожа Фёдора так прекрасна в серебристом свете луны, что кажется даже прозрачной. Словно лёгкая ткань накрыла выпирающие кости. Так и хочется разрезать её, посмотреть, насколько она на самом деле тонкая, оставить кровавые узоры на впалом животе и зализывать их, наслаждаясь вкусом крови.

Горячие губы накрывают кадык, и Фёдор довольно мурлыкает, словно кот, откидывая голову и позволяя целовать шею, тихо выдыхая. Хочется большего. Хочется видеть, как горят безумным желанием коньячно-кровавые глаза Дазая, как тени от лунного света блуждают по его лицу, как губы кривятся в безумной ухмылке, а клыки смыкаются на бледной коже. Тело непроизвольно вздрагивает, а сам демон тихо стонет, чувствуя, как больно впиваются в шею клыки вампира.

– Аккуратнее, Осаму, твои укусы всегда долго заживают.

Щёку снова обжигает пощёчина, а шершавый язык слизывает выступившие на меловой коже рубиновые капли так, что колени начинают подрагивать, а пальцы на ногах поджиматься.

– Я не позволял говорить.

Фёдор только ухмыляется. Ему не нравится подчиняться, но Дазаю он позволяет командовать. Иногда можно пустить его порулить, чтобы не отчаивался и приходил снова и снова, присаживаясь на кровь демона как на тяжёлый наркотик. Вкусный, невероятный, вечный наркотик.

Достоевский прекрасно помнит тот момент, когда вампир впервые появился в его логове, это было полгода назад. Он сидел на окне и с тоской смотрел на луну, а затем, заметив хозяина, невероятно быстро оказался рядом с ним и, с силой впечатав в стену, укусил. Фёдор даже воспротивиться не успел, а слабое тело лишило возможности вырваться из мёртвой хватки. Клыки с силой впились в кожу, а по телу почему-то растеклась такая жуткая усталость, что он чуть сознание не потерял, когда Дазай для верности решил его придушить.

Воспоминания заставляют демона вздрогнуть, а вампир тем временем спускается поцелуями по груди и обхватывает губами тёмную горошину соска, начиная посасывать, слегка царапая острыми клыками. Это будоражит, заставляет подрагивать и льнуть к нему, просить больше ласки, но не словами, нет, им это не нужно. Тело говорит само за своего хозяина, опасного и кровожадного демона, запертого в этом слабом сосуде, неспособном противостоять даже простому вампиру! Ну ладно, вздор, древнему вампиру. Аристократу, с такой же бледной кожей и острым взглядом, который сейчас слаб. Намного слабее чем раньше, много веков назад, когда они встретились впервые. Только тогда никто никого не кусал.

Острые белые клыки вновь впиваются в шею прямо рядом с пульсирующей веной и Достоевский чувствует, как по телу разливается непривычное тепло. Хотя нет, за последние полгода оно уже стало привычным. Дыхание учащается, а руки дёргаются, раня металлом наручников нежную кожу. В серебристом свете луны кровь, стекающая по запястьям кажется чёрной, прогнившей, но на рассвете, Дазай уверен, она окрасится киноварью, как и укус на шее. Подрагивающее тело демона до невозможности сильно возбуждает, пробуждая аппетит. Его кровь горячая, несмотря на то, что тело ледяное, и сладкая, словно старое дорогое вино. Осаму никогда особо не любил вина, но это он бы смаковал бесконечно.

Демон лишь тихо стонет, чувствуя, как кровь покидает тело, а чужие руки оглаживают бёдра. Процесс трапезы вампира всегда был слишком интимным, но люди никогда не возбуждались, чувствуя, что умирают в сильных руках, когда острые, как бритва, клыки раскалёнными лезвиями вонзаются в кожу, а бескровные губы медленно высасывают жизнь из их тел. Они были глупы, не понимали что он дарует им спасение, боялись, даже не думали благодарить. Глупцы! Демон Достоевский был другим. Он сам хотел этого. Хотел утонуть в сладкой неге, ведь знал, знал, что останется в живых, знал, что вампир никогда не посмеет убить его. Никогда не посмеет лишиться этого удовольствия, когда насытившегося, его нежно гладят по мягким волосам и позволяют уйти, до следующего визита.

Осаму медленно отстраняется и довольно облизывает губы. Кровь Фёдора – это его плата за свободу и он, кажется, даже доволен. Вон как кусает свои тонкие губки, сжимая кулаки ещё сильнее и расцарапывая кожу на ладонях. У его крови такой красивый цвет…

Вампир прикрывает глаза, нежится в лунном свете, подставляясь под него, как только может. Так приятно… В тишине комнаты раздаётся щелчок, наручники падают на подушку и демон ухмыляется ещё шире. Медленно стаскивает с себя чёрную ленту и в мгновение ока переворачивает Дазая, восседая теперь на его бёдрах и прижимая к холодной и скользкой шёлковой простыне. Тот на мгновение в удивлении распахивает глаза, а после отвечает такой же ухмылкой, обнажая окровавленные клыки.

Тьма окружает их, не пускает из своих объятий и им это нравится. Им не нужен свет солнца, он ранит их, причиняет боль. Им нужна лишь луна, помогающая видеть блеск в глазах друг друга, поэтому плотные чёрные шторы в комнате демона задвинуты лишь днём.

– Ты собираешься сделать то, что я думаю? – интересуется Дазай, слизывая кровь с белых зубов.

Фёдор наклоняется к нему и выдыхает в самое заострённое ухо:

– Ты ведь давно этого жаждешь.

Дазай дрожит от этого и инстинктивно пытается спрятать своё самое чувствительное местечко. Ноги дрожат, а в паху начинает сладко ныть от одного только шёпота и горячих губ, касающихся нежной кожи за ухом.

Его раздевают нарочито медленно, желая помучить, в то время, как он ёрзает на постели, буквально прося сделать это быстрее. В немой просьбе, опустив руку на плечо демона, выводя закорючки. Он плохо соображает, от выпитой крови начинает кружиться голова. В комнате становится жарко даже ему, а лунный свет так приятно обволакивает, что вампиру кажется, будто он тает в чужих руках, подобно воску. Он вздрагивает и стонет сквозь сомкнутые губы, когда Достоевский кусает его за ключицу, лаская при этом худые бёдра, на которых бинтов сейчас почти не осталось. Чуть сгибает ноги в коленях, чтобы демону было удобно играться с бёдрами и снова вздрагивает, когда острый нож вспарывает бинты, а ногти впиваются в бледную кожу.

Осаму закусывает губу и дрожит всем телом, непроизвольно поёрзав, когда Фёдор проводит вдоль ушной раковины острым язычком. Так чертовски приятно и крышесносно, что Дазаю уже всё равно, что его сейчас возьмут. Хотя нет, не всё равно. Его эго не позволяет быть снизу, признавать свою слабость, прогибаться под жестокого демона и он решает переключить внимание Достоевского и пробует оседлать его.

– Кто знает, – на его губах красуется ухмылка. – Но мне интересней поиграть с тобой.

В ответ на это демон лишь ухмыляется, удерживая его под собой и сжимая тонкие запястья с такой силой, что вампиру кажется, будто их сейчас сломают. Он шипит от боли и с мольбой смотрит в аметистовые глаза. Они смотрят в ответ холодно, жестоко, хватка не ослабевает, а тонкие губы шепчут:

– Раз так хочешь игру, то играть мы будем по моим правилам.

Он лишает Осаму нижнего белья и, поигрывая, проводит тонкими музыкальными пальцами вверх-вниз по его порядком возбуждённой плоти, наслаждаясь хриплым стоном.

Глаза вампира сверкают в темноте, он сминает шёлковые простыни освобождёнными из цепкой хватки руками и всхлипывает, когда сухие губы целуют внутреннюю сторону бедра. Стонет, почти крича, когда кожи на рёбрах касается серебрянный нож. Он не режет, только выводит непонятные знаки, отчего Дазай извивается, пытаясь выбраться из-под жестокого демона, но тот лишь облизывает губы и надавливает лезвием на тонкую бледную кожу. Лезвие холодное, но обжигает так, словно раскалено до предела. Осаму закричал от нестерпимой боли, а Фёдор удовлетворённо рассматривал кровь, стекавшую по боку на чёрный шёлк простыни.

От серебра так больно, что кажется, будто его заживо сжигают на костре. Хочется просить, умолять прекратить вырисовывать кровавые розы на его теле, но вампир молчит, старается уже даже не кричать, впившись клыками в собственную руку. Он с силой зажмурился, перед глазами замелькали вспышки, а желание умереть возрастает в тысячу раз так, что выть хочется и просить о смерти всех, кого только можно. К горлу подкатывает тошнота, дыхание учащается, по щекам катятся слёзы от собственного бессилия. Когда только этот демон успел стать таким сильным? Дазай старается даже не шевелиться, чтобы не испытать лишней боли, а Достоевский увлечённо рисует, не замечая, как мучается вампир. Он радуется своему творению радостью истинного художника, творца прекрасного, пишущего живую картину. Шедевр, вызывающий восхищение даже у него самого. Осаму ведь и сам по себе то ещё произведение искусства!

Когда ему кажется, что сейчас он либо потеряет сознание, либо и вовсе погибнет от боли, проклятый нож вдруг исчезает, а холодные губы касаются чувствительного места ниже мочки. Вся боль словно по волшебству проходит, стоит только Фёдору снова стать нежным. Дазай уже не жмурится, но глаза открывать всё ещё боится, чтобы не увидеть вместо нежной улыбки на лице демона жестокий оскал.

Комнату вдруг заполняет аромат цветущей вишни. Сильный, но приятный. Ним хочется наслаждаться вечно, и плевать откуда он появился. Вишню Осаму всегда любил во всех её проявлениях, особенно любил сидеть под её деревом тёплой весенней ночью, когда луна светит ярко и можно сполна насладиться ароматом цветов и приятным лунным светом. Ощутить, как на бледную кожу падает нежный розовый лепесток, а лёгкий ветерок заставляет десятки таких же путаться в волосах.

Он даже не сразу замечает, как его ноги как-то слишком осторожно разводят в стороны и когда он пытается инстинктивно свести их вместе, натыкается на преграду в виде тощего тела демона. Что-то холодное касается сжавшегося колечка мышц ниже спины и сладкий голос томно шепчет на ухо:

– Расслабься…

Дазай дрожит, пытаясь выполнить не просьбу, приказ, но так толком ничего и не добивается, ахая, когда в него проникает чужой палец. Фёдор начинает покрывать влажными поцелуями подрагивающий живот, на котором даже от серебра шрамов не осталось. Лишь лёгкие красноватые следы, которые с рассветом исчезнут. Солнце давно не причиняет вампиру дискомфорта, вот только глаза слезятся и приходится носить солнцезащитные очки. Но это мелочи, в сравнении с тем, что было раньше. Он научился выживать так, чтобы солнечные лучи не сжигали его плоть. Как? Это была его тайна, о которой он не любил говорить.

Дазай истинное произведение искусства, в этом Фёдор убедился уже давно. Слишком красиво изгибаются его брови, когда он пытается расслабиться, слишком эстетично выглядят острые клыки, прикусывающие собственные губы. Чёртов шедевр, пусть и с довольно скверным характером! Шедевр, который так сладко стонет и сам двигается, насаживаясь на длинный тонкий палец, пытаясь насладиться. Достоевский же только ухмыляется и удерживает вампира за бёдра одной рукой, не давая двигаться, таким образом тоже желая слегка помучить. Ему в принципе нравится мучить Дазая, нравится слышать его сдавленные стоны и ахи, доводя его до вскриков. И тем не менее он продолжает растягивать отверстие медленно и осторожно, чтобы не сделать больно. От излишней боли Осаму потеряет всякое желание заниматься этим. А ведь Фёдор знал, что отверстие Дазая ещё девственно. Он рассчитывал быть первым.

Дазай кусает губы и пытается двигаться, но хватка у демона железная и из-за этого вампир скулит, как паршивый оборотень.

– Достоевский, тебя всегда просить нужно? Ты так это любишь?

Демон хмыкнул и добавил второй палец. Вампир от этого зарычал и крикнул:

– Да прекращай ты цедить по капле! Всё равно же не смажешь! – в то время, как глаза его молили Фёдора о другом.

И тот ещё шире ухмыльнулся своими тонкими бескровными губами широкого рта. Но это его не портило. Он насмешливо прищурил аметистового оттенка глаза и процедил:

– Ну почему же…

В его руках оказался тюбик, с которого был свинчен колпачок, и в воздухе опять разнёсся аромат цветущей вишни. Пальцы Фёдора легли на веки Осаму.

– А вот глазки тебе лучше закрыть. Или хочешь, чтобы я тебе их завязал?

Дазай судорожно втянул воздух и подчинился. Он не видел, только чувствовал, как холодные пальцы и холодная пахучая субстанция касаются его снова, нанося там гель с таким приятным запахом, что голова кружилась. И откуда только этот прекрасный искуситель проведал, что такой запах для Осаму самый любимый? Всё ещё не открывая глаз, он почувствовал вместо пальцев возбуждённую плоть любовника, которая сперва осторожно коснулась, затем легко толкнулась, пытаясь проникнуть внутрь, а затем и проникла.

И хоть сделано это было осторожно, несмотря на адское, едва сдерживаемое желание демона-соблазнителя, с трудом контролируемое его хозяином, Дазай вздрогнул и вскрикнул от неожиданности и боли, которая не была сильной, просто непривычной. Спина его выгнулась дугой над прохладным чёрным шёлком навстречу гибкому костлявому телу демона.

И Фёдор поспешил притянуть его к себе, целуя нежно, проникновенно, понимающе и совсем искренне. Будто бы говоря, что знает его боль и хочет облегчить. Не разрывая поцелуя, он протянул руки вперёд, скользя по бледному телу, испачканному лишь алыми отметинами, такими красивыми на нём. Проводя пальцами вдоль позвоночника, опустил их на тонкую талию, оглаживая нежную кожу, и начал осторожно, медленно двигаться дальше.

Дазай непроизвольно вцепился зубами в плечо Достоевского. Он сам всегда был сверху, всегда брал, а не отдавался, потому не думал, что не только брать бывает приятно до такой степени, что исчезают все пределы, но когда берут тебя… Плечо задёргалось, а голос над ухом зашипел:

– Прекрати, Осаму! После тебя всё так долго заживает, перестань сейчас же!

Осаму повиновался, но не потому, что ему жалко тощенького Фёдора, а потому что вспомнил о серебряном ноже. Он вынул свои клыки из чужого плеча, и демон лизнул его ниже мочки уха, вызывая ответный стон.

Его член, проникнув поглубже, натыкается на чувствительный комок нервов внутри Дазая. Тот опять вздрогнул и застонал чуть громче. Фёдор подвигал бёдрами, лаская членом сладкую точку партнёра, Дазай

всхлипывая, сжал простыню и почувствовал, как пальцы на ногах непроизвольно поджимаются. Его ноги обхватили Достоевского кольцом, скрестившись под ягодицами. А тот продолжал свои движения, постепенно входя в раж, и двигаясь быстрее.

Вампир застонал, обняв демона за шею и покрепче прижавшись к нему. А тот, распалившись, уже и сам его кусает, вперемежку с поцелуями, и начинает двигаться плавнее, нарочно потираясь животом о чужую возбуждённую плоть.

Дазай непрерывно стонет, утыкаясь куда-то в плечо демона, и зарываясь рукой в длинные волосы, подставляясь для поцелуев и укусов выгибается сам, кусая губы из-за того, что Фёдор его поддразнивает.

А тот уже сам стонет, получая ещё и моральное удовлетворение от того, что дорвался до Дазая.

Осаму удовлетворённо выдохнул, порезче насаживаясь, и лизнул Фёдора в шею. Демон в ответ застонал, начав двигаться быстрее и играя с чувствительной мочкой заострённого уха вампира, который стонет в ответ на это, ёрзая под ним и поддаваясь так, чтобы попали по простате.

– А ты горяч! – выдохнул он.

– А ты во мне сомневался? – Фёдор прихватил зубами мочку уха Осаму, от чего тот непроизвольно ахнул и прошептал:

– Если бы сомневался, не лёг бы под тебя…

И ногой провёл по коже ягодицы партнёра. Тот даже взвыл от этого, стараясь входить поглубже, каждый раз почти полностью покидая столь прекрасное податливое тело и вновь входя до конца.

– А ты такой же сексуальный как и четыре века назад… – жарко выдыхает он вампиру в шею, ставя после этого собственническую метку на месте, которое не скрыть бинтами.

Тот ахает и стонет от таких движений, цепляясь за плечи одной рукой и чуть царапаясь, а второй продолжает играть с полюбившимися волосами демона.

– Так значит…я всё ещё в твоём вкусе? – тяжело выдыхает он.

– Боюсь ты всегда будешь в моём вкусе. – Совсем легонько Фёдор ущипнул вампира за сосок, чтобы не расслаблялся.

Дазай заёрзал сильнее, подмахивая ему бёдрами.

– Хаа, Фёдор, стань моим любовником! – Простонал вампир, жадно целуя демона в шею.

– Заманчивое предложение, – промурлыкал тот на ушко Осаму, постанывая от таких действий и начиная ласкать рукой член партнёра.

Тот ахнул и застонал, процарапав вензель на спине демона, выгибаясь при этом навстречу ему.

– Тшш, не царапайся, – тот убрал его руку и прижал к подушке. – Я же просил! Ты же не хочешь, чтобы мне было очень долго больно? Твои царапины долго заживают, не то что следы от ножичка. – Он внимательно оглядел Дазая, – вон, уже почти не видно.

Тот послушался и не стал вырывать руки, разрешая держать себя так. А Фёдор начал снова посасывать его сосок, как в начале их прелюдии, одновременно продолжая ласкать возбуждённо подрагивающий член Дазая с выступившей на нём крупной каплей. Тот тяжело застонал, откидывая голову и кончая в руках опытного партнёра.

Фёдор излился от того, как сжался вокруг него Дазай, хрипло простонав и кусая его за плечо. Осаму удовлетворённо опал на подушки, довольно прикрывая глаза и восстанавливая дыхание. Он сейчас ни о чём не думал, и ничего не чувствовал. Не почувствовал даже, как Достоевский покинул его тело и свалился рядом, тяжело дыша и поставив влажный поцелуй под подбородком, как бы в благодарность за доставленное удовольствие.

Вампир молча лежал, изучая потолок квартиры Достоевского. Сквозь расшторенное окно лунный свет, отражаясь на потолке, был прерываем причудливыми тенями, колеблемых ветром веток деревьев.

Внезапно, он почувствовал, как тонкая ледяная рука сдавила ему горло. Он перехватил её за запястье, повернул и поцеловал ладонь. От неожиданности пальцы тонкой почти женской руки замерли, бессильно повиснув, как сломанная ветка или крыло морской птицы, парящей в восходящих потоках воздуха над океаном.

– Если ты рассчитываешь, что я уйду отсюда, как бывало раньше, то ты ошибаешься. – Произнёс Осаму, не поворачивая головы.

Достоевский криво усмехнулся:

– Тебя никогда раньше не заботило на что я рассчитываю, – он сел, и потянувшись за покрывалом, скомканной грудой валяющемся на полу, подобрал его и укрылся. Вне пределов Преисподней демон вечно мёрз, поэтому всё его тело было таким ледяным, словно восставший из гроба мертвец. Он завернулся в пушистый тёплый плед, в шахматную клетку, как гусеница в кокон. Аметистовые удлинённые глаза под тяжёлыми веками сверкали первобытной ненавистью.

– Я тебя не приглашал, и не смею задерживать, если что. – Произнёс он с истинно демоническим высокомерием.

Вампир повернул к нему лицо, мертвенно белевшее в свете полной луны. Затем схватился обеими руками за чёрно-белое пушистое покрывало и с силой дёрнул. Но оказалось, его держали не так уж сильно, как он ожидал, и Осаму, выдернувший край пледа из-под тощего тела хозяина, укрылся им тоже, придвинувшись вплотную к двум аметистовым льдинкам, которые после такого сперва удивлённо расширились, а потом потеплели. Когда демон заговорил, голос его слегка дрогнул.

– Ты же меня сам тогда бросил, сбежал от меня, как последний трусливый человечишка, испугавшийся заразы!

Вампир вместо ответа нежно привлёк его к себе и поцеловал в висок. Фёдор задышал ему в шею, потом пробубнил обиженно:

– Отымел, как последнюю шлюху и сбежал как заяц!

Он обнял Дазая за талию, не высовывая руки из тёплого гнёздышка. Осаму прижался к нему своим тёплым телом, чувствуя как тот потихоньку начинает отогреваться, а заодно оттаивать душой.

Осаму помнил тот свой первый и давнишний визит к этому демону, тогда ещё совсем юному и неопытному девственнику, покорившему его ещё тогда своей дерзкой юной прелестью настолько, что он не смог сдержать себя. А потом сбежал, испугавшись привязанности к этому мальчишке с едва пробивающимися шишечками рожек и такими невинными и одновременно распутными глазами, что выдержать это было невозможно.

Когда полгода назад они случайно пересеклись по работе, Дазай сразу узнал в главе местной воровской организации того юного чёртика, такого шаловливого и дерзкого. И такого милого. Теперь на голове Достоевского была пышная шапка густейших волос цвета воронова крыла, характер у него был серьёзный и хмурый.

И никакого даже следа от былых рогов.

Дазай погрузил пальцы в аспидно-чёрную густую гриву волос демона, перебирая роскошные шёлковые пряди. От этого дыхание Фёдора стало чаще, он прижался к нему ещё теснее, а его плоть опять восстала от желания.

Дазай провёл пальцами вдоль позвоночника Фёдора, спустившись к пояснице и продолжая дальше своё путешествие. Но до сладкого колечка между ягодицами демона ему добраться не дали. Железной хваткой тонкие, но цепкие пальцы перехватили запястье вампира, сжав его как кольцом, и отводя от своего отверстия ласкающую руку. Аметистовые глаза снова заблестели холодом, а ледяной голос твёрдо произнёс:

– Никогда, ты слышишь, никогда ты больше не будешь сверху! У меня хорошая память, может быть даже слишком!

Он возмущённо фыркнул, отбрасывая руку Дазая от себя.

Осаму нахмурился, глядя на Фёдора непонимающим взглядом. Ведь у них всё только что было так хорошо, что…

– Что случилось, Фёдор? Чем я тебя обидел?

Тот опять отодвинулся от недоумевающего вампира подальше, в то время как он опять рывком придвинулся к Фёдору, скользя по чёрному шелку как по льду, навстречу ледяной ненависти в глазах демона. Он был теперь так прекрасен, так притягателен, хотя ещё молод. Всего четыре с небольшим века, это ещё самый расцвет для любого демона. И он же только что (Осаму почувствовал!) отозвался на его ласку, он снова хотел его, и Дазай был не против, так откуда же, дьявол возьми, вдруг взялась эта упрямая тупая ненависть?!

Глаза вампира вспыхнули злым огнём, рука потянулась, чтобы дать пощёчину, но застыла при виде серебряного ножа в руке у Фёдора. Он сглотнул комок в горле и опустил руку на покрывало.

– Ты не хочешь, чтобы я здесь оставался?

Он вглядывался в непроницаемые глаза Фёдора, с которым ему ещё недавно было так хорошо, как никогда и ни с кем, пытаясь понять, что происходит, но не мог.

Демон молча смотрел на него, глаза были непроницаемыми, серебро ножа тускло блестело в лунном свете, губы были упрямо сжаты, выдавая истинные чувства их обладателя.

Рука Осаму нырнула под одеяло и погладила живот Фёдора. Тот никак не отреагировал, только пальцы сильнее сжали чёрную рукоятку ножа.

Дазай провёл рукой под одеялом по простыне к тому месту, где у Фёдора начинались его длинные худые ноги. Ему позволили это сделать, и Осаму нежно взял в руку всё ещё стоявший член Достоевского, поласкав его своими пальцами. Фёдор молча покачал головой, луна отражалась в его глазах.

– Даже не думай, – упрямо сжатые губы наконец разжались, выпустив из себя эту фразу.

Осаму опять нахмурил лоб, смутная догадка вдруг сверкнула в его мозгу.

– Слушай, а где твой хвостик? – вдруг спросил он Фёдора.

Он вдруг вспомнил, что лаская костлявое тело демона, случайно наткнулся на странный шрам возле заветного колечка между ягодиц.

Губы опять сжались, рука с ножом дёрнулась, но на этот раз уже Дазай перехватил её и теперь выворачивал, стараясь не попасть под лезвие. Наконец ему это удалось, Фёдор вскрикнул, рука разжалась, а нож отлетел в угол комнаты. Дазай прижал руку Достоевского к подушке, тот ещё немного подёргался, вырываясь, затем угомонился, когда понял, что не получится.

– Какая тебе разница, куда у меня что делось! – с ненавистью выдохнул он прямо Дазаю в лицо. – Покалечил, убежал, и знать меня не хотел столько лет. Я был для тебя всего лишь случайным приключением, а для меня после этого вся жизнь изменилась.

Дазай опять нахмурил брови.

– Покалечил? Ты сказал покалечил? Ну да, я вспомнил, я слегка потаскал тебя за твой прелестный хвостик, но я же не оторвал его! Да и намерения у меня такого не было. Или может, я переборщил? – забеспокоился он, – расскажи, что с тобой случилось, и почему теперь ты выглядишь почти как человек?

Он обнял Фёдора за плечи и выжидающе смотрел на него. Лицо Достоевского исказилось болезненной судорогой.

– Тебе понравилась моя смазка, а, Дазай? Знаю, что понравилась, ты ведь с ума сходишь от запаха этой проклятой вишни, который я терпеть не могу.

– Терпеть не можешь? С каких же это пор? И откуда ты знаешь, что я его люблю?

– Как откуда? А ты забыл, как ещё тогда притащил меня под эту цветущую вишню и так грубо со мной обошёлся, что мне пришлось обращаться к тайным лекарям, для того, чтобы они исправили последствия твоего грубого и слишком поспешного поведения, – эту тираду Достоевский произнёс с каменным лицом, внимательно наблюдая за реакцией Дазая. Ему было интересно, догадается ли он, о чём вообще речь?

В миру вампир Дазай работал детективом, поэтому быстро понял, что имел в виду его недавний партнёр, с которым он так страстно разделил постель.

Он склонился к самому лицу Фёдора, прошептав ему в самые губы:

– Так я порвал тебя тогда, мальчик мой? Что, так сильно, да? Но если бы ты тогда не вырывался…

Достоевский рассмеялся в ответ, горько и сухо.

– Вот в этом вся твоя суть, Дазай Осаму, – произнёс он с горькой усмешкой. – Я показал тебе сегодня, что бы ты мог сделать со мной, если бы не был так груб и настойчив. Если бы ты нашёл чем смягчить своё вторжение, со мной бы ничего этого не произошло, не случилось бы никакого воспаления и мой хвост остался бы на месте.

Он помолчал, давая вампиру возможность осмыслить сказанное. Дазай виновато отвёл взгляд, а затем спросил:

– А рожки? Они же были ещё совсем крошечные, смешные такие! От них-то ты зачем избавился?

Из горла Фёдора вылетел короткий и горький смешок.

– Демон без хвоста? Ты издеваешься? Я больше не имел права так называться, пришлось позаботиться и о рогах. Зато теперь, – губы сложились в ехидную улыбку, – я выяснил, что с полным правом могу претендовать называться богом. Особенно, с таким богатым прошлым.

От этих слов Дазай отпустил руку Фёдора, откинулся на подушку и громко и безудержно захохотал. Его смех эхом отразился от стен этой комнаты, белые клыки ярко блестели в лунном свете.

– О, боже мой! – всхлипывал от смеха вампир, – большей ахинеи я ещё в жизни не слышал! Дьявол, превратившийся в бога! Милый мой, так не бывает! Боги не спят с вампирами, боги не возглавляют воровскую шайку, они слишком высокого мнения о себе, чтобы спускаться в такое болото! Фёдор, – внезапно Осаму стал серьёзен, – если из-за меня ты вынужден был покинуть прежний свой мир, свои привычки, претерпеть такую боль, что её не изгладило даже время, почему же ты терпел мои визиты в эти полгода? Тебе, наверное, хотелось меня убить? Почему не убил?

Рука демона коснулась шрамов на теле детектива и погладила их. Он посмотрел вампиру прямо в глаза:

– Когда-то давно у тебя их не было. Откуда они? Кто порезал тебя? Даже мой нож не оставил на тебе следов.

Осаму опять обнял его, приблизив лицо к себе.

– Ты правда хочешь знать? – он помолчал. – А как ты думаешь, каким образом я могу жить среди людей, появляясь между ними днём? Это была моя цена за то, что я не превращусь под солнечными лучами в кучку пепла. А сделал я их себе сам. Причём таким оружием, какое видел у тебя, и сделал потому, что увидел тогда в твоих глазах боль.

Он отпустил Фёдора и отвернулся от него. Тот, прижавшись к его спине, обнял его обнажённый торс рукой. Потом поцеловал то место, где спинной хребет переходит в шею. Дазай вздрогнул.

– Так ты узнал этот нож? – вопрос был задан самым будничным тоном, но Осаму от него как пружиной подбросило. Он резко повернулся к Достоевскому и схватил его руками за голову.

– Так это тот самый? Ты где его взял? Почему не убил меня? – почти прокричал он.

– Я искал тебя все эти годы, – ответил Фёдор, – искал и не находил. Нашёл только этот нож. Как это ты его сразу не узнал? Ах да, тебе же было не до этого.

В голову Дазаю ударила волна бешенства. Он резко сжал губы и закрыл глаза, коснувшись своим лбом лба Достоевского.

– Ты можешь объяснить мне, если ты так долго вынашивал эту месть, то почему теперь поступил наоборот, доставив мне удовольствие, равного которому я не знал? Почему, имея в руках такое оружие, ты не воткнул мне его в сердце, и почему не поступил со мной в постели так, как в своё время обошёлся с тобой я?

– Ты смеешь ставить под сомнение решение бога? – слегка усмехнулся Достоевский, – видимо твоему слабому разумению недоступна истинная природа моих поступков. Я просто хотел унизить твоё мужское эго своей нежностью, я показал тебе, насколько могу быть выше скотского желания обладать тобой, Осаму Дазай!

Фёдор говорил ему это максимально пренебрежительным тоном, пытаясь вложить в свои слова максимум презрения к Дазаю, но забыл, что на его лицо падает лунный свет. А то, что он освещал, мягко говоря, не совпадало со смыслом этих слов.

А может, и не забыл, но так или иначе, лицо молодого демона дышало такой любовью, которую трудно было не заметить. Но Дазай подумал, что это может быть просто игрой света и тени, и он прошептал: