Текст книги "Любить зверя (СИ)"

Автор книги: Mia_Levis

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 2 страниц)

А потом я лишь с остервенением плюю на свои пальцы, приставляю к его анусу, надавливаю сильно. Сразу два пальца, до конца. Он кричит так громко, что у меня режет в висках. Почему-то он слишком узкий, как в наш первый раз. А зверю нравится, он мурлычет, хвалит меня, гладит по позвоночнику облезлым хвостом. Я немного раздвигаю пальцы в стороны, скольжу по теплым стенкам.

– Перестань, ты обещал, что не сделаешь мне больно! Обещал! – в этот раз он говорит тихо. Только слезы льются и льются.

– Ты тоже многое обещал, – отвечаю я и, резко вытащив пальцы, одним сильным толчком вгоняю в него член. Он выгибается в пояснице, бьется в моих руках загнанной птицей. Стенки вокруг моей плоти сжимаются с такой силой, что у меня темнеет перед глазами, а из груди вырывается утробный рык. Долгое воздержание дает о себе знать: я толкаюсь в него хаотично, пересиливая сопротивление его тела, оставляю алые засосы и кровавые следы от зубов на шее и плечах. Он что-то бормочет, кричит. Но я слышу лишь одно “люблю”. Я кончаю совсем скоро, выскальзываю из него, обессиленно откидываюсь на спину и смотрю в потолок. Кое-где обсыпалась штукатурка, а люстра неприятно светит в глаза. Илья лежит рядом,подтянув колени к животу. Всхлипывает, вытирает слезы кулачками. Ребенок ребенком. И когда мужиком уже станет? Хотя что я говорю? Никогда, конечно.

– Я хочу… хочу, чтобы ты знал – ты всегда можешь прийти ко мне. Я люблю тебя. Я понимаю, что ты просто… разозлился,– на этом слове он вздрагивает, но все же продолжает, тяжело вздохнув, – поэтому сделал мне больно. Но я знаю, что ты не хотел. Я знаю.

О чем он? Я хотел. Только Господь знает, насколько. Я год копил в себе всю эту грязь. Нужно же ее куда-то выплеснуть, иначе я захлебнусь. Я молча встаю, застегиваю джинсы и ухожу. До следующего раза. Я знаю, что он впустит меня. Снова, снова и снова. Почему? Не знаю. Может быть, он чувствует угрызения совести, после того, как нарушает свои клятвы? Говорят, что боль очищает.

========== 3 года спустя… ==========

Дабы не запутать вас, уважаемые читатели, во всей моей странной математике, сразу поясняю: события этой главы происходят через 3 года после первой части. Илье здесь уже 23, а Сереже 26 лет.

Уже несколько минут стою возле двери, вдавив палец в звонок. Он должен быть дома, сейчас почти полночь. Или, может, ходит где-то? Непривычно. Раньше я всегда заставал его, когда бы ни пришел. Интересно, работает он или учится? Я этого не знаю. Странно осознавать, что уже шесть лет наши отношения сводятся лишь к коротким встречам, в ходе которых я произношу всего несколько слов. А ведь когда-то давным-давно все было иначе…

Наконец-то слышу шорох за дверью и скрежещущий звук замка. Он взъерошенный словно воробей. Протирает глаза кулаками и слепо щурится от яркого света лампы, которую включил в прихожей. Спал, значит? Босыми ступнями шаркает по холодному полу, поджимая пальцы, и зябко обхватывает себя руками за плечи. Зверь устало зевает, хрупкость этого мальчишки его давно не прельщает. Ему подавай нечто этакое, с фантазией. А мне лень, хочется просто схватить худое тело в охапку, уткнуться носом в воротник огромного, вязаного свитера и вдыхать запах ванили и молока – такую детскую смесь, которой он все еще пахнет, несмотря на свой возраст.

– Проходи, не стой на сквозняке, – произносит тихо и немного отступает, пропуская вместе со мной холод с улицы, грязные потеки талого снега и черного зверя, спящего пока где-то под сердцем.

Закрывает дверь, подходит на носочках и стряхивает налипшие на воротнике моего пальто снежинки. Они осыпаются на пол, растекаются маленькими лужицами на паркете.

– Обуй что-то, – сердито произношу я, отталкивая его руки. Заболеет ведь, он никогда не отличался крепким здоровьем. Зверь недовольно поскуливает, ему не нравятся мои слова. И, правда, что это я? Какое мне дело?

– Зачем? Все равно раздеваться, – я удивленно вскидываю на него взгляд, впервые за вечер рассматривая пристально. Что изменилось с прошлого раза? Где же объятия, слезы и постоянное “Сереженька, люблю тебя”? Внешне он такой же мальчишка, которого я знаю так долго. Те же взъерошенные светлые волосы, бледная до синевы кожа, привычка кусать дрожащие губы. А глаза равнодушные, просто голубое стекло, без единой эмоции.

Мне хочется так много спросить. Пока могу. Пока я еще владею собой, а не нахожусь во власти безумия. Вопросы замирают на языке, непроизнесенные. Зря я сегодня пришел. Это, наверное, больше мое желание, а я так привык руководствоваться лишь порывами своего внутреннего зверя.

– Что стоишь, Сереж? Раздевайся, – не дожидаясь ответа, он ловкими пальцами расстегивает крупные пуговицы пальто, стягивает его с моих плеч. – Разувайся, пока я повешу. – И я послушно снимаю обувь, прожигая взглядом его прямую спину. Он чужой такой сегодня. Почему? Я не могу понять.

– Ты спал уже? – во рту жжется, как будто я глотнул кислоты и теперь она разъедает слизистую. Какое мне дело, когда и с кем он спит? Я давно не ревную его. А тем более не беспокоюсь о его благополучии. Моя цель – кормить паразита, уничтожающего меня изнутри. Так почему я сегодня здесь, если зверь сыт и спокоен? Зачем задаю вопросы, ответы на которые знать не хочу? Не должен хотеть.

– Да, – он удивлен. В глазах наконец-то загорается проблеск жизни. Тот призрачный свет былой энергии, которую я так в нем любил.

– Ясно, – хочется переступить с ноги на ногу, как смущенный мальчишка, желающий провалиться сквозь землю. Нет, дела сегодня не будет. Нужно уходить. – Я пойду.

– Почему?

– Что почему?

– Почему убегаешь, Сереж? – подходит ко мне. Кончиками пальцев проводит по лицу, по самым глубоким шрамам. Хочется ударить по рукам, но я так и стою каменным изваянием. – Чего ты хочешь сегодня? Как ты хочешь? Мне стать на колени?

– Илья! – я перебиваю его. Глаза у него вновь пустые. Или они такие давно, а я просто не видел? Я ведь так давно ничего вокруг себя не вижу.

– Мне взять в рот? Растянуть себя? Или не нужно? Может, ты хочешь насухо, чтобы крови было больше? Или же…

– Заткнись! – перехватываю тонкое запястье. Под пальцами бьется пульс – лениво, размеренно. Он ухмыляется бледными губами, глаза кажутся черными – зрачок расширен и закрывает почти всю радужку, лишь ободок светло-голубой, холодный. Мне хочется, чтобы зверь проснулся! Ну же, что такое?

– Хорошо. Как скажешь. Ты же не будешь меня отталкивать, правда? Ты же хочешь? – он целует меня в шею, проводит шершавым языком по венке. Чувствую, как его пальцы ловко расстегивают ремень.

– Что с тобой? – где он? Где тот Илья, которого я любил? Тот маленький мальчик, размазывающий слезы по щекам?

– Со мной? Ничего. Я рад тебя видеть. Я же тебя люблю. Каждый раз – как последний. Я ведь никогда не знал, придешь ты еще или нет. Не отталкивай меня, пожалуйста! Прошу, Сережа. Пойдем, – он обхватывает меня за руку и тащит в свою комнату. Впервые за долгие годы я не хочу его. Он пугает меня этой покорностью. Да, я уверен, что он просто дешевая шлюшка, но со мной он никогда не вел себя так прежде.

– Как знаешь, – я устал думать. Я от всего устал. Иногда хочется закрыться в ванной и вскрыть себе вены. Лишь он заставляет меня и зверя во мне жить. Правда, он прошлый, а не нынешний. Может после сегодняшней ночи прийти домой и наконец-то закончить свои мучения? Эта покорная кукла уже не мой Илья. Возможно, он уже умер. Ушел раньше, чем я.

Он замирает у кровати. Стягивает свитер и просторные спортивные штаны. Белья на нем нет, в бледном свете включенной лампы вены на его теле кажутся почти черными. Или это кожа такая белая?

– Ты больше не придешь, – не спрашивает. Утверждает. Расстегивает мне ширинку, стягивает джинсы вниз, вместе с трусами.

– Запрещаешь? – странная-странная ночь. Он запускает теплые ладошки мне под кофту, и я послушно поднимаю руки, позволяя стянуть ее.

– Сядь, – он легко толкает меня в грудь, вынуждая присесть на краешек кровати. Становится на колени, стягивая болтающиеся у колен джинсы. – Нет, не запрещаю. Просто ты будешь жить дальше, Сережа. Только это умрет в тебе, – не знаю, что он подразумевает под “это”, но проводит указательным пальцем под ребрами. Где-то там, где беснуется мой зверь: он скалится, но так и не расправляет тело, напротив сжимается в тугой комок.

– Нет, не нужно, – я путаю пальцы в его волосах на затылке, не позволяя обхватить мою плоть губами. Не хочу видеть его сегодня на коленях, ничего не хочу. Нельзя думать о физическом удовлетворении, когда где-то внутри растекается боль и пустота. Так умирает зверь, и я остаюсь один. Почему сегодня? Что со мной не так? И что не так с тобой, мальчишка? Когда ты стал пустым, когда твоей души не стало? Расскажи мне, мальчик.

– Ты пришел за чем-то другим? – он смотрит пристально и равнодушно. Хочется встряхнуть его, чтобы прогнать этот мертвый холод из еще живого тела. Чувствую, как сводит челюсть от нежелания говорить. Я ведь почти животное, утратившее все человеческие умения. Но и молчать не могу. Тишина пугает. Оказывается, меня еще может что-то пугать.

– Я пришел к кому-то другому. Еще раз спрашиваю: что с тобой?

– А я вновь отвечаю – со мной ничего. Мне заплакать? Тебе не нравится, что я не боюсь? Что не нравится? Скажи, и я исправлю! Слышишь! Я все сделаю сегодня!

– Ложись, – я поднимаю его с пола. Его бьет крупная дрожь, зубы громко стучат. Но глаза… глаза пустые. Он сворачивается клубочком, подтянув колени к животу. Мальчишка совсем, моя изломанная кукла. Ну, где же ты, зверь? Шесть лет ты терзал меня, разрывая внутренности, а теперь умираешь так легко и спокойно? Посмотри на этого мальчика, подумай, каковы на вкус его слезы, и какая ярко-алая кровь. Вспомни, как расцветают лиловые синяки на его плечах и как трескаются губы от поцелуев-укусов. Неужели ты не хочешь вновь услышать плач и мольбы, неужто не желаешь уйти под звуки его тихого “люблю тебя”? Что же ты молчишь? Что же ты оставляешь меня с ним наедине?

Я еще минуту сижу, смотря на свет лампы и слушая его тихое дыхание. А потом ложусь рядом, накидываю на нас одеяло и, продолжая смотреть в потолок, произношу:

– Давай спать. Ничего не хочу сегодня.

Немного поворачиваю голову, ловлю его улыбку. Я так давно не видел его улыбки… А потом он расслабленно прикрывает глаза, лишь тени от ресниц падают на худые щеки.

– Я люблю тебя, Сережа.

Я не отвечаю. Больно. Может быть, когда-то я смогу произнести подобные слова. Когда черная кровь перестанет течь по моим венам и разлагающаяся плоть безумного зверя окончательно исчезнет из моего тела. Ведь у нас еще есть время. Я так надеюсь, что есть…

========== 4 года спустя. Эпилог. ==========

За чертой города даже снег белее. А воздух кажется колючим – царапает горло, но я все равно жадно глотаю его. Даже забываю выдыхать. Живу одними вдохами. Лишь получаю, ничего не отдаю. Во мне и не осталось ничего, и я не знаю, когда тело-оболочка наполнится содержимым. Это когда-то, годы назад, я был человеком. Потом всю сущность заполонил зверь, который выел зияющие дыры, кровавые язвы. Сейчас и его нет. Именно поэтому я сегодня здесь.

Кладбище – огромный монумент несбывшихся надежд. Здесь под землей похоронены кости и мечтания. Быть может бессмертные души и парят где-то над надгробиями, пронизывая мрамор и гранит, но их бестелесная материя уже не имеет ни стремлений, ни желаний. Точно так же, как и я не жду больше ничего, лишь равнодушно плыву по течению.

Я останавливаюсь возле могилы. Присаживаюсь на корточки и кладу на снежную белизну две розы. Они алые, словно капли порока на чистоте невинности. Эти цветы сегодня не только для человека, лежащего под промозглой землей. Они и для моего зверя, которого я сегодня вот так пафосно хороню. Он ведь для меня почти телесным был, мне кажется порой, что если вскрыть вену, то можно вытащить наружу ошметки черного мяса – гнилого, полуразложившегося. Теперь зверь – былая частица меня – будет покоиться рядом с самым светлым созданием, которое я знал когда-либо. В этом есть символизм – лучшее и худшее что было у меня в одной могиле, под слоями черной земли и покрывалом белоснежного снега. Во мне же остается лишь серое, вязкое месиво.

– У тебя здесь красиво, – шепчу я, поглаживая буквы на надгробии. Всего лишь имя – так мало можно написать на камне. На нем не напишешь, что этот человек был для тебя миром. Не скажешь, сколько всего пережито вами на пару.

Ответом мне служит тишина. Густая, она давит на виски, кровью шумит в ушах. Пальцы мерзнут и плохо гнутся, но я упрямо вывожу линии, вновь и вновь выписывая хорошо знакомые даты рождения и смерти самого моего родного человека.

– Знаешь, я сегодня хороню частичку себя рядом с тобой. Мне стыдно, что я был таким. Я исправлюсь, я обещаю тебе. Научусь видеть глубже отражения в зеркале. Ты будешь гордиться мной.

– Обязательно будет, Сереженька, – Илья кладет ладони мне на плечи. Белая кожа на черном пальто кажется совсем тонкой, вены просвечиваются. – Она же твоя мама, она любит тебя и бережет.

– Снова перчатки не надел, – ворчливо произношу я, целуя тонкое запястье. Кожа такая гладкая, так и касался бы постоянно губами.

– Ты долго. Я волновался.

– Уже иду, – я в последний раз смотрю на фотографию матери. Потом встаю, оборачиваюсь. Мой взрослый ребенок смотрит задумчиво, кусает бледные губы. Такой же, как прежде – наивность, невинность и совсем немного порока – скрытого, спящего. – Все хорошо?

– Да, – произносит он, кивая. Становится на носочки, утыкается носом в воротник моего пальто. – Теперь все хорошо.

– Дрожишь опять. Ты заболеешь, Илья. Какой раз за этот год? Десятый? – я растираю его руки, подношу ко рту, согревая горячим дыханием.

– Одиннадцатый, – улыбается он, а потом тихо шепчет: – Хотя я больше симулирую. Мне нравится, когда ты за мной ухаживаешь. – Я хмыкаю, шутливо щелкая его по носу.

– Ладно, хитрец, идем домой. Я знаю хорошую профилактику от простуды, – он смешно расширяет глаза, прикусывает губу и согласно кивает, немного краснея.

***

Прошлый год был тяжелым. Я и правда больше не приходил к Илье. Часами сидел в ванне, смотрел на свое отражение и пытался вытащить хоть единую эмоцию наружу. Но казалось, что кожа покрыта чем-то твердым, и это “что-то”, словно барьер, не позволяет мне выпустить из себя всю грязь, накопившуюся за долгие годы.

И, наверное, моя апатия длилась бы по сегодняшний день, если бы Илья сам не пришел. Он стоял тогда растрепанный на пороге, кусал губы и молчал. А я смотрел на него и думал, что наконец-то вижу своими собственными глазами, а не черными очами моего зверя, который все искажал. То, что я видел, пугало. Передо мной стоял человек, которого я любил. И он боялся меня. Он ждал, что я ударю или захлопну дверь перед его носом. Он уже и забыл, что когда-то было иначе. А я помнил. Господи, я помнил и это причиняло такую невероятную боль. Но еще это и сбрасывало оковы с тела, пробуждало что-то важное, необходимое.

Хватило мгновения, чтобы обхватить тонкое запястье. Затянуть его в квартиру, захлопнуть жалко скрипнувшую дверь. А потом обнимать его до хруста в костях, до рваного дыхания. И не было большего блаженства, чем осознавать, что он живой – теплый, мягкий, такой по-детски робкий в моих руках.

Тогда он дал еще один шанс. Он помогал вытравливать яд из моей крови. Он учил меня заново жить. Он простил. И никогда не упрекал. Никогда не вспоминал. Сам выводил буквы на нашем чистом листе, и они складывались в одно-единственное слово “счастье”.

*КОНЕЦ*