Текст книги "Отвергнутые"
Автор книги: М.Фелан
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)
М.Фелан
Отвергнутые
Женщине, вернувшей эго,
Артемиде на Земле,
Неожиданной и долгожданной
Неге в хмуром ноябре –
Ей.
Пролог
Он опустился на асфальт. Впервые. Никогда еще он вот так вот не лежал посреди улицы. Грязь, низость и холод. По сторонам то и дело проходят какие-то члены общества. Они все спешат по своим делам. Им не до него.
А кто он такой? Что он вообще здесь делает? Что будет дальше? Куда идти дальше?
Человек в форме прошел мимо, отведя взгляд. Он предпочел не заметить. Но почему? Оттого, что у милицейского закончился рабочий день? Или он не принял лежащего за человека? А, может, не счел упавшего достойным его внимания?
Молодой человек лежал и хотел слится с асфальтом. Врасти в поверхность так, чтобы люди начали по нему ходить. Но вдруг в воздухе послышался женский голос: «Жан-Жак! Жан-Жа-а-ак!» Глаза тут же распахнулись, но никого вокруг не было. Подавленный откинулся обратно.
Спустя пару минут мозг пронзила долгожданная мысль: «Терпение – вот, что приведет меня к счастью. Мне есть, чему учиться. Терпению!» Умная мысль – струя воды для пересыхающей земли.
Обескровленный, с разбитым сердцем и с вырваными чувствами молодой человек стал подниматься на ноги, не обращая внимания на осуждающие, непонимающие, негативные взгляды шедших вникуда теней. Лишь мощный голос настойчиво продолжал свою мысль. Это был гул, рокот в подсознании. Он молвил: «Учись! Будь терпелив! Вся твоя жизнь – борьба! Единственный твой враг – это ты сам! Твори! Из малых дел складывается нечто большее, что выше твоего разумения! Созидай! Ab ovo! Ab ovo!11
С самого начала! С самого начала! (лат.)
[Закрыть]»
Хотя, быть может, это было вовсе и не подсознание, и не мысль… однако только что лежавший встал и пошел бодрым шагом домой. Словно солнце, вернувшееся на небо.
Глава 1. Прибытие блудного сына
Моя работа – паспортный контроль на франко-советской границе. Работа скучная и однообразная: проверяешь одни и те же данные, надев на себя пыльные очки бдительности, чтобы ни один враг народа не попал на советскую землю!
В юношестве у меня был талант писателя, который я, однако, оставил, как только начал службу. Думаю, Вам моя ситуация должна быть знакома… семья настояла на том, чтобы я перестал «витать в облаках». Стабильная работа и высокий доход – вот что ценилось в настоящем мужчине! Я не верил в это, однако сопротивляться их ежедневным нотациям оказалось бесполезно. А сейчас уже все равно – сижу в своей будке и занимаюсь делом, лишь бы никто не мешал и не трогал. Какого-то особого смысла жизни у меня нет, а удовольствия мои соизмеряются зарплатой. Писать я давно уж бросил, но привычка изучать людей во мне не умерла.
Видите ли, моя отдушина в работе – наблюдательность. Почти каждый раз рассматривая настоящих французов, я получаю эстетическое удовольствие. Их особенные манеры, заражающие жизненной энергией, стройное тело – результат полезных и сочетаемых продуктов, любовь к культурным путешествиям, живость и любознательность в глазах… знаете, чуть ли не каждый пытливый томлением познакомиться с Москвой француз улыбается искренней улыбкой пятилетнего ребенка!
Как сейчас помню, в тот день выдался большой наплыв туристов. Все сияли, пытались выговаривать простые фразы по-русски и, конечно, улыбались. Моя смена уже подходила к концу, когда я, взглянув на часы, мысленно смаковал время: «Еще пять минут, и я направляюсь в отпуск! Еще один человек, и я, наконец, сдаю пост!» Именно этим человеком и стал Жан-Жак Деладье.
Позвольте Вам пояснить, что тогда Жан-Жак еще ни разу не менял фамилию. В его паспорте значилось «де Ладье», что указывало на необычное происхождение. Может, поэтому я невольно начал его рассматривать?
Это был первый нерадостный француз за ту смену! В молодых глазах читалась скорбь, печаль, холодная голубая грусть и искренность, которую их хозяин намерен был прятать, отводя взгляд в сторону. Уловив его настроение, я, помнится, подумал: «Может, это и правильно: будешь контактировать с нынешним обществом – останешься одиноким или в дураках!»
Да, действительно, мой нераскрытый писательский потенциал заинтересовал этот непохожий на других французов экземпляр! Его прическа напоминала аккуратный хаос: соломенного цвета волосы закрывали сзади шею, а спереди доходили до впалых скул. На лице было бледное и усталое выражение домозаключенного, но прекрасно непропорциональные черты добавляли ему очарования. Скромный, робкий, осмотрительный. Ростом никак не выделялся, а вот тело было слишком уж худощавое для располагающего большим состоянием паренька (последнее я выудил из костюма, который был сшит качественно и элитно).
В целом я заключил, что это был неиспорченный человек искусства. А ведь на первый взгляд всего этого можно было бы и не заметить! Не дурно для простого пограничника, не так ли? Жан-Жак учуял мое любопытство и заерзал на месте, поэтому я в темпе начал проверять основные данные, чтобы не задерживать ни его, ни себя.
Хорошо же этим европейцам: катаешься себе туда-сюда и чувствуешь себя везде как дома! Отец Жан-Жака (француз) владел крупной корпорацией Пятой республики, а также солидной недвижимостью, среди которой значились виллы и даже несколько замков. Девичья фамилия его матери – Цауберин (гражданство двойное: французское и немецкое). За этой дамой тоже числился список домов, в том числе и в Германии. Судя по фотографии, строгая и холодная немецкая красота досталась Жан-Жаку именно от матери. Таким, как он, отдыхать бы где-нибудь на яхте в окружении избалованных девиц, распивая лучшее шампанское во всей Европе… а он появился передо мной как бедный родственник, пытаясь попасть в наше захолустье!
Тогда я, кажется, подумал: «То, что он здесь увидит, разочарует или уже разочаровало его!» А вслух спросил:
– Вы первый раз в СССР?
Жан-Жак безмолвно кивнул. Я заметил в нем странную тревогу и смекнул: «Может, это агент американо-французской разведки?» Увы, нам не полагалось такое спрашивать… второй формальный вопрос был очевиден:
– Турист?
Я получил повторный кивок в ответ. Что ж, в розыске молодой человек не числился, никаких проблем с документами не было, как и у меня не было причин его задерживать.
Вот так был пропущен искатель приключений в нашей неподражаемой стране, и я с чистой совестью передал пост коллеге. Отчетливо припоминаю, что, уходя, я вновь остановил свой взгляд на Жан-Жаке. Тот обернулся в сторону самолета, испустил тяжелый вздох, а потом решительно направился к выходу. Я провожал юношу взглядом и собственными мыслями: «Добро пожаловать в разваливающееся государство!»
Шел 1988 год.
По иронии судьбы Жан-Жак, как и наш пограничник, был несостоявшимся писателем. Однако никому, кроме матери, не довелось увидеть его ранние работы. Её вердикт надолго врезался осколком в грудь мальчика:
– Тебя не поймут. Бросай-ка это дело и занимайся учебой! Я, конечно, допускаю, что чувствам не прикажешь, но вот поведению прикажешь еще как! Твоя судьба – компания «де Ладье»! Не разочаруй отца!
Она бросила рукопись, в которую маленький творец вложил всю свою тонкую, хрупкую душу! Но мог ли он бросить дело, которое непрерывно прорывалось из самых глубоких недр души?
После такого отзыва желание показывать свои заметки остальным пропало. «Не поймут!» – в голове эхом раздавался голос матери. Мальчик начал писать «в стол»: на долгое время именно этот предмет мебели стал единственным и самым верным читателем Жан-Жака.
Но с возрастом страсть ко всему живому внутри только укреплялась… в порывах фанатизма подрастающий человек чуть ли не на ходу записывал собственные стихи, правда потом сплавлял их по реке в виде бумажного кораблика или горящего самолета с криками: «Произошла катастрофа, всем буквам срочно покинуть борт!» И только взгляд с рассыпающимися слезами провожал растворяющиеся в воде рукописи. Писательство стало его неизменной забавой, любимым делом и тайной гордостью.
Глава 2. Пункт назначения – Москва
«Страна непобедимых диких невежд!» – желчно изрекал прапрадед Жан-Жака, прошедший кампанию 1812 года, всякий раз, когда его спрашивали о России. Сказать, что старик ненавидел Россию, пожалуй, будет недостаточно. Он ее презирал!
После падения Наполеона этот небезызвестный французский генерал вернулся на родину. Жить к тому времени ему самому оставалось недолго, но делец успел провернуть два крупных начинания. Во-первых, он привил всем своим детям лютую ненависть к России, завещая передавать ее будущим поколениям; а во-вторых, основал собственное торговое дело (этакую ротшильдскую колыбель) с названием «де Ладье». Бывший генерал установил свой порядок передачи командования: предприятие автоматически переходило в руки прямому потомку по мужской линии. С тех пор мальчиков де Ладье с рождения готовили стать управленцами, а девочек – успешно выйти замуж, чтобы приумножить капитал. Без исключений.
«Если судьбой уготовлено родиться великим де Ладье, то твоя жизнь принадлежит не тебе, а нашему общему делу! В жизни все уже предопределено!» – неоднократно повторял отец Жан-Жака своему единственному ребенку… но ехидные Мойры задумали иначе.
Однажды Жан-Жак проходил мимо очень пожилой бездомной женщины, которая продавала старые, никому не нужные книги. Юноша купил первый попавшийся томик только для того, чтобы вручить ей деньги, несмотря на запреты отца помогать неработающим попрошайкам. Ведь нуждающаяся женщина была доброй и искренней, да и к тому же она предлагала купить, а не голословно просила деньги!
В тот день Жан-Жак намеренно обходил все дороги назад. Он гулял по берегу сине-серого пруда в безлюдном парке. Казалось, он слышит, как вокруг дышат деревья, как рыбы рассекают воду, как солнце прожигает траву; он думал, думал… и никак не мог понять, что с ним не так! Почему он не такой, как все?
А поводом к этим самокопаниям послужило вот что. В то время у французов существовала необычная практика: ученикам выдавалась безымянная анкета с вопросами «кто ты?», «где ты родился?», «где твой дом?», «что ты делаешь?», «куда ты направляешься?» Это была обычная ментальная процедура, проводившаяся несколько раз за весь период обучения в школе. И Жан-Жак отчетливо помнил все свои давние и недавние ответы:
Кто ты? «Жан-Жак де Ладье»
Где ты родился? «Франция»
Где твой дом? «Франция»
Что ты делаешь? «Учусь в школе»
Куда ты направляешься? «Направляюсь в третий класс»
Так он писал во втором классе. И вот теперь ответы на те же вопросы выглядели совершенно иначе!
Кто ты? «Я Никто»
Где ты родился? «Я родился на планете Земля»
Где твой дом? «Мое тело ходит по Франции, а у моей души нет дома»
Что ты делаешь? «Я существую, ищу, выживаю»
Куда ты направляешься? «Я направляюсь в неизвестность»
Почерк был изменен до неузнаваемости (чтобы семье не передали содержимое ответов), а выложить правду, пусть даже анонимно, было необходимо для укрепления зарождающегося протестного настроения.
Чтобы сократить время в родительских стенах, Жан-Жак сел на лавку в тени зеленых лап плакучей ивы и раскрыл свою покупку… он поглотил написанное на одном дыхании! Читатель забыл, где он и кто он! Все его мысли были направлены внутрь себя. То и дело усмехаясь, юноша не переставал восхищаться: «Ну Гессе! Все угадал! И как точно! Потрясающе! Это же я, я!» Страницы прочитывались и перелистывались с невероятной скоростью, пока Жан-Жак не обнаружил, что достиг финала.
С того дня он тайком стал читать ненаучную литературу, припрятывая новоприобретенные книги за массивными томами по торговому делу, предпринимательству и политике государств в разных областях, которые предписывались ему в качестве основного и обязательного источника знаний. Помимо прочего, Жан-Жак изучал английский, итальянский, испанский, а также осваивал китайский и иврит (по настоятельному совету отца). На всех этих языках, однако, юноша мог изъясняться лишь поверхностно… а лучше всего, как ни странно, он выучил русский! У отца на то было собственное видение: «Врага надо знать в лицо!», или «Русские долго запрягают, но быстро ездят!», или «Вот если начнется война с их участием, вспомнишь меня и спасибо скажешь!» Но у Жан-Жака было свое мнение, иное…
Еще с ранних лет мальчик был лишен свободы. Отец и мать уделяли ему внимания настолько, насколько им позволял плотный график, а если уж и получалось побыть вместе, отец тут же начинал обучать основам и нюансам предпринимательской деятельности в манере допроса. Однако чем глубже сын самостоятельно обдумывал некоторые сделки отца, тем меньше ему хотелось во всем этом участвовать. Мать была предана мужу, как бездомная собака, поэтому Жан-Жак рано понял, что обсуждать по-настоящему волнующие вопросы с ней – бестолковое занятие.
Он пытался искать друзей среди своего окружения, но так и не нашел. Родители полагали, что все знакомые и друзья должны быть или состоявшимися, или амбициозными, или влиятельными, или известными… а Жан-Жак считал таких людей безмозглыми пустышками, ведь ему с ними было не о чем говорить!
Постепенно парнишка замкнулся в себе и в своих писаниях. Настоящими друзьями стали авторы книг, с которыми можно было беседовать в одностороннем порядке. Наступит день, и Жан-Жака осенит: больше всего на свете он хочет влиться в лоно родных ему душ, сопереживателей и соратников… он хочет стать писателем! В тот миг мечтателя окутали жуткая неприязнь к грязным деньгам, исходящим от торговли, презрение к лицемерию всех политиков и полное недоверие к мировой истории – все можно трактовать по-своему, по-разному!
Попытка осторожного разговора с отцом сошла на нет в леденящем голубом свете глаз прародителя. Ответ последовал краткий: «Рассудка лишился, сынок?!» Но и после отцовского комментария Жан-Жак тайно продолжал посвящать себя любимому делу.
Он мог поймать мгновение и описать его сквозь живые красочные рифмы так, как никто другой – лишь это доставляло истинное наслаждение! Вскоре юноше стало скучно среди тех, с кем он жил. То, что Жан-Жак знал из книг и собственных наблюдений, отдаляло его куда больше от семьи и сверстников, чем то, что он не знал…
Финальным рычагом, запустившим необратимый процесс бегства, стало, казалось бы, обычное дело! Пока сын был на учебе, родители отвезли на помойку весь ненужный хлам старых книг, чтобы освободить пространство для новеньких справочников. Естественно, все ненаучные писатели, которых боготворил молодой человек, попали под выездной список. Жан-Жак мог простить им многое, но не безвозвратную ссылку невесть куда своих верных друзей!
В тот вечер он долго не мог уснуть, терял слезы и безжизненно смотрел в одну и ту же точку – в пустоту. У него пропало всяческое желание жить в этом мире дальше. Сон последовал необычный: Жан-Жак с разбега окунулся в ледяную воду, чтобы избежать знойной жары. Начался свирепый шторм, но герой как-то выжил, только вот как? Он не запомнил.
Утром младший член семьи примерил на себя маску «все в порядке», спустился к завтраку и, попросив прощения, стал вести себя так, словно ничего не произошло. Отец был горд: он уверовал в то, что его мальчик всего за одну ночь стал настоящим мужчиной! В сердце матери закралась необъяснимая тревога.
Сына доставили до школы, однако туда он так и не вошел. Разом обналичив свой банковский счет, якобы с согласия родителей, чьи подписи были умело подделаны, Жан-Жак купил билет в оба конца до самого ненавистного отцу места и, прежде чем его родители успели опомниться, был таков. В его венах бурлила горячая кровь, в его голове зиждилась великая цель: обрести новую жизнь и оживить своего первенца – книгу! Во взгляде юноши отчетливо читалось ликование, а душа упоительно кричала: «Свобода, свобода-а-а-а!!!!»
Когда самолет поднялся в небо, Франция оказалась такой маленькой, что ее можно было прикрыть ладонью. Жан-Жаку стало грустно. Там была его родная колыбель, там прошло его детство… а теперь он направляется в неизвестность, окутанную дымом недобрых слов. Но юноша твердо заявил самому себе: «Плевать на все былые испытания и огорчения! Жизнь – огромная книга таинственных сказок, которую я вот-вот раскрою и начну читать!» Местом появления книги Жан-Жак определил самое сердце тогда еще Советского Союза – Москву. Остерегайтесь, строгие родители, навязываний без объяснений. Не такие ли у вас дети, которые на собственном опыте захотят выяснить что для них хорошо, а что плохо? И ведь начнут-то свое знакомство именно с ваших предрассудков и предубеждений!
Глава 3. Жан-Жак выходит в люди
– Сегодня все можно купить за деньги, даже имя! – эти слова когда-то à propos произнес отец Жан-Жака то ли за завтраком, то ли за обедом. А у его сына был хороший слух и долгая память.
В Москве Жан-Жак мужественно сжег свой французский паспорт вместе с обратным билетом и начал реализовывать отцовскую мысль. Когда подпольный продавец главного документа узнал, что француз решил лишиться своего европейского подданства в пользу советского гражданства, трижды постучал указательным пальцем по виску. Однако заказчик был непреклонен. Фамилию Жан-Жак попросил какую-нибудь банальную и простую. Вот так на свет появился Михаил Юрьевич Сидоров, зарегистрированный в Москве.
Аренда небольшой квартиры на Малой Бронной 19А весьма соответствовала начальным непритязательным запросам. Жан-Жак твердо решил экономить! Остальные финансовые средства отправились в банк, чтобы оздоравливать советскую экономику до тех пор, пока дебютная книга не будет готова к выпуску.
Лозунги местных газет, валявшихся на почтовых ящиках, пестрили обещаниями резко поднять промышленность и благосостояние народа, вещали о зарождении кооперативного движения и перестройки. Но Жан-Жаку было все равно: он больше не интересовался политикой.
В быту не привыкшему к самообслуживанию да еще и не подготовленному к новому качеству гастрономии было нелегко. К тому же с каждым новым вдохом доза тяжелого отравляющего никотина пронзала легкие. Но ко всему адаптируешься, тем более что ощущение свободы придавало сил и согревало изнутри. И даже к московской пародии на чистый воздух Жан-Жак постепенно принюхался.
Знакомств наш нелегальный иммигрант не заводил: боялся как чужого обмана, так и раскрытия своего. Работа над книгой продвигалась медленно, но верно. Надо сказать, автор частенько злоупотреблял прокрастинацией и не упускал возможности пешочком исследовать закоулки старого города.
Москва! Абстрагируясь от бешенных людей, способных смести все и всех на своем пути, Жан-Жак чувствовал, что это место было совершенно необыкновенным! На одной станции метро, словно на корточках, сидели маленькие домики, опоясанные узенькими, виляющими улочками. Их согревали фонари, и по вечерам казалось, что находишься в сказке. Уютные кафе и милые киоски мороженного манили к себе детей (маленьких и взрослых). А на другой станции – помпезная Тверская! Шагая по ней, Жан-Жак чувствовал себя крошечным муравьем у подножия башен-великанов! Чего он никогда не мог понять, так это зачем многие москвичи пытаются жить американской культурой, когда у них самих есть величайшее, многогранное наследие!
Тем летом в столице установилась несусветная жара: зной, пыль и грязь окутали загруженные трассы и шумные бульвары. Законсервированные и недовольные лица прохожих отторгали, не внушая ни малейшего доверия. Пару раз (из любопытства) Жан-Жак записался на несколько экскурсий по городу, а затем повторно бродил по пройденным маршрутам с осознанием личной привязанности к московской земле. В безлюдные часы этот город еще сильнее пленял его сердце! Особое удовольствие доставляло обнаружить на своем пути особняк или доходный дом. А уж если это была работа Шехтеля! В них дόлжно было всматриваться особенно, ими невозможно было налюбоваться!
Так вот и стали начинаться дни: мечтатель набивал карманы мятными карамельками «Рот Фронт» и бесцельно блуждал в поисках таинственных укромных мест. Он придумывал каждому понравившемуся зданию или объекту своих посетителей с извилистыми перипетиями судеб. Так создавались герои его книги. В один из таких променадов обрусевший француз, отвлекшись от архетиктуры, заметил серое объявление, отражающее пасмурное небо и накрапывающий дождь:
«Открытый урок выпускников балетного училища»
– А что, почему бы и нет? – пронеслось в мыслях.
Жан-Жаку доводилось слышать о русском балете, и только что перед ним открылась прекрасная, бесплатная возможность! На другой день искатель вдохновения облачился в импортный костюм, гордо взял трость, довесившую ему годы, и отправился смаковать искусство.
К моменту его прихода в светлом зале уже было людно: на передних рядах восседали напыщенные дамы и важные господа, габариты которых еле-еле помещались в креслах (оценщики опытные). В центре с цветами, фотоаппаратами и горящими глазами сидели болтуны, полные ожиданий и надежд (родители хвастливые). На галерке собрались совсем юные скромные и истощенные ребята (служители искусству начинающие). Из-за кулис то и дело осторожно выглядывали огромные глаза любопытных (артисты подсматривающие). Жан-Жак притаился у входа, чтобы не привлекать к себе внимания. Мест почти не осталось, но ему повезло – пустили.
«Если выгонят, пойду пить кофе и писать двадцать пятую главу», – подумал он, завидев пожилую смотрительницу, шедшую прямо на него. Жан-Жак затаил дыхание.
– Вы из Большого? – большие круглые очки вопросительно осматривали его снизу вверх.
Жан-Жак ничего не понял и вежливо попросил повторить вопрос. Женщина расслышала иностранный акцент и пригласила следовать за ней:
– Сожалею, в первых рядах остались только крайние места. Присаживайтесь, мы скоро начинаем! – она приветливо улыбнулась так, что большие круглые очки слегка приподнялись, и удалилась, даже не спросив фамилии (побоялась бестактно оголить свое невежество).
Гость смущенно присел и про себя смекнул: «Неужели меня действительно приняли за одного из этих господ в первых рядах?» В зале постепенно начали приглушать свет…
Обволакивающие звуки музыки и грациозные движения создавали танец. Это было волшебно, прекрасно, неописуемо! Упругие тела запрокидывали ноги в воздух с легкостью ленточки, движения были подвластны контролю настолько, что разрушающие по силе махи, обороты и прыжки могли в долю секунды смягчиться спокойными переходами (названия балетных премудростей Жан-Жак не знал). От артистов исходило трепетное волнение, придававшее их исполнению уникальность. Они скрывали усталость и боль под улыбкой, каждый из них проживал всю свою жизнь здесь, на сцене!
Жан-Жак замер и завороженно наблюдал. Постепенно его внимание захватила самая высокая из девушек, которая (несмотря на свой рост) неизменно стояла в первом ряду на прыжках. На коже цвета хурмы выступали мышцы, балерина была похожа на изящного атланта. Ее улыбка была натянутой, чарующей и пленительной, рыжевато-коричневые волосы переливались светом, украшения искрились, движения манили его, взгляд околдовывал… на самом деле ничего не выделяло ее из толпы, но Жан-Жак ее заметил.
Финальные апплодисменты отрезвили. Молодой гость вспомнил, что он все еще на Земле. Поклонившись, артисты выстроились в шеренгу, как будто приговоренные к высшей мере наказания. На сцене запестрили зрительские цветы, и как же Жан-Жак тогда жалел, что у него для нее ничего не было!
Спустя некоторое время серьезная дородная дама с искусственными бледно-желтыми волосами поднялась из первого ряда, в зале тут же установилось гробовое молчание. Неторопливым, ехидным голосом она начала оглашать мнение «экспертов».
Жан-Жак так и не понял, что та пыталась критиковать, в то время как лица со сцены понимающе кивали. В целом вердикт оказался положительным. Когда эта особа, надев очки, начала читать фамилии по бумажке, артисты один за другим вспыхивали радостью. «Наверное, это что-то значит», – подумал Жан-Жак и навострил уши. На фамилии «Дорова» губы его избранницы растянулись до ушей, а на уголках глаз засверкали синевой слезы.
Сперва ее окутало чистое, светлое чувство, но затем взор ее изменился. Другая радость – от победы над теми, кто стоял рядом, от признания, что именно она лучше других вселилась торжествующе-уверенным взглядом. Жан-Жак подмечал все, но пока не знал, чему радоваться.
Чтобы поймать миг, когда Дорова выйдет из окружения, ему пришлось незаметно наблюдать издали. Как раз тогда двое бесфигурных немолодых мужчин (один был похож на испанца, а другой – на Кощея Бессмертного), проходя мимо, зацепили в беседе ее фамилию:
– Видел Дорову? Отплясывает, ну прям Плисецкая!
– Уважаемый коллега, до рук Плисецкой ей далеко, как от России до Америки! В целом – весьма посредственна. Да и к тому же возраст у нее уже не тот: даю ей один сезон, а потом заменят.
«Интересно, сколько ей лет?» – подумал Жан-Жак, потеряв интерес к остатку беседы про постановки на текущий год. Вдруг он заметил, что его балерина оставила своих родителей и миновала указатель «Гардероб». Жан-Жак стремглав бросился ей вслед. Дорова подхватила накидку серого цвета, пестро усыпанную розовыми цветами и, как-только уловила на себе оторопевший взгляд незнакомца, самодовольно улыбнулась.
«Вы не скажете, сколько времени, мои часы остановились!» – первое, что пришло ему в голову. Не худший вариант, учитывая, что знакомиться с понравившимися девушками Жан-Жак прежде не пробовал… но его дебюту помешали.
– Поля! – к ней с букетом разношерстных цветов спешил, судя по широким плечам и жирным мускулам, частый гость спортзала.
– Андрей, ну наконец-то! Меня взяли!
– Кто это? – он бросил взгляд ревнивого барана на Жан-Жака.
– Не знаю. Меня в Большой взяли, Андрей! Будешь радоваться или нет?
Жан-Жак выскользнул на улицу. Глаза почему-то наполнялись слезами, которые дальше глазных яблок у мужчин, как правило, не идут. В лицо побежденного ударил холодный шквал северного ветра. «Занята!» – подумал он и угрюмо пустился домой.
Наш герой бездейственно пролежал в темноте, уставившись в потолок, Бог знает сколько времени. В голове каруселью вертелось только одно имя: Полина, Поля, Полина, Поля… он не мог перестать о ней думать, все мечты и фантазии были насквозь пропитаны этой прекрасной, прелестной девушкой!
Хотя в зале Дорова много смеялась и поддерживала разговоры остальных, что-то внутри подсказывало, что на самом деле Полина, как и он сам, была одинока. Да и имя своего Андрея она произнесла как-то холодно и заурядно – может, это не ее настоящая любовь? Внезапно «больной» резко встал и вышел вон из комнаты (последний раз столь же решительно Жан-Жак покидал родную Францию).
