Текст книги "Для каждой вещи срок и время (ЛП)"

Автор книги: mebfeath

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 5 страниц)

– Он так не поступил бы!

– Советую вам поговорить об этом непосредственно с капитаном, – говорит Мельбурн бесцветным голосом.

– Он спит. Мальчик серьезно пострадал, и я не поверю, что…

– Он их бросил! – срывается он на крик, и Леопольд растерянно хлопает ресницами. – Остальные уцелевшие члены ее команды и три отряда сейчас обыскивают три квадратных километра в надежде, что они каким-то образом сумели спастись, генерал.

Леопольд съеживается у него на глазах.

– Я уверен, что капитан принял решение, которое счёл в тех обстоятельствах верным, – тяжело дыша, с запинкой произносит он.

– Не сомневаюсь, сэр – с учётом его возраста и опыта, – парирует Мельбурн. Нет, всё, довольно. Хватит с него этих игр. Слишком многое поставлено на карту.

Он настолько пристрастен, что не видит за деревьями леса. Он едва сам не включил себя в состав участников поисковой операции, но Эдран тихо пообещал: «Мы вернём их, генерал», и этого было достаточно, чтобы он вспомнил о собственных обязанностях.

– Я заночую в лагере. Прошу держать меня в курсе событий.

– Есть, сэр.

Он наблюдает за Леопольдом. Помешкав немного, тот бросает взгляд на Мельбурна, затем разворачивается и направляется к двери.

– Я буду ждать в офицерской столовой.

Слава тебе Господи.

– Да, сэр.

***

На рассвете в кабинет ураганом влетает лейтенант Пэджет, крича, что они вернулись, живые, они поймали их, сэр. У Мельбурна едва не подкашиваются колени.

Он шагает ко входу в лагерь и видит ее, идущую по улице в окружении своих людей, и замирает на месте, сдерживая грозящие захлестнуть его эмоции.

Она перемазана с головы до ног, грязью заляпаны волосы, гимнастёрка и шея в крови, но по большей части чужой. В остальном она как будто в порядке, шаг ее небыстр, но тверд. Она жива, она цела. Он прикрывает глаза, делает глубокий вдох, уставившись на свои сапоги, веля сердцу утихомириться, и лишь после выходит им навстречу. Приблизившись, он замечает, что щеки и кончик носа у нее порозовели от холода, а на лбу здоровенный порез.

– С возвращением, капитан, – говорит он. Виктория неуклюже салютует.

– Спасибо, сэр. Прошу прощения за задержку и спасибо за помощь, – усталым голосом отвечает она, махнув идущим за ней солдатам. Мельбурн качает головой.

– Отправляйтесь в лазарет, капитан. Доложитесь после.

Она устало кивает, и он кивает в ответ. Она проходит мимо него дальше по улице.

– Так держать, – хвалит он командиров отрядов, узнав, что схваченный комендант тоже отправляется в лазарет – на носилках.

Вернувшись в кабинет, Мельбурн падает в кресло, роняет голову на руки и дает волю слезам.

***

Да, с ней действительно всё нормально, за исключением некоторого количества порезов и ссадин. Вот только во время разбора полетов она очень уж немногословна.

Два человека из пятнадцати.

Она едва смотрит ему в глаза, и выражение лица ее хорошо ему знакомо – смесь тревоги и безразличия. Ей нужно время, чтобы переварить случившееся, и он оставляет ее в покое. Ее команда позаботится о своих, и он сам, если что, скоро проверит, как она справляется.

Час поздний, он выжат как лимон и, войдя в кабинет, не сразу замечает ее, свернувшуюся клубочком в темноте за столом Альфреда. Прошло три дня, он едва ее видел за всё это время. Он уже начал всерьез переживать.

– Простите, – шепчет она, поднимая на него взгляд. – Я просто хотела посидеть в тишине и подумала, что вы не будете против.

Слабо улыбнувшись, Мельбурн опускается на пол рядом. Он молчит, ожидая, чтобы она заговорила. Она заговорит, нужно только подождать.

– Мы слышали, как кричат дети, – шепотом начинает она несколько минут спустя. Он закрывает глаза. – Они плакали и звали родителей. – Помолчав, она продолжает: – На аэроснимках не было ничего, что свидетельствовало бы… Мы бы не стали… мы бы по-другому…

– Конечно.

– Я не заметила. Я должна была заметить, – говорит она после долгой паузы. Он не понимает и потому ждёт продолжения. – Он прятался на дереве у входа, – произносит она, и он кивает. – Фредди даже не понял, что случилось. Никто из нас не понял.

– Вы сделали всё, что могли. – Но он и сам знает, что этого недостаточно. Всегда будет недостаточно.

– Они все равно погибли. Это была моя обязанность – уберечь их, а я не справилась.

– Да, – говорит он. Она поворачивает голову и смотрит на него покрасневшими глазами. – Невозможно за несколько лет открытой войны не потерять ни одного из служащих под твоим командованием людей. Они это знали. И вы тоже.

– И как с этим жить? – спрашивает она надтреснутым голосом.

Он шумно выдыхает.

– Нужно помнить, что есть и другие люди, которые на тебя полагаются. Все эти люди, которые служат под твоим началом – им нужно, чтобы ты продолжал делать всё, что в твоих силах. И людям в нацистских лагерях нужно, чтобы мы делали всё, что в наших силах. – Она не сводит с него глаз. Он слабо улыбается. – Труднее, когда это близкие тебе люди, – признается он.

Она отводит взгляд, и слеза скатывается по ее щеке.

– Теперь я понимаю, когда люди так говорят. Это должна была быть я. Это я должна была умереть.

– Да, – говорит он. Она снова поворачивается к нему. – И я так думал. Так и бывает, когда чувствуешь свою ответственность. – Он испускает вздох. – Я винил себя, когда мои жена и сын погибли под первыми немецкими бомбами. Они находились в Лондоне только потому, что я был прикомандирован к военному министерству. – Он бросает на нее взгляд искоса: она по-прежнему не сводит с него глаз. – Я просто развалился на куски. Но прошло время, и я понял, что если я сдамся, я подведу всех остальных. Я не мог больше ничего сделать для своей семьи, но я мог помочь другим семьям. Поэтому я собрался, стиснул зубы и продолжил работать. – Она судорожно выдыхает. – Это непросто, но у вас получится. Потому что так нужно.

Она наконец кивает, снова откинув голову назад, касаясь затылком стены.

Через несколько минут ее голова покоится уже на его плече, и он понимает, что если она захочет, он просидит так на грязном дощатом полу всю ночь.

***

Несколько дней спустя в дверь его кабинета стучит Альфред.

– Капитан Кобург просит его принять, сэр.

Мельбурн испускает тяжкий вздох.

– Пусть войдёт. – Ему давно любопытно, как мальчишка решит поступить.

– Генерал, – чеканит Кобург, вытягиваясь в струнку. Рука его по-прежнему на перевязи.

– Капитан.

– Я хотел бы попросить перевод в другую часть, сэр, – объявляет он. Мельбурн приподнимает брови. – Я потерял доверие своей части и посему мое командование не может быть эффективным.

Сомневаюсь, что оно у вас вообще когда-то было, так и подмывает его сказать, только вот это не совсем верно. Да, мальчишка вел себя надменно и потихоньку усваивает урок.

Он подумывает отказать ему в переводе, пусть попотеет, но овчинка вряд ли стоит выделки. Да и скорее всего Кобург тогда решит действовать за его спиной и добьется таки своего.

– Как ваше плечо?

Капитан моргает.

– Саднит, но заживает хорошо, сэр. Спасибо, сэр.

– Вы всё сделали правильно, капитан, – наконец произносит Мельбурн. Это правда. Что бы он там ни кричал, мальчишка принял трудное решение, которое на тот момент искренне считал верным.

– Благодарю вас, сэр, – отвечает Альберт, явно не веря ему.

– Вы приняли разумное решение, учитывая ситуацию.

– Я не должен был бросать их, сэр, – выдавливает он. Мельбурн вздыхает.

– Легко казнить себя задним числом. – Но что сделано, то сделано, думает он. – Пожалуй, будет разумно, если вы сами выберете, где вам служить, капитан, – говорит он. Молодой человек встречается с ним взглядом.

– Да, сэр.

– Вы уже знаете, куда хотели бы получить направление, капитан?

– Да, сэр.

========== Глава 5 ==========

Сочельник. Лагерь гудит в предвкушении праздника.

Радио в столовой играет сплошь Рождественские песни и гимны, и кто-то умудрился раздобыть остролист, который теперь красуется в каждом уголке лагеря, и наверняка не только в местах общего пользования. На украшения для огромной ели в столовой пошло всё, что имеет мало-мальски праздничный вид. Были тут звезды, вырезанные из консервных жестянок, колокольчики из картона, нашлось даже некоторое количество мишуры. Погода неделю назад наконец решила, что стало достаточно холодно, и теперь снег укрывает землю плотным одеялом. Не то чтобы это идеальные условия, но Мельбурн совсем не против, что Виктория и ее люди временно застряли в лагере. По всей территории лагеря начинают появляться небольшие снеговики – один он обнаружил даже на крыше своего кабинета: ее команда (и кое-кто из его людей тоже) явно изнывают со скуки. Ну, по крайней мере, они находят поводы для празднования.

Вечером он видит ее в столовой в окружении своих ребят и улыбается: она снова стала смеяться. Он почти две недели не слышал ее смеха, и эти звуки наполняют его сердце легкостью, которой он не ощущал уже много месяцев. Лицо ее, когда она смеется, становится таким живым, и вместе с тем наливается такой мягкой красотой. К крохе-петарде капитану потихоньку возвращается искра.

– Ночь на дворе, капитан, – позже, много позже тихо говорит он за ее спиной. Она стоит у входа в офицерскую столовую, любуясь через проем открытой двери легко падающим снегом. Обернувшись, она одаривает его спокойной улыбкой.

– Рождество на дворе, сэр, – говорит она.

– Сейчас уже да, – согласно кивает он, взглянув на наручные часы. – С Рождеством, капитан, – усмехается он. Она широко улыбается в ответ.

– С Рождеством, генерал.

Он смотрит на снег. Можно и сейчас, решает он. Она возненавидит его за это, какое бы время он ни выбрал, так почему бы и не в Рождество?

– Капитан Кобург сообщил вам о своем отбытии?

– Да, сэр.

Он давно об этом думал, с тех пор как парнишка заявился к нему в кабинет со своей просьбой, и если за последние семь недель он что-то и понял, так это то, что он в нее влюблен, и не выживет в этой войне, если не уцелеет она.

– Ваш дядя, возможно, был прав, – начинает он, и она недоуменно моргает. – Возможно, для вас было бы лучше вернуться домой с капитаном Кобургом.

Виктория отступает на шаг, слегка раскрыв рот и тряся головой. Слово «Предатель» так и читается у нее на лице.

– Пока у вас еще есть такая возможность, – осторожно добавляет Мельбурн, зацепившись взглядом за еще незаживший порез на ее лбе. – Если так и дальше пойдет, то с помощью американцев война закончится к июлю.

Она молчит. Он не может заставить себя посмотреть на нее, он не выдержит вида обиды на ее лице.

– Почему вы так отчаянно хотите, чтобы я уехала? – спрашивает она, и тон ее выдает, что она знает ответ. Он тихонько выдыхает – он-то думал, что у нее уже всё прошло. Он явно ошибался: смотрит она на него так же, как смотрела тогда, несколько недель назад, на этом самом месте – осознание этого приходит уколом вины.

Не может он быть ей нужен.

Он не отвечает, и тогда она делает шаг навстречу, близко, очень близко. Взгляд ее пронзителен. Моргнув, он опускает глаза на собственные ноги.

– Чего вы боитесь? – спрашивает она. О, если бы она только знала. Он боится ее смерти. Боится увидеть, как в лагерь ввозят ее безжизненное тело. Боится, что ее тело никогда не найдут.

Ее серьезность его ужасает: в этом ее взгляде именно то, чего он опасался.

– Много чего, – произносит он наконец. – Что придется однажды отправить телеграмму вашей матери, – признает он, демонстративно встречаясь с ней взглядом.

– И всё? – тихо спрашивает она. Он выдыхает.

– Нет, – шепчет он. Но нет, нет, нельзя. Нельзя. Нельзя ей связываться с ним. Нельзя ей делать такое. У него кружится голова. – Прошу вас, – молит он внезапно охрипшим голосом. – Есть правила. Они существуют не просто так.

– Альберт сказал, что вы едва не ударили его, когда он вернулся без меня. Мне кажется, поздновато вспоминать о правилах, – замечает она. Он фыркает. Есть такое. – Вы сами твердите, что войне скоро конец, – мягко добавляет она через несколько секунд. Он поднимает на нее взгляд.

После войны.

Он качает головой.

– У вас вся жизнь впереди. Я даже не должен был… – он умолкает, кляня свой язык, пиво, усталость и эмоции, его развязавшие. В ту секунду, когда объяснение возникло в его голове, оно казалось логичным и правильным и не замедлило соскользнуть с его губ, но…

– Что не должны были? – спрашивает она, прежде чем он успевает взять себя в руки. Она гневно хмурит брови.

– Я не должен был быть здесь. Я не ожидал, что стану генералом, – лжет он, глядя на нее, но она качает головой. На лице ее смесь ужаса, беспокойства и чистой злости – она видит его насквозь.

– Не смейте больше так говорить, – на одном дыхании говорит она, тыча в него пальцем и мотая головой. – Никогда. – Она задыхается от слез, и он проклинает свою глупость.

– Простите, – быстро произносит он. – Не следовало так говорить. Это несправедливо.

– Не следовало так говорить, потому что это не должно быть правдой! – восклицает она.

– Это и не правда. Теперь уже не правда, – говорит он, глядя ей в глаза. – Прошедший год напомнил мне, за что я сражаюсь. – Он судорожно втягивает воздух в легкие. – Вы мне напомнили.

Она смотрит на него, не моргая с секунду, а потом делает глубокий вдох и сразу выдох, и он запоздало замечает решительный блеск в ее глазах.

– Я думаю, что вы меня любите, – произносит она, чуть задохнувшись, но в голосе ее он слышит уверенность. Он смотрит в пронзительные голубые глаза.

– Да, – тихо признает он. Нет смысла изворачиваться, врать ей было бесполезно. Она уже знала.

– Я люблю вас, – ее шепот ломает в нем что-то.

– Знаю, – шепчет он тоже, не доверяя своему голосу. – Зря.

– Знаете, я устала слышать чужое мнение о том, что мне следует делать со своей жизнью вне Британских вооруженных сил, – говорит она. Он закрывает глаза и чувствует вдруг осторожное прикосновение ее руки к своей щеке, ласково скользнувший по его скуле палец. У нее такие теплые, мягкие руки – ему бы оттолкнуть ее, но он так отчаянно этого желал, он так жаждал ее прикосновения, ее любви… и потому он накрывает ее маленькую ручку своей ладонью. – Пожалуйста, – шепчет она.

Прерывистый вдох. Он открывает глаза. Она уже так близко, и предательский разум, соучастник сердца, напоминает, что они стоят в дверном проеме офицерской столовой, и других возможностей у него может не быть. Он быстро озирается вокруг: никого. Никого, кроме них двоих.

– Сейчас Рождество, и наш уголок ада, кажется, замерз, – медленно произносит он, поднимая глаза. Он наблюдает, как она следует его примеру, и невольно улыбается, видя ее разинутый рот и порозовевшие щеки. Она опускает голову, упершись взглядом ему в грудь, но наконец набирается смелости заглянуть ему в глаза – всё это за какие-нибудь пару секунд. Ее рука, только что лежавшая на его щеке, опускается ему на грудь.

– Совсем замерз, – соглашается она, украдкой посмотрев на краешек его рта, и он, подойдя к ней вплотную, прижимается губами к ее губам. Они мягкие и теплые, несмотря на холод, но мгновение спустя он отрывается от них, чтобы взглянуть на нее. Виктория моргает, и уголки его губ слегка приподнимаются: такой ошеломленной она выглядит. Он-то наверняка выглядит как всегда.

Она снова бросает взгляд на его рот, и рука ее скользит от его груди к шее и притягивает его вниз, требуя нового поцелуя, и он более чем счастлив повиноваться. Он и забыл, как это прекрасно – целовать кого-то, кто тебя любит.

Наконец он отстраняется, прижавшись лбом к ее лбу, нежно поглаживая ее плечи. Она прижимает ладони к его груди.

– Я решила, что омелу можно оставить, – говорит она.

– Вот оно, праздничное настроение, – усмехается он. Она хихикает. Сердце оглушительно колотится в его груди.

Ей это не понравится, но по-другому никак. Он генерал, она капитан, и пусть она формально не у него в подчинении, такие отношения не поощряются. Это опасно. Это неразумно. И да поможет им Бог, если об этом узнает ее дядя. Или ее мать.

Но против компромисса она возразить не должна.

– Сейчас еще не время, – говорит он осторожно. Она отстраняется и кивает.

– Подождем, – объявляет она. В голосе ее едва заметно сквозит страх, и его лицо смягчается. Разве же он мог бы не ждать ее? Теперь он от нее не откажется – если только она этого не захочет. – И я никуда не поеду, – добавляет она. Он улыбается и, подавшись вперед, запечатлевает на ее щеке нежный поцелуй.

– Думаю, ждать придется недолго, – шепчет он ей на ухо и чувствует, как она дрожит в его объятиях.

***

На следующее утро у нее усталый вид. Неудивительно, если учесть, что расстались они накануне во втором часу утра – зато счастливые. Она замечает его с другого конца столовой, и от ее застенчивой полуулыбки его сердце воспаряет. Он улыбается в ответ и поспешно опускает взгляд, усилием воли придавая своему лицу вид, более приличествующий генералу – которому совершенно точно не следовало накануне долго-долго целовать капитана УСО под омелой, висящей в нескольких футов от этого самого стола, за которым он сейчас сидит.

– С Рождеством, генерал, – окликает его Виктория, и он оглядывается.

– С Рождеством, капитан. Надеюсь, Санта-Клаус вас не обделил?

Ее губы изгибаются в улыбке.

– Санта-Клаусу придется наверстать упущенное, когда всё это закончится, – говорит она, притворно хмурясь, и он против воли улыбается ее дерзости. Офицерская столовая почти переполнена, и хотя все болтают и смеются и просто радуются жизни, за ней всегда кто-нибудь да наблюдает. Он вздергивает бровь. Она закусывает щеку.

После ужина она встает на пороге столовой. Он с любопытством прищуривается, заметив, что Пэджет поглядывает на омелу. Интересно, как она поступит.

– Мэм, – объявляет Альфред, опускаясь на одно колено перед Викторией и протягивая руку. – Поскольку сейчас Рождество, могу ли я просить удостоить меня поцелуя под омелой?

Мельбурн почти физически ощущает, как напрягаются в ожидании офицеры за его спиной: не так давно она ясно дала всем понять свое мнение на сей счет. Но он просто улыбается.

– Раз вы так любезно просите, лейтенант, – почти повелительным тоном отвечает она, смотря на Альфреда сверху вниз, и протягивает ему руку. Офицеры хохочут, наблюдая, как тот берет предложенную руку и запечатлевает поцелуй на тыльной ее стороне. Когда Альфред поднимается и кланяется ей, она, не удержавшись, хихикает – так дурашливо всё вышло. Ее смеющиеся глаза находят глаза Мельбурна, и тот ухмыляется в ответ.

Позже, уже ночью, когда лагерь стихает, он стоит в снегу, не обращая внимание на колючий холод, смакуя остатки праздничного настроения, которое носилось по лагерю весь день. В этом году у него есть что праздновать.

Он вздрагивает, услышав за спиной ее голос, окликающий его. Он оборачивается, но она скрывается в столовой. Нахмурившись, он следует за ней.

Войдя в столовую рядового состава и обернувшись, он видит ее под омелой. Она закусывает губу, и он вертит головой, осматриваясь. В столовой пусто, как и полагается в столь позднее время: отбой был полчаса назад.

– Другого шанса еще долго не будет, – полузастенчиво-полуигриво шепчет она, и, ухмыльнувшись в ответ, он преодолевает разделяющее их расстояние за несколько коротких шагов и крепко целует ее.

Долгое будет ожидание, думает он. Скорее бы закончилась эта война.

***

8 мая 1945 года

Сообщение застает их у Брунсвика.

Он смотрит немигающим взглядом на телеграмму, раскрытую в его руке. Юный курьер буквально дрожит от восторга.

Вот и всё.

Он обводит взглядом собравшихся вокруг него людей и кивает.

– Война окончена. Сегодня утром подписана безоговорочная капитуляция.

В оглушительной тишине ошеломленные люди переваривают услышанное. Война окончена.

Они ждали долгие месяцы, неумолимо продвигаясь к Берлину, и ожидание казалось бесконечным. Когда русские заняли Берлин, Мельбурн подумал, что теперь-то они наверняка сразу что-то услышат, но прошло уже несколько дней.

Он опускает взгляд на карту, устилающую большой письменный стол, на маленькие цветные флажки, кружки и карандашные отметки, кажущиеся теперь почти ненужными, и снова смотрит на смеющихся и пожимающих друг другу руки людей, и не может думать ни о чем, кроме нее.

Но ему нужно сделать объявление, и он пожимает руки своим офицерам, а потом отходит туда, где стоит, неверяще тараща глаза, Альфред. Мельбурн коротко кивает ему и, боясь, что Альфред самовоспламенится, если не найти ему какое-нибудь занятие, посылает его за рупором.

Он с улыбкой наблюдает, как лагерь медленно накрывает волна ликования. Они ждали этого столько месяцев, столько лет, они заслужили каждую секунду этой радости. Развернувшись, он направляется обратно в здание штаба, где кто-то из офицеров откупорил бутылку виски, и все смеются и пьют, и он с облегчением расслабляет плечи.

Конец.

Он не знает, что делать. Ему ничего так не хочется, как обнять ее, покрыть ее губы, ее лицо и всю ее поцелуями, но ему страшно.

Он не видел ее три месяца.

Страх, что она могла передумать, мучает его перед сном, когда он позволяет мыслям о ней целиком заполнить его разум. Он не стал бы ее осуждать за это, он даже не удивился бы. Виктория молода и красива, а он в свои сорок пять уже не первой свежести.

Но она всё еще в Париже, а он пока не может уехать, поэтому если она в ближайшее время захочет его увидеть, придется ей сдержать обещание – а она ведь узнала новости максимум на несколько часов раньше него. Что проку теперь-то переживать, думает он, и он отчаянно пытается загнать мысли о ней в самый дальний угол сознания.

И когда двадцать минут спустя, посреди всеобщего веселья, вылившегося уже на улицы, Альфред сообщает, что его ждет срочное послание, он, ничего не заподозрив, направляется в свой кабинет.

========== Глава 6 ==========

Февраль 1945 года

Она возвращается в лагерь без сознания, на носилках – для ее дяди это станет последней каплей.

Это точно последняя капля для него самого.

До сих пор ей удавалось оставаться относительно невредимой: в основном, царапины и ссадины. Но это… Мельбурн – кадровый генерал. Идет война. Он повидал достаточно боев на своем веку, две мировые войны, но никогда еще ему не доводилось видеть таких тяжелых ранений на человеке, которого он любил больше жизни.

Тела жены и сына ему увидеть не позволили.

Они взяли город и добивали последних упрямых фрицев, когда разорвался снаряд. Позже он понимает, что слышал взрыв, но в какофонии выстрелов и очередей, и взрывов, и на расстоянии, отделявшем его от эпицентра боя, разобрать что-либо было сложно. Новости он получает от Палмерстона.

– Сто четырнадцать погибших, сэр. Единственный раненый офицер – капитан Кент. Ее сейчас везут в лагерь.

Мир перед глазами на секунду расплывается. Он сглатывает.

– Насколько всё серьезно?

Палмерстон морщится.

– Неразорвавшийся снаряд, сэр. В рапорте сказано, на нее и двоих из ее команды обрушилась стена.

Мельбурн моргает. Как бы ему ни хотелось, как ни требует каждая клеточка его тела, каждая частица его души сесть в грузовик и ехать в госпиталь… нельзя. Его место сейчас здесь. Нельзя так явно выдавать свои эмоции.

– Ясно. Держите меня в курсе. Мне нужны регулярные сводки. – Палмерстон кивает. – Кто-то должен телеграфировать Леопольду, когда у нас будет больше информации.

– Есть, сэр.

В лагерь он возвращается только через несколько часов, и несмотря на полученные сообщения о том, что она поправится, что у нее сломаны кости и имеются другие ранения, он велит водителю высадить его у госпиталя. Врач говорит (они стоят на приличном расстоянии от ее палаты, так что он ее не видит – он просто не готов сейчас видеть ее такой, и уж точно не перед врачом), что она спит под успокоительным, что у нее скверные переломы руки и ноги, а также огромное количество порезов и внушительных ссадин, но, при условии отсутствия осложнений от раны на голове и прочих сюрпризов, ожидается полное восстановление. «Она надолго выбыла из строя, генерал. Я бы сказал, месяца на два, как минимум», – предупреждает доктор. Мельбурн кивает.

Она жива. Она поправится.

Он предупреждает доктора, за что тот ему крайне благодарен, о возможном визите сверху, и на автопилоте бредет в свой кабинет.

Нельзя сейчас об этом думать. Нужно закончить зачистку, связаться с другими генералами, укрепить позиции в городе и окрестностях. Он отодвигает мысль о ней, лежащей без сознания всего в пятистах футах от него, и сосредоточивается на других мыслях. Поскорее закончить проклятую войну.

Чуть погодя он слышит от двери голос Леопольда.

– Мельбурн, – зовет тот и выходит на улицу. Чувствуя на себе взгляды всех присутствующих офицеров, Мельбурн с тихим вздохом выходит следом. – Я ездил навестить племянницу, – начинает Леопольд. Мельбурн кивает. – Она под успокоительным, но врач прогнозирует полное восстановление.

Мельбурн кивает, насупившись.

– Да, сэр. Мне было сказано то же самое.

– Она некоторое время будет непригодна к службе.

– Да, сэр.

– Я считаю, что в интересах ее отряда и самой Виктории будет перевести ее из вашего лагеря на время восстановления.

Он должен был этого ожидать, и всё же слова Леопольда бьют его прямо под дых.

– Это решать ШМО, а не мне, сэр, – выдавливает он.

– Я в курсе, генерал. Я лишь ставлю вас в известность – из вежливости.

– А капитана Кент вы в известность поставили? – колко спрашивает он. Леопольд щурит глаза. Обоим прекрасно известен ответ на этот вопрос: за последние сутки Виктория не приходила в сознание больше, чем на несколько минут.

– Я поговорю с ней, когда она будет готова. – Мельбурн кивает. Ее реакцию он знает заранее.

Впрочем, пусть ему мучительно будет ее отпускать, пусть она его за это возненавидит, тут он на стороне Леопольда. Понятно, что она профессионал, понятно, что это был ее выбор, и он не принудит ее ни к чему, чего она не желает делать, но он просто не сможет. Еще раз – не сможет.

– Думаю, капитан Кент выразит некоторое недовольство, – говорит Леопольд. Недовольство – это мягко сказано.

– Капитан Кент – образцовый офицер. Она повинуется приказу, – отвечает Мельбурн. Леопольд косится на него.

– Да.

***

К концу недели она наконец приходит в себя, и ее можно навещать. Он одновременно и жаждет, и страшится встречи с ней.

Зайдя за прикрывающую ее койку ширму, он обнаруживает ее лежащей неподвижно, с закрытыми глазами. Решив, что она спит, он просто пользуется моментом, чтобы просто осмотреть ее.

Одна рука открыта и вся в багровых ссадинах, кожа вокруг одного глаза синевато-лиловая от удара лицом оземь. Скверная царапина на щеке. Но рука, которой она прикрылась, похоже, приняла на себя основной удар, потому что в остальном ее лицо в порядке. Мельбурн испускает судорожный вздох. По одной этой руке можно догадаться, как выглядит все остальное.

На волосок от… На тоненький-тоненький волосок.

Но тут она начинает шевелиться – кажется, услышала его.

– Капитан, – произносит он тихо. Она осторожно поворачивает голову на подушке и улыбается ему, и грудь его проседает от облегчения и любви. – Рад видеть вас в сознании, – улыбается он, садясь на стул рядом с койкой. Рад видеть тебя живой. – Как вы себя чувствуете?

– Мне дали морфия, – слабым голосом отвечает она. Он кивает, улыбаясь. – Морфий помогает.

– Рад слышать.

– Дядя приходил, – добавляет она. Мельбурн опускает глаза.

– Да.

– Он сказал, что запросит в штабе мой перевод. – Отчаяние сквозит в ее голосе. – Но я не хочу, – шепчет она. На подушку с щеки соскальзывает слеза.

– Знаю, – ласково отвечает он. – Но вам тут нечего делать до выздоровления.

– Я могу принимать участие в планировании операций, – спорит Виктория. – Гарри может руководить.

Он улыбается мимолетной грустной улыбкой.

– Гарри лейтенант.

– Его могут повысить, – не сдается она. Он смотрит ей в глаза, пока она не отводит взгляд. – Вы считаете, что мне нужно уехать, – с горечью бросает она.

– Нет, – качает он головой. Она поворачивает к нему голову. Голос его дрожит от эмоций. Она растерянно моргает. – Я хочу, чтобы вы были в безопасности. – Чувствуя знакомый комок в горле, он сглатывает. – В этом я солидарен с вашим дядей.

– Здесь я буду в безопасности. – Он продолжает смотреть на нее, подняв брови, и она опять отворачивается с сердитым вздохом. – Пожалуйста, – шепчет она. – Не отсылай меня.

– Я бы никогда тебя не отослал, – искренне отвечает он, тихим, хриплым голосом, и опять сглатывает. – Это не мне решать. – Еще одна слезинка выкатывается из ее глаза, и когда он протягивает руку, чтобы вытереть ей щеку, она закрывает глаза при его прикосновении. – Прости, – шепчет он.

– Когда? – спрашивает она, не глядя на него.

– Через неделю-другую. Когда ты достаточно окрепнешь.

Они еще некоторое время молчат. Наконец он оглядывается – ширма достаточно эффективно отгораживает ее койку, и, слегка откинувшись назад, он берет здоровую ее руку в обе свои ладони, ласково поглаживая тыльную сторону. Она поворачивается и смотрит на него сонными глазами. Не сводя взгляда с ее глаз, он подносит ее руку ко рту и прижимается губами к ее пальцам.

– Я люблю тебя, – шепчет он. Осторожно вернув руку на место, он поднимается и выходит.

***

Он навещает ее накануне отъезда. Гарри собрал ее вещи, и теперь они свалены в изножье ее койки, создавая такое явственное ощущение окончательности, что его опаляет вспышка гнева.

Он не хочет, чтобы она уезжала.

Она лежит, но вряд ли спит: он не заглядывал к ней за весь день, она наверняка его ждет. Он стоит у края ширмы, смотря на нее. Она так красива, даже со всеми этими переливающимися всеми цветами радуги кровоподтеками и гипсом на руке и ноге. Пожалуй, он никогда еще не любил ее так сильно, свою петарду-капитана, но как же больно тянет в груди. Она уезжает.

И она, наверное, почувствовав его присутствие, поворачивается в его сторону и неловко, на одном локте, приподнимается на узкой койке. Он подходит и придвигает подушку, чтобы она могла на нее опереться. Она бормочет тихое «спасибо».

Мельбурн садится на стул у койки, но оба еще долго молчат. Он сидит, уперев локти в колени, теребя фуражку, и слышит шершавый шелест грубых больничных простыней, сминаемых ее пальцами, и не знает, что сказать.

– Я еду в Париж, – наконец произносит она. Он кивает.

– Разведка, – говорит он. – Удивительно, что тебя с самого начала туда не направили.

– Я сказала, что не собираюсь переводиться, если меня запрут в кабинете, – объясняет она. Он кивает, слегка изогнув губы. Ну конечно. – Я бы не ушла из Сопротивления, чтобы сидеть за письменным столом.

– Нам и там люди нужны, – замечает он. – За письменными столами люди взламывают немецкие шифры. – Она смотрит на него сердито. – Но я рад, что тебя не заперли в кабинете, – тихо признается он. Выражение ее лица смягчается.

– Я тоже. – Она теребит краешек одеяла. – Я буду скучать по тебе.