Текст книги "Тьма в почтовом ящике (СИ)"

Автор книги: maybe illusion

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

– Вот чего ты не девчонка? – Он разочарованно ткнул Джона локтем в бок.

– Не думаю, что у призрака с девушкой что-то получилось бы, – пробормотал тот и уронил голову на руки. – Представь: ты хочешь ее поцеловать, но твоя дурацкая харя проходит сквозь нее. Из нас двоих, кстати, ты больше похож на девчонку. Куда такие длинные лохмы отрастил? У вас в мире все так ходят?

– Это часть образа, – пояснил Сид. – Дома я – пианист, я должен казаться утонченным и всякое такое.

– Бабой должен казаться? Нежные пальчики? Фу, – вынес вердикт Джон. – Сыграй что-нибудь?

– Иди к черту, а?

– Странно, я вот не помню, кем я был и кто я есть. Впрочем, какая разница.

Сид взглянул на него с жалостью и задался вопросом, что будет чувствовать сам, если – когда? – перестанет осознавать себя. Он не считал свою жизнь и личность чем-то значительным и стоящим воспоминаний, но перспектива потеряться в раю почему-то испугала его. Пусть даже ты пуст внутри, выходит, бывает пустота страшнее, полнее? Абсолютная? Может ли быть счастливой – даже в идеальном месте! – бесплотная сущность, теряющая остатки себя секунду за секундой? Скорее всего, в итоге она просто сольется с окружающим пейзажем, став не более чем одной из миллионов ничтожных клеток, вместе составляющих портрет совершенства. И это – счастье? Раз так, не лучше ли остаться несчастным?

– Не обижайся, если что, – просипел Джон скорее куда-то в стол, чем обращаясь к нему. – Я рад, что встретил тебя. Мне было так одиноко… И выпить не с кем…

– Помнится, ты говорил обратное: убирайся, не топчи мой рай. И рожу мне расквасил еще.

– Не помню такого, – всхлипнул Джон. – Я не мог так поступить!

– Кажется, тебе уже хватит, – Сид отобрал у него бутылку, подумав, что вовсе не в алкоголе тут дело, но торопливо отогнал от себя мысли о неестественной природе соседа: еще не хватало тут раздвоения личности и очередной порции картинных поз и нравоучений. Пусть лучше остается собой – сколько уж в нем осталось этого «себя». Надо верить ему и в него.

Лишившись выпивки, Джон закрыл глаза и как будто задремал, и в тот же миг крыша кабака исчезла, стены нелепо сложились, мебель разметало в стороны, а Сид оказался по колено в воде. Дождь перестал, но в раю, похоже, случилось наводнение; точнее, его нафантазировал пьяный Джон.

Дома потихоньку сползали со своих мест и качались на волнах кирпичными лодками – что возможно только во сне. Сид задрал голову и увидел, что на небесах тоже разлился океан. Хмурое солнце плавало в воде, облака набухли тяжелыми гроздьями и вот-вот норовили свалиться вниз.

– Знаешь, что не дает ночному небу слиться с морем? – спросил Джон. – Звезды. А вот утром – когда звезды гаснут, – они становятся единым целым. Ничего не мешает. Все однотонно. Когда ты погаснешь, я наконец-то сольюсь с этим городом. В отличие от тебя, мне отсюда действительно не выбраться.

– Эй, ты явно перебрал!

– Сыграй на прощание что-нибудь. Я чувствую, что рассвет уже близко.

Джон щелкнул пальцами, и прямо перед Сидом возник рояль. Клавиатуру сразу залило, струны невнятно булькнули и натянулись – будто были живыми.

– Сыграй мне.

– Да не хочу я, – возразил Сид, взял аккорд наугад, и рояль отозвался липким, мутным и неестественным звуком. Вместе с клавишами, что тронули его пальцы, нажалось еще несколько невпопад.

Вздрогнув, он отнял руку от инструмента. Внутри поднялся необъяснимый страх, как будто он дотронулся до чего-то отвратительного и опасного. Его начало тошнить.

– Ну чего ты? – насмешливо спросил Джон. – Чего ты испугался, как маленький?

– Я… я не хочу, это чудовище, – выдавил из себя Сид. Подсознание подсказывало ему, что еще одно прикосновение к инструменту – и все рухнет, а он проснется.

– Кто чудовище? – звякнули сразу четыре клавиши.

– Я чудовище? – спросила выглянувшая наружу любопытная струна.

– Чудовище в раю?

Они сменяли и перебивали друг друга, они смеялись и подначивали, доносились со всех сторон, постепенно сливаясь в неразборчивый гул; Сид зажмурился, зажал уши, но шум не прекратился, а продолжил рвать его – изнутри. Он слышал пульсацию собственной крови: ритмичные удары молота, тревожные, оглушительные. Он мог чувствовать, как рокот нарастает, забирается под кожу и крутит жилы.

И в тот миг, когда рай окончательно смяла и заполнила какофония, Сид вспомнил, что обладает властью зажигать здесь звезды.

– Хватит! – завопил он, и тотчас все смолкло. Осталось только монотонное капанье воды где-то совсем рядом.

Он взглянул на рояль со злобой, и тот разом распался на части, обнажив чрево, полное трепещущих струн. Несколько оторвались и змеями устремились к нему, оставляя зигзаги на красной воде. Красной?..

– Смотрю, пианист из тебя не лучше, чем призрак, – сказал Джон с разочарованием в голосе.

– Я не обязан тебя развлекать, – ответил Сид, и тут настойчивые струны нашли его, опутали руки, впились в ладони, сдавливая пальцы.

Он попытался стряхнуть их с криком боли – и только тогда понял, почему вода вокруг него стала красной. С запястья, по которому он хвастливо полоснул осколком стекла в одной из предыдущих стадий сна, падали тяжелые капли крови, порождая тот самый оставшийся после какофонии монотонный звук.

Змеи натянулись, выгнулись. Сид почувствовал, что пальцы вот-вот вывернутся из суставов, и бессильно взвыл:

– Прекрати! Хватит! Пощади! Пожалуйста, хватит!

Он обращался к Джону, невозмутимо наблюдавшему за экзекуцией, но тот был молчалив и недвижим, а глаза его снова странно остекленели.

– Зачем ты это делаешь? – всхлипнул Сид. – Это ведь ты делаешь?

– Нет, – ответил тот бесцветным тоном. – Это ты делаешь. Вернее, та часть тебя, которая себя ненавидит. А мы помогаем. Мы надеялись, что ты сделаешь нам подарок на прощание, но ты заартачился, и теперь мы обижены. Ты даже не хочешь преодолеть глупый страх ради своего рая! За какие же достоинства и заслуги ты надеешься попасть сюда?

– Ладно, хорошо! – взмолился Сид. – Если тебе… если вам… так важно, чтобы я сыграл, я сыграю. Только, если можно, не на этой жуткой штуке.

Путы упали с него. Он кое-как отдышался, поднялся с колен, взглянул на искалеченные руки, закрыл глаза и представил старое пианино с пожелтевшими клавишами – такое стояло у него в комнате в полузабытом детстве, когда он еще даже не начинал учиться играть. Облегченно вздохнул, когда оно предстало перед ним, и кое-как отстучал одной рукой, морщась от боли, самую простую мелодию, детскую песенку: одну из тех, что он разучил еще лет в шесть. Повторил два раза. Закрыл крышку. Повернулся к Джону.

Джон улыбался.

– Ты издеваешься, верно? – спросил он. – По твоему мнению, это все, чего мы заслуживаем?

Сид тоже улыбнулся: не придумал ничего лучше, чем бестолково скривить рот. Что он мог ответить? Что понятия не имеет, какая музыка должна звучать здесь? Что пальцы слишком сильно болят? Что «совершенство», воплощенное в теле и облике Джона, вызывает не зависть, а жалость?

Вероятнее всего, Сид просто не дорос до понимания идеала. Даже во сне и на пороге смерти в нем осталось слишком много земного. Да и стоило ли расти? У него не осталось на это ни желания, ни времени.

Вода становилась все насыщенней, густела и сворачивалась. Кирпичные лодки сбились в кучу вдали от них. Море не могло слиться с небом – красный диссонировал с синим.

– Сам ведь сказал, что здесь твой рай, откуда не выбраться, – произнес Джон с неподдельной грустью, и тут Сид запоздало понял, что тот окончательно потерял себя и превратился в волю и голос этого пустого города. Возможно, еще до того момента, как «я» стало «мы». – Ты вдруг разочаровался в нас? Забираешь свою любовь обратно? Но ты не выберешься. Ты проснешься дома, мысленно оставаясь здесь. Ты умрешь с глупой надеждой попасть сюда! Ты будешь знать, что твоя мечта никогда не сбудется, но она продолжит кусаться! Обещаю. Все так и будет.

– Послушай, – осторожно начал Сид, – послушай, вспомни, кто ты. Тебя зовут Джон, ты болеешь у себя дома, ты бросил курить… припоминаешь? Тому Джону – какое ему дело… какое тебе дело до того, что я чувствую к этому городу, черт побери!

– Ты не к тому человеку обратился, – возразил Джон. – Ты ошибся. Я – не он, я – это ты.

– Да нет же! Нет! Я не знал о тебе ничего, даже как тебя зовут! Ты рассказал мне!

– Я рассказал тебе то, что ты сам и выдумал.

– Не выдумывал я! Отрицаю! Отказываюсь! Джон! Вспомни себя! Мы на равных, вспомни!

Алое солнце медленно проваливалось в облачную синь.

– Ни о каком равенстве речи не идет. И мне нечего вспоминать. У меня ничего нет.

Сид сжал кулаки.

– Неужели я стану таким же, когда умру? – тихо спросил он, глядя на свое отражение в красной воде. – Теперь-то понятно, почему из этого рая – не выбраться.

– Не обольщайся: тебе такой чести не удостоиться. Прощай и с добрым утром, – Джон улыбнулся ему, светло и естественно, но Сид так и не понял, была эта улыбка настоящей – или ее изобразил рай на чистом холсте лица.

Солнце утонуло окончательно, и вся вода обрушилась вниз, смывая сон прочь. Джон раскрыл зонтик, защищая последнее, что у него осталось, – тело призрака, но рай пожелал отобрать и растворить даже эту ничтожную часть некогда цельной личности. Самого Сида вода теперь нисколько не беспокоила – просто проходила сквозь. Он более не мог пить дождь этого мира, не мог и зажигать здесь звезды, поэтому он просто стоял и смотрел, как море сливается с небом; как рождается пугающее, безликое совершенство.

И когда они стали едины, а синий смешался с красным, Сид наконец проснулся – вернулся в свой ежедневный домашний ад, откуда не выбраться.

========== Никогда не семнадцать ==========

Плесень на зеркале открыла новый беспомощный день. Анни пыталась заплести волосы, когда обнаружила досадное пятно. И не сбоку, не в неприметном углу – прямо посередине. Оно съело лицо отражения, создавая ореол безопасной анонимности.

Квартира, где Анни обитала последние пять лет, не отличалась опрятностью: шаткая мебель, грязные обои, россыпь бестолковых картинок в рамках – претензия на уют. Поэтому зеркало, добытое в комиссионном магазинчике за смешную цену, прекрасно вписалось в общую невнятицу обстановки. Анни почему-то не заметила, что оно грязное, иначе еще поторговалась бы. Предыдущее разбилось, сорвавшись с крючка, когда ее не было дома, и Анни склонялась к мысли, что виной тому призраки. В старом доме много сквозняков; у некоторых есть лицо.

Вздохнув, она сняла с плеча полотенце и тронула стекло. Пятно вмиг исчезло, но исподволь, снизу руку обвила матовая струйка тьмы.

Анни вскрикнула и отшатнулась, почувствовав холодный укус. Чернота потянулась следом. Выползла из зеркала, вонзилась в воздух переливающимся высверком, развернулась бесформенным одеялом и обняла Анни тысячей рук.

Видение наяву, нестрашный кошмар? Разум замкнуло, Анни отказывалась верить в происходящее. Концентрат тьмы не столько воспринимался глазами, сколько ощущался кожей.

– Спасибо, что прикоснулась ко мне, – прошипело загадочное существо отсутствующим ртом, свернулось в крохотный комок и опустилось на плечо Анни.

Та могла лишь дрожать и моргать, пытаясь вспомнить, что пила с утра. Вроде бы только чай. Какие враги подмешали туда наркотики?

– Знаю, что ты удивлена, – меж тем промурлыкал пришелец. – Не веришь своим глазам. И не узнаешь меня. Ты ведь не бывала за морем, м-м?

– Чертовщина, – пролепетала Анни. – Чушь. И я говорю сама с собой.

– Ну и дура же ты, – совсем по-человечески вздохнуло существо и словно принюхалось, хотя носа у него не наблюдалось. Потом добавило чуть мягче: – Но я ошибся. Ты была за морем. И хочешь вернуться туда.

Анни дернула плечом, осваиваясь с ситуацией. Пятно разговаривало загадками, а чай все еще предстояло проверить, но одно следовало усвоить уже сейчас: никакой опасности нет. Разговор либо снился, либо мерещился, но даже если и нет, то существо выглядело почти милым и вряд ли собиралось высасывать жизнь из Анни – или чем там обычно монстры из иных миров занимаются?

– Кто ты? – спросила она, изобразив дружелюбную улыбку. Тут и вправду смешно стало: до того нелепо все выглядело в зеркале. – Чего тебе надо?

– Я, как ты уже поняла, из-за моря, – пискнул зверек, голос которого менялся от фразы к фразе. – Много лет назад я приплыл сюда, потому что захотел повидать людей. Поиграть с ними. Я питаюсь одиночеством, а еще люблю спать в зеркалах. Не бойся, я безобидный и, в общем-то, хочу тебе добра…

Анни, у которой все еще болел укушенный палец, сомневалась в том, что маленький полубесплотный гость действительно безобиден. Но выглядел он симпатично и даже на ощупь был теплым – словом, котеночек котеночком, только рыхлый, словно облако.

– Ты что-то сказал про «поиграть», – пробормотала она, успокаиваясь.

– Совершенно верно. – Зверек заурчал у нее над ухом. – Условия простейшие. Пока ты мне интересна, я прихожу к тебе во сны.

Анни наморщила лоб, а в следующий момент рассмеялась. Удивительный гость окончательно перестал пугать.

– Да зачем ты мне нужен во сне-то? Ты мне и наяву не нужен, честно говоря…

– Я забыл добавить, что прихожу туда, чтобы исполнять желания, – донесся до нее тающий шепот. – Я создам для тебя любой сон, какой захочешь, включая цвет, свет, запах, вкус, прикосновение. Заказывай сегодняшний, пока я не передумал и не уплыл к твоему соседу.

Даже так? Интересно. Тряхнув головой и чувствуя, как давление на плечи потихоньку уменьшается, Анни заулыбалась своим мыслям и брякнула:

– Ну тогда покажи мне… мухоморы! Много, целую поляну.

– Глупость какая, – фыркнуло облако. – Ты тратишь ночь неразумно.

– Зато я проверю тебя. Мухоморы мне никогда в жизни не снились.

По правде, сомнений в искренности пришельца и не было: собственно, чем еще заниматься волшебному существу, как не волшебными делами? К тому же оно каким-то непостижимым образом узнало, что Анни однажды довелось попасть за море, не иначе как мысли прочитало. Или, может, на это указало ее слишком спокойное поведение? Другая на ее месте до сих пор бы визжала.

– Что ж, договорились, – сквозняк шевельнул волосы, и живое видение растаяло.

И только тогда Анни почувствовала, что сердце чуть ли не выпрыгивает из груди. Разом очнувшись и с трудом подавив рвущийся наружу вопль, она глянула на часы и вернулась в повседневность:

– Опа-аздываю!..

Рутина и волшебство не всегда противоречат друг другу: за морем могло жить и цвести что угодно, но для Анни начинался рабочий день, похожий на все предыдущие.

***

Ночью она увидела мухоморы. Заснуть удалось на удивление легко, несмотря на волнение и предвкушение; и вот Анни перенеслась в нездешний лес, полный грибов. Они росли под деревьями, обгрызали кору, чавкали под ногами, пахли сыростью и резали глаз ядовитым кружевом.

– Здорово, – выдохнула Анни, присев на корточки и не зная, чем еще заняться в живом болоте.

– Тебе правда нравится? – скептически спросило дерево. – Ну и вкус у тебя.

– О, и ты здесь? – Анни стало смешно. – Спасибо, что исполнил мое желание! А теперь можешь это убрать?

– Нет, – отрезало дерево, а точнее, некто, прячущийся в его дупле. – Кстати, попробуй грибочек, не отравишься.

Анни протянула руку к ближайшему мухомору, оторвала шляпку, пригляделась. Бледные пятна на красном покрове. Цвета дрожали, нервные, неприятные.

– За морем, – зачем-то произнесла она, – не растут мухоморы?

– Это что, экзамен? Ведь ты сама все видела.

– В семнадцать лет.

– И то верно. Для тебя прошло достаточно времени, чтобы ослепнуть.

Шляпка гриба в руке резко посерела. Анни сидела, не шевелясь, и думала о том, почему ее задели слова говорящего дерева. В семнадцать лет, едва окончив школу, она повела себя как романтичная дурочка, ищущая интересной жизни, и очень повезло, что все обошлось без тяжелых последствий. Некоторые, у кого мозгов не больше, выныривают из приключений с неоплатными долгами или нежеланным ребенком на руках; Анни отделалась запертыми внутри воспоминаниями о стране за морем. Сегодня те места казались искаженными, нереальными. Будто приснились.

– Ты много знаешь о людях. – Она глянула в сторону дерева с уважением.

– Я люблю наблюдать за ними.

– Придешь еще? Исполнишь другие желания? – Анни машинально сунула кусок мухомора в карман платья – белого, любимого, в котором отправилась путешествовать в семнадцать лет. Интересно, откуда оно здесь взялось?

– Если захочешь.

***

Анни день-деньской набирала гранки, изредка отрываясь от шрифт-кассы и разглядывая пыльные разводы на собственных башмаках. Работа была муторная и скучная. Во время перерывов коллеги курили, сплетничали и зубоскалили. Анни чувствовала себя чужой, не могла и не желала поддержать ни один разговор. Иногда хотелось расцарапать себе щеки от тоски и неприязни к немногим людям, что ее окружали. Но менять место Анни боялась: вдруг на новом будет еще хуже? Решительность и амбиции покинули ее в семнадцать лет.

После школы Анни собиралась стать врачом, но провалила экзамены в медицинский университет. С тех пор на полке прописался анатомический атлас, а рядом с ним – россыпь разномастных учебников по химии и биологии. Еще год после неудачи Анни усиленно занималась, но в день начала вступительных испытаний проснулась совершенно больной и решила, что никуда не поедет. Тогда же мать намекнула, что более не планирует содержать дочь, которая, похоже, записалась в вечные абитуриенты.

Пришлось забросить учебники и искать работу. Переменив несколько мест и городов, в двадцать два года Анни оказалась в наборном отделении крупной типографии. Подобралась и квартира – безвкусно обставленная, давно не знавшая ремонта, но зато дешевая. Атлас переехал вместе с Анни. Иногда по вечерам она листала его, пока глаза не слипались. Он и стал последним якорем юности, блекнущей и отступавшей все дальше. Годы шли, университет уже выглядел не более реальным, чем путешествие за море, хотя Анни почти каждые выходные прохаживалась возле главного корпуса. Дерзкие мечты и безрассудные поступки сменила хроническая усталость. Ни один молодой человек не задерживался у Анни надолго.

Примерно раз в месяц поднималась тема: «Почему ты одна». «Почему ты одна?» – как бы невзначай интересовались коллеги; вздыхала мать в часы редких визитов; спрашивала своим дыханием каждая идущая навстречу влюбленная парочка. «Так почему же?» – недоумевало отражение в зеркале.

«Я не одна», – врала Анни коллегам; «я ищу мужа», – успокаивала она мать; «я буду так же счастлива», – думала вслед парочке. И только отражению лгать не получалось. Оно печально кривило рот – в полном согласии с мыслями Анни – и напоминало о том, что ей уже двадцать семь.

– Почему ты одна? – спросил волшебный зверек на следующий вечер после сна с мухоморами.

Анни как раз притащилась с работы – серая и раздраженная.

– Значит, платья из моей юности ты видишь, а в личной жизни разобраться не можешь? – отмахнулась она, стараясь не удивляться тому, что существо снова явилось без приглашения.

– Мне было интересно твое мнение, – пояснил пришелец. – По-моему, ты избегаешь серьезных отношений, но я не понимаю, почему. Неужели лучше быть одной? И надрываться на обезьяньей работе, пока не высохнешь? Да ты уже…

– Тебе что за дело? – Анни уселась в кресло, прикидывая, прилично ли будет начать переодеваться перед странным гостем.

– Чтобы исполнять желания, нужно хорошо знать душу заказчика. Ты попросишь розовое дерево посреди синей пустыни, имея в виду дуб, а я посажу эвкалипт. Еще и цвета перепутаю. Ужас ведь? И потом, твой восторг должен быть детским, иррациональным, а для этого мне нужно знать тебя лучше, чем ты сама… Так почему ты одна?

Анни сцепила пальцы в замок, пряча глаза от того, кто решил влезть в душу во имя ночных прекрасных сказок.

– А если я отвечу, ты покажешь мне его?

– Кого? Твоего возлюбленного? Которого ты не можешь забыть, в то время как он и не в курсе, что ты тут прозяба…

– Что за наивный сюжет, – фыркнула Анни. – Я передумала. Покажи мне котят. Милых, мурлычущих, чтоб ластились ко мне.

– Ты опять тратишь ночь на всякую ерунду? – В бесцветном голосе скользнула насмешка.

– Когда тебя любят, это вовсе не ерунда.

***

Через две недели создатель снов как будто заскучал. Появившись из кармана халата Анни воскресным вечером, едва та села ужинать, он в ультимативной форме заявил, что поищет себе человека поинтересней.

– Это ни на что не похоже, – пожаловался он, перетекая на вилку, которую Анни не успела донести до рта. – Ты ведь не пустышка, я чувствую по твоим воспоминаниям, так почему же ты просишь такие пустые сны?

– Не понимаю, о чем ты, – возразила Анни без особого энтузиазма. – Вчера ведь была целая поляна фиалок.

– Ха! Подумать только! – Зверек забегал по столу, мгновенно нарастив себе десяток пушистых лап. – Я мог бы показать тебе сады из других миров, где цветут невообразимые цветы. Ты не знаешь и сотой доли моих возможностей! Зачем тебе скучные глупости, когда я могу воссоздать каждое твое воспоминание, вдохнуть жизнь в любой образ, какой подскажет твое воображение? На что тебе фиалки, щенята, бантики?

Анни взирала на его метания с живым участием.

– Зачем? Чтобы не видеть кошмары, например, – пояснила она. – Ты знаешь, меня иногда беспокоит один. Он цветной и подробный. И крутится вокруг одного человека. Который однажды, наверное, разбил мне сердце.

– Наверное? Сколько ж лет назад это было? – спросило существо и расползлось по тарелке.

Анни нервным жестом убрала волосы за ухо.

– Достаточно, чтобы платье, которое ты надеваешь на меня в каждом сне, успело стать половой тряпкой.

– Значит, в семнадцать. Интересно. А о чем же кошмар?

– Я прихожу на свидание… – Анни пожевала губу: при свете дня животный страх и отчаяние, охватывавшие ее во время видения, казались безосновательными и глупыми, а слова для описания эффекта не подбирались. – В парк или что-то похожее. Жду того человека, но он все не приходит. А у него нет причин обманывать меня. Понимаю: с ним что-то случилось. Иду искать, брожу по спутанным улицам, лестницам, тревога нарастает. В итоге сама теряюсь. Дворы душат меня. Вот и весь сон.

– И ты ни разу не нашла его, не поняла, что с ним?

Анни отставила тарелку в сторону, поднялась из-за стола и разорвала в клочья салфетку.

– Я и в реальности его не нашла.

***

На следующее утро зверек предложил бороться с кошмарами. «Как существо, причастное к сновидениям, я не могу так просто это оставить!» – шумел он и вертелся под ногами у Анни, пока та, чертыхаясь, причесывалась у зеркала. Он решил «изгнать зло», как он выразился, и только тогда уйти искать нового «заказчика». Он много чего еще бормотал и пищал, но Анни, опаздывавшая на работу, не уловила и половины высказываний.

– Не убегай так скоро! – взвизгнул зверек и налип ей на глаза, когда она уже шарила в темноте, пытаясь нащупать ручку двери. – Ты вообще слушала, что я тебе говорю?

– Ну, отчасти, – Анни попробовала выкрутиться, но не сумела отодрать от лица питомца и покорно замерла.

– Я спрашиваю: на что похож тот человек? Мне нужно знать, каким ты его видишь. Сейчас, не в воспоминаниях. Хорошим, плохим?

Анни растерялась на мгновение. Если не считать кошмаров, приходящих раз в несколько месяцев, обычно «тот человек» не занимал ее мысли. Он превратился в удобный предлог, чтобы не задумываться о серьезных отношениях, в призрак безответной любви, и Анни ссылалась на него так часто, что перестала это замечать. Даже его имя исчезло. Только и вспомнилось, что они познакомились за морем, он понравился Анни, пригласил ее на свидание и не пришел в условленное место. Что-то случилось. Вот и весь набор поблекших фрагментов из прошлой жизни, где каждый день был слишком сумбурным, чтобы запоминать детали. Однако при попытке воссоздать образ изнутри поднялись боль и свет.

– На что похож? Ну… пожалуй, на падающую звезду. Такая короткая вспышка в моей жизни.

– Вспышки на небе – обычные камни, – напомнил зверек.

– Откуда ты знаешь? Получил мое образование вместе с воспоминаниями? – поразилась Анни. – И да, ты прав. Но в том-то и смысл этих камней. Суть их проста, но ведь кому-то они кажутся звездами.

– Ясно. Не смею больше задерживать, – объявило существо и растаяло в воздухе.

Анни растерянно заморгала: она и сама толком не поняла, что сказала. Падающие камни, звезды…

– Эй, если ты меня слышишь! – крикнула она пустоте. – Не надо мне показывать этот сон. У меня нет такого желания!

Не услышав ответа, она бросилась к зеркалу. Отражение безмолвствовало.

***

Ночью перед ней раскинулась юность.

Здесь было все, что окружало Анни в семнадцать: навязчивый шепот моря, город, из которого она выросла, и мальчик с веселыми искорками в глазах, черных или голубых – не припомнить. Совершенно заурядный, он чем-то походил на каждого друга Анни за последние десять лет: где осанкой, где неловким жестом, где судорожным движением рта, означающим улыбку.

Сколько ему было? Как его звали? Прошлое давно пережевало и выплюнуло ответы. Он взглянул на Анни – один глаз черный, другой голубой, – и ее пронзила дрожь.

– Убери это, – велела она, задрав голову к небу. – Гнусное, пустое сентиментальничанье!

– Возьмешься отрицать саму себя? – возразил мальчик. – Здесь все – ты. Каждый камень под ногами – проекция твоих детских идеалов. Наслаждайся.

– Заткнись! Я знать тебя не знаю! И ты не похож на него.

– Естественно. Может, откроешь, почему? Как получилось, что мало-мальски четкий образ в твоих воспоминаниях отсутствует?

Анни сделала шаг назад, он – вперед.

– Это допрос? – бросила она. – Пытка? В чем цель?

– Тебе видней.

Пусть лучше расскажет, что с ним случилось, почему не пришел на свидание. Стоп, с чего бы ему знать?

– Если ты думаешь, что моя жизнь не сложилась в семнадцать, то ошибаешься, – заявила Анни. – Прошло достаточно времени, чтобы забыть, измениться. Десять лет, на минуточку. И меня все в себе устраивает. В том числе и кошмары.

– Но ты сама только что сказала: «Жизнь не сложилась».

– Если и так, то уж точно не из-за тебя. Я даже имени твоего не помню.

Эти слова должны были прозвучать как насмешка, но после них самой Анни стало грустно. Ведь в семнадцать лет мечты и чувства казались уникальными, бесценными, опыт – незабываемым. Тяжело столкнуться с очевидным примером их недолговечности.

Мальчик сдержанно улыбнулся:

– Раз я не имею значения, то и переживать не о чем.

Он протянул руку, дотронулся до ее ладони, но Анни ничего не почувствовала. Запах моря, солнечные брызги на щеках – все было рельефно и ощутимо, но не это прикосновение.

Впрочем, ожидаемо от человека без имени и внешности. Анни даже зажмурилась, напряглась – отчего-то хотелось вспомнить его руки – но тело не отзывалось. Вместо объятий в памяти всплыла учеба. Атлас. Школа. Берег вдали.

Анни провалила экзамены в университет в семнадцать лет. После чего на год зарылась в учебники. Почти ни с кем не общалась и редко выходила из дома. Вместе со знаниями нарастали замкнутость и тревожность – не лучшие спутники для приключений.

Запертый сундук с воспоминаниями распахнулся и оказался пустым. Анни покраснела и засмеялась. Она все поняла.

– Прости. Я дурачила нас обоих, да?

– М?

– Я, оказывается, забыла кое-что. Мне никогда не было семнадцать.

Мальчик удивленно посмотрел на нее, и в тот же миг она вспомнила и назвала его имя. А затем – свое, прибавив: «Будем знакомы». Будто судорога прошла по его телу; лицо резко заострилось, потом выцвело, как шляпка гриба в одном из предыдущих снов. На щеках зажегся ядовитый румянец.

Теперь Анни сама шагнула вперед, а мальчик отпрянул в сторону и сжался, смаргивая бурые слезы.

– Не трогай меня, – попросил он.

– Ну-ну, не стесняйся себя. Сейчас ты – совершенство, – призналась Анни.

Он вздрогнул, принялся тереть лицо, а затем быстро отнял руки и выпрямился – новый, выверенный, избавившийся от нелепых сходств с увальнями, загрязнявшими ее жизнь.

– Только сейчас? Это временная должность, да? – Его губы сложились в подобие улыбки.

– Нет, навеки твоя, – сказала Анни. – Просто мне больше не нужно совершенство. Десять лет прошло, знаешь ли.

– Хорошо, я так и понял. Больше не стану тебя беспокоить. Но спасибо за возможность побыть с тобой, хотя бы в неправильном теле и искусственном сне. Я рад, что ты меня все-таки вспомнила. – Он отвел глаза и добавил очень тихо: – И это были чудесные две недели.

Анни увидела, как под его ногами собирается знакомая черная тень, и ахнула.

– Постой-ка! Что ты сейчас сказал? Так чудик из зеркала – и есть ты? То есть… не зверек прикинулся тобой, а ты – зверьком?

– Ну да, – признался он с коротким смешком, – и я побуду им еще чуть-чуть, если не возражаешь. Надо же доиграть роль до конца, а нынешнего меня ты забудешь, едва проснешься.

– Но зачем ты в зеркале-то сидел? Приплыл из-за моря… как так? Ведь я сама тебя выдумала!

– Да ниоткуда я не приплывал и нигде не сидел. Наплел тебе. Увидел в покупке повод, чтобы разыграть чудесное появление неизвестно чего, – мальчик засмеялся было, но сразу осекся. – Мне давно уж казалось, что пора тебя оставить. В конце концов, ты меня забыла. Но хотелось побыть с тобой еще немного. Я собрал все силы, но из меня получился всего лишь нестабильный комок. И я надеялся… – он опустил голову и передернул плечами, – не знаю, на что. Что ты вспомнишь меня без подсказок. Но для тебя я стал эхом кошмарного сна, не более.

Анни не знала, что ответить. В горле стоял необъяснимый ком.

– Ладно, – сказал мальчик, – не смею тебя дальше мучить. Сейчас ты проснешься и вспомнишь только ту часть сна, где я не успел стать собой.

В истинном облике он был несуразно прекрасен, и утрата его имени казалась преступной, невосполнимой. Все равно что лишиться части себя. Анни открыла рот, чтобы объяснить это, продлить свидание и договориться о новой встрече, но море уже отползло назад, город расступился перед ней, и она очнулась на самом пике ночи.

***

– Не может быть! – волновался зверек, бегая по плечу. – Я не могу поверить, что ты сама придумала свое горе.

– Дурачок, – с сонной улыбкой сказала Анни, села на постели и потерлась щекой о его мягкую шерстку. – А ты что же, вообразил, будто я получила глубокую травму в юности и кучу лет не знала, как справиться с ней? Что это за горе, у которого нет имени? Хотя меня почему-то не покидает чувство, что во сне я смогла его вспомнить…

– Должно быть, всплыл бессмысленный набор букв.

– Наверное. В общем, зря ты решил, что я не пустышка.

– Но ты так волновалась, рассказывая про кошмар, – возразил зверек. – И так переживала, оказавшись там. И как я мог узнать свою страну в твоих воспоминаниях?

– Запросто. Я видела ее на картинках, – Анни сняла его с плеча, – в учебниках. Иногда, особенно когда у меня был целый год на подготовку к экзаменам, я часами лежала с книгой на животе и воображала себя там. Наверное, я немного увлеклась…