Текст книги "Тьма в почтовом ящике (СИ)"

Автор книги: maybe illusion

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)

========== Тьма в почтовом ящике ==========

В кроне старого вяза, что раскинул паутиной бесстыже голые ветви над почтовым ящиком Эмили, застрял воздушный змей. Она увидела его утром, по пути на работу, беспомощным и бьющимся, стремящимся на волю.

Эмили решила, что спешить ей некуда, а змея жалко. Серо-синий рассвет накрыл улицу дождливым туманом, единственным ярким пятном казалась разве что гниющая жижа из грязи и листьев под облетевшим вязом; и еще этот змей – неуклюже размалеванный пришелец родом не то из лета, не то из соседнего измерения.

Эмили убрала за ухо неровную прядь розовато-белых волос, тонких, изуродованных дешевой краской, и улыбнулась возникшему на пустом месте детскому желанию спасти чью-то поделку. Вяз был высок, а росту в Эмили было немного; но она встала на цыпочки и попробовала подцепить узника ручкой зонтика, мигом стряхнувшего на лицо хозяйке холодные слезы.

– Бр-р! – высказалась Эмили, зажмурившись. – Ну давай же!

– Идеал недостижим, – сдержанно прокомментировал ситуацию почтовый ящик.

– Заткнись, – посоветовала ему Эмили, а потом вздрогнула, моргнула и недоуменно огляделась по сторонам.

Все правильно: змей, дерево, дождь, забор, почтовый ящик. Действующих лиц более никаких. И не лиц тоже. Ее дом в десяти шагах. Соседний дом в двадцати шагах. Небо далеко, земля под ногами, до моря идти минут двадцать…

– Что за шутки? – хмуро спросила Эмили, обращаясь к пустоте. – Кто тут прячется, выходи!

Вообще-то она не знала, где здесь можно спрятаться, – разве что затеряться палочником между голыми ветками вяза или скользнуть в щель почтового ящика нераспечатанным письмом.

Почтового ящика.

Опустив взгляд в сторону железной коробки, покрытой облезшей краской и украшенной выцветшим словом «Почта», Эмили с удивлением заметила, что из отверстия для писем к ней ползет тонкая матовая струйка тьмы.

– Это еще что? – удивилась она и потянулась к находке.

Едва ладонь коснулась холодного железа, как дымящийся стебелек больно ужалил ее в руку, вывернулся из ящика переливающимся из черного в алый высверком, развернулся над ней бесформенным одеялом и обнял ее тысячей рук.

Утопая в кровавом грозовом облаке, вмиг всосавшем в себя сизое утро, Эмили хотела закричать, начать барахтаться, но дыхание оборвалось, срезанное темно-багровым серпом.

Оборвалось, мгновенно восстановившись, – ее трясли за плечо.

Проснувшись, Эмили первым делом глубоко вдохнула воздух, после сонного удушья казавшийся кристально чистым. Ночь обратилась в день на крыльях легкого бриза; в глаза ударила новая невыносимая осень. Искусственное солнце ласкало щеки последним прикосновением тепла.

– Чем всю ночь занималась, а? – Над ней с насмешливым любопытством склонился не кто иной, как главный герой самых прекрасных ее снов, – в пальто нараспашку, обманчиво открытый, глаза лучились льдистым светом.

Откуда он взялся?.. Человек-невстреча, воплощение недосягаемости, безнадежного, безответного? Откуда он здесь, в реальности неправильной, его потерявшей? Или это продолжение сна, сон во сне, не более?

Эмили заморгала – бессмысленно, глупо – и рывком села. Ноющий позвоночник немедленно указал ей на то, что спать она надумала полусидя, на скамейке в парке, в точности как бродяжка. Невозможное видение тоже никуда не пропало, даже стало казаться куда осязаемее. Странность за странностью. Разве только дышалось обыкновенно, а холодная морось ложилась на ее легкое пальто сто лет знакомым крапчатым узором.

– Джон, ты? – выдохнула Эмили и полусознательно потянулась к нему. – Настоящий? Что ты здесь делаешь?

– Поддельный, – усмехнулся тот и протянул ей руку ладонью вверх. – Не похож? Ну потрогай, проверь.

– А можно? – Эмили казалось, что он растает, стоит ей только моргнуть.

Он ведь уехал, давно и безвозвратно, так и не узнав о ее чувствах и оставив ей неправильный адрес, на который она все равно написала письмо и ждала ответа – напрасно, в почтовом ящике для нее копилась только тьма, тьма и паутина.

И сейчас мутный поток из прерванного кошмара словно подсвечивал его лицо, хотя в действительности то были гниющие краски осени – серое под глазами, темно-красные блики на волосах.

Кошмар, уступивший место прекраснейшей из иллюзий. Такое возможно? Разве всю жизнь не получалось наоборот, разве иллюзии не разлетались вдребезги по утрам, сменяясь монотонным кошмаром?

– Ты в точности такой, как раньше, – пробормотала Эмили, коснулась неожиданно теплой руки и сразу отдернула свою, будто обжегшись. – Но ты не мог… не измениться…

– Пф-ф, – Джон плюхнулся на лавку рядом с ней. – С чего бы мне меняться?

Нет, все-таки не сон. Не мог он себя так естественно вести во сне, не мог выглядеть таким живым.

Тогда, получается, – счастье?

«О, да я ведь совсем забыла, как я его люблю», – подумала Эмили, хотя в действительности ничего она не забывала – к счастью или к сожалению.

Удивление и недоверие сменились затопившей все ее существо нежностью, и почему-то ей не показалось странным, что они даже не поздоровались толком, не обнялись после столь долгой разлуки. Возникшее между ними молчание выглядело правильным и нужным, а сама возможность смотреть на Джона доводила Эмили до счастливых слез; даже не касаться, ведь он мог растаять в любой момент, не стоило забывать об этом.

Но ничто не мешало ей, сидя тихо-тихо, внутренне таять и ликовать. И небеса были в точности цвета его глаз – скрытая за облаками чистота, – и крыша соседнего дома улыбалась ей косым штрихом чердака, мостовая плакала мутными слезами в предчувствии дождя, а деревья разбрасывали желто-красный серпантин над их головами.

«И вот сейчас я наконец скажу ему, как я его люблю», – подумала Эмили. И пусть момент выдался не торжественный, хотя бы во сне непременно нужно успеть сказать то, что она не успела наяву. Стоп, наоборот: сон был тогда, реальность – теперь.

Но вместо рвущегося наружу признания Эмили зачем-то предложила, будто в точности эти слова полагались ее героине в разыгрываемой нелепой пьесе, где все было ненастоящим, кроме чувств:

– Может, пойдем на набережную? Я помню, что тебе нравилось смотреть на море…

Джон повернул к ней лицо, на котором отчего-то резче проступили багряные блики, молча кивнул, встал, протянул ей руку в приглашающем жесте, и Эмили вновь побоялась дотронуться до него. Поднявшись, она попыталась сообразить, далеко ли от того места, где они находились, до моря, как вдруг, прислушавшись, поняла, что море где-то совсем рядом, зовет их к себе, мешая шум прибоя с подступающим дождем.

– Знаешь, там сейчас все должно быть таким одинаково серым, – она оживилась и торопливо зашагала наугад по усыпанной листьями тропинке. – Море должно сливаться с небом…

– Как будто стена между нашим миром и миром соседним, как думаешь? – подал голос Джон. – До которой все равно не добраться. Как мираж в пустыне, фата-моргана – сколько ни иди, не дойдешь все равно…

– Ты говоришь странные вещи, – Эмили изумленно уставилась на него. – Странные… Впрочем, за это я тебя всегда и…

«Сейчас я наконец-то ему признаюсь!»

– А вот и море, – Джон протянул руку вперед, и Эмили обратила внимание на то, как намок его рукав, – почему-то пятна тоже отливали красным, ощутимо красным, словно с неба прилипчивой моросью падал не дождь, а самая настоящая кровь. Красный путался у него в волосах, на мгновение зажигал зрачки, теряясь в ясной голубизне глаз, играл на щеках болезненным румянцем, спускался вниз, струился, играя в прятки с чернотой, обнимал его за шею вместе с шарфом – неведомая хворь, нездоровое сияние.

Эмили протерла глаза и сонно заулыбалась, сообразив, что они пришли к ее дому, причем обстановка в точности повторяла прерванный кошмар: змей, дерево, дождь, забор, почтовый ящик. Только вот, в отличие от скверного сна, здесь был еще и Джон – в ее глазах невыносимо прекрасный. И дождевые капли пели в унисон с ее сердцем: «Как же я его люблю», а запутавшийся и в этой реальности змей намекал: «Ну признайся же».

– Я пока не вижу никакого моря, – ласково сказала она. – Кстати, почему ты не ответил на письмо?

Джон сдержанно улыбнулся:

– Для моих писем у тебя в почтовом ящике нет места. Сама погляди, он набит до отказа.

Эмили скосила глаза в сторону ненавистной коробки и с нарастающим страхом увидела капающую из щели вязкую тьму.

– Да что же это…

– Всего лишь море, – отозвался Джон и, прежде чем она успела его остановить, с легкостью поймал рвущееся наружу пятно мрака, с любопытством намотал себе на руку угольно-черный стебель.

– Ты что делаешь? – ужаснулась Эмили, бросилась к нему – и едва не ступила в ледяную лаву, в багряную бездну, неизвестно откуда открывшуюся под ногами, но Джон поймал ее за руку и прижал к себе, а она обняла его за шею, и никакой тьмы на нем и вокруг него не оказалось, никаких красных странностей и никаких видений, лишь тепло, трогательная мягкость волос и часто-часто бьющееся сердце.

– Что с тобой такое, заболела? – обеспокоенно спросил Джон, не отпуская ее. – А я думал, мы сейчас вместе дождемся дождя и посмотрим на море. Когда оно станет серым и два мира сольются. Я всегда мечтал с тобой…

– Да нет здесь никакого моря, – всхлипнула Эмили. – Только черный и красный. Я вижу только тьму в почтовом ящике и алые отметины на тебе.

– Разве? И сейчас видишь?

– Сейчас ничего не вижу, – она зажмурилась для верности и крепче прижалась к нему. – Я уже не первый год жду твое письмо, ты знаешь это? Я так люблю тебя, ты знаешь это?

Она нехотя отстранилась, внутренне ликуя и чувствуя себя неловко счастливой, надеясь увидеть на лице Джона отблеск ответного чувства, но перед глазами все расплылось – из-за слез и окончательно вырвавшейся на свободу тьмы.

***

– Эмили! Эмили! Что такое, ты опять плачешь во сне! – Она проснулась окончательно из-за того, что муж нервно тряс ее за плечо.

– Все в порядке, – она неуверенно улыбнулась, избегая его внимательного, обеспокоенного взгляда.

После таких снов как-то особенно не хотелось его видеть. Как правило, остаток ночи она притворялась спящей, а сама сушила пылающей щекой мокрую подушку и тщетно пыталась унять тоскливо сжимающееся сердце.

На этот раз она тоже лежала тихо до самого утра, слушая, как ветка вяза стучит в окно, и думая о том, что кошмар сегодня больше не повторится, что Джон умер еще прошлой весной, и что в почтовом ящике нет ничего, кроме старой паутины и пыльных посланий ветра.

А на улице воздушный змей родом из соседнего измерения одиноко путался в тумане – дожидаясь дождя.

========== Рай, откуда не выбраться ==========

Когда реальность рушится, это значит, что ты сходишь с ума.

Когда сон рушится, это значит, что ты просыпаешься.

Но если сон куда больше похож на реальность? Когда просыпаешься – сходишь с ума?

«Мне, в общем-то, все равно», – думал Сид, ковыряя осеннюю грязь носком домашней туфли. Почему-то ему доставляло удовольствие пачкаться: прикосновение земли чужого мира успокаивало, создавало иллюзию устойчивости. Лужа демонстрировала его отражение – жалкое зрелище оттенка сепии. По воде пробежала рябь, скрадывая выражение глаз.

Сид знал, что спит. Этот повторяющийся сон, с недавних пор превратившийся в кошмар, преследовал его так много лет, что однажды он засомневался, где живет в действительности – в каком из миров. Или в обоих сразу?

Но здесь ему нравилось до боли. Сказочный город, умытый дождем, был похож на рай, пусть и в бледно-серых тонах. В прошлом кошмаре он разрушился, но теперь вернулся прежним, будто ничего не случилось. Здорово быть чьим-то сном – зыбким и одновременно устойчивым. Умирать и возрождаться перед глазами спящего.

Вздохнув, Сид взглянул на небо. Тусклое и унылое, с неуместной днем одинокой звездной крупинкой, выглядывавшей из-за туч, оно почему-то казалось ближе и теплей, чем летняя голубизна реальности.

Едва только он заприметил странную звезду, как та сорвалась и упала. Мерцающий след держался долю секунды, а после растворился бесследно.

– Только во сне можно днем видеть звезды, – послышалось совсем рядом, и Сид вздрогнул от неожиданности.

Он узнал голос – тихий, насмешливый. Невозможная смесь яда и теплоты. В прошлом сне вместе с этим голосом пришли разочарование и разрушение; в прошлом сне, кажется, тот парень даже представился, но как же его звали, кто он? И зачем он снова здесь? Память отказывалась давать ответ.

– Откуда тебе знать, что я видел? – спросил Сид с раздражением и повернулся к человеку, что посмел делить с ним рай. – Ты-то – не спишь?

– Да я все про тебя знаю, – парировал тот. – Насквозь просвечиваешь. Жалкое зрелище.

Он сделал шаг ближе, и Сид отшатнулся. Хотя человек не выглядел опасным и вряд ли мог навредить ему, взгляд, движения, улыбка – все было слишком вкрадчивым, слишком многозначительным. Так ведет себя хищник, зная, что жертве уже не спастись.

– Ты видишь во сне звезды, – продолжал незнакомец, сделав еще шаг. Сид подался назад и уперся спиной в мокрую стену – бежать некуда. – Знаешь, почему?

– Потому что они здесь есть?

Незнакомец с жалостливой улыбкой подошел совсем близко и одним небрежным движением раскрыл зонт над ними обоими. Синяя ткань неожиданно загородила и небо, и весь мир – остались только они, два единственных человека в городе, которого нет ни на одной карте; два отражения; две заблудившихся жизни.

– Потому что все происходит в твоей голове, а твоя голова битком набита – звездами! И знаешь, меня порядком раздражает, – он подчеркнул это слово, – что ты хватаешь мой мир грязными лапами и коверкаешь по своему вкусу. Думаешь, будто ты здесь хозяин!

– Я так не думаю, – возразил Сид. – Я – гость. Возможно, пока. А ты, что ли, хозяин?

– Пусть не хозяин, но местный житель. Уж точно побольше прав на этот город имею, чем наглый призрак! – «Местный житель» смерил его презрительным взглядом и резким жестом закрыл зонтик. Сида окатило водяными брызгами, и он невольно вздрогнул, хотя меньше всего сейчас хотел демонстрировать свою слабость. Его злило излишне театральное поведение соседа по раю.

– Ты говоришь, что видишь меня насквозь, – пробормотал Сид, едва сдерживая желание ударить этого позера, – но почему ты тогда не хочешь понять меня?

– А должен? Такой, как ты, не имеет права дышать этим воздухом.

Холодные глаза незнакомца были полны отвращения.

– Жалкая подделка, решил занять мое место, прибрать к рукам мой мир, будто собственного мало! – добавил он, скорчив гримасу. – Впрочем, я тебя не боюсь. Даже призрак из тебя никакой.

– Да я тебя тоже не боюсь, ублюдок! – Сид больше не смог сдерживать раздражение и бросился на наглеца с кулаками, но тот увернулся, в один миг заломил ему руку, повалил его на землю и надавил на спину коленом. Острые камни оцарапали лицо, один рассек губу, и Сид с отвращением ощутил соленый привкус во рту.

Конечно, во сне и пораниться, и умереть даже можно без особых страданий, особенно когда знаешь, что спишь, но он все равно сразу почувствовал себя больным и униженным донельзя. И как вообще этот парень сумел до него дотронуться? Сид смутно помнил, что в прошлую их встречу прикосновение оказалось невозможным: тогда он в буквальном смысле просвечивал насквозь.

– Слушай внимательно, – отчеканил между тем незнакомец, – я потратил на тебя уже достаточно времени, два раза повторять не собираюсь. Убирайся отсюда, со всеми своими звездами, и не возвращайся – никогда больше. Забудь дорогу сюда. Если вернешься, уж я найду способ с тобой разобраться, призрак ты или нет!

– Я какой-то слишком материальный для призрака, не находишь? – прохрипел Сид, и тогда враг почему-то отпустил его.

– Ты не материальный, – неуверенно возразил он, наблюдая за тем, как жертва поднимается на ноги и вытирает кровь рукавом мятой рубашки. – Все тактильные ощущения – не более чем твои фантазии, как и звезда на здешнем небе. А теперь убирайся.

– Для этого мне нужно проснуться.

Некоторое время они смотрели друг на друга с ненавистью. Дождь барабанил по карнизу дома, в котором никто никогда не жил. Сид прикидывал, как бы застать мерзавца врасплох и взять реванш, но определиться не успел: тот неожиданно растворился в туманной хмари. Именно растворился – в одно мгновение, словно его здесь и не было.

И только тогда Сид запоздало понял, что призраки – они оба.

***

Каким должен быть рай?

Безусловно, это светлое и солнечное место, полное радости. Но если быть конкретнее, представления о рае разнятся, ведь идеал у каждого – свой. Кто-то хочет быть окружен всем тем, что сопровождало его при жизни, а кто-то стремится к недостижимому; кто-то мечтает о веселой компании, а кто-то – о созерцательном одиночестве. Окружающий пейзаж также меняется по вкусу; но если бы у Сида спросили, какова его версия, он бы ответил, что рай не выбирают. Вернее, твой рай сам выбирает тебя. Приходит однажды ночью и заявляет о своем праве на тебя – и это значит, что если там бессмысленно плачет вечная осень, придется полюбить его именно таким.

Сид улегся на мокрую лавку, подложил руки под голову и подставил лицо холодным каплям. Ему хотелось смотреть на небо, искать новые звезды – свои следы в этом мире – но из-за дождя приходилось жмуриться. Спина мерзла, одежда липла к телу, волосы склеились, повисли тяжелыми мокрыми прядями. Забавно попадать в сон с одной и той же погодой, всякий раз одевшись не по сезону. И почему подсознание никак не хотело нарядить его в дождевик, вручить зонтик? Тот, второй призрак – куда практичнее.

Он уже довольно долго бродил в одиночестве, и потому воспоминание о соседе укололо его; и в тот самый миг он почувствовал, что не один.

– Только во сне можно вспомнить человека – и сразу же встретить, – произнес он, не удосужившись даже проверить свою догадку: он знал, что его слышат.

Дождь прекратился. Сид открыл глаза и вместо рыдающих небес увидел над собой все ту же синюю ткань зонта.

– Заботишься обо мне? – Ему стало смешно. – Кстати, когда я умру и окончательно перееду в это место, может, одолжишь мне свой шарф? Я не хочу мерзнуть здесь целую вечность.

– Когда ты умрешь, ты сюда уже не вернешься, – сказал незнакомец с улыбкой.

– Так ты желаешь моей смерти?

– Возможно.

Сид встал со скамейки, ероша мокрые волосы.

– Откуда такая уверенность? Что я сюда не вернусь, когда умру… там, дома?

– Тебя просто не будет. Нигде. И уж тем более нигде не будет жалких остатков тебя – вроде призрака, с которым я сейчас разговариваю.

– От призрака слышу, – заявил Сид и понял, что попал точно в цель: незнакомец вздрогнул, сглотнул, закрыл зонтик и бессильно плюхнулся на освободившееся место. Его лицо стало бескровным.

– Я не призрак, – сказал он. – Я здесь живу.

– Живешь в пустом городе, совсем один? Это невозможно, – отрезал Сид. – Даже если твоя родина такая же, сейчас мы не там, а всего лишь в одной из вариаций на ее тему. Я видел во сне, наверное, сотни городов, похожих на твой! И здесь, в сто первом, у тебя не больше прав на жизнь, чем у меня, признай это.

– Заткнись! – прервал его незнакомец срывающимся голосом.

Но Сида было уже не остановить: в нем проснулась нездоровая веселость школьника, дразнящего одноклассника. Дрожащий, промокший до нитки, он ощутил необъяснимый прилив сил. Ему хотелось дурачиться, прыгать на одной ноге, показывать растерявшемуся соседу язык, и он не стал себе отказывать в невинном развлечении – где еще найдешь такую свободу, как не во сне!

– Призрак, призрак, ха-ха-ха! – Он ткнул пальцем в сторону незнакомца, скорчил гримасу и начал было скакать вокруг скамейки, но почти сразу поскользнулся и позорно свалился в лужу.

Вода попала в рот, песок заскрипел на зубах, но Сиду от этого стало только веселей. Где еще можно спокойно валяться в грязи, как не во сне! Где, как не в раю!

– Призрачек! Привиденьице! – пропищал он и попробовал подняться, но тут силы оставили его, и лужа показалась невозможно уютной.

Незнакомец сидел прямо, бледный и безмолвный. Он не возражал, не возмущался, не пытался поднять Сида или утопить в той самой луже; он словно выключился, мысленно вернулся в свой родной мир, оставив тело в этой сто первой подделке под рай. Впрочем, о каком теле могла идти речь, когда ты – призрак? Если на то пошло, настоящий Сид сейчас беспокойно спал, наглотавшись обезболивающих, и как только он вернется в себя, даже здешняя зябкая слабость покажется ему желанной.

Вспомнив об этом, он растерял весь веселый настрой. Интересно, а его дурацкий сосед по раю – такой же? Обреченный? Умирающий в своей реальности?

– Ты думал, ты выше, лучше? – спросил Сид и все-таки поднялся на ноги. Вода уже не капала с него – она лилась ручьями, словно кровь из разорванной вены. – Мы на равных, вот что.

– Да не призрак я! Нет! Не призрак! – закричал незнакомец, вскочив вслед за ним. – Видишь, я могу касаться этого мира! Я могу пить этот дождь! Я могу… Я чувствую…

– И я, – возразил Сид с ехидной усмешкой.

Незнакомец дернулся, нервно заозирался по сторонам. Нагнулся, подобрал с земли булыжник, размахнулся и швырнул в ближайшее окно.

Раздался звон, на тротуар посыпалось битое стекло. Недолго думая, «местный житель» шагнул к результатам своей хулиганской выходки, схватил осколок – и сразу порезался.

– Вот, гляди, – произнес он, протягивая Сиду раскрытую ладонь, с которой срывались красные капли, – разве у призрака может идти кровь?

Тот машинально достал из кармана платок и вложил в его руку, а сам перехватил осколок покрупней, закатал рукав и полоснул себя по запястью.

– Ты… ты что творишь? – поразился незнакомец, растерянно прижимая подарок к своей ране.

– Ну не знаю, а ты что? – поинтересовался Сид. Его кровь сбегала по руке вниз и уже на тротуаре мешалась с чужой. – Ты идиот? Ты же сам мне рожу расквасил в… предыдущей стадии сна! У тебя с тех пор потеря памяти случилась? Тогда смотри – мы на равных!

Действительно, как он мог забыть? Или не было никакой «расквашенной рожи»? Сид дотронулся до ранки на губе и задумался о том, не могло ли ее создать его воображение, основываясь на воспоминаниях о том, чего и не случалось.

Незнакомец сгорбился, вздохнул и сдался. Похоже, он еще меньше доверял себе. Его глаза стали совсем бесцветными – будто просвечивали насквозь.

– Это ужасно, – сказал он.

***

Они забрались в дом, где никто никогда не жил, и теперь сидели на диване, закутавшись в найденные одеяла и обложившись подушками, – что возможно только во сне. Дождь бился в окно, обиженный, что его не впускают внутрь, и тут Сид понял, что впервые оказался в помещении, а не разгуливал по улицам своего рая. Его одежда сушилась в другой комнате, тело ломило, из носа текло – как будто призрак способен заболеть.

– Меня что-то клонит в сон, – пожаловался он соседу. – Засну во сне – это что же такое?

– Вот и проверь, – тот пожал острыми плечами – без верхней одежды он выглядел совершенным подростком. – Думаю, здесь ты исчезнешь. Попадешь в свою сто вторую вариацию на тему рая.

– Не хочу, – пробормотал Сид, прикрыв глаза. – Там все заново начинать придется. Лучше я останусь здесь. Пусть это будет мой окончательный рай, откуда не выбраться.

– Но ты выберешься. Когда проснешься дома, – незнакомец усмехнулся и извлек из-под одеяла спички и мятую пачку. – Хм, только во сне можно достать из кармана ровно ту вещь, о которой мечтал. Меня, кстати, Джон зовут. Куришь?

Сид вяло мотнул головой.

– Я вообще-то тоже нет, – признался Джон и сунул сигарету в рот. – Дома бросил. Болею. Но здесь-то – какая разница? Может, тоже попробуешь?

– Ну давай.

Джон поделился с ним, чиркнул спичкой. Вдохнув непривычный дым, Сид сразу закашлялся и вызвал у соседа смех.

– А ты компанейский парень, – Джон стряхнул пепел на пол, все еще улыбаясь. Его лицо смягчилось, и Сид ощутил к нему что-то вроде симпатии. Из раздражающей помехи и высокомерного хозяина рая этот человек окончательно превратился в товарища по – счастью?

– Ты тоже ничего.

– И как нас так угораздило… Ты ведь даже не отсюда. Я хочу сказать – не из того мира, что взят за основу здесь, – задумчиво произнес Джон, помолчал и добавил с неестественным воодушевлением: – А зажги звезду?

– Что-что? Это какой-то жаргон из твоего мира?

– Ну, как я достал сигареты, только звезда. Скажи себе, что она сейчас зажжется на столе вместо свечки, например.

– Я так спалю тут все…

Сид возразил просто для порядку: на деле ему самому было интересно, что из этого получится и получится ли. Закрыв глаза, он попытался сосредоточиться, унять дрожь – даже в теплом одеяле его знобило – и представил стеклянный шар. Гладкий и прозрачный. Потом подбросил туда горсть сияющих крупинок, заставил их кружиться, гаснуть, падать – и возрождаться, и подниматься вновь.

– Это прекрасно, – с детским восхищением в голосе выдохнул Джон, и, очнувшись, Сид с удивлением обнаружил, что его фантазия воплотилась в жизнь: на столе стоял, вбирая скудный осенний свет, тот самый шар, полный крошек-звезд.

– Дарю в честь знакомства, – улыбка у Сида вышла грустной. – Можешь забрать и смотреть, пока не проснешься дома.

Почему-то он сразу усомнился в собственных словах. Если этот парень считал, что живет в пустом городе, и не помнил, что делал пять минут назад, найдет ли он дорогу домой? Настолько нестабильная личность? Должно быть, он слишком долго пробыл призраком. Или, напротив, освободился от земной оболочки и стал цельным, настоящим, отринувшим все лишнее?

– У меня такое чувство, что я не проснусь, – сказал Джон ровным тоном и потянулся за подарком. Пачка сигарет выпала у него из рукава и растворилась, едва коснувшись пола. – Потому что я и не засыпал.

– Хочешь сказать, ты уже умер?

– Не совсем. Думаю, я призрак другого толка. Я создан твоим воображением. Часть сто первой вариации на тему твоего рая. А мы настоящие – и я, и твой рай, – недостижимо далеко, и тебе нас не достать.

– Намекаешь на то, что где-то вы существуете, но мне туда не добраться? – Сида разозлило спокойное и уверенное «не достать».

– Именно. Смирись, – взгляд у Джона стал стеклянным, почему-то он все больше походил на заводную игрушку, что машинально открывала и закрывала рот. – Ты можешь сколько угодно малевать мертвые звезды на искусственных небесах, но к истинным звездам тебя это не приблизит. Можешь вообразить себе самую прекрасную девушку на свете, но она не оживет и не станет твоей. Так с какой стати рай должен достаться тебе только из-за того, что ты его выдумал? Не бывать этому.

– Да что ты несешь!

– Не я. Не забывай, что я – твое создание, а значит, мои мысли – твои.

– Ну и зачем, к примеру, мне избивать себя!

– Потому что ты ненавидишь себя.

Джон поднялся с места и легко уронил шар на пол. Осколки звезд брызнули в разные стороны, некоторые полетели в Сида, но растаяли на полпути. Одна крошечная песчинка осталась у Джона на рукаве, подрагивая неверным светом. Он равнодушно снял ее, положил на ладонь, дунул – и она вспыхнула, разгорелась, раздулась, стала ярче в тысячу крат.

– Я для тебя – недостижимое совершенство, – заключил он, и в словах его не проскользнуло ничего живого. – Я – идеал, к которому ты напрасно стремишься. Кем ты хотел бы быть. И я ненавижу тебя. Твои слабости. Твою глупость и изнеженность. Пустую и никчемную жизнь. Когда я вижу, как ты жалеешь себя и ластишься к другим, мне хочется избить тебя до полусмерти.

Сид слушал и понимал, что не узнает ничего нового. Все эти слова действительно были созвучны его мыслям, а Джон, неестественно спокойный, зыбкий и выцветающий, вместе с тем словно возвышался в его глазах.

– А вокруг тебя, взгляни-ка, – Джон взмахнул рукой, все еще хранившей звезду, и комната растаяла в ее слепящем свете, а на едва начавшие сохнуть волосы Сида хлынул дождь, – взгляни, это твой рай, где ты хочешь провести целую вечность! Узнаешь его? Узнаешь свою клетку? Рай, откуда не выбраться! Несбыточная мечта! Она ранит тебя, но ты не можешь забыть и отпустить ее. Она останется с тобой до самой смерти, будет манить до последнего, такая злая!

– Но разве хоть какая-нибудь мечта не лучше, чем совсем без нее?

– Предпочитаешь мир фантазий настоящему? Да ты просто жалкий эскапист.

– Моя же фантазия меня презирает. С ума сойти, – Сид рассмеялся. – Ты точно идиот. Минуту назад компанейским парнем называл, а тут надумал мораль читать, да еще с таким видом, будто в кино снимаешься.

Одеяло превратилось в ледяной кокон, волосы – в липкий шлем, а ведь он только-только успел немного просохнуть. Сон начал казаться нескончаемо длинным, и Сид невольно задался вопросом, выдержит ли он так целую вечность. Мерзнуть, мокнуть, переругиваться со странным соседом – ну и перспектива!

Но это лучше, чем из последних сил поддерживать дома иллюзию жизни в своей пустой оболочке. Разумеется, там нашлась бы компания поприятней, чем этот призрак с короткой памятью и перепадами настроения. Да и погода там внушала больший оптимизм; но жизнь под дождем, вероятно, лучше смерти под ласковым солнцем? А зыбкий сосед по раю – надежнее и реальнее людей, которых завтра не будет рядом?

– Я все-таки не думаю, что ты – моя фантазия, – произнес Сид мягко, обращаясь к нему. – Я ведь не знал, как тебя зовут. И что ты болеешь – там, у себя. А еще ты научил меня зажигать здесь звезды. Спасибо. Я привык думать, что сон не зависит от моих желаний, но теперь точно знаю, что это не так.

Джон встрепенулся и странно посмотрел на него: с волнением и надеждой. Будто от слов Сида зависела его жизнь.

– Я думаю, все то настоящее, что мы считаем настоящим, – продолжил тот. – И наоборот, все то сон, что мы считаем сном. Ты – здесь – настоящий. Я – дома – нет. Привет. Рад знакомству, а меня зовут Сидней, можно просто Сид.

Он протянул руку, задавшись вопросом, поймет ли этот жест чужак, но Джон сразу пожал ее. И засмеялся:

– Ты хотя бы примерно представляешь, как глупо ты сейчас выглядишь? Мокрый тип в одеяле, с фонарем под глазом, изрекает философские истины! Кстати, что значит фраза «в кино снимаешься»? Это какой-то жаргон из твоего мира?

Впервые с того времени, как был создан шар со звездами, его слова прозвучали просто, естественно, по-человечески, перестав быть зеркальным отражением мыслей Сида, приправленных полубезумными нравоучениями; и тогда тот понял, что в этой вариации на тему рая – а может, и в любой другой – Джон жив и самостоятелен, пока в него верят.

***

– Чего тут по-настоящему не хватает, так это девчонок, – изрек Сид с тоской и налил себе еще рюмку.

Джон не то икнул, не то хихикнул в ответ. Его уже порядком развезло, в то время как его собутыльник всего лишь чувствовал невероятную ясность мысли.

Они обнаружили кабак, где, разумеется, никто никогда не продавал спиртное, и теперь «дегустировали» напиток за напитком, воспоминания о которых Сид торопливо извлекал из головы, успевая воссоздать в изначально пустой бутылке и запах, и цвет, и вкус.