Текст книги "Through the wire (СИ)"
Автор книги: MasyaTwane
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)
========== Часть 2 ==========
Что могло быть страшнее непрожитой юности? Потерянная любовь? Одинокая старость? Ранняя смерть?
Луи перебирал варианты в уме, не отрывая печального взгляда от детей, облачённых в серую форму учеников закрытой школы при церкви. Их голоса были приглушены холодным камнем стен, а глаза – полны сдерживаемого интереса, когда они украдкой, воровато поглядывали на его ярко-жёлтую футболку, на красные вансы и подвёрнутые рваные джинсы. Томлинсон чувствовал себя лишним, неправильным, и даже его пружинистые шаги издавали совсем не тот перестук, какой исходил от форменной обуви мальчиков.
Больше всего хотелось сорвать с них чёрные галстуки, распахнуть застёгнутые наглухо, несмотря на майскую духоту, рубашки и отправить играть в футбол. Но Луи не был героем, пришедшим спасти их юность. Всего лишь студент художественного университета, которому выпала возможность раскрасить одну из стен в учебном кабинете, превратив её в сцену библейского сюжета. И пусть на это уйдёт целое лето, глаза горели в предвкушении, а пальцы покалывало пробегающим по нервным окончаниям электричеством. Возможно, в темноте можно было даже увидеть искры, Луи был уверен, он чувствовал их.
Мужчина, за которым следовал художник, остановился. Открыл непримечательную дверь, жестом приглашая войти, и Луи не удержался, бросил ещё один долгий взгляд в спины удаляющихся мальчиков. Эхо их шагов затихало вдали коридоров, оставляя на языке горький вкус потери, и лишь яркий солнечный луч, прорезавший мутный сумрак коридора из приоткрытой двери, дал сил стряхнуть оцепенение и сделать этот шаг.
– Ваша комната, – скрипучий, сухой, словно мёртвое дерево, голос отдавался зачатками мигрени где-то в затылке. Луи кивнул, прошёл вперёд, не глядя закинул сумку на кровать.
Аскетичная обстановка комнаты практически заставила его взвыть от тоски. Гладкая поверхность простыни без единой складочки олицетворяла это место, дышащее каменной идеальностью, сдерживаемыми эмоциями. Чёрный рюкзак Томлинсона, забитый кисточками и красками, а также парой сменных футболок, проехался по белой глади, некрасиво сминая. Краем глаза парень уловил недовольно поджатые губы настоятеля.
– Мы всё ещё настаиваем на том, чтобы снять вам квартиру поблизости на лето.
Луи окинул критическим взглядом полупустую комнату, похожую скорее на тюрьму, нежели на спальню, но отрицательно мотнул головой.
– Я предпочёл бы не тратить слишком много времени на дорогу, – негромко произнёс он, но звонкий голос метнулся вверх, создав яркое эхо, и Луи прижал руку ко рту, продолжая ещё тише. – Спасибо, меня всё устраивает. Удобства и оплата не важны, я просто хочу нарисовать это.
Священнослужитель кивнул, бросил недоверчивый взгляд из-под ресниц и направился к выходу. Стоило деревянной двери закрыться за ним, как в пальцах Луи тут же оказалась сигарета. Глубокая затяжка расставила всё на свои места, вытеснила горьким дымом из лёгких вместе с кислородом навязчивые сомнения. Томлинсон раскрыл единственное окно, выходящее в цветущий сад, перегнулся наружу и, сжав сигарету в зубах, смог дотянуться до белых соцветий гортензии внизу. Яркий запах ударил в нос, смешался с дымом цедящей сигареты, рождая особенное сочетание, которое впечаталось в память, наполняя это место собственным неповторимым запахом.
Именно это сплетение никотиновой горечи и медового аромата цветов впоследствии разрушит лёгкие тёмными трещинами боли, сожмёт в ледяном кулаке бессилия и превратит каждый вдох в непосильную борьбу за выживание.
Впоследствии.
❖❖❖
Стоило бросить единственный взгляд, и Луи понял, что пропал. Стена была выкрашена в цвет чистейшего снега, ровная, отшлифованная до совершенства. Она манила к себе девственной белизной, буквально умоляла покрыть её плотным слоем краски, превратить в шедевр его искусными руками.
Несколько шагов он преодолел в каком-то замешательстве, прикоснулся ладонями к холодному камню, погладил, прижался щекой. Она дышала свежестью, тянулась к нему в ответ. Голубые глаза скользили по ровной глади, намечая, распределяя сюжет. Рассеянно стащив рюкзак с плеча, Луи на ощупь вытащил Библию в кожаной обложке, раскрыл заложенную листом страницу.
«Укрощение бури» – гласила надпись на листе, а в самой книге тонким карандашом были выделены некоторые слова и абзацы. Художник пробежался ещё раз цепким взглядом по определениям, хоть и не нуждался в этом: прошедшая ночь была в его распоряжении, а Библия и лист с пометками оказались так кстати в его комнате. Он изучал этот мелкий убористый почерк, выкуривая сигарету за сигаретой, пока первые лучи солнца не разогнали тьму, смешавшуюся с дымом.
Сейчас он знал, что изобразит. До мельчайших деталей. До самой незаметной точки.
Кусочек угля выкрашивал пальцы в цвет дождевых туч всё сильнее по мере того, как Томлинсон наносил лёгкие, едва заметные полосы, разрушая белизну стены. Падающая на глаза чёлка, недостаток сна и голод не могли пробиться сквозь пелену его вдохновения. Словно в плотном коконе, Луи не замечал ничего вокруг и, возможно, даже не дышал, пока делал первые штрихи. Только низкий хриплый голос, прорвавшийся сквозь одержимость процессом, заставил его вздрогнуть и остановиться.
– Он должен быть внушительнее.
Раздражение скользнуло между кончиками пальцев и умерло, стоило лишь обернуться и наткнуться не на очередного серого и неприметного, как и всё здесь, священнослужителя, а на молодого человека с копной растрёпанных кудрей и аккуратной ямочкой на щеке.
– Гарри Стайлс, – представился парень, протянув руку, и Луи не сдержал собственных эмоций: сжал его ладонь, пачкая углём, а потом и вовсе обнял, прижав плотно к себе.
– Я Луи, и я безумно рад, что ты такой! – воскликнул он, отстраняясь.
– Какой? – улыбнулся Гарри.
– Не серый, – чуть подумав, ответил художник. – Знаешь, мужчина, что встретил меня вчера, не был действительно вдохновляющей личностью.
– Я такой же религиозный и скучный, как отец Йолен, – сказал Гарри.
Художник лишь пожал плечами в ответ.
– Собираюсь это выяснить самостоятельно. Ты учитель в этом классе?
– Да, – согласился Гарри. Он растёр пятно от угля пальцем по ладони, шагнул чуть ближе, и Луи не успел возразить – лёгкая линия в пару дюймов появилась на стене, прочерченная его вымазанным пальцем. – Он должен быть вот таким. Ты рисуешь сына Бога, а не простого человека.
Что-то было в его тоне, гасящее горячее раздражение прохладой. В хриплых нотках угадывалось спокойствие, и Луи поддался очарованию: улыбнулся в ответ и кивнул.
– Хорошо, – просто согласился он, за что был награждён ещё одной улыбкой.
Гарри сделал приглашающий жест рукой, уступая Луи его законное место, и отправился открывать окна в кабинете, впуская мягкий майский воздух и ласкающий тёплый ветер. Под шелест листвы и уютное молчание Луи продолжил рисовать, надеясь, что Гарри скрасит его лето и не даст задохнуться под каменными сводами церковной школы.
❖❖❖
Спустя неделю утренний кофе, чёрный и горький для Стайлса, с пенкой и карамелью для Луи, превратился в комфортную рутину. Перекусы кексами, ничего не значащие разговоры и улыбки. Луи чувствовал присутствие за спиной и тихий шелест страниц, когда Гарри читал Библию, изредка поглядывая на стену, испещрённую угольными линиями. Кое-где они уже складывались в фигуры, а где-то выглядели всё ещё хаотично для его неопытного взгляда. Лишь разум Томлинсона знал, как это будет выглядеть и во что превратится.
Лето вступило в силу, раскрасив мир в голубой с прожилками золота, и Луи иногда замирал, подставлял лицо льющемуся из окна летнему свету. Гарри хотел бы узнать, какие мысли вихрятся в его голове в такие моменты, но никогда не спрашивал. Между ними установилась лёгкая и ни к чему не обязывающая связь, не вызывающий привыкания стандарт, и ни один не решался переступить эту черту и толкнуть отношения в стезю дружбы.
Затянутый в чёрную футболку Гарри действительно оказался твёрдым, спокойным, словно гранит. Луи чувствовал эту разницу, когда вдохновлённый очередным порывом ветра, принёсшим с собой запах гортензии, замирал, втягивая в себя сладкий запах, а потом оборачивался с вопросом в голубых глазах. Он хотел поделиться этим мгновением, но Гарри не чувствовал. Лишь хмурил брови, отчего между ними пролегала глубокая складка. Художник едва сдерживал нервно дрожащие пальцы, чтобы не стереть её касанием.
К моменту, когда Луи закончил с эскизом, готовый открыть яркие краски и вдохнуть в свою картину жизнь, Гарри стал больше, чем молчаливым наблюдателем. Он стал частью процесса и целью.
– Сходим поужинать сегодня?
Слова соскользнули с языка, разбив тишину между ними. Недоуменный взгляд Гарри прожигал художника долгую минуту, а потом учитель кивнул и закрыл книгу. Луи заметил, как сильно были напряжены его плечи, только тогда, когда почувствовал облегчение от робкой улыбки поднимающегося со своего места Гарри.
Они перешагнули первую черту.
❖❖❖
Красные фонарики китайского ресторана остались далеко внизу. Луи оглянулся на них, стараясь впитать в себя алое марево в тёмном душном воздухе июня, но хриплый голос Гарри окликнул, позвал дальше, и художник, прижав крепче пакет с ароматно пахнущей едой, поспешил нагнать приятеля.
– Так почему ты решил стать учителем, Гарри? – спросил он, догоняя затянутую в тёмное фигуру.
Стайлс грозил раствориться в ночи, и Луи боялся моргнуть лишний раз. Эта его любовь к чёрному вызывала недоумение у влюблённого в цвета Томлинсона.
– А почему ты решил стать художником? – порыв тёплого ветра принёс Луи ответный вопрос.
– Ну, знаешь, талант или вроде того. У меня получалось, вот мама и настаивала на развитии. А потом, наверное, эта страсть внутри, – рассуждал Луи. Он даже не заметил, как поравнялся с Гарри, пока длинные пальцы не обхватили его локоть. Указав подбородком направление, учитель потащил его выше по склону холма. В полной темноте ночи оставалось довериться Стайлсу, знавшему этот путь наизусть. – Иногда мне кажется, что я могу сгореть, если сейчас же не начну рисовать. Руки дрожат, и в груди не хватает дыхания, но стоит начать работу, и все недомогания отступают. Я чувствую, будто творю мир своими собственными руками. В такие моменты я больше, чем человек.
Последние слова дались тяжело: Луи едва дышал. Пакет так и норовил выскользнуть из влажных пальцев, в боку нещадно кололо, и пот заливал глаза. Все неудобства показались мелочами, когда Гарри улыбнулся, предлагая оглянуться вокруг.
С вершины холма открывался прекрасный вид: у подножья располагался тот самый китайский ресторанчик, где они заказали свой поздний ужин; чуть дальше раскинулся город с его яркими, не гаснущими всю ночь огнями; позади – тёмный лес. Но остатки воздуха выбило из груди, когда Гарри шагнул вперёд и, забрав у него пакет, указал вверх.
Таких звёзд Луи не видел прежде. Яркие, сияющие, они будто сконцентрировались над этим холмом. Словно Вселенная уменьшилась до кусочка неба над головами двух людей.
– Невероятно, – произнёс Луи одними губами, и Гарри, будто прочёл его мысли, эхом повторил.
– Ох, это невероятно. Не могу сказать, что понимаю тебя. Мне нравится моя работа, я люблю этих мальчишек, я сам был одним из них, – он аккуратно сел на траву, вытянув свои длинные ноги, и похлопал по месту рядом с собой.
– Ты выпускник этой школы? – с трудом оторвав взгляд от звёзд, Луи сел рядом и зашелестел пакетом.
– После выпуска я оказался в трудной ситуации, – начал свой рассказ Гарри, передавая в руки Томлинсона коробку лапши. – Много лет подряд в стенах этой школы всем, что имело для меня значение, был Бог. Только я, Он и холодный камень вокруг. А потом мне исполнилось восемнадцать, двери распахнулись, и я оказался лицом к лицу с миром. Ярким, громким, многолюдным и многогранным. Чаще всего злым и подлым. Я испугался. Помню свой ужас, когда оказался в университете среди таких же поступающих подростков.
Медленно пережёвывая пищу, Луи внимательно вглядывался в лицо учителя, стараясь понять, почувствовать. В эти мгновения Гарри был интереснее звёзд, интереснее летней ночи. Скрытое плотной тканью чёрной футболки сердце перегоняло горячую кровь и таило в себе океан эмоций. Луи хотел почувствовать их все. Хотел открыть Гарри для мира.
– Во мне нет твоей страсти. Нет зова сердца. Я просто люблю этих детей, люблю само это место, – взгляд учителя, мечтательный и немного грустный, пробирался под кожу, замораживал. Луи вновь почувствовал холод камней, среди которых вырос Стайлс, въевшийся глубоко под кожу.
– Это так скучно, – выдохнул он, а потом спохватился, что мог обидеть Гарри, бросил взгляд из-под ресниц, но тот лишь усмехнулся.
– Возможно, но для меня главное спокойствие.
– Я бы умер так жить.
– Да, я заметил. Мы совсем разные.
После этой фразы наступило молчание. Тягучее, сладкое. Луи бросил упаковку от лапши в пакет, удовлетворённо вздохнул и откинулся назад. Его голова удобно устроилась на коленях сидящего Гарри, и это не чувствовалось лишним или неправильным.
Стайлс тоже покончил с едой, повторил действия художника, а потом его правая рука легла Луи на плечо, а пальцы принялись выводить круги на тонкой ткани футболки.
Звёзды над головой блистали, смешивались в диковинный узор на чёрном полотне неба, и, несмотря на разницу в восприятии мира, оба парня завороженно смотрели вверх, впитывая величие летней ночи.
– Так что же ты преподаёшь этим мальчишкам? – нарушил тишину Луи. Он готов был урчать котом от того, как легко, почти невесомо Гарри касался его, даже не замечая этого.
– Физику и математику, – хриплый полусонный голос учителя прозвучал над самым ухом, и Томлинсон почувствовал дрожь в пальцах, ту же, которая предвещает начало грандиозной работы, ту же, что знаменует рождение шедевра.
– Серьёзно? Всё становится ещё более странным, – закинул он голову назад, пытаясь поймать взгляд Гарри. Зелёные глаза были туманны, затянуты негой усталости после насыщенной недели и вкусного ужина.
Гарри посмотрел на него, лениво улыбнулся:
– Почему же?
– Разве точные науки не противоречат Библейской теории? – художник заметил этот момент, потому что вглядывался очень пристально: что-то всколыхнулось глубоко внутри, будто яркий огонёк зажёгся в уставшем взгляде Гарри. Он приободрился.
– Ты ничего не знаешь о Боге, верно?
Томлинсон кивнул, устроил голову удобнее на горячих коленях.
– Абсолютно. Я никогда не держал Библию в руках, пока не оказался тут. Но матчасть я знаю, – он поднял указательный палец вверх, но Гарри лишь засмеялся и отбил его руку.
– Сомневаюсь.
Ночь пьянила. Луи чувствовал себя так хорошо здесь, на вершине холма, рядом с Гарри, рассуждающем о Боге, рассказывающим о себе. Его голос бархатом ласкал слух, успокаивал, дарил наслаждение мгновением, но и тишина между ними была наполнена притяжением, звенящей правильностью момента.
– Эй! Я знаю, что Земля была создана за семь дней, – встрепенулся Луи, но Стайлс щёлкнул его по носу, заставив забавно поморщиться.
– Ты уже не прав. Не дней, периодов. Они могли длиться бесконечное множество лет, формируя планету такой, какой мы её знаем. Годной для жизни, – Гарри звучал уверенно, и теперь Томлинсон отчётливо услышал учительские нотки.
– Но, погоди-ка, разве там не написано «дней»?
– Не написано. Библия переводилась с нескольких мёртвых языков. Там много неточностей и допущений, но, если читать внимательно, в разных книгах между строк можно найти истину и ответы на вопросы.
Обычная фраза. Луи не знал, почему его мозг зацепился за неё. Но она вдруг впилась в подкорку, проникла внутрь, и Гарри говорил дальше, а Томлинсон всё крутил на языке эти слова, будто они имели значение. Будто были жизненно важны.
– Например, смотри, видишь звёзды? В Библии сказано, что Бог знает имя каждой звезды. Не пытайся понимать его как человека. Он не мыслит нашими категориями, не воспринимает время, как мы. Это не просто высший разум, это абсолют.
– То есть это как с масштабами Вселенной? Наш разум слишком скуден, чтобы осознать? – включился в разговор заинтересованный Томлинсон.
– Ты понял! – радостно воскликнул Гарри. Ладонь прошлась по плечу вниз, и учитель похлопал его по груди.
Под тяжестью чужой руки сердце стало биться чуть громче, и дыхание сорвалось. Луи не знал почему. Секунду назад их близость была органичной и правильной, а теперь ощущалась чем-то большим, нежели являлась на самом деле.
– Я всегда верил во внеземную жизнь. Знаешь, ведь их слишком много, чтобы думать, будто мы единственные, – Томлинсон пытался замаскировать свою неловкость участием в разговоре.
– Я тоже так думаю, – кивнул Гарри, и это было действительно неожиданно.
– Ну хватит рушить моё представление о мире и о священнослужителях! – воскликнул Луи и сел, обернувшись на Стайлса. Рука учителя соскользнула с его груди, и тот приподнял её вверх, жестикулируя.
– Во-первых, Библия говорит, что люди – лишь вторые дети Бога. Заметь, не последние. Другие планеты не создавались, чтобы простаивать, я уверен. А во-вторых, я не священнослужитель, просто учитель в школе при церкви.
– То есть ты не принял сан, или как там это называется? – Луи был удивлён.
Каждая следующая секунда с Гарри несла с собой маленькое потрясение, кардинальное изменение мелочей, к которым Томлинсон успевал привыкнуть. Стайлс встряхивал, подталкивал, изумлял. Скучная на вид оболочка таила в себе интереснейшую личность, и Луи понял, что утопает в любопытстве.
– Как там это называется, – передразнил Гарри. Ему доставлял удовольствие огонёк интереса в глазах художника. Поэтому, сверкая улыбкой, он продолжил. – Нет, не принял. Что-то остановило меня, когда настоятель предложил занять место в церковном совете. Может быть, тот же страх, что не позволил окунуться в мир за стенами школы.
Горячие пальцы художника коснулись прохладной кисти учителя, Луи сжал его руку, поймал растерянный взгляд. Хотелось подарить ему смелость, отдать часть своей уверенности в мире.
– Я боюсь потерять пути к отступлению, быть отрезанным от прошлого без возможности вернуться, – тихо сказал Гарри.
Едва знакомый парень оказался первым, кому учитель поведал то, что грызло его душу изо дня в день, подтачивало уверенность в завтрашнем дне, лишало смелости. Но тёплое рукопожатие было таким своевременным, таким нужным. Гарри с лёгкостью подался вперёд, когда Луи притянул его в дружеское объятие.
– Я понял тебя, – тихо прошептал он.
И это было больше, чем слова.
❖❖❖
Думать о нём становилось больно.
Гарри раскрывал Библию на случайной странице, но вместо того, чтобы изучать испещрённые мелкими буквами страницы, смотрел в спину Луи. Вкручивал свой взгляд между смуглыми, покрытыми капельками пота лопатками.
Художник, кажется, не чувствовал ничего: ни выступившей от жары влаги на голых плечах, ни усталости в трясущихся руках, ни голода. Не чувствовал заинтересованный голодный взгляд, которым Гарри впитывал в себя его фигуру. В нижних углах стены родились тёмные волны, и с каждым прожитым днём они становились всё выше, всё светлее под кистью Томлинсона.
Гарри нравилось наблюдать за появлением всё новых оттенков синей краски, за каждым уверенным мазком. Облизывая искусанные, пересохшие от волнения губы, он не отрываясь следил, как Луи меняет кисти, разводит краски. Как Луи рисует.
Но с каждой секундой, проведённой в уютном молчании сосредоточенного на творчестве Томлинсона, с каждым поздним ужином на холме Гарри привязывался всё сильнее. Запах парня въелся в него, проник в лёгкие вместе с кислородом, но покидать их отказался. Разрывал изнутри, и Стайлс чувствовал, как трещат под напором рёбра.
Касания, которыми награждал его художник, обжигали, оставляя на теле незримые метки, и Гарри всё чаще стал задаваться вопросом: это настоящая дружба?
Но Луи смотрел бесхитростно и открыто, смеялся громко, пугая многолетнюю тишину, густым слоем покрывшую потолочные камни за много лет. Гарри впитывал высокий, полный радости звук, запирая внутри себя, потому что знал – осенью Луи уйдёт, вернётся в большой мир, а его место в классе займут тихие старательные мальчики. Комнату больше не будет наполнять звонкое эхо его голоса – лишь тихие ответы учащихся.
Осознание того, что художник стал частью его жизни, настигло Гарри туманным утром. Наползло мглой, покрыло едва прозрачной дымкой, воткнув первый острый шип куда-то глубоко в сердце. Учитель сжал руку на футболке напротив сердца, почувствовав первый укол фантомной боли.
Первый.
❖❖❖
Гарри закрылся.
Луи заметил это сразу, почувствовал смену температуры в классе. Хотя за окном царило жаркое лето, полное громкого жужжания и ослепительного света, в кабинете царило прохладное молчание. Они и раньше почти не разговаривали во время процесса, но сейчас Томлинсон не чувствовал спокойствия и поддержки – лишь каменную стену отторжения.
Учитель отталкивал его. Каждый умоляющий взгляд, брошенный через плечо, оставался безответным: Гарри утыкался в книгу, но Луи видел, что это враньё – хмурый серьёзный взгляд не скользил по строчкам, оставаясь пугающе неподвижным. Каждое участливое прикосновение вызывало лишь дрожь, и Стайлс неловко скидывал с себя чужую руку или отодвигался, заставляя художника взволнованно кусать нижнюю губу.
Откровенные разговоры тоже сошли на нет.
Их совместные вечерние прогулки и ужины продолжались, но Гарри дистанцировался настолько, что порой Луи шёл чуть позади него, но будто в полном одиночестве.
Томлинсону не хватало этой улыбки, оголяющей ямочку на правой щеке, задорного огонька внутри изумрудных глаз, которого не видел никто до него. Луи хотел схватить Стайлса за плечи, встряхнуть, спросить «что произошло?», но вместо этого лишь отворачивался, сжимая кулаки.
Может, с самого начала его выводы были не верны, и никакой особенной дружбы между ними не было? Лишь хорошее настроение под влиянием момента заставило Гарри раскрыться, а не доверие и симпатия к незнакомцу?
Но вечерами в своей пустой комнате художник открывал окно нараспашку, свешивал ноги, едва касаясь голыми ступнями белых созвездий гортензии и сжимая сигарету в тонких губах, до боли в пальцах рисовал учителя в своём блокноте. Он думал о том, что, возможно, сейчас был как раз тот самый момент, когда нити привязанности нужно оборвать, разрезать без сожаления холодным металлом отстранённости. Под кожей уже чувствовался зуд нарастающего обожания. Но лето лишь приближалось к своей середине мелкими шажками, а картина ещё не была закончена даже наполовину, и Томлинсон подумал, что рискнёт. Дружба Гарри нужна была ему здесь и сейчас, и привыкший жить моментом художник решил действовать.
Дочерчивая мелком малахитового цвета грустные глаза на листе белой бумаги, Луи вдруг почувствовал, как пульс пришёл в норму и дыхание стало размеренным. Беспокойство разжало острые когти, отпустило, стоило лишь одной мысли укрепиться в сознании.
Он не отпустит Гарри так просто.
❖❖❖
Эта ночь отличалась от других. Не только сильной предгрозовой влажностью в разогретом за день воздухе, но и решимостью, с которой были поджаты бледные губы Луи. Он всё также тенью следовал за Гарри к китайскому ресторанчику, подбирая слова, чтобы выразить собственные чувства.
Но слов не было. Только мечущиеся, словно дикие птицы, запертые в клетке, чувства.
Снова разрушающая тишина ужина и взгляд зелёных глаз, что Луи так и не удалось поймать в капкан. Гарри уворачивался, односложно отвечал на попытки заговорить и ни разу не посмотрел на художника. Луи тяжело выдохнул и отложил почти не начатую коробку с лапшой.
– Хорошо, как я понял, ты не хочешь говорить о том, что испортило тебе настроение, – констатировал Томлинсон. Гарри лишь пожал плечами в ответ, всё также внимательно разглядывая сою в собственной бело-красной коробке.
– Всё нормально. Понятия не имею, о чём ты.
– О, даже не начинай. Я не идиот, я вижу. Но также я понимаю, что не вправе давить на тебя, мы не настолько близки, – Луи ловко поднялся на ноги, отошёл чуть назад в волнении, но тут же вернулся. – Ты нужен мне, ладно? Это не просто – рисовать все эти библейские сюжеты, когда я вообще не понимаю, как к этому относиться и что эти мальчики хотят увидеть в результате. А я не привык делать кое-как. И ты являешься моим проводником в религиозный мир, моими глазами. Лишь благодаря тебе мои руки создают правильный рисунок.
Гарри встрепенулся, поднял голову. Не заметить растерянность во взгляде было практически невозможно. Луи наклонился, взял руками учителя за плечи, слегка встряхнул.
– Я привязываюсь к тебе, – глухо произнёс Гарри. – А осенью ты уйдёшь, и я останусь тут один. Останусь скучать.
– Этого ты боишься? Боишься стать моим другом, а потом потерять?
Невесомый кивок Гарри пробудил странное тепло внутри, будто густой разогретый мёд медленной тягучей каплей скользнул по пищеводу, согрел сладостью изнутри. Улыбка осветила ночь, и Луи даже не попытался сдержать порыв – наклонился и коснулся в поцелуе бледной щеки учителя.
– Тот, кто никогда не искал дружбы и любви, гораздо беднее того, кто их потерял, – прошептал Луи, ощущая губами приливший к лицу Гарри жар. – Я обещаю, всё будет хорошо, ладно? Сейчас не время принимать важное решение. Мы должны просто отдаться волнам жизни.
– А когда придёт время, и я утону в нашем общении? Что тогда? – оттолкнул его Гарри, и художник на секунду почувствовал, понял его волнение, но жажда прожить каждый горящий момент жизни, испытать всё, от искренней безудержной радости до глубокой разрывающей на части печали, смыла секундное замешательство.
– Тогда мы примем решение вместе. Я не сделаю тебе больно и не брошу.
Цепкие пальцы Гарри впились в кожу, оставляя синяки, и Луи прижал его тело к себе, пытаясь поделиться уверенностью, подарить смелость, что жила внутри него, но Гарри лишь дрожал и цеплялся, будто тонул. Это было дико и неестественно, непонятно. Это пугало художника.
Возможно, если бы он увидел цвета и оттенки чувств их отношений, как видел их Гарри, он бы понял. Возможно, он бы остановился, удержал дистанцию. Но художник не знал.
Не знал и прижимал к себе всё крепче.
❖❖❖
Как ни крути, решение плыть по течению было неверным. Гарри всё также возвращался в класс каждое утро, протягивая неизменный стаканчик с кофе Томлинсону, и когда пальцы сталкивались на горячем картоне, пачкая чистые руки учителя во все оттенки голубого, Стайлсу требовалась вся его выдержка, чтобы не вздрогнуть и не отвести взгляд.
На страницах его Библии с каждым днём появлялось всё больше пятен от бледно-василькового до тёмного цвета берлинской лазури, и в сердце почти не осталось уголков, не тронутых художником. Гарри тонул.
Волны на картине вздымались ввысь, приближались всё ближе к центру, а воздуха становилось меньше. И если учеников обязательно должен был спасти Иисус, укротив стихию, подарив веру в чудеса, то Стайлс отчаялся спастись. Не было никого. Лишь Луи.
– And why mess up a good thing, baby? – вдруг протянул Томлинсон высоким голосом. Он бросил перемазанную кисточку на пол, выстланный старыми газетами, и протянул руку в сторону Гарри. – It’s a risk to even fall in love.
Сердце пропустило удар, за ним ещё один, пока Гарри не отрываясь смотрел на то, как Луи двигался: как блестела влажная от пота кожа, как сверкали глаза, как приоткрывались губы, когда он пел, вытягивая высокие ноты. Волна эмоций обрушилась на учителя, утягивая на дно в потоке странной жажды. Хотелось скинуть с себя невидимые оковы, встать, сделать шаг навстречу, поймать эту тонкую, вымазанную синей краской кисть и прижать к губам. Впервые Гарри чувствовал желание действовать, отрывисто и рискованно, не боясь оставить позади себя разрушения.
Но он замер, скованный собственным непослушным телом, и лишь наблюдал, едва дыша, пока Луи пел, перемежая текст смешками и радостными улыбками.
Он пытался поднять настроение.
– So, when you give that look to me, – Луи вскинул руки вверх, сделал ещё несколько плавных движений, дурачась. – I better look back carefully.
Карикатурно вздёрнутые брови рассмешили Гарри, и оцепенение отступило. Уголки губ поднялись в лёгкой улыбке, но сердце в груди продолжало стучать, как ненормальное, особенно когда художник выдохнул последнюю фразу, и его дыхание обожгло лицо Гарри.
– ‘Cause this is trouble, yeah this is trouble*.
Никто из них двоих не понял, как подобное произошло. Губы обожгло прикосновение чужих уст, и Гарри инстинктивно поднял ладони вверх, пытаясь оттолкнуть, но цепкие пальцы обхватили его запястья, сжали. Луи шагнул ближе, прижался плотнее, лизнул языком плотно сомкнутые губы.
Будто удар молнии – электричество прошло сквозь тело по сосудам, кровь забурлила, обжигая изнутри. Жажда, что владела учителем последние дни, острая и полная томления, всколыхнулась вновь, умоляя поддаться. Приоткрыть рот.
Сжав последние крохи собственной воли в кулак, Гарри вырвал руки и ткнул в обнажённую горячую грудь художника, отталкивая. Луи пошатнулся, рука сама накрыла место, куда ударил Стайлс, а лицо искривило непонимание и отголосок боли.
– Но ты ведь сам…
Учитель не дал ему закончить. Сорвался с места и покинул класс, громко захлопнув за собой тяжёлую дверь.
Прохладный сумрак каменного коридора принял в успокаивающие объятия, и, оставив позади наполненную солнцем и жаром комнату, Гарри медленно побрёл по школе, не разбирая дороги. Голова была пуста от мыслей, а на губах – солёная теплота как напоминание о катастрофе, произошедшей секунды назад. Стайлс неспешно поднял руку, стёр капли крови с прокушенной в волнении губы, будто краску Луи размазал между пальцами ставшим за лето привычным жестом.
Следующая черта была пересечена, вот только никто из них не был к этому готов.
Комментарий к
* Neon Trees – Sleeping With A Friend
========== Часть 4 ==========
Одна мысль о том, чтобы вернуться в класс вызывала ужас, и Гарри прогонял её, будто, оставаясь в своей комнате, мог предотвратить надвигающееся несчастье.
Но это уже произошло. Боль между рёбрами, впивающаяся стальными иглами в костную ткань, будто яд впрыскивающая в организм миллиграммы душащей привязанности, копилась. Рано или поздно она бы разорвала его.
Миру Стайлса не хватало красок. Забившись в угол своей серой комнаты, он будто ослеп в одночасье. Небо больше не было ярко-голубым, а солнце – обжигающе-золотым. Все цвета остались сосредоточены в Луи и вокруг него, а Гарри оказался выброшен за борт этой лодки, тонул в безысходности собственных страхов.
Гортензии в школьном дворе тоже потеряли свой запах, больше не наполняли лето мёдом. Ночами, когда прохлада врывалась в раскрытое окно, Гарри свешивал голову с края собственной узкой кровати и смотрел на звёзды, моля их ответить. Пальцы хватали воздух, а лёгкие судорожно сокращались, и хоть кислород поступал внутрь, его не хватало для того, чтобы дышать. Учителю требовался лёгкий, едва заметный аромат сигарет, всегда мелькавший на периферии запаха Томлинсона.
