Текст книги "Возьми меня с собою в ад"

Автор книги: Мария Керчина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 5 страниц)

Палата была маленькая и пустая: лишь две кровати, две тумбочки и маленький столик. В углу стояла низкая, неудобная раковина. Настя уже была в сознании. Она лежала в кровати, зажмурившись, а по её щекам ровными струями бежали слёзы. Я подшагнула и дотронулась до её плеча.

–Что такое? Больно? Я сейчас врачей позову.

Я побежала в коридор, но Настя окрикнула меня. Я остановилась. Она резким движением утёрла глаза и отвернула от меня лицо к стене.

–Зачем пришла? – Тихо спросила она осипшим голосом.

–Я принесла одежду и еду.

–Ты копалась в моих вещах?

–Нет, купила в магазине. Надеюсь, с размерами не прогадала. Может, посмотришь?

Настя резко повернулась и ударила меня яростным, затравленным взглядом, какие бывают только у очень усталых, озлобившихся людей.

–Какие, на хрен, вещи? Думаешь, мне до этого? Я всю жизнь просрала, я сама себе уже омерзительна, а ты мне вещи покупаешь? Чёрт, на хрен ты полезла только? На хрен ты вмешалась?

–Куда полезла? – Спросила я, подавляя жалость и пытаясь казаться безразличной.

–Ко мне! Врачей она вызвала, чтоб у тебя пальцы отсохли, сука! Может, я хотела подохнуть? Тебе какая разница, что ты привязалась ко мне?

Настя села на кровати и сжала глаза ладонью. Пару минут ей понадобилось, чтобы справиться с истерикой. Она снова утёрла слёзы и обессиленно легла на подушку.

–Уходи.

–Так ты специально осталась в гараже? Чтобы замёрзнуть?

–Нет, заходить в дом не хотелось. Но раз так случилось – я бы предпочла, чтобы ты меня не спасала.

–Почему?

–А для чего? Для какой жизни? Пахать на самой унизительной работе, чтобы было, что пожрать, а жрать для того, чтобы были силы пахать на следующую порцию жратвы? Мне этим дорожить?

–Я думала, ты сильнее.

–Поздравляю с новым разочарованием. Почему ты вообще пришла после того, что узнала обо мне?

–Не смогла оставить тебя одну. Хотела, но не смогла.

–Блин, подружись уже с кем-нибудь! А лучше пацана себе найди – сразу не до меня станет.

–Ну да, я забыла – "дешёвый вариант". Бегаю за тобой только от скуки, потому что со мной никто не хочет общаться, а как только кого-нибудь подцеплю – мне сразу станет плевать, что с тобой, ты сразу станешь мне не нужна.

–Именно.

–Тварь ты, Насть. Только и можешь, что огрызаться. Уж поверь, лучше ни с кем не общаться, чем с тобой – на тебя слишком много нервов тратится.

–Вот и не общайся.

–Ночью я пообещала себе, что больше никогда к тебе не подойду. И как назло, ты засела подыхать в гараже. Извини, я не бесчувственная сука, способная пройти мимо умирающего человека, пусть даже такого дерьмового, как ты.

–Ну молодец, заработала плюсик к карме. Теперь-то тебе чего надо?

–Пока ты нуждаешься в уходе, я тебя не брошу. И мне плевать на твои возражения.

–Это только пока я ослаблена: когда буду в состоянии выбросить тебя в окно – сразу будет не плевать.

–А до этого момента придётся потерпеть.

Вечером я рассказала маме и Валере о том, что случилось с Настей. Навестить её они не посчитали нужным, зато часа два перемывали ей кости и удивлялись, что такие люди, как она, вообще бывают. Чтобы не сорваться на них, я ушла в свою комнату и громко включила плеер. Без Насти уже было непривычно: я не слышала, как она по три часа ворочается, пытаясь уснуть, встаёт по несколько раз, включает свет, а потом снова выключает, иногда зачем-то выходит из дома посреди ночи и сидит на скамейке возле дома, выкуривая подряд несколько сигарет. Непривычно было не видеть её утром, не услышать пару-тройку подколов в свой адрес. Без неё мне было одиноко.

В школе, стоило мне зайти в кабинет, одноклассники налетели с расспросами: Аня уже всем рассказала, что видела меня вчера. Они спрашивали, кого я тащила, и что случилось. Я уходила от ответов, не желая ничего с ними обсуждать. Вместо меня любопытство одноклассников утолила Аня: она рассказала, что Настя освободилась из тюрьмы, где сидела за убийство. Мать Ани работала во ФСИНе и наверняка знала об освобождении Насти, может, даже помнила события десятилетней давности. Разозлившись, я наорала на одноклассников и, особенно, на Аню, даже сказала пару ласковых в адрес её матери. Это был первый раз в моей жизни, когда я дала такой отпор. Видеть на лицах одних испуганное удивление, а на других – насмешливое презрение, слушать их пренебрежительный тон, я не могла. Если бы всё это было направлено в мой адрес, то я бы слова не сказала, но молчать, когда дело коснулось Насти, я не стала. В ответ я услышала шквал оскорблений сразу от нескольких одноклассников, и в долгу не осталась: ярость внутри меня закипала, мне хотелось броситься на них и перегрызть всем глотки. Конфликт меня и всего класса прервала вошедшая учительница истории. На двойку по её предмету мне уже было плевать, я не стала выпрашивать возможность её исправить – теперь оценки и правда казались мне совершенно не важными.

После уроков, когда я уже выходила, меня окрикнула классная руководительница. Она стояла с матерью моего одноклассника, главой попечительского совета. Обе выглядели растерянными и испуганными. Они принялись тихо расспрашивать меня о Насте: правда ли она освободилась из тюрьмы, правда ли сидела по сто пятой статье, как мы с ней уживаемся и тому подобное. Я ответила, что это их не касается, и покинула стены школы. Это был ещё один мой дебют: прежде я никогда не грубила учителям. С одной стороны, мне было страшно, тяжело на душе, но с другой стороны я ощутила неизведанное ранее чувство свободы и даже какой-то неуязвимости – теперь выбить почву из-под моих ног двойкой или неодобрением было нельзя, я стала крепче.

Не заезжая домой, я приехала к Насте, взяв с собой йогурты, сок и булочки. Мне было страшно открывать дверь её палаты: вдруг она снова плачет? Видеть её слёзы мне было очень тяжело. Настя не была из тех женщин, которые ревут по любому поводу, не видя в этом ничего зазорного, поплакать для которых почти ежедневный ритуал. Настя была из тех крепких, металлических людей, чьи слёзы крайне редки и стоят очень дорого. Вопреки моим опасениям, когда я зашла, сестра спокойно пила чай и слушала рассказ своей соседки по палате, пожилой женщины с перебинтованной, сильно распухшей ногой. Настя посмотрела на меня шутливо-измученным взглядом, но ничего не сказала. Женщина встретила меня приветливо, мы с ней поговорили, она рассказала мне о внуках, а я угостила её булочкой. Её рассказ прервала медсестра, заглянувшая в палату, чтобы вести её на процедуры. Когда пенсионерка вышла, Настя выругалась и усмехнулась.

–Два с половиной часа! Я чёртовых два с половиной часа слушала про то, как её внук на даче поел с грядок всю клубнику и слёг в больницу с аллергией! Я и представить себе не могла, что бывают более нудные люди, чем ты!

–Удивлена, что ты не проломила ей голову.

–Вставать было лень.

Я заметила, что на Насте футболка, купленная мною вчера.

–Всё-таки надела?

–Как видишь. У тебя ужасный вкус, Мария. Теперь понимаю, почему с тобой никто не встречается.

Я засмеялась – к подколам сестры я уже привыкла, больше не обижалась, наоборот, я была рада, что она в хорошем настроении. Я протянула ей пакет с едой. Настя достала две булочки, одну отдала мне.

–А вот булки покупаешь вкусные.

–И на том спасибо! Хоть что-то есть во мне хорошего!

–Только из-за этого задницу себе отъела размером с международную космическую станцию. Ты, когда на пляже купаешься, речка из берегов не выходит?

–У меня нормальный вес.

–Я выше тебя сантиметров на семнадцать. И легче килограммов на десять. Вот и подумай.

–Это ты от злости такая худая. Кощей ты, а не Ван Хельсинг!

Настя улыбнулась.

–Запомнила мою погремуху? – Насмешка сошла с лица Насти. – Слушай, ты прости меня за вчерашнее. Я сорвалась. Из-за таблеток, наверное, размякла. Спасибо, что спасла мне жизнь. Кстати, я тебя с утра ждала. Переживала, что не приходишь. Думала, обиделась.

Я всеми силами пыталась не показать виду, но от радости меня просто распирало. Хотелось завизжать: Настя не только извинилась, но ещё и призналась, что ей на меня не плевать. Она подтолкнула меня плечом.

–Смотри, не описайся от счастья. По крайней мере, не на моей кровати. Ты в курсе, что очень сильно зависима от людей, очень к ним привязываешься? Ужасная черта характера – мерзкая и неудобная. Самый простой рецепт несчастья.

–Нет, это не ко всем. Только к тебе.

–Да? Самое дерьмо выбрала.

–Ну, уж как получилось. – Я немного помолчала. – Если честно, я правда рылась в твоих вещах.

–Я в курсе.

–Откуда?

–Ты бы не удержалась. Я даже знаю, что тебя заинтересовало больше всего.

–За что та девушка так извинялась? Как она тебя предала?

Настя напряглась и в раздумьях побарабанила пальцами по кружке.

–Долгая история. Долгая и очень неприятная.

–Расскажешь?

–Вот-вот тётя Нина вернётся.

–Хорошо. Подожду, пока будешь готова.

Соседка Насти по палате и правда вернулась спустя несколько минут. Я уже хотела уходить, но сестра меня окрикнула.

–Пойдём покурим.

Настя с большим трудом встала и накинула куртку. Ей было очень тяжело идти, особенно спускаться по лестнице, я не раз предлагала ей опереться на меня, но она упорно шла сама. Мы вышли на территорию больницы. Учреждение располагалось на пригорке, в очень красивом месте. Вокруг были деревья, кустарники, даже небольшое озерцо. Одни больные разговаривали между собой на скамейке, другие гуляли по тропинкам, третьи сидели возле воды. Настя увела меня подальше от посторонних глаз, вверх по горе. Тут деревья были гуще, никаких скамеек и клумб, людей тоже не было. Настя села на ствол поваленного ветром старого клёна и закурила. Я села рядом с ней.

–Блин, хожу со скоростью улитки! Меня в коридоре бабки обгоняют!

–Ты настолько ослаблена?

–Ноги отморозила. Врач хотел пальцы ампутировать, но потом передумал. Ещё сказал, что у меня детей никогда не будет.

–Насть… Даже не знаю, что сказать… Но врачи ведь часто ошибаются, и…

–Не тот случай. Мне на зоне ещё придатки отбили, а переохлаждением совсем всё загубила. Так что продолжение рода целиком ложится на твои плечи.

–Ты так спокойно об этом говоришь…

–Я бы в любом случае не родила.

–Почему?

–А что я смогу дать ребёнку? Миску перловки и стакан самого дешёвого чая? Ещё и воспитаю чёрт знает как. Порождать ещё одну себя я точно не стану, это слишком жестоко по отношению к невинной душе. Пусть у кого-нибудь другого воплотится и проживёт нормальную жизнь.

–Ты очень красивая. Смогла бы выйти замуж за состоятельного мужчину и ни в чём не нуждаться.

Настя усмехнулась.

–Уж лучше я автослесарем буду всю жизнь работать!

–Почему?

–Не каждая женщина мечтает стать одновременно поварихой, служанкой и проституткой. Да и если бы даже хотела – шансов нет. Без пяти минут тридцатилетняя, бесплодная, можно сказать, бездомная зечка на хрен никому не нужна. Если только какому-нибудь потерявшему человеческий облик алкашу.

–Почему у тебя такое циничное отношение ко всему? Ты даже жизни не знаешь. Я имею ввиду, нормальной, а не тюремной.

–Всё я знаю, Маш. Это у тебя розовые очки. Хочешь семью, как в рекламах сока и майонеза? Это отвратительно! В браке растворяется своё Я, теряется индивидуальность – ты частичка, винтик, и твоя единственная задача – обеспечивать работу механизма, то есть, своей семьи. Очень неблагодарное занятие.

–Не люблю, когда мы начинаем говорить о жизни: мне потом тяжело на душе. Ты несколькими фразами рушишь все мои мечты.

–Хлебнуть разочарования всё равно придётся, никуда от этого не денешься.

Я не ответила. Смотря в землю, я чертила веточкой узоры и думала над словами сестры. Оспорить её я не могла. Но соглашаться было очень больно. Настя вдруг приобняла меня, впервые в жизни. От неожиданности я даже чуть вздрогнула. Не знаю, почему она это сделала: то ли ей стало меня жаль, то ли просто захотелось. Я подняла на неё взгляд. Настя улыбнулась и приободряюще подмигнула мне. Стало спокойнее. Мне всегда было спокойно рядом с ней. И, хоть жизнь начинала казаться тотально серой и безрадостной, смириться с этим было легче, даже дышать удавалось. От Насти специфически пахло смесью табачного дыма, лекарств и мыла с ароматом морского бриза. Я точно знала, что тот запах, что слышу сейчас, запомню на всю жизнь, как и все остальные мелочи, все детали. Во второй раз её забыть уже точно не получится.

–Не уезжай, пожалуйста. Не оставляй меня.

–Не могу. Мать со дня на день меня выгонит.

–Каким образом? Ты здесь прописана, имеешь полное право на проживание.

–Они с Валерой просто-напросто обвинят меня в нападении – и я снова поеду за решётку.

–Думаешь, мама на такое способна?

–В отношении меня – да.

–Я скажу полиции правду.

–Скажут, что я напала на них в твоё отсутствие. И ты ничего не оспоришь. Зарплаты, достаточной, чтобы я могла снимать квартиру, у меня, конечно, не будет. Поэтому остаться я не смогу.

–А что ты собираешься делать?

–Постараюсь найти работу с проживанием. Если не получится – остаётся криминал. Но ввязываться в это очень не хочется. Надеюсь, меня не попрут из СТО за прогулы – а то снова придётся искать работу, а с моей-то биографией устроиться очень проблематично.

–А поехали вместе?

–Куда?

–Не знаю. Куда решишь.

Настя улыбнулась и чуть сжала моё плечо.

–Ты серьёзно?

–Да.

–Я уже говорила, что не стану губить ещё одну жизнь. Моя будет одна-единственная. Тебе нужно заканчивать школу и поступать в институт, а не мыкаться по всяким помойкам. На твоё обучение моей зарплаты не хватит.

–У мамы и Валеры есть карточка, куда они деньги откладывают. Там много. Я знаю пин-код.

Настя резко изменилась в лице, улыбка сошла с её лица. Она убрала руку с моих плеч.

–Чтобы я больше этого не слышала, поняла? Даже не думай делать ничего подобного. Маш, ты меня поняла?

–Да, да. Это я, не подумав, ляпнула. Ну ты только не теряйся, ладно? Я поступлю в институт в том городе, куда ты уедешь. Хорошо?

–Давай пока не будем ничего загадывать? Я ещё никуда не уезжаю. Сейчас де жа вю испытала. У меня снова есть возможность уехать на ворованные деньги.

–Снова?

–Да. До тебя я предлагала это той девушке, письма которой ты читала.

–Это ты о тех деньгах, которые забрала у дяди?

–Да. Сначала я ничего о них не знала. Увидела сумку в его машине уже после того, как убила.

–То есть, ты совершила это не ради денег?

–Конечно нет. За деньги я бы не смогла. Даже за миллион долларов, даже постороннего человека. Там дело было совсем в другом.

Настя замолчала. Я не торопила её, но правду, которую так хотела узнать, ждала с нетерпением.

–Там была очень мерзкая ситуация. – Начала Настя. – Поэтому и не хочу тебе рассказывать. Даже следакам не рассказывала – это бы прознали журналюги и раструбили на всю страну. Дело было очень громкое.

–Ну я же никому не разболтаю.

–У нас хреновая генетика, особенно, по материнской линии. Что ты знаешь о своём деде, мамином отце?

–Почти ничего. Мама не рассказывала, бабушка – тоже. Они не жили вместе, наверное.

–Жили. Видела шрамы на спине мамы?

–Да, она в детстве на стекло упала.

–Нет, это её папаша так отхлестал ремнём. Она в шестнадцать лет переспала с соседским мальчишкой, и отец узнал.

–Отец? У неё вся спина исполосована!

–Да. Бабушка думала, она умрёт. Их вообще трое детей было. Старшего брата мамы убил их отец. Утопил во время рыбалки. Деда допрашивали, но отпустили, решили, что произошёл несчастный случай. Сын отказывался ему подчиняться, пытался противостоять – за это, видимо, и поплатился. Так вот, с Гришкой – дядей, которого я зарубила, он обращался, естественно, не лучше. Дед умер, когда Гришке было всего четырнадцать, но загубить его он успел. А может, Гришка сам по себе родился больным – не знаю. Он панически боялся женщин, не мог не то что заводить романы, но даже перекинуться несколькими словами. Он не боялся только мать, нашу бабушку. Она очень его любила, жалела, делала для него всё, что могла. Он тоже был намертво к ней привязан. С сестрой, нашей мамой, он плохо шёл на контакт, но она делала всё, чтобы он ей доверял. В остальном он создавал впечатление совершенно нормального человека – работал, общался с мужчинами, ездил на машине, никаких справок о психических отклонениях не имел. У Гриши было странное отношение к детям, если ты понимаешь, что я имею в виду. Их вот он, к сожалению, не боялся. Когда я была маленькой, он и ко мне приставал. После того, как распустил руки во второй раз, я рассказала маме. Конечно, ни она, ни бабушка не подозревали о его наклонностях, и поверить в это не могли. А вот я врала очень часто, по любому поводу. Как назло, за день до этого я за что-то обиделась на Гришу, даже не помню, за что, и мама решила, что я таким образом просто ему мщу. В третий раз он ко мне полез, когда мне было двенадцать. Планы на меня у него уже были серьёзные, не как в предыдущие разы. Это было в бане в доме бабушки. На полу я увидела шиферный гвоздь и воткнула Грише в спину, при чём, не один раз – тыкала, пока дядюшка не отскочил. После этого он от меня отстал, более того, стал бояться, как огня: понимал, что если бы мне попался не гвоздь, а скажем, нож – я бы его зарезала. Так что он стал от меня шарахаться. Потом я пару раз видела, как Гриша водит соседскую девчонку из неблагополучной семьи по магазинам, покупая всё, что она захочет: догадываюсь, за какие услуги он отплачивал. Я никогда не оставляла вас наедине, понимая, что случится, и всячески старалась ограждать тебя от него. Гриша понимал, что я за ним слежу, его это очень злило, но поделать ничего не мог. Утром, за несколько часов до убийства, я пришла домой от друзей. Дома была только мама. Отец в те дни был на севере, работал вахтой. Я спросила, где ты, и её ответ привёл меня в ужас: тебя забрал Гриша. Он жил с бабушкой за городом, там же, где она живёт и сейчас. Бабушка в тот период болела и почти всегда лежала в постели. Гриша сказал, что хочет сходить с тобой по грибы, и мама без малейших подозрений отпустила. Я вылетела из дома, поймала бомбилу и помчалась к нему. Ворвалась в дом, там была только бабушка, крепко спала. Я заметила, что дверь гаража открыта, и вбежала туда.

–Хватит! – Прервала я сестру. – Не хочу больше ничего знать.

Настя замолчала. Несколько минут мне понадобилось, чтобы воспринять информацию и немного успокоиться. Я заметила, что руки Насти сильно дрожат оттого, что она заново прокручивает в памяти те события.

–Что дальше? – Приготовившись ко всему, спросила я.

–Ты была без сознания – он тебя как-то усыпил. Я кинулась на него, но одолеть не смогла. Он оттолкнул меня, и я влетела боком в угол железного стола. Позже узнала, что от удара у меня сломалось два ребра. Гриша подскочил, ударил меня чем-то в голову и начал душить. На столе, в который я угодила, и лежал тот самый топор. Первый удар был оборонительный. Я попала в голову, но не очень сильно, разрубила ему ухо надвое. Гриша упал, но тут же поднялся. Я ударила снова, уже прицелившись. В общей сложности полиция насчитала шесть ударов. Покончив с ним, я попыталась тебя разбудить, но не получилось. Случайно я увидела в его машине сумку. В ней были деньги. Конечно, я её забрала. Из-за переломов я едва могла вдохнуть, и перед глазами всё плыло после его удара. Я бы не смогла не то что тебя унести, но даже уйти сама. Пришлось звонить подруге. Я подозревала, что совершаю фатальную ошибку, но выхода не было. Окровавленную, с ребёнком в бессознательном состоянии, такси довезло бы меня только до ближайшего ОВД, а не до дома. Я кое-как дотащила тебя до калитки. Подруга приехала быстро. Увидев меня, она вскрикнула. На плече у меня была ты, в одной руке – сумка с деньгами, в другой – окровавленный топор в мешке, потом я сбросила его в реку, но следователи нашли. Ты очнулась как раз, когда мы подъезжали к дому. Мы высадили тебя во дворе, я позвонила матери и сказала тебя забрать. Вика привезла меня на дачу своих родителей. Я всё ей рассказала. Она была в ужасе и панике. На даче я провела восемь дней. Вика привозила мне продукты по ночам, но в дом не заходила, оставляла пакет возле калитки. Мне с каждым днём становилось всё хуже: была необходима помощь врачей, но я понимала, что из больницы перееду на нары. Объявляться было нельзя. На девятый день в дом вломились оперативники. К тому времени я уже еле-еле могла стоять на ногах, так что моё задержание было нетрудным, хотя я и пыталась уйти. Уже в процессе следствия я узнала, как меня нашли: о том, что я поехала к Грише, полицейским рассказала мама. Она же назвала имя моей лучшей подруги. Вику допрашивали, но она молчала. Зато, когда в её машине нашли частицы крови и предупредили, что ей грозит соучастие, она раскололась и назвала адрес дачи. Вот в этом и заключается её предательство. На суде она не могла повторить свои показания из-за моего присутствия, и только рыдала. Ей снова грозили статьёй, но даже это не помогало, она была не в силах выдавить из себя ни слова. Пришлось делать перерыв, а после брать у неё показания, убрав меня из зала суда. В тюрьме я не ответила ни на одно её письмо. У меня всегда начиналась истерика, когда они приходили. Я бросала их подальше, не в силах порвать, но потом всё-таки открывала и читала. Поражалась, что она смела просить прощения. За такое нельзя. Нужно просто исчезать, сразу и навсегда. Ну вот, теперь ты всё знаешь. Не жалеешь, что вытянула из меня такую правду?

Я не ответила сестре: слов не было. Наверное, жалела. Примириться с такой отвратительной правдой тяжело, хоть это и было десять лет назад. То, что со мной произошло, я принимала несопоставимо легче, чем осознание того, что Настя сломала себе жизнь из-за меня. Это моя вина…

–Иди домой, Маш. Потом поговорим. А лучше выкинь это всё из головы, не загоняйся. Всё, иди. – Сказала Настя.

Когда я пришла, мама и Валера уже были дома. Из кухни доносился запах макаронов по-флотски: одного из немногих блюд, которые умела готовить мама. Она предложила мне пообедать, но аппетита, после услышанного от Насти не было, я ограничилась чаем. Мама что-то говорила, кажется, уговаривала меня поесть, но я не слушала, снова и снова прокручивая в голове слова сестры. Будь у меня выбор, я бы предпочла, чтобы Настя тогда не приехала к дяде, и не погубила себя его убийством, чем бы такой вариант мне ни грозил. У меня начинало болеть сердце, когда я вспоминала её нежную, но крепкую руку на своих плечах и добрый, сильный, приободряющий взгляд. Что я с ней сотворила?

От мыслей меня отвлёк вопрос мамы, заданный уже в третий раз. Мне ни хотелось говорить, но она смотрела на меня, ожидая ответа.

–Что? – Переспросила я.

–Ты меня вообще слушаешь? Зачем ты рассказала в школе о Насте?

Вопрос меня не удивил: о ней ведь болтали весь день, а некоторые мои педагоги отличаются особой участливостью, чаще всего в тех вопросах, которые их совершенно не касаются.

–Я ничего никому не говорила. С чего ты так решила?

–Мне твоя классная руководительница звонила, расспрашивала. Откуда она могла узнать, если ты не разболтала?

–Нас Анька Макеева с матерью видели, когда я Настю в дом тащила. Её мать работает в полиции или ФСИНе, точно не помню, она должна знать Настю, так что поделилась с дочкой. А та пустила слух на всю школу.

–А ты не могла закрыть калитку прежде, чем её тащить?

–У меня на глазах сестра умирала, как-то не до этого было.

–Тон смени! – Вмешался Валера. – С матерью говоришь, а не с шалавами из подворотни.

Я попыталась пропустить мимо ушей неуместное замечание отчима, но уже закипала.

–В чём дело, мам?

–А ты сама как думаешь? Тебе приятно, что вся школа знает, кто твоя сестра?

–Ни один человек не знает, кто моя сестра. А на школу и их мнения мне плевать с высокой колокольни.

–Ага, царевна выискалась! Все шваль, а она великая! – Снова промычал отчим набитым ртом.

Я перевела взгляд с мамы на Валеру. Он был отвратителен. Полный, раскрасневшийся, вспотевший от горячей еды, он поглощал макароны, наматывая на вилку столько, сколько было возможно, и засовывал этот огромный кокон в рот. Вся область около рта была в жире и кетчупе, свободной рукой он держал кружку пива, которую тоже успел испачкать ртом и пальцами. Валера всегда очень жадно ел. Даже было сложно сказать, что он ест: он именно жрал. Казалось, если взять из его тарелки еду и бросить на пол, он зарычит, упадёт на четвереньки и начнёт жрать с пола, скалясь на проходящих мимо.

–Вот Валера прав, как всегда. – Продолжила мать. – Ты к людям поуважительнее относись. Они не отбросы какие-нибудь, чтобы плевать на их мнения. Не надо мировоззрение сестры перенимать, она неудачный пример для подражания.

–По-моему, очень удачный.

Мама вылупила на меня возмущённо-удивлённые глаза. Я чувствовала, как под столом начинают трястись мои руки. Я буквально давилась тем комом слов, которым хотела запулить и в мать, и в отчима.

–Узнали, и что дальше? Почему ты так реагируешь? – Выдавила я из себя.

–Действительно, что такого? У меня же дочь бизнесвумен, успешная дама, замужем, с ребёнком! Почему бы и не гордиться? Это какое же позорище! Я надеялась, никто не узнает. Мне как людям в глаза смотреть? Ославила меня дочурка, ничего не скажешь! Всю жизнь от неё одни беды!

–Каким людям-то ты в глаза собралась смотреть?

–Да всем! Нас весь город знает! Теперь будут говорить, что я – мать зечки! Чудесно!

–И что, в этом городе есть люди? Ни одного не видела, за всю свою жизнь.

Мама хотела что-то ответить, но у неё зазвонил телефон, и отошла к плите поговорить. Это были продавцы магазина, спрашивали что-то про картофель. Я заметила на себе пристальный взгляд Валеры. Мои руки уже были крепко сжаты в кулаки, но избавиться от дрожи и это не помогало. Я пыталась не обращать внимание, но Валера не сводил с меня глаз. Хотелось ткнуть в них вилкой.

–Что? – Не выдержала я.

–Сейчас додерзишься! – Пригрозил он. – Что вдруг крутой-то стала? Сестричка твоя, шафка бешеная, научила что ли?

–Шафка – это ты. Скотина мерзкая!

Валера вскочил со стула и попытался дать мне пощёчину, но я, ожидая этого, успела увернуться. Валера рухнул пузом в тарелку и уронил на пол половину того, что было на столе. Я схватила свою кружку с чаем и, сама не успев понять, как, разбила ему о щёку. Валера отскочил и, крича матом, схватился за лицо. Мать вскрикнула и бросилась к нему. Из-под пальцев отчима сочилась кровь. Я смотрела на кривые алые струйки и испытывала смешанные чувства: с одной стороны, мне было страшно – я впервые пустила человеку кровь, с другой, чувство удовлетворённости, перемешанное с садистским наслаждением. Мне нравилось, что ему больно, и что боль причинена именно мной. Даже не знаю, как я это сделала: сначала хотелось просто плеснуть чаем ему в лицо, но почему-то я не остановила руку. Мама что-то кричала мне, но я не слышала, загипнотизированная видом крови. Меня привёл в себя толчок в плечо.

–Ты что натворила? – В истерике кричала мать. – Скорее, вызывай "скорую", ты ему глаза повредила!

Поняв, что я, возможно, нанесла серьёзный вред Валере, страх всё-таки перевесил. Я достала телефон и стала набирать номер "скорой".

–Сука! Маленькая сука! Я убью тебя! Ты мне глаза вышибла! – Хрипел отчим, мотая головой, сжатой ладонями.

Я с отвращением посмотрела на него. Здоровый мужик выл и орал как резаный. На контрасте сразу вспоминалась Настя: хрупкая, одинокая девочка, которую, кажется, ничем не сломить, которую не то что разбитая о лицо кружка – сам дьявол не заставить так вопить. Впрочем, почему вспоминалась: я её и не забывала ни на секунду – она всегда в моей голове. Я убрала телефон обратно в карман.

–Сам вызовешь, ублюдок!

Я вышла из дома, игнорируя вопли мамы и скуль отчима. На улице стремительно опускалась температура, но я уже не обращала внимания на погоду. Идти было некуда. Я вернулась в тот сквер, где сидела недавно. Теперь ко мне точно не стоит лезть. Я заняла одну из скамеек и снова прокручивала в мыслях услышанную днём историю. Почему Настя не призналась матери? Почему не сказала правду? Мне вдруг пришла в голову страшнейшая мысль: а вдруг она рассказала? Мама так боится общественного мнения, что может, и не стала делать достоянием всего народа своего родного брата-педофила. Уж лучше несовершеннолетняя дочь-убийца, чем взрослый брат, извращенец и садист, вытворяющий немыслимое с беззащитными детьми, своими племянницами. Но насколько же должен быть мелким и ничтожным, слабым, человек, который ради репутации, во избежание пересудов, продаст родную дочь? Я думала над этим и с ужасом понимала, что не могу убедить себя в том, что мама на такое не способна. Да, мне психологически сложно назвать вещи своими именами, но уже хватит себя обманывать: она и есть мелкий и ничтожный, слабый человек. Жаль, Настя бесплодна: она из тех, кто пойдёт против целого мира, защищая своего ребёнка, и не позволит уронить с его головы ни одного волоса даже будучи уже мёртвой. За своё мужество она и поплатилась, и будет платить всегда: общество ненавидит сильных, хоть и требует от них защиты в случае опасности. И, каким бы мужественным ни был человек, одолеть систему невозможно, толпа просто бросает его в мясорубку и потом, смеясь и радуясь, пожирает его останки. Размеренную, благополучную жизнь проживают лишь приспособленцы. Странно, как я раньше этого не подмечала. Вспоминая историю я, призёр не одной олимпиады, не могу вспомнить не то что героя, но даже примечательного человека, который прожил бы свою жизнь легко, спокойно и счастливо. Всегда борьба, боль и страдание. С горечью я осознаю, что все мои планы на жизнь, казалось, такие чёткие и незыблемые, не более, чем иллюзия, самообман. Я придумала себе маленький мирок без боли и потрясений, но правда ли смогу быть в нём счастливой? И смогу ли в нём вообще быть? Не брошу ли я его тогда, когда выстраивать новый будет уже слишком поздно? Сейчас я ощущала полнейшую растерянность. Как быть, что делать, куда идти – все эти вопросы роились в моей голове, не находя ответов.

На улице уже давно стемнело. Телефон беспрерывно вибрировал в кармане: мама позвонила уже раз пятьдесят. Чтобы избавиться от надоедливого жужжания, я выключила мобильник. Становилось всё холоднее. Я заметила на своих плечах крохотные комочки снега. Первый снег в этом году… Рано выпал, ноябрь едва начался. Возвращаться домой я не собиралась – не потому, что боялась Валеру и маму, просто не хотелось их видеть. Зато я очень хотела увидеть Настю. Даже больше – я нуждалась в ней. Приёмные часы давно закончились, но я подумала, что за пару-тройку сотен и благодарную улыбку дежурная медсестра пропустит меня к ней хоть на двадцать минут. А если нет – её палата на втором этаже, взберусь в окно.