Текст книги "Расскажи им обо мне"

Автор книги: Марина Валетшина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)

Около часа все собирались, потом, наконец, поплелись, крехтя, завтракать. Ночью грохотавшее музыкой и полное народу внутри и снаружи, теперь же кафе было пустынно и прибрано. И в дневном свете так явно бросалось в глаза его скоромное убранство. Так обычно и бывает. Если очутиться, к примеру, в ночном клубе днем, то с удивлением обнаружишь, как та обстановка, что по ночам под вспыхивающими в такт оглушающей музыке разноцветными огнями выглядит фантастической и манящей, оказывается вдруг такой простенькой и довольной облезлой.

Возле кафе людей не было, за исключением единственно субъекта, с утра пораньше в темных очках, восседающего у еще закрытого бара на летней террасе. Девчонки прошли сквозь эту пустующую веранду, мельком оглядев юнца, и зашли внутрь здания. Там тоже никого – очевидно, народ отсыпался. А ведь вчера тут творилось неистовство и алкоголь лился рекой, а сейчас тишина, только благообразно поблескивала начищенными крышками линия раздачи еды по центру зала. Так что Тоня напрасно переживала – тех парней, с которыми она боялась столкнуться за завтраком, не наблюдалось.

Девчонки взяли подносы, прошли вдоль емкостей с поджаренной колбасой и кашами, выбрали каждая, что ей по нраву и сели за один из столов. Не торопясь поев, выпив по чашке чаю, а кто-то даже по две, они вышли на улицу. У летнего бара уже играла музыка, не громко как вчера, но весьма ободряюще. Подошедший бармен начинал новый рабочий день, доставал откуда-то убиравшиеся на ночь бутылки и расставлял их вдоль полок. Значит, тот юноша в солнечных очках дожидался не зря. К тому же к нему уже успели подтянуться товарищи – беззаботными птичками звонко похохатывающие молоденькие девчонки и парочка таких же юных друзей. Один из них, невзирая на майский утренний холодок, был одет только в шлепанцы и шорты. Пританцовывая под игравшую музыку, и отбивая такт поднятой в руке бутылкой с пивом, он, такой наглец, стал демонстративно осматривать проходящих мимо Тоню и ее подруг. Вероятно, еще не вышедший с вечера градус подогревал не только его худощавое, совсем юношеское тельце, но и задорный хмельной интерес ко всякой особи женского пола.

И Тоня завидовала ему и его сотоварищам. Их юности и силам стоять там, приплясывать с раннего утра. Тому, что им весело, не смотря на похмелье, температуру воздуха, день недели и все остальное. Она догадывалась, что они останутся здесь до самого вечера и будут продолжать веселиться, общаться и танцевать. В то время как они, четыре тети, уже скоро начнут складывать вещи в дорогу трясущимися от перепитого вчера руками. Вот только посидят на скамейке по-стариковски, покурят после еды и пойдут собираться. Надо же вернуться пораньше, еще прийти в себя – завтра ведь всем на работу…

Как и предполагала Тоня, решено было перекурить. Трое курильщиц разместились на лавке. Виолетта же, как все некурящие в курящей компании, осталась стоять. Наверное, чтобы быть подальше от дыма. В какой-то момент Тоня взглянула на нее, и та улыбнулась ей ободряюще добро, мол, вот видишь, все же хорошо. Ну да, хорошо… Только от чего же так плохо? – тоскливо думалось Тоне. Но она все равно тоже улыбнулась Виолетте в ответ.

Больше они никогда не встречались. Тоня как-то спрашивала у Ольги, как дела у Виолетты, общаются ли они. Но Ольга после той поездки довольно быстро вышла замуж и с подругами общалась мало, в том числе и с самой Тоней. Ну а потом как-то вообще подзабылось.

Глава 3. Тонина находка

1

Итак, Костя твердо решил оставить машину себе. Сделку оформили, все документы подписали. Теперь они с Тоней собирались ехать оформляться в ГИБДД. И тут изъявил желание поехать вместе с ними Стас.

– С вами, что ли, прокатиться… Делать все равно нечего до вечера, – сказал он.

– Давай, – согласился Костя. – Ты вечером уже обратно, что ли? Самолет?

– Ну, – кивнул Стас.

Стали усаживаться, Тоня собралась было сесть назад – пусть уж Стас впереди едет, поговорить, наверное, захотят.

– Нет, нет, садитесь вперед, – галантно остановил ее Стас. – Я сзади поеду…

– Ну ладно, хорошо, – улыбнулась ему Тоня.

Погрузились, захлопнули двери. Костя оглядел всех:

– Ну что, поехали? – и включил передачу.

– Знаешь, когда я последний раз на ней ездил? – заговорил сзади Стас. Он поворачивал голову, осматриваясь в салоне, словно проверял, все ли тут осталось, как было. – Года полтора назад, наверное, – и призадумался вспоминая. – Ну да, где-то так, – подтвердил он свои размышления. – В ноябре в позапрошлом году. На свадьбу ездили. Настя же замуж вышла.

– Да-а? – Костя удивленно обернулся к Стасу.

– Ага, – отозвался Стас. Теперь он разглядывал сиденье. – В городишко уехала… – продолжал он, пробуя рукой обивку на ощупь. – Ладно, че… Пускай живут, – он закончил с осмотром и, словно удостоверившись, что все в порядке, убрал руки в карманы. Поерзал, усаживаясь поудобнее, и, уже больше не озираясь, просто смотрел вперед.

– Ну, молодец. А я только хотел спросить как у Насти дела, – сказал Костя, и Тоня бросила на него подозрительный взгляд. – Так у нее же тут кто-то вроде был?

– М-м, – промычал Стас, – старый хрен… – он мельком глянул на Тоню, при посторонних-то не надо было так конечно, и решил быстренько перевести разговор с Настиного бывшего к ее настоящему.

– У нас же там родственники.

– Да, я помню, – ответил Костя, параллельно выглядывая влево-вправо – он выезжал со второстепенной. А Тоне все больше не нравилось то, что слишком уж он осведомлен об этой какой-то Насте.

– Так вот, – продолжал рассказ Стас. – Поехала в гости летом, встретила Витальку, влюбилась…

– Витальку?

– Ну. Виталием зовут… Да я ж не про это хотел. Я к чему начал? Хорошая машинка, Костян, не пожалеешь. На трассе – пушка! Дорогу держит, едет как влитая. Ну конечно все эти ямки, кочки – все это внимательно надо.

– Это понятно, – согласился Костя.

– На наших-то дорогах чего только не встретишь. Ямы еще ладно, их видно. А эти, такие… то ли асфальт пучит, то ли еще что. Едешь вроде ровная дорогая, однотонное серое полотно. Ближе подъезжаешь – горка. Только успевай уворачиваться – она же низкая… А если летишь при этом?

– Да, это да…

– Мы ехали тогда, уже почти зима была, – Стас надолго замолчал, вспоминал, наверное.

– Она, конечно, носилась, Наташка-то… – вдруг сказал он. Но потом, резко сменив тему, обратился к Тоне, потянувшись к ней вперед:

– А вы на мотоцикле ездите, я слышал?

– Да, езжу немножко, – удивилась такой внезапности Тоня.

– У Наташки тоже был… – Стас откинулся обратно на сиденье. – Вот чего девчонкам не хватает, да, Костян? – как бы шутя спросил он. – Мотоциклы какие-то, машины… Гоняют, носятся…

– Да уж, – хмыкнул Костя.

– Нет, хорошая машинка, – опять повторил Стас и, дружески похлопав сиденье, снова убрал руку в карман и уставился в окно.

2

Вечером Костя с Тоней отвезли Стаса в аэропорт. По пути домой Тоня решила все-таки выяснить.

– Ну и кто такая Настя? – начала она.

– Кто? – Костя искренне не понял. – А… – тут же догадался он. – Так Стаса сестра родная, общались раньше.

– В смысле общались? – Тоня настроилась не оставлять Костю в покое, хотя понимала, что все это сущая ерунда.

– Что – в смысле? – Костя не поддавался на провокацию, – Она у Рустика, товарища моего, ты его не видела, в бухгалтерии работала. Пересекались много раз.

– М-м… Симпатичная?

– Да обычная. – Костя держался, отвечал спокойно, не смотря на то, что внутренне уже закипал. Его, естественно, бесил этот допрос на ровном месте. Он притормозил, перестраиваясь в правый ряд. Стал сворачивать на заправку.

– А чего ты так всполошился, когда услышал, что она замуж вышла? Заревновал что ли? – возобновила наступление Тоня.

Тут Костя не выдержал:

– Слушай, ты достала! Иди книжки пиши, с фантазией своей! – он резко затормозил у колонки. – Умеешь вывести, – раздраженно проговорил он, выходя из машины, и сильно хлопнул дверью.

– Псих, – заключила ему вслед Тоня.

Потом Костя вернулся в машину, ни слова не говоря, завел двигатель. Он отъехал несколько метров и остановился у выезда.

– Дай там салфетки, фары протру, – сказал он Тоне.

– Где?

– В бардачке, где… – он все еще злился на Тоню. – Грязища, блин, не видно ни фига…

Тоня достала пачку влажных салфеток, подала Косте. Он вышел наружу, долго тер фары. А они в свою очередь становились все ярче, разгорались белее, светили красивым, каким-то перламутровым светом.

Наконец Костя вернулся.

– На, – вручил он Тоне пачку с оставшимися салфетками. И убирая их обратно в бардачок, Тоня вдруг заинтересовалась чем-то там в глубине.

– А это что? – она вынула черную прямоугольную сумочку-конверт с эмблемой на лицевой стороне. Поверхность сумочки была гладко-рифленой, такой приятной на ощупь, что Тоня не удержалась, чтобы не потереть ее несколько раз пальцами.

Костя бросил взгляд на вещицу:

– Сервисная книжка, руководство…

– Да поняла уж… – отозвалась Тоня, заглядывая внутрь сумки.

Без особого умысла, так, на автомате, она порылась среди книжиц внутри. И запустив палец между страниц одной из них, заметила строчки, написанные от руки. Определенно среди всех этих автомобильных руководств лежало что-то исписанное вручную. Тоня воровато оглянулась на Костю. Не заметил ли? Нет, он глядел на дорогу и явно не знал о наличии этого то ли блокнота, то ли тетрадки. Тоня сделала непринужденное лицо и сложила все на место. Хотя она уже решила в следующий удобный момент, когда Костя опять куда-нибудь выйдет, завладеть потихоньку этой вещью. И в тот же вечер, пока Костя стоял у киоска, склонившись к маленькому окошку, и долго объяснял продавщице каких ему надо сигарет, Тоня вытащила загадочный блокнот и переложила к себе в рюкзачок.

Придя домой, она не торопилась открывать блокнот. Сначала переоделась, поела, умылась. Потом уселась за стол, чтобы теперь спокойно разобрать, что в нем написано. Ей, конечно, было стыдно за то, что она как мелкий воришка, получается, выкрала то, что явно не предназначалось для чужих глаз. Уж очень тщательно был подобран блокнот по размеру так, чтобы не выделяться среди остальных книжек. И место такое – конверт с руководствами – никому и в голову не придет, что в нем может храниться что-то занимательное. Никому, кроме Тони. И Тоня рассуждала так – по крайней мере она, в отличие от какого-нибудь нехорошего человека, который мог бы первым найти эти записи, ничего дурного с ними не сделает, не обнародует, никуда не отправит. Она только посмотрит и все.

И вот Тоня переворачивает гладкую обложку с каким-то зимним сюжетом для детишек – снеговик в куче снежинок – и начинает читать. Трудно разобрать, все зачеркнуто-перечеркнуто – придется видимо покорпеть, чтобы все здесь понять. Периодически стоят числа, в той очередности как они идут в году. Да не числа, а даты. Ну конечно! Это дневник. Ее, этой девушки. Вот так да, вот так удача… Сколько Тоня пыталась представить ее и ее жизнь. И она ведь даже успела проникнуться к ней, к совершенно неизвестному, чужому человеку. И тут такая находка. Как сказал Стас? Наташка гоняла… Наташка – ну нет, это как-то грубо. Наталья. Ее, значит, звали Наталья.

Но хорошо ли это – читать чужие дневники? Возможно следовало бы передать его кому-то? Родным, например. Ну уж нет. От них-то она тоже его, получается, прятала и очевидно не хотела, чтобы они прочитала. Так что идея отдать кому-то абсолютно глупа. Вернуть на место – найдет Костик. Ну ладно, что ж теперь. Она прочитает этот дневник. А если вдруг наткнется на что-то такое слишком личное, то просто закроет его и уберет куда подальше.

3

22 декабря

Самая длинная ночь

Сегодня был такой студеный ветер. Как будто ледяной водой поливают лицо – так казалось, когда шла по улице…

Сейчас я дома, в тепле. Сижу перед раскрытой тетрадью с ручкой в руке. Мне хотелось бы написать книгу. С чего-то я решила, что могла бы это сделать. Писать надо для кого-то, наверное. Но сочинить интересную историю, такую, чтоб ее хотели читать, я не смогу. Не хватит фантазии. Значит можно описать свою жизнь. Но в моей жизни не было ни закрученного сюжета, ни драм, ни комедий. Приключения – все абсолютно стандартные, обычные. Все как у всех. Влюблялась, разочаровывалась, плакала, радовалась. Сейчас вот даже временами жить не хочу. В общем, все обычно.

Наверное, на самом деле писать нужно не думая о том, будет ли кто-то читать твое произведение с интересом, проникнется ли, не забудет ли сразу после того, как закроет последний лист… Пой так, как будто никто не слышит; танцуй так, как будто никто не видит. Ну и видимо пиши тоже так же – без оглядки на осуждение и издевки…

Конечно же я никому не покажу написанное. Хотя нет, не знаю, как будет потом, когда я допишу все, что хотела. Но пока постараюсь сделать так, чтобы никто не нашел мои записи. А раз так, вероятно надежнее хранить их не на бумаге, а, например, в «облаке»? Полагаю, никому не понадобится искать пароль, чтоб залезть в мои файлы. И я часто думаю, сколько же там, в этом невидимом хранилище, в этих «облаках», всего? Неопубликованных фотографий, неизданных песен, стихов? В том числе оставшихся от людей, которых и нет уже… Человека нет, а его файлы есть. И они так и будут всегда болтаться там, в этом пограничном пространстве – вроде бы существуют, а достать, увидеть нельзя и удалить, раз уж на то пошло, не возможно. Программисты скажут – да все возможно при желании. Но кто ж станет этим заниматься? Разве кому-то будет до того после утраты близкого?

Странно. Интернет – он есть, с этим не поспоришь. А потрогать нельзя. И документы эти… Мне кажется, они как неупокоенные души…

4

23 декабря

Скорость

Когда я думаю о скорости, почему-то всегда одновременно о самоубийстве. Страшно писать… В целом я, наверное, не фанат скорости, обычно езжу степенно. Да, бывает, под настроение на трассе я всех обгоняю. Хотя возможно, это и не моя заслуга – машина позволяет некоторые геройства. Но, тем не менее, в такие моменты, особенно, если я одна, я гоню. И каждый раз я все ближе подбираюсь к своему максимуму, но никогда не могу пойти до конца, не позволяю себе упереть стрелку. Как будто потом, за этим пределом, у меня уже не останется ничего, к чему можно стремиться…

И вот когда – конечно не всерьез, но все же – в моменты великой грусти и тоски, когда я как будто знаю, что ничего не будет хорошо, не будет так, как я мечтала; когда, в общем, я думаю о смерти, именно мысль о том, чтобы разбиться на машине приходит мне в голову. Разогнаться. Один раз. Суметь так, как я всегда хотела. Почему-то мне кажется, что я так смогу только тогда, когда уже нечего будет терять. То есть на подходе к смерти.

5

Тоня прочла эту главу и почувствовала, что все, она выдохлась. Не от того, что сильно устали глаза, а ум утомился соединять разрозненные, тут и там перечеркнутые и снова вставленные строчки. Скорее заболело сердце, настолько остро в него вонзились эти несколько абзацев. В каком-то душевном изнеможении она все побросала и завалилась скорее в кровать, укрылась одеялом с носом. Она уже собралась было уснуть, но мысли снова полезли, не давая мозгу забыться, и глаза не хотели смыкаться, то и дело раскрываясь, глядели через окно в серо-черное небо.

И Тоня вспомнила свою историю про максималку. У нее ведь тоже была быстрая, хорошая, много умеющая машина. Вот только ездила Тоня всегда как будто в пол педали газа. И это конечно правильно – ведь дороги они общего, а не личного пользования. Но все-таки. Как будто она могла и главное хотела нажать чуть больше. Но всегда боялась. И причем не разбиться, нет, об этом даже мысли как-то не приходили. А опозориться что ли, не справиться. Может это разумное чувство самосохранения и забота об окружающих, которых в случае аварии она могла бы зацепить за собой? Или стыд перед теми, кому потом пришлось бы чинить ее саму и машину? Да нет, скорее это просто была привычка бояться делать на полную то, чего очень хотелось.

Ей вспомнилось, как кто-то спросил ее однажды, мол, с какой максимальной скоростью ты ездила. Немного поразмышляв, Тоня ответила тогда – 218. Не 220 и не 210, то есть не какая-то ровная цифра. И она хорошо помнила тот летний вечер. Они были с Костей за городом и теперь возвращались домой. И когда уже на подъезде к городу полотно дороги раскинулось аж до четырех полос, она впервые решилась узнать, как быстро она сможет поехать. Далеко вперед уходили белые черточки размеченной пустой трассы. Сегодня суббота, это завтра здесь будет пробка. А пока – после двухсот цифры менялись так медленно. 201, 202… Она помнила странную смесь восторга и ужаса – это же за 200! И еще чуть-чуть ногой. 209! Смогу до 210, думала она. И дальше тоже смогу. И 216, 217. На 218 Тоня сдалась… Она выдержала эту скорость наверное секунды две. И отпустила. Не могла больше. Не из-за страха. Не страшно было. Оказывается, такая скорость совсем не ощущается, особенно если смотреть далеко. Просто она считала, что не должна так ехать, не может она так. А не может, потому что сама для себя так решила.

И Костик тогда сказал только, когда было уже за 200, спокойно так:

– На такой скорости руль лучше обеими руками держать.

А дальше молчал. Интересно, понравилось ему тогда, подумала сейчас Тоня. Наверное, не помнит уже, что тут такого. Тем более он сам любит погонять.

На самом деле Тоне конечно же хотелось достать до максималки, ну или хотя бы до какой-то круглой цифры. Рубеж, что ли, какой-то взять, высоту, как говорилось в одной ее любимой книжке из детства. И не хватило два километра в час…

А сон все не шел. И Тоня еще долго лежала так, уставившись из-под одеяла в тишину ночи.

А потом ей снились какие-то машины, проносящиеся мимо красные огни и слепящие фары, которые страшно надвигались на нее сквозь косым ливнем летящий снег. Потом она сама оказалась вдруг за рулем посреди ночи в каком-то безлюдном затерянном месте. И вьюга страшная, и переметает с полей уже и без того всю занесенную белым снегом дорогу. А Тоня одна одинешенька в этой дикой глуши, несется, не пойми куда и откуда. Хотя нет, не несется, а ее несет. Неведомо кем и зачем и что будет там дальше, когда этот снежный путь, с серой, протоптанной шинами колеей в одну сторону, в конце концов закончится.

Проснувшись, Тоня решила, что просто прочитать записи ей не достаточно. Она должна переписать их набело, рассортировать, расставить, привести в литературный вид. И днем она отправилась в книжный, выбрала там толстую тетрадь в лакированном твердом переплете с белой дорогой бумагой и тем же вечером принялась за работу.

Глава 4. Дневник Натальи

1

24 декабря

Закат на моих стенах

Сегодня был тот специфический зимний вечер, как бывает только в декабре и отчасти в январе, когда в ясную погоду солнце на закате смотрит прямо в мои окна. И войдя в уже темную вечернюю квартиру, я вижу странный свет на своих стенах. Это лучи угасающего солнца через лоджию в спальне скользят по коридору и ложатся на стену комнаты напротив. И там их желто-оранжевый свет высоким узким прямоугольником отпечатывается на обоях. Солнце садится, а я, не зажигая света, наблюдаю, как прямоугольник становится все уже и затем окончательно поглощается темнотой.

В такие вечера мне кажется, что этот пожар в небе и золото на моих стенах – словно прощальная вспышка перед тем, как огню погаснуть навсегда. Погаснуть не для всего мира конечно, а только для меня.

Закат всегда печален. И чем он ярче и удивительней, тем печальнее он для меня. Он не предвестник нового, следующего за ним рассвета и нового счастливого дня. А символ того, что еще один день безвозвратно прожит, и когда-то, может скоро, этот еще один окажется последним.

Пятна света на погрузившихся в темноту стенах, ярко горящие, но не освещающие предметов вокруг, как будто в безуспешной и бесполезной попытке разжечь костер той жизни, которой гореть уже не положено. Как бессмысленны эти предсмертные всполохи и как прекрасны они в своем отчаянии.

2

21 января

Облака поспевают за солнцем

Шел снег, дул ветер. Потом снег перестал, а ветер остался, и к вечеру вдали где-то в южной стороне над горизонтом очистилась бледно-желтая светящаяся полоса. А ветер продолжал свое дело, сдувая тучи, и полоса росла и становилась шире. И к исходу дня наконец открылся ослепительный солнечный шар. Я пыталась смотреть на него, и мне казалось, что я вижу, как переливаются в нем темно-зеленые и серые свинцовые пятна. А небо вокруг было латунным, металлически-гладким. Оно так сверкало!

Но шар темнел и опускался ниже, обретал четкий контур, и больше не виделось в нем переливающихся пятен. Он становился красного, почти совершенного, чистого цвета. А мне, наверное впервые, не было грустно. Шар будто хитрил и звал меня. Говорил: «Пойдем со мной. Там веселье и ночные огни».

Тем временем небо уже почти совсем очистилось, и остатки подгоняемых ветром облаков, с розовыми, подсвеченными снизу донышками и темно-голубыми верхушками, старались поспеть за уходящим солнцем.

Но вот все исчезло. И солнечный шар, и отстающие облачка скрылись из виду. Осталось только пустое закатное небо, этот идеальный до скукоты переход цветов от буро-красного через алый к золотому и дальше к зеленеющей предночной синеве. Еще около часа небо тлело, темнело и, наконец, погасло. Пришла ночь, чуда не случилось.

3

27 января

Одно летнее воспоминание

Я пропустила сегодняшнюю поездку в горы. Не знаю, наверное потому, что не выспалась, вернее совсем не спала. Уже подходило время вставать, а я еще только пыталась уснуть. Январская ночь. На морозном ясном небе едва виднелись редкие звезды, и густой белый пар поднимался из труб нового микрорайона внизу у реки. Минус тридцать, не меньше.

Днем, когда пригрело солнце, и погода оказалась вполне ничего, а еще пуще вечером, когда по небу разлился яркий рыжий закат, я, конечно, стала жалеть, что не поехала, что сижу тут и все пропускаю.

Я почти никогда (за редким исключением) не жалела о сделанном, а вот о чем-то не сделанном жалею беспрестанно. Тут отказалась, там не решилась, а вот тогда так и остались непроизнесенными такие нужные слова.

Этот случай отказа от поездки за несколько часов до старта далеко не единственный. В последнее время я стала отказываться от многих дел намеренно, точнее у меня появилась такая маленькая забава – собраться что-то сделать и в последнюю минуту передумать. Я прямо испытываю облегчение, какое-то подобие физического удовольствия от того, что мне не придется это что-то делать. Как будто сначала загоняю себя в клетку, обременяю долгом, накладываю обязательства, а потом в последний момент возвращаю свободу.

Я так много занималась не тем, чего на самом деле хотела, упорно шла к надуманным целям, не умея остановиться и бросить то, что уже давно не приносит радости. И какое же огромное число раз я не решалась на то, что правда было мне нужно. Такая картинка-ассоциация – лето, жарко, я стою над рекой, мне безумно хочется в воду, прыгнуть в остужающие волны. Вот-вот сейчас, еще потопчусь немножко и решусь, займу получше позицию и нырну. Готовлюсь все, жду чего-то, а потом смотрю – а вокруг-то уже зима. А я так и не прыгнула. И замерзла вода и не во что больше прыгать. Вот и вся моя жизнь как нерешившийся прыгун у замерзшей воды.

А недавно мне приснился сон. Как будто я возвращаюсь домой из какой-то поездки. И там, откуда я еду, я будто бы что-то такое натворила, что-то очень ужасное, от чего пострадали люди. Причем сделала я это не нарочно, а по глупости, по недоразумению. И вот я еду домой. Путь мой был долгим, с затруднениями по дороге, поэтому о случившемся я успела подзабыть и не придаю ему особого значения. Наконец добираюсь до дома, меня встречают родители. Но странно, что они не расспрашивают меня о дороге, мол, как доехала и так далее, и вообще выглядят какими-то сильно озабоченными.

И тут я вспоминаю о том, что произошло в моей поездке, и одновременно ко мне приходит понимание, что мама, находясь здесь, сделала то же самое, что я там. И сделала она это из-за меня, и в этом тоже я виновата. И только теперь до меня начинает доходить весь ужас содеянного и его непоправимость. Я подхожу к маме, сажусь рядом с ней и тихо спрашиваю: «Мама, они все узнают? Они найдут нас, да?» Она отвечает: «Да, и это будет катастрофа…». И я поднимаюсь, иду по коридору куда-то вглубь квартиры и чувствую, что задыхаюсь – это страх и бессмысленное теперь раскаяние душат меня. И черная гнетущая тоска охватывает меня – не избежать мне страшной кары, и некому мне помочь. Господи, а как же было все просто! Надо было всего лишь не делать, НЕ делать того, что я совершила. И сейчас все бы было как прежде…

Ведь это неделанье гораздо проще любого даже самого нетрудного действия, а уж тем более того, что сделала я. Так просто, и так ужасающе своей простотой то единственное верное решение, которое не было принято – не делать… И как невыносимо страшно теперь и жутко и как трудно дышать. Теперь-то мою жизнь уже ничто не поправит.

Столько раз в приступах сожаления и тоски по прошлому, что нельзя вернуться назад и прожить по-другому, я повторяла себе: а ведь было так просто – всего-то надо было поступить так-то и так-то, и все было бы хорошо. А тогда в том сне, первый раз случилось обратное – я хотела вернуться назад, чтобы в конечно итоге никак не поступать.

Потом, проснувшись, я все перебирала этот сон, стараясь найти в нем смысл или связать с каким-то событием из реальной жизни, когда мною было выбрано действовать, в то время как правильнее было бездействовать в той ситуации. И вспомнился мне июнь, пять лет назад.

Был вечер пятницы. Родной город готовился зажигать огни. А мы мчали на восток, оставляя за спиной зарево заката. Дело мечты и чуть ли не всей жизни, как мне казалось тогда, гнало меня. И мы неслись все дальше – за Уральский хребет. И вот уже обогнули Южный Урал, скоро знаменитая стела – все, впереди Азия. Пылающее небо понемногу гасло, и вот лишь тонкая тлеющая полоска оставалась над горизонтом.

Уже было темно, когда мы свернули с федералки. Нам предстояло ехать по тихой, пустынной дороге. В какой-то момент мы сделали остановку. Сейчас я даже не узнаю то место, где я стояла тогда возле машины и вдыхала ночь. Уже несколько дней была жара, и даже с заходом солнца воздух почти не остывал и был таким теплым и душным, что казалось прямо лип к коже. Не смотря на глубокую ночь на часах, кругом все было каким-то серым, а не ожидаемо черным, легко различались контуры леса в дали. Как будто бы ночи как таковой и не наступило, остался лишь серый полумрак, который давил какой-то необъяснимой тревогой. И вдобавок еще это поразительное сочетание глухой тишины вокруг и бешеного стрекота неизвестных мне насекомых. Я до сих пор помню их звенящий гул.

И только забравшись обратно в машину и тронувшись снова в путь, я поняла, откуда эта давящая серость, почему не стемнело до черна. Конечно, сейчас же конец июня, самые короткие ночи! Вот почему та светлеющая полоска, тот отголосок заката на горизонте так до конца и не потух и всю дорогу следовал за нами. А потом словно опередил и стал указывать четко на восток, как раз туда, куда мы так спешили. Я никогда такого раньше не испытывала, я не встречала рассветов, предпочитая вместо этого спать. И теперь я все не могла оторвать взгляда от этого неясного свечения на краю неба и от проплывающих на его фоне черных чудных фигур облаков. И пусть поездка та в итоге оказалась никчемной, и мечты мои не сбылись. И пусть впоследствии я много раз жалела о своей импульсивности и порывистости, ту ночь, когда, старый день не умирал и не рождался из него новый, и когда я так ясно открыла, увидела, что все течение времени неразрывно, едино и истинно; эту ночь я бы ни за что не отдала.

4

6 февраля

Про небо

Зимой небо редко бывает черным. Ночью, я имею в виду. У нас зимы почти всегда пасмурные. И низкие облака, освещенные снизу огнями города, оставляют ночи бледными. Где-то за городом, где нет фонарей, возможно ночь выглядит как-то по-другому. Не знаю, не могу представить. А вот в промзоне, где я иногда бываю, облака, как стемнеет, еще и светятся розовым. Это горящие на заводах факелы дают им такой отсвет. А если вечер ветреный, то их мигающее пламя заставляет мигать и свет в облаках.

Я не вижу факела, потому что я – внизу, между зданиями. А он – где-то вверху и далеко. Но я знаю, что он есть и он горит. Именно по этим мигающим розовым теням. Это странное небо и начинающаяся метель, такая белая, январская. Вроде не сильная и снежок сыпет мелкий, но почищенная недавно дорожка ко входу в гараж уже за пятнадцать минут опять покрылась мягким слоем. Запомнилось мне это, когда в начале января прошлого года я ездила туда к ребятам на шашлыки. И вышла из гаража проветриться и посмотреть, как будут ставить мангал. Скучно просто сидеть, в разговорах ведь я почти не участвую. И это уже моя 34-я зима. И заводские факелы и засыпанные свежим снегом дорожки и сверкающие в ночных фонарях, будто осколками, белые сугробы, все это я видела тысячи раз. А запомнилось только теперь. Наверное потому, что, кажется, это был первый год, когда я не торопила зиму.

Зима – время вынужденного и оправданного бездействия. Зимой холодно и длинные ночи, поэтому мало соблазнов куда-то выходить или выезжать. Зимой можно не вытаскивать себя никуда, а просто ждать. Зима – это мое время.

Зимой так хорошо и оправданно быть одинокой. Зима же, все равно толком никуда не пойдешь. Поэтому и пусть, что не с кем. Типа не очень-то и хотелось.

Зимой можно ждать весну. Следить как небо по ночам уже не такое серое. Как ночи постепенно становятся чернее, потому что все чаще появляются ясные дни. И как следствие ясные ночи. И как в этих черных предвесенних ночах, где-то там наверху, зарождается новая жизнь. Весна ведь – это новая жизнь?

Замечать активизировавшиеся стаи темных птиц. Они не каркают, а как-то по-другому, скрипуче-квакающе кричат. Все это замечать и отслеживать, как в душе появляется и растет очередная надежда и предчувствие счастья.

А потом наступает межсезонье – календарная весна. Грязища, мокрища, разбитые дороги и забрызганные штаны. Романтики ноль. Вся романтика и прелесть ожидания остались в зиме.

Ну а еще позже приходит май. Май – это ужасный месяц. Потому что – ну, вот он пришел, шумный такой, тоже еще грязный и с недоремонтированными поле зимы дорогами, но уже на улицах появились люди; в местах сборищ молодежи забухали колонки; зарычали по ночам выхлопными трубами мотоциклы… Пришел – и промчался. И все – лето. А для меня 1-го июня всегда будто загорается табло обратного отсчета. До осени осталось столько-то. До обрыва всех надежд и предчувствий осталось – 90, 89, 88 и так далее дней. То есть я уже заранее готовлюсь к тому, что ничего не сбудется…