Текст книги "Выйди из палатки (СИ)"
Автор книги: Marcus
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)
– Вот! Смотрите туда! – Паша вытянул руку. – Видишь ущелье под камнями?
– Вижу, – Марина прикрыла ладонью глаза, чтобы не слепило заходящее солнце. – Это и есть твоя Долина духов?
– С виду ничего особенного, – Лена вгляделась в далекие камни.
– А как, по-твоему, оно должно быть 'с виду'?
– Ну, мрачно хотя бы, как-нибудь, – Лена прижмурилась на солнце. – Ты такие вещи рассказывал – ужас какой-то.
– И вы еще не всё знаете, – отозвался Паша зловеще. – Ладно, пора на ночлег, баиньки. Проспим – опоздаем на вечернюю лошадь.
– Опоздаем – так опоздаем, – Марина отвернулась от солнца. – Деревня все-таки не Долина духов. Можно и переночевать.
– Так и там можно переночевать. Идти полчаса. До темноты успеем.
– Нетушки, – Лена засмеялась. – Сам иди. Я палатку тут поставлю.
– У нас только одна палатка. Значит если я туда пойду...
– То будешь ночевать без палатки.
– Пусть идет, – Марина кивнула. – Сам говорил, что там люди ночуют.
Паша скинул рюкзак, присел к камню. Прислонился к нагретой за день стенке, зажмурился, стал нежиться в закатных лучах.
– Ночуют... Лично знаю таких... Знал... В позапрошлом году водил, например...
– Ты про норвегов? – Лена сбросила рюкзак, пристроилась рядом, протянула уставшие ноги. – Которые все с ума сошли?
– Не все. Двоих нашли утром с разрывом сердца.
– А еще рассказывал про москвичей, которые тоже свихнулись, – Марина опустилась рядом.
– Там свихнулся только один. Лешу помнишь? Утром пошли через долину... Утром там просто супер, никогда не подумаешь... Так трупов было только четыре. Пятый куда-то делся. Искали его, искали. Нашли вечером. Забился в какую-то щелку и мычал. В общем, увезли в дурку... Эта долина тут главный аттракцион. Все считают, что самые умные, ну и... Хотя я уверен, что это все бред. Как-нибудь схожу и переночую.
– Ну, сегодня и переночуй, Если такой уверенный...
– Мне палатка нужна. Без палатки я там ночевать не буду. Знаю я эти долины. Утром все мокрое и холодное, яйца простудишь за нефиг делать.
– Фу, грубиян... А что, Ленка, – давай дадим ему палатку? Пусть правда пойдет и переночует?
– А давай! Давай дадим ему палатку! Пусть правда пойдет и переночует!
– Не-е... – протянул Паша сонно. Последние солнечные лучи, прохладно-свеже-оранжевые, падали ему на лицо, и он благостно жмурился. – А вы как будете ночевать? Тогда вы у меня простудитесь...
– А мы пойдем с тобой, и посмотрим, – пробормотала Марина. – Какой ты у нас храбрый...
– Так уж пойдете... Щас...
– Пойдем-пойдем... – пробормотала Лена. – Мне, например, наплевать на твоих духов... Я так устала, что как упаду, так и просплю до утра... Из пушки не разбудишь...
– Ну, пошли... Что лежишь тогда...
– Спать хочу...
Сидели, дремали. Солнце скрылось за кряжем, опускались сумерки. Паша выпрямился.
– Народ! – он растолкал девушек. – Хватит спать! Надо ставить палатку, а то спать надо.
– А долина? – спросила Марина, зевая. – Мы вроде в долине ночевать собрались? Или уже передумал?
– Вы серьезно? Я ничего не передумал. Идти – так пошли. И быстрее, а то сегодня луны нет. Идти – так пока видно.
– И пошли, – Лена поднялась, взялась за рюкзак. – Пошли, Пашенька! Или что?
– Что 'что'? Пошли!
– Пошли! – Марина хмыкнула. – Духи и привидения, хи-хи-хи.
Паша начал спускаться, перепрыгивая с камня на камень. Спустившись до половины, он обернулся. Девушки по-прежнему стояли на вершине склона.
– Ну, что стоите! Темнеет!
– То это серьезно? – отозвалась Лена.
– Не понял! Сами тут что каркали?
– Грубиян! Мы не каркали! Мы рассматривали возможность.
– Ну, вот и рассмотрели возможность! Или струсили?
– Ничего не струсили, Сам дурак!
– Слаби-бо-бо? – закривлялся Паша внизу. – Слаби-бу-бу? Я пошел, – он отвернулся, заскакал по камням.
– Ринка! Он уносит нашу палатку!
– Отдай нашу палатку! – крикнула та. – Отдай, мы всё простим!
– Щас! – отозвался Паша, невидимый в сумерках. – У-лю-лю!
– Нет, вот ведь хам! – крикнула Марина в сумерки. – Давай ему все-таки вставим, хоть раз как следует!
– Мы идем тебя бить! – Лена стала спускаться за Мариной. – Ой, мамочка, осторожно... Тут можно скатиться и шею свернуть...
– Народ, вы только там осторожней... – донеслось снизу. – Тут можно скатиться и шею свернуть!
– Я поняла! – закричала Лена во тьму. – Ты все специально подстроил! Чтобы смыться вперед и нас бросить! С утра замышлял!
– И это после того что мы для тебя сделали! Ленка, давай его сами бросим! Мы для него наизнанку – а он?
– Сначала вставим, а потом бросим!
– А-а-а!!! – донесся вопль.
Девушки замерли в ужасе.
– Духи! Меня уже хватают за яйца!
– Дурак! – закричала Марина. – Козел! Нет, что за кретин на нашу голову взялся!
– Отдай палатку, мы всё простим! – закричала Лена.
– Не отдам, не отдам! Тра-ля-ля, тру-лю-лю!
– Ну все, Пашенька! Больше нашего терпения на тебя нет. Вот идиот на нашу голову взялся! всё, Ленка, вставляем?
Девушки продолжили осторожно спускаться.
* * *
– Как-то здесь на самом деле, – Марина оглянулась в сумерки. – Жутковато...
– Ха, – усмехнулся Паша зловеще, сбросив рюкзак. – Долина духов все-таки, не хрен соба...
– Пашка! – Лена треснула его по шее. – Хватит уже! Матерщинник!
– Фух, вот я устала сегодня. – Марина сбросила рюкзак, присела. – Даже есть не хочу.
– Я тоже, – Лена опустилась рядом. – Вот чая можно попить... У нас там шоколадка осталась? И спать. Я падаю просто. В ушах гудит...
Какое-то время сидели, слушая загадочную тишину. Тишина в долине стояла странная, совсем не горная – когда донесется то шелест листьев, то шорох веток, то еще какой-нибудь живой звук. А здесь было тихо, совсем.
– Какая-то тишина мертвая... – прошептала Марина и придвинулась к Лене.
– Пашенька, – Лена схватила того за колено. – Давай ставить палатку. Страшно.
– Не сиди тогда, если страшно, – Паша раскрыл чехол, выворотил палатку. – Ну! Давайте ставить палатку.
Лена и Марина сидели прижавшись друг к другу, не шевелясь.
– И долго так будем сидеть? Я один не поставлю, держать надо!
– Держать? – прошептала Марина.
– Не понял! – прошипел Паша. – Ты что – первый раз замужем?
– Сейчас... Сейчас встану...
– Лена!
– Сейчас... Сейчас, посижу минутку и встану... Ставить палатку...
– Але, народ! – Паша опустился на корточки, стал трясти девушек. – Рано с ума сходить! Сначала надо поставить палатку.
– Надо, – прошептала Марина. – Сейчас встанем... Минутку только одну...
– Рина!
Он дернул ее за руку. Она наконец поднялась, стала как вкопанная.
– Помогай! Лена!
Дернул за руку Лену – та поднялась, застыла таким же образом.
– Не понял! Вы что? Надо ставить палатку! Завтра вставать чуть свет – на автобус опять опоздаем! Эту палатку в одного не поставить!
– Сейчас, – Марина вцепилась ему в локоть. – Чуть-чуть постоим, и будем ставить палатку...
– Лена! – он схватил сложенную палатку, сунул той шнур. – Держи! Я пошел разворачивать... Марина! – он потряс ее за плечо. – Что за беда еще! Надо ставить палатку!
– Да-да, палатку, сейчас... – Марина смотрела на веревку.
– Что за ерунда? – бормотал Паша под нос, разворачивая палатку и втыкая в почву крепления. – Я тоже хочу спать, но ведь не торможу так страшно.
Наконец палатка была поставлена. Он затолкал в нее девушек, закинул рюкзаки, забрался сам, застегнул вход, уселся. Включил и подвесил фонарик. Девушки сидели по углам и молча смотрели.
– Чай пьем?
Они молчали. Паше стало страшно.
– Чай, говорю, пьем?
Он подергал их за плечи. Первой очнулась Марина.
– Чай... – она обернулась к Лене. – Ленка... Термос где – у тебя?
– Что? – та очнулась, оглядела палатку. – А, чай... У меня кажется... – стала копаться у себя в рюкзаке. – Чай... Чай... Вот он...
Сидели и пили чай. Палатку накрыла такая тишина, что казалось было слышно как шевелится пар над чашками. Стал проникать холод.
– Как бы нам тут даже в палатке не обморозиться, – пробормотал Паша. – Хорошо – мешки проверенные...
– Тихо! – Лена поперхнулась. – Не ори так! – она втянула голову в плечи. – Тише...
– Я не ору, ты что? – прошептал Паша и тоже втянул голову в плечи.
– Тихо! – прошептала Марина и схватила его за руку. – Не кричи! Нельзя тут кричать...
– Я не кричу! Вы что – спятили? – он помолчал, отхлебнул чая.
– Не шуми так! – прошептала Марина и дернула руку. – Тише не можешь пить?
– Это как? Что значит 'пить тише'?
– Ай! – Лена закрыла уши руками.
Чай вылился на свернутый спальный мешок. Лена застыла, глядя как пятно расползается по мешку.
– Та-а-ак... – Паша доглотал чай, отставил чашку. – Что-то мне это уже очень не нравится. Лена!
Он покрутил ладонью у нее перед носом. Лена посмотрела на ладонь, на Пашу, на ладонь снова. Взгляд был осмысленным, ясным. Паше опять стало страшно.
– Рина! Давайте спать. Ну его, этот чай.
Он забрал у нее чай. Она не сопротивлялась; рука у нее была оцепеневшая, холодная.
– Снимем ботинки...
Он стал развязывать у них шнурки, снимать ботинки. Девушки покорно слушались.
– Развернем мешки, – развернул спальники, расстегнул, – залезем, – засунул Лену и Марину, застегнул 'молнии', – и баиньки... Баиньки, спатеньки, что там еще...
Сложил чашки в кулек, уложил кулек в рюкзак, поставил рюкзак в угол, забрался в мешок, устроился между девушками. Подумал, что фонарик надо бы выключить. С фонариком было страшнее. Приподнялся на локте, протянул руку, как его схватили за локти. Обернулся – Лена держала с одной стороны, Марина – с другой. Они молчали, смотрели в глаза, и ему в третий раз стало страшно. Захотелось крикнуть – чтобы не было так по-жуткому тихо...
– Ладно... Пусть горит... Пусть светится...
Вернулся на место. Девушки лежали – так тихо, что показалось вдруг, что они умерли. Приподнялся, оглядел Лену, повернулся, оглядел Марину. Спят наконец, и дышат – тихо-претихо, больше видно чем слышно. Дернуло их сюда притащиться. Скорей бы уснуть.
* * *
Спать хотелось ужасно, а заснуть Паша не мог. Тишина угнетала, давила, душила. Он лежал, вздыхал, удивлялся – интересно, никогда не подумал бы, что бывает такая вот тишина, которая заснуть наоборот мешает. Лежал как бревно, боялся пошевелиться, чтобы не побеспокоить девушек. (Проснутся – станут опять чудить; уснули – и хорошо, теперь самому бы тоже.) Спина стала ныть, мешала заснуть, но он не шевелился, утешаясь мыслью, что как следует выспится завтра, когда они доберутся до нормального дома с нормальной кроватью.
Наконец ему стало казаться, что от этой тишины начинается какой-то бред. За палаткой кто-то бил в бубен и бормотал. Молился – по-здешнему Паша кое-что понимал, и кое-что разобрал. Он лежал, слушал бубен, бормотание и молитвы, и вроде наконец уснул. Но тут Лена зашевелилась, привстала, стала расстегивать свой мешок. Паша в секунду очнулся и сел.
– Лена!
Он схватил ее за руку. Рука была ледяная. Лена пыталась расстегнуть 'молнию', но рука дрожала, и у Лены не получалось.
– Что-то у меня молния не расстегивается... Помоги...
– Ты куда собралась? – у него самого похолодели руки.
– Пашенька, мне нужно... Туда... Слышишь?
Паша понял, что бубен и бормотание не прислышались. Недалеко кто-то бил в бубен и бормотал, напевал – уныло, негромко, тягостно.
– Слышу, – он стиснул холодную руку. – Кто-то бьет в бубен и молится. И что? Не надо ему мешать, не надо к нему ходить.
Он попытался ее уложить. Она стала сопротивляться, несильно, но настойчиво. Схватил за руки, но она пыталась освободиться и расстегнуть 'молнию'.
– Нет... Ложись отдыхать... Нам рано вставать, и целый день топать. И, главное, не опоздать на автобус...
Лена заплакала. Она смотрела Паше в глаза, по щекам текли слезы. Снова вцепилась в 'молнию'.
– Помоги, пожалуйста, расстегнуть... Молния какая-то дурацкая...
Бубен приблизился к палатке. Глухой унылый стук раздавался у самого входа. Лена вцепилась в 'молнию', стала беспорядочно дергать. 'Молния' не открывалась. Лена стала выкарабкиваться из мешка. Паша схватил ее за руки, обнял, прижал к себе.
– Лена!.. Там сейчас холодно. Ты простудишься. Лежи здесь... Нас трое, и нам тепло.
– Пашенька! – Лена плакала, слезы текли по щекам. – Выпусти меня туда... Мне нужно...
– Нет! Не пущу.
Он вцепился в Лену, прижал к себе изо всех сил. Она долго плакала, дергалась, пыталась вырваться, наконец стихла.
– Ну вот, – прошептал Паша, сам дрожа как осиновый лист. – Вот и баиньки... Нечего тебе там делать... Холодно, сыро, вымокнешь, простудишься, этого не хватало...
Лена уснула. Осторожно уложил ее рядом, улегся сам. Долго лежал так, не выпуская ладони, – которая становилась теплой и мягкой. Бубен по-прежнему бился, но дальше. Паша лежал, лежал, лежал и лежал; бубен снова стал приближаться. Тогда зашевелилась Марина. Привстала, стала расстегивать свой мешок. Паша сел.
– Рина!
Он схватил ее за руку. Рука была ледяная. Марина пыталась расстегнуть 'молнию', но рука дрожала, и у Марины тоже не получалось.
– Что-то у меня молния не расстегивается... – Помоги...
– Ты что? – у Паши перехватило горло. Ты куда?
– Пашенька, мне нужно... Туда...
Бубен снова стучал у входа. Кто-то снова сидел перед палаткой, стучал, бормотал, молился. Негромко, уныло, тягостно, глухим голосом.
– Слышишь? – Марина посмотрела Паше в глаза.
– Слышу, – он стиснул холодную руку. – Кто-то бьет в бубен и молится. Ну и что? Не надо ему мешать! Молится – значит надо. Значит совесть нечистая. У нас совесть чистая, и нам там нечего делать. Ложись, моя девочка, спать... – стиснул ладонь так, что заломило пальцы. – Кому говорю!
Марина дергалась, плакала, наконец уснула. Он уложил ее рядом, улегся, и долго лежал так, не выпуская ладони. Бубен стучал и звенел, но снова – дальше и дальше, теперь совсем далеко.
– Выйти, что ли? На самом деле? В рыло ему настучать, уроду... Мешает спать девочкам, сука.
Когда бубен, бормотание и молитвы растворились, появилось другое. В удушающей тишине послышался топот и детский смех. Паша разом вспотел. Вот он лежит, здесь, в палатке, голова прозрачная; соображает четко, кристально – как никогда в жизни. Ребенок (дети, ребята?) бегал вокруг палатки (бегали, несколько?), и смеялся (смеялись, несколько?). Он лежал, лежал, лежал и лежал, и топот не прекращался, и смех раздавался то справа, то слева, то спереди, то сзади, то сразу со всех сторон.
Иногда топот стихал, смех прекращался, и Паша не сомневался, что проклятый ребенок (проклятые дети) сидит (или, гады, сидят) перед входом и слушают (что?). Потом снова – топот, веселый смех; потом вновь тишина – сидят перед входом, сволочи, слушают (что?).
– Паша!
Он как лежал – подскочил. Повернулся – Лена, приподнявшись на локте, смотрит в глаза.
– Выйди из палатки, Паша!
– Ты почему не спишь? – Паша осип. – А ну, спи, сейчас же, дура! – он в ужасе наблюдал как по щекам опять текут слезы.
– Я никуда не пойду! – он сел. – А ты спи. Спи – кому говорят!
Попытался засунуть Лену обратно в мешок, и это ему удалось. Она не сопротивлялась, и Паша затянул 'молнию' до предела. Лена лежала, смотрела на него, плакала.
Топот и смех не прекращались. Потом перестали опять – сидят у палатки, у входа, слушают.
Вдруг Лена – как была, в мешке, со спрятанными руками – села, выпрямилась, и сказала, ясным спокойным голосом:
– Выйди из палатки!
– Я никуда не пойду! – от страха он вцепился ей в плечи.
– Выйди из палатки, Пашенька, – она опять заплакала.
– Не пойду, – просипел Паша. Опять обнял Лену, зашептал: – Зачем ты меня прогоняешь? Я тебя обидел хоть раз? По-настоящему? А ты меня выгоняешь... Там холодно, сыро... Я там простужусь, заболею... Намокну, охрипну, умру... Ты что – хочешь чтобы я умер?
– Нет... Ты что – дурак, что ли... Выйди из палатки, Паша!
Она забилась, пытаясь высвободиться из мешка. Билась, рыдала, дергалась, наконец успокоилась, снова заплакала.
– Не выйду – и все! Меня там съедят эти дети... Ты что – хочешь чтобы меня съели дети?
– Нет... Дурак, что ли...
Она плакала, всхлипывала, наконец уснула. Он уложил ее, сел – стараясь не слышать топот и смех, которые то удалялись, растворяясь в жуткой тиши, то приближались, отдаваясь в ушах молотками. Затем настала очередь Марины.
– Паша!
Он повернулся. Она, приподнявшись на локте, смотрела ему в глаза.
– Выйди из палатки, Паша! – Выйди из палатки! – Выйди из палатки, Пашенька!
– Рина! – сказал Паша устало. – Ведь сказал уже. Не пойду. Давай спать. Нам рано вставать. А до автобуса – идти целый день, мало ли что...
Топот и смех не прекращался. Проклятых детей там штук не меньше десятка...
– Не пойду. Не проси даже, – он обнял ее, прижался к мокрой щеке. – Я ведь там пропаду, один... Ты что – хочешь чтобы я там пропал?
– Нет... Ты что – дурак, что ли?
...и они бегают вокруг палатки, смеются, останавливаются у входа, тихо шепчутся, трогают вход...
– Выйди из палатки, Паша!
– Я никуда не пойду! Давай спать, дура! Я тебя обидел, хоть раз?
...и трогают снова, трогают и хихикают, топчутся и смеются, сидят у порога и слушают; шепчутся, хихикают снова, и так без конца...
– Нет... – Марина плакала, слезы лились по щекам. – Дурак, что ли...
Наконец успокоилась тоже, уснула. Дети по-прежнему бегали и смеялись – то удаляясь, то приближаясь – справа, слева, сзади, спереди; справа и слева, сзади и спереди сразу...
Сначала вернулась сволочь с бубном и бормотанием. Мерный, однообразный 'бум-бум' доводил до остервенения сам по себе, а тут еще молитвы могильным голосом. Бубен плавал вокруг палатки, голос напевал унылый, мертвый, адский мотив.
Потом вернулись сукины дети. Бегали вокруг палатки и хихикали, хихикали и бегали вокруг палатки. Иногда хихикать и бегать переставали, и замирали у входа, и шептались, и трогали вход, и касания были видны бугорками на материале...
Бубен бубнил, голос молился. Дети хихикали, топтались у входа. Бубен бубнил, бубнил, бубнил и бубнил; дети бегали, смеялись, подслушивали. Первой очнулась Лена. Она привстала, выпрямилась, схватила за руку.
– Паша! – прошептала, глядя в глаза. – Не выходи из палатки!
– Я никуда не выйду. Ни из какой палатки. Ты что – не веришь?
– Верю... Только не выходи, ладно? Не бросай нас.
– Паша! – на плечо легла рука. – Не выходи из палатки!
Он отпустил Лену и обернулся.
– Рина! Я здесь, я никуда не пойду. Вот он я, здесь, – он, сам дрожащей рукой, привлек Марину.
– Не выходи из палатки, Паша! – плакала Лена с другой стороны.
– Лена, ложись отдыхай, – не отпуская Марину, он обернулся к Лене. – Ложись спать... Завтра вставать рано... Автобус... Я никуда не уйду! – обернулся к Марине. – Ну хватит же, блин! Ты что – тоже не веришь?
– Верю... – Марина вцепилась в него. – Только не выходи, ладно? Не бросай нас.
– Не бросай нас, пожалуйста... – Лена вцепилась с другой стороны, потянула к себе. – Мы ведь тебя любим... Правда иногда обзываемся, и кричим, но это ведь так, несерьезно, в шутку...
– Не выходи из палатки, Паша, – плакала с другой стороны Марина.
Бубен бубнил, кто-то хрипло молился, дети хихикали, бегали, шептались у входа. Паша понял, что если крыша у него сейчас все-таки съедет, и он действительно выйдет наружу, Лена с Мариной тут же умрут, без шуток.
Не бросай нас, пожалуйста... Мы ведь тебя любим... Правда иногда обзываемся, и кричим, но это ведь так, несерьезно, в шутку...
Марина плакала, тихо, почти не слышно, как одинокая девочка. Так горько, что он наконец сорвался и заорал:
– Я никуда не пойду! Хрен вам! Давайте спать, дуры! Нам рано вставать! И идти целый день! И на автобус ведь опоздаем!
И так они сидели неизвестно сколько, и он слушал как они плачут – тише, тише, тише и тише... И бубен тоже стихал, и растворялся вдали, и с ним угасала молитва, и дети уже не садились у входа, и не шептались, а только топтались вокруг, хихикали...
Стук бубна ушел, с ним молитва и бормотание. Звук шагов тоже стихал; они удалялись, наконец растворились. Вдалеке хихикнуло в последний раз; вновь настала тяжелая, вязкая, ужасная тишина.
Паша разложил девушек по местам. Они лежали теперь так мирно, спокойно, что в голове промелькнула мысль – все это бред, дурной сон, не было ничего... Ни бубна, ни бормотания, ни молитвы, ни смеха... Никто не хихикал, не шептался, не сидел у порога, никто ничего не трогал, никто ничего не подслушивал...
Он расстегнул 'молнию', выскочил из палатки.
На востоке небо ярко синело. Был предрассветный, самый студеный час.
– Нифига себе... – Паша потер руки. – Лето только закончилось... – несколько раз подпрыгнул. Горы, блин...
Преодолевая идиотскую слабость, прошелся вокруг палатки. Так и есть. Никаких следов.
– Откуда им взяться, – бормотал он, смотря под ноги. – Сволочи... Зря я не вышел и не начистил им пятаки. Не посмотрел бы, что дети.
* * *
Паша слонялся вокруг палатки пока из-за кряжа не показалось солнце, и холодные утренние лучи не растеклись по долине. Тянуть было некуда. Как в омут нырнул в палатку.
– Народ! Хватит спать! Нам идти целый день! На автобус ведь опоздаем!
Первой проснулась Лена. Вытащила руки из мешка и стала потягиваться – так сладко будто проспала ночь в уютной постели в уютном доме.
– Нет, вот дался тебе этот автобус... – открыла глаза, привстала на локте. – Ринка! – перекатилась к Марине, стала расталкивать. – Вставай, а то Пашище мне тут все мозги за-это-самое, со своим автобусом.
– Какой такой автобус-мавтобус... – та также стала потягиваться, так же сладко. – Давайте еще полежим... – открыла глаза, приподнялась на локте. – Вот запытал ты, Пашенька, со своим автобусом. Опоздаем – и хрен с ним. Будем теперь из-за этого автобуса бежать целый день.
– В горах нужно бродить и наслаждаться пейзажами, – Лена выбралась из мешка, оттолкнула Пашу, полезла из палатки. – А не бегать за автобусом.
– Быстро собираемся, и вперед.
Он вытолкал Марину на холод, высунул вслед ботинки, стал сворачивать спальники.
– Ты видела, Ленка? – возмущалась Марина, обуваясь. – Как он меня выпихнул? И это после того что я для него!.. Мы для него!.. А он!..
– Да он хам вообще просто. Нет, все-таки пора ему вставить!
Паша стал укладывать вещи, и если бы не проклятый автобус, возился бы полчаса, укладывая все каким-нибудь невероятно тщательным образом. Наконец вернулся в утренний холод, убежал на другой конец палатки.
– Держите там за веревочку...
– За эту? Тут их клубок...
– За эту, дура...
– Хватит ругаться! Еще раз услышу – вставлю! Перестаньте ругаться, вообще!
Лена с Мариной переглянулись.
– Паша?
– Плохо выспался?
– Да.
– Почему? – Марина подняла брови. – Я выспалась просто обалденно как.
– А я как! – воскликнула Лена. – Уже давно так сладко не высыпалась! Надо будет еще как-нибудь здесь остаться.
– Ой, Пашенька! Наврал ты все про мертвых норвегов, с разрывами сердца.
– И про москвичей дохлых наврал!
– Собираем палатку и сматываем. Там внизу ручеек. Набираем воды – и валим.
– А мне здесь нравится! – воскликнула Марина. – Давайте здесь погуляем!
– Давайте! – подхватила Лена. – Здесь так здорово, просто супер!
– Нет. Собираем палатку и валим, сейчас же.
– Паша! – Марина перестала смеяться и подбежала. – Брось эту веревку! Ты ее уже полчаса в закрытый карман тыкаешь! Что случилось? – схватила его за руки, прильнула холодной щекой.
– Что случилось? – подбежала Лена, прильнула к другой щеке. – Что ты какой-то вздернутый?
– Не выспался, – он стоял, вытянув руки по швам, смотрел в точку на горизонте, и боялся пошевелиться.
– Ну ты что? – удивилась Марина. – Даже не обнимет нас, гадкий!
Паша аккуратно освободился, присел, стал запихивать палатку в чехол. Лена с Мариной присели, отобрали палатку, стали запихивать сами.
– Ну, мы слушаем.
– Я не выспался, – повторил он в пространство.
– И кто тебе спать мешал? Духи?
– Типа.
– Мы слушаем!
– Вы уснули. Я лежу. Вдруг звуки. Кто-то долбит в бубен и молится. Молится и долбит. Уснуть невозможно.
– И так всю ночь?
– Нет. Потом еще дети пришли.
– Дети?!
– Бегают вокруг палатки, топчутся. Потом садятся у входа, шепчутся и хихикают. Подслушивают что мы в палатке делаем.
– А что мы в палатке делаем?
– В палатке мы спим!
– Щас. Вы мне всю ночь спать не давали.
– Это как так? Что ты выдумываешь?
– Врун! Мы так спали, что нас из пушки не разбудить было!
– Щас. Сначала ты, Лена, проснулась, и как начала лезть из палатки, что я тебя еле скрутил. Потом ты, Марина, проснулась, и тоже как начала лезть из палатки, что я тебя тоже еле скрутил. В общем, кто-то бьет в бубен и молится, а я с вами воюю. Скрутил, значит, засунул в мешки. Вроде уснули. Ну, думаю, может тоже усну. А то на автобус ведь опоздаем.
– Пашка! Промокашка! Еще слово про автобус...
– Ну, вроде как бубен заткнулся. Тишина. Потом эти дети долбаные как стали бегать вокруг палатки, как стали топтаться. Бегают и смеются. А потом как сядут у входа, и как начнут царапаться. Тут ты снова, Лена, просыпаешься, цепляешься, и начинаешь меня выгонять.
– То есть? – Лена весело рассмеялась.
– Выйди, мол, из палатки, Паша... А дети смеются и топчутся. А ты меня к ним выгоняешь. В общем, я тебя скрутил и засунул в мешок. Тут просыпаешься ты, Рина.
– И тоже начинаю гнать тебя из палатки? К долбаным детям?
– А ты не смейся... В общем, бился я с тобой, бился, засунул в мешок. Вроде уснули.
– А дети? Ушли? А где же следы тогда?
– Это же духи. Какие следы? В общем, дети ушли. Но потом снова пришли. И дети, и кретин этот с бубном. Как начал бубнить, снова. Бубнит и молится, молится и бубнит. И дети хихикают, топчутся, шепчутся и скребутся. И тут вы опять просыпаетесь. Цепляетесь, тянете, тащите на кусочки. Пашенька, не выходи из палатки, Пашенька, не выходи из палатки. И ревете.
– Что?
– Как дуры.
– Что-о?! Ах ты!.. – Лена дернула Марину за руку. – Нет, слышала?
– Вот нахал! – Марина даже обиделась. – Ты хоть раз видел чтобы мы ревели – как дуры?
– Чтобы вообще ревели – видел?
– Видел. Сегодня ночью... Пошли! Быстро, на авто...
– Достал ты с этим автобусом! – Марина разозлилась. – И вообще, нам здесь нравится!
– И мы остаемся!
– И будем еще ночевать!
– Да пожалуйста, – Паша схватил свой рюкзак. – Вот ваша палатка, – он пнул свернутую палатку. – А я на автобус опаздываю, – он отвернулся, запрыгал к ручью.
* * *
