Текст книги "Как Петюня за счастьем сходил (СИ)"
Автор книги: Marbius
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 5 страниц)
Петюня поднял глаза и недоуменно посмотрел на Панкратова, самоуверенного, решительного Панкратова, топтавшегося у дверей кухни. Он посмотрел на духовку, на Петюню и сказал:
– Что у тебя с Подольским?
Петюня надменно выпрямился, величественно посмотрел на него и ответствовал:
– Неужели ты обо мне настолько невысокого мнения, что подумал, что я могу оскорблять его перепихом с тобой или тебя перепихом с ним?
Панкратов слегка опешил, похлопал глазами, невольно улыбнулся, кивнул головой и убрался в комнату. Петюня бессильно опустился на стул и вцепился в волосы руками.
Спустя некоторое время полностью ублаженный Панкратов лежал, легонько поглаживая Петюню, тихо улыбался в полудреме и слушал Петюнино сопение под боком. Мелкий пакостник, казалось, чуть ли не впервые в жизни дорвался до секса. А может, у него и не было настоящего секса? Панкратов на этих мыслях внутренне приосанился, расправил плечи, хмыкнул над своим самолюбованием и, вздохнув, закрыл глаза.
Утром Петюня вис на шее Панкратова, выклянчивая еще один поцелуй, который Панкратов с напускной неохотой ему даровал. Панкратов уносил на работу изрядную усталость и на быструю руку состряпанные Петюней сандвичи. По секрету, Панкратов уже с особым тщанием лелеял мысль о том, как он ими в обеденный перерыв насладится. Не расстегаи, конечно, но и не пресные Панкратовские бутерброды.
Петюня дико хотел спать, но эйфория, певшая глорию в каждой клеточке его тела и в роскошнейшей полифонии наполнявшая его счастьем, помогала ему держаться весь день. Господин Подольский удивленно приподнял брови и насмешливо-ласково-одобрительно улыбнулся. И только к вечеру Петюня заметил, что господин Подольский был каким-то скованным, блеклым и подозрительно молчаливым. Последний в тот день кофе присмиревший и оробевший Петюня ставил перед ним, встревоженно ища в его лице ответ на свои подозрения и переминаясь с ноги на ногу.
– Благодарю вас за кофе, это то, что мне сейчас надо. Вы можете идти, Петр Викентьевич. Надеюсь, вы не забудете о том, что вы разумный молодой человек, знающий себе цену.
Петюня смущенно улыбнулся, пожал плечами, склонил голову набок, стеснительно потеребил правой рукой манжету на левой и кокетливо посмотрел на него. Господин Подольский, улыбаясь, глядевший на пантомиму, которую Петюня разыграл для него, благодарно прикрыл глаза и указал ими на дверь. Петюня поплелся к ней, почти выйдя из кабинета, оглянулся, напряженно посмотрел на господина Подольского еще раз и сказал, не в силах скрыть вопросительной интонации:
– До свидания?
Господин Подольский усилием воли оторвал взгляд от чашки кофе, так и стоявшей перед ним на столе, отстраненно посмотрел на него и сказал:
– До свидания, Петр Викентьевич.
Притихший и присмиревший Петюня сбрасывал в корзину в супермаркете то, что может пригодиться в нелегком деле прикармливания Льва безопасности (Петюня надулся от гордости, как тот еще голубь-турман, и сдулся, снова вспомнив Подольского). Звонок Панкратова, очевидно, уже второй, застал его врасплох. Петюнину задумчивость он почему-то очень ловко растолковал как попытку скрыться с места преступления и наорал по поводу ветреного характера, блондинистой души и слишком обтягивающих задницу брюк некоторых сильно шустрых прощелыг. После пятой минуты Панкратовских софизмов Петюня выключил телефон. Он почти не удивился (а в душе снова надул зоб и распустил хвост), увидев черный БМВ, агрессивно припаркованный наискосок тротуара, и выдувающего клубы пара Панкратова, стоящего рядом, засунув руки в карманы.
Панкратов вырвал пакеты из Петюниных рук, кивком головы отослал его открывать дверь и пошел следом, фыркая и скрежеща зубами. Петюня недоуменно оглянулся на него через плечо, хмыкнул и неспешно вошел.
– Ты какого лешего телефон отключил? – взорвался Панкратов, очевидно, очень сильно раздраженный Петюниной меланхоличностью. Тот пожал плечами и принялся упорядочивать продукты. Сказать, что беспокоится за Подольского – и получится Армагеддец на четырех отдельно взятых квадратных метрах. Не сказать – Панкратов устроит такой же Армагеддец, решив, что Петюня что-то скрывает. Цугцванг, однако. Петюня рассказал.
Панкратов бушевал, когда Петюня промывал рис. Бушевал, когда он его обжаривал. Бушевал, но уже не так активно, когда Петюня начал добавлять бульон. Бушевал, но больше по инерции и попутно заинтересованно заглядывал в сковороду, в которую Петюня положил кусочки мяса. Бурчал и с наслаждением принюхивался, когда он перемешивал массу с грибами и приправами. И блаженно молчал, уплетая ароматное сочное и пряное ризотто немного позже. Петюня ковырялся в тарелке и рассказывал, что он подумал. Может быть, что Подольский болен? Или у него что-то случилось? Сытый и добродушный Панкратов, попивавший чаек, помимо воли своей отреагировал на щенячий Петюнин взгляд и печально подрагивавшие уголки рта, пообещав:
– Постараюсь узнать.
Петюня просиял и бросился к Панкратову на шею. В результате он заработал неслабый такой синяк на боку, а Панкратов стукнулся затылком о стену и пальцем ноги о ножку стола.
Напряженный с самого утра Петюня немного расслабился при виде сдержанно улыбнувшегося ему при приветствии Подольского. Петюню сильно обеспокоил яркий лиловый галстук, который очень сильно выбивался и из привычного взвешенного его стиля. Но Подольский невозмутимо попросил его сделать кофе и сел на свое место. Петюня подчинился. Он занимался своими делами, более усердно, чем обычно, отфильтровывал звонки, напряженно прислушивался к тишине, царившей в кабинете господина Подольского, и оказался совершенно неготов к тому, что ближе к полудню в прихожую вошел очень сильно метросексуалистый молодой человек в лиловом блейзере и потребовал пропустить его к Станиславу Георгиевичу. Петюнина челюсть некультурно отпала от того, с какой легкостью этот хлыщ в лиловом блейзере выговорил имя и отчество господина Подольского, от этого Петюня невзлюбил ни в чем не виновного молодого человека еще больше.
– Господин Подольский занят. – непреклонно твердил Петюня, с наслаждением сохраняя вежливую улыбку на лице и наблюдая, как сужаются глаза метросексуала.
– У меня очень важное дело, в котором Станислав Георгиевич просто-таки кровно заинтересован. – не менее вежливо упрямился хлыщ.
–Если вы сообщите мне цель вашего визита, я несомненно проинформирую господина Подольского о вашем визите, и он примет решение относительно своих дальнейших действий.
– Это личное дело. – чопорно поджал губы хлыщ. – И оно никоим образом вас не касается.
– В таком случае, думаю, есть смысл подождать четырнадцати часов вторника и попробовать записаться на прием по личным вопросам. Господин Подольский не отказывает страждущим.
– Это личное дело не может ждать.
– В таком случае будьте добры сообщить цель вашего визита, я проинформирую господина Подольского, и он примет решение относительно своих дальнейших действий.
Хлыщ шумно выдохнул воздух, расправил легкие и упрямо вознамерился продолжать интеллигентную перебранку с Петюней (ха! Да с ним даже торговцы на базаре проторговывались!), как из кабинета вышел господин Подольский, радостно улыбнулся и сказал:
– Алексей! Приехал!
– Пап, здравствуй. А ты был прав: милейший молодой человек, способный переспорить любую лифтершу, – заулыбался хл…кхм, метрос…. кхм, стильно одетый молодой человек и подошел к отцу. Они обнялись, похлопали друг друга по спине. На таком близком расстоянии их сходство не преминул бы заметить даже идиот, а Петюня идиотом не был. То есть был, потому что втрескался в Панкратова, как мальчишка, но не был идиотом, потому что идиот значит, что у него коэффициент умственного развития ниже 48, а у Петюни больше, поэтому он не идиот, но идиот в метафорическом смысле… Тут он растерялся, смутился и заалел, преданно глядя на господина Подольского и надеясь, что тот не сердится на него за то, что он так долго промариновал в приемной его сына. Его сын обернулся и очень знакомо подмигнул. Господин Подольский, очевидно, слышавший, как и какие мысли буйствовали в Петюниной голове, ободряюще улыбнулся и сказал:
– Петр Викентьевич, вы в очередной раз доказали свой высокий профессионализм, умудрившись выстоять на пути у этого оболтуса. Это не так просто, поверьте. Мы уходим, и я не вернусь сегодня более. Надеюсь, вы сможете выстоять и дальше.
Петюня вытаращил глаза.
–У нашей мамы сегодня день рождения. – улыбнулся Подольский тихой, светлой и грустной улыбкой. Алексей стоял рядом с ним серьезный и слегка побледневший. Петюня опешил. Подольский НЕ носил обручального кольца.
– Мама умерла четыре года назад. – пояснил Алексей на откровенно обалдевший Петюнин взгляд. У Петюни рука дернулась в абсолютно непроизвольном желании погладить Подольского по плечу, подбодрить, утешить, но он умудрился сдержаться. Жест его не остался незамеченным, и господин Подольский и его сын благодарно улыбнулись, Подольский провел рукой по рукаву лилового блейзера сына, Алексей поправил отцу лиловый галстук, они попрощались и ушли.
Петюня долго сидел над остывшим чаем на диване в кабинете Подольского. На столе стояла неприметная семейная фотография. Алексею было лет двенадцать. И какие же они были счастливые! Петюня читал о таком, но не верил. В том мире, в котором он вырос, отцы существовали формально, часто на диване, еще чаще в виде записи в свидетельстве о рождении, и никто и никогда не стал бы носить одежду одного цвета в знак признательности. Панкратов прислал штук пятнадцать сообщений, прежде чем Петюня решился отозваться и послать улыбающийся смайлик. Панкратов сначала предлагал встретить его, потом грозился приехать и выдергать ноги, потом обещал разнести к чертям собачьим всю их шарагу, если Петюня не отзовется. Сразу же Панкратов прислал злой смайлик, Петюня подумал и послал глупый блондинистый смайлик-сердечко.
Почти в шесть вечера Петюне пришел ответ от Панкратова. С таким же смайликом. Петюня улыбнулся и пошел на улицу.
========== Часть 8 ==========
Петюня дулся. После работы он ввалился к Манюне и торжественно объявил, что перекантуется у нее. Со скорбным лицом выслушав все, что Манюня о нем думала, а думала она о нем очень живописно и красочно, Петюня непоколебимо сказал, что ему нужно укрыться от деспотов, сатрапов и маньяков. На последнем слове его голос подозрительно дрогнул, а глаза томно замерцали. Манюня приготовилась было закатить глаза и еще раз объяснить этому горюшку, куда он может отправляться пестовать свои обиды, как вспомнила, что у нее лежит непонятно зачем всунутый соседом здоровущий сом. Петюня, когда услышал, что Манюня вместо сочувствия ссылает его на кухню, не на шутку обиделся и собрался было возвращаться к себе домой, как передумал. Он с траурным видом потоптался в прихожей, печальными глазами посмотрел на Манюню, вспомнил, что этому взгляду она его учила, восседая на горшке в детском саду, попытался воззвать к Манюниной совести, напоролся на очень красноречиво выгнутую бровь и скептический взгляд, вспомнил, что Манюня и совесть антагонисты по жизни, и поплелся на кухню, ублажать Манюню. В конце концов, именно у нее он собирался пережидать приступ собственничества некоторых слишком высокоинтеллектуальных, но неискоренимо брутальных животных. «Собственник!» – бурчал Петюня себе под нос, чистя у сома кожу. «Хам и неандерталец», – угрюмо сопел он, натирая сома солью и травами. «Троглодит», – вздыхал Петюня, сбрызгивая его лаймовым соком и заворачивая в фольгу. Когда он засовывал сома в духовку, запас ругательств подозрительно иссяк, и он вздыхал, украдкой косясь на мобильный телефон, на котором демонстративно при Манюне был включен бесшумный режим работы, но который потом, когда Манюня унесла свои выдающиеся достоинства к письменному столу, украдкой был подвинут так, чтобы видеть, кто звонил. «Кто» совершенно наглым образом не звонил. Петюня уже начинал подумывать о том, чтобы совершенно случайно набрать номер, немножко послушать и сбросить, чтобы выяснить, где этот животин околачивается, когда Петюня тут страдает, но в последний момент брал себя в руки, вздыхал и снова продолжал страдать.
Манюня вплыла в кухню, подвинула Петюню роскошным бедром от холодильника, сунула в морозилку бутылку водки, а в духовку нос, что-то одобрительно промычала и плюхнулась за стол.
– Петюня, сделай-ка мне чайку. – потянувшись, сказала она.
– Взяла бы и сама сделала. – гордо задрав нос, ответствовал Петюня, отвернувшись к окну.
– Я-то сделаю. А ты в нос получишь. Так что ты там натворил, что Панкратов взъелся?
– Я?! – вскинулся Петюня. – Я?!!
– Петюня, ты ему пыхти про твою мимозоподобную невинность и глициниевой нежности помыслы. А мне говори правду: что ты натворил?
Петюня сдулся, сел на стул и пригорюнился.
– Ничего. – хмуро отозвался он после основательного такого размышления. – Ничего особенного.
– Ну да. И именно из-за твоего «ничего» ты сейчас тут, а Панкратов там.
– Да я всего лишь в фитнес-клуб собрался! – вскинулся Петюня. – Не, правда, Манюнь, только и всего. Собрался в фитнес-клуб. А этот зверь расходился. Типа, в этом фитнес-клубе все такие-растакие, и вообще мне туда ходить не след, если надо, он меня сам потренирует, и какого лешего я делаю стайлинг ПЕРЕД походом в фитнес-клуб.
Манюня в восторге внимала его откровениям.
– Кста-ати, а на последнее я бы тоже хотела знать ответ. Зачем ты делаешь стайлинг ПЕРЕД походом в фитнес-клуб?
– Я хочу хорошо выглядеть. – высокомерно отозвался Петюня.
– А фрапуччино нахаляву ты собирался в шоколаднице напротив пить? – ехидно спросила Манюня.
– И что здесь такого? – не совсем уверенно спросил Петюня.
– Ты бы определился, что тебе надо в этой жизни, щенок малахольный. И кстати, Панкратов тебя куда большему научит, чем те щеглы в лосинах.
– Манюнь! – ехидно протянул Петюня. – Панкратов в спецназе служил. Он лесные орехи пальцами раскалывает, про грецкие я вообще молчу. У него такие мозоли, что на ладонях, что на костяшках пальцев, что хоть сковороду туда ставь, он не почувтствует. Он как тот Рокки муху на лету двумя пальцами поймать может. А я не хочу ускоренных ниндзя-курсов до кровавого пота. Я хочу гламурных ворк-аутов в неоновых лосинах в крутом фитнес-клубе. Понимаешь? Без пота и грязи, без пятипудовых чугунных блинов и шашлыков на костре. Я хочу чистенького паркета, циркулярного душа с ароматом японской вишни и псевдовитаминного коктейля ядовито-синего цвета.
– И флиртовать тебе тоже нравится.
– Ага. – печально сказал Петюня. – Я же этих лопухов полгода за нос водил, и ничего. А тут вообще заимел широкую спину, за которой так удобно прятаться, если чего. И они в курсе. И поверь, слюнями на него исходят. Гады. Так что фрапуччино с чизкейком – ничтожная вира за мои душевные травмы. А он разорался.
– Я вас, лоботрясов, в жисть не пойму. – подперев голову рукой, призналась Манюня. – Что вам неймется-то?
– А зачем тебе? От многаго ума многия печали.
– Это да. Так сома мы с сомом жрать будем, или ты пошевелишься гарнир какой изобразить?
– Да гречка в горшке томится.
– Со шкварками? – начала облизываться Манюня.
– Со сливочным маслом и сухофруктами, гусыня ты.
Петюня уже пристроил горшок с гречкой на столе и разворачивал сома. Манюня торжественно достала водку и резала лимон. Раздался дверной звонок, Манюня поплыла открывать. Вернулась она изрядное время спустя с Панкратовым. Петюня вытаращил глаза, а потом поджал губы и чопорно сказал:
– Так вот ты с кем по телефону шушукалась, гидра империалистическая.
Панкратов хмуро посмотрел на Петюню и с намного большим интересом на блюдо, на которое Петюня выложил сома.
Манюня, после трех тостов и двух кусков сома практически познавшая цзен, откинулась на спинку стула и сыто улыбалась. Панкратов целеустремленно шел к сомьему хвосту, не отвлекаясь на мелочи вроде разговоров. Петюня выковыривал из своей каши сухофрукты и прикидывал, что практичней: обидеться и удалиться в ночь или немножко подуться и снизойти до прощения. Ответ, в общем-то, был очевиден. Но хотелось шекспировских страстей. Правда, при этом не пострадать по-шекспировски – тоже. Решил все за него Панкратов – по обычаю категорически.
– Ладно, спасибо за гостеприимство, Мария Ивановна, да только пора и честь знать. Позвольте откланяться. Пошли, Петюнь, барышне отдыхать надо.
Петюня попытался было пискнуть, что он никуда не пойдет, что он у Манюни остается, но Панкратов взвалил его на плечо и понес к машине. Манюня только и протянула ему куртку и помахала на прощание рукой. Панкратов пристроил Петюню впереди, пристегнул его, чмокнул в нос и сказал:
– Хорош кипятиться.
Петюня беспомощно захлопал глазами, глядя, как Панкратов обходит машину и устраивается рядом.
– Манюня рассказала, что ты ей наплел. – упреждая Петюнин вопрос, сказал он, вцепившись в руль и угрюмо глядя на панель приборов. – Ладно, я все понимаю. Я даже с шелковым бельем смириться готов. Но, Петюня! Еще раз увижу, как у тебя при всем честном народе соринку из глаза языком вынимают – разбираться не буду. Этот язык вокруг гениталий обмотаю и двойным морским захлестну. Все понял?
Петюня вдруг почувствовал, как заныл язык и то самое второе место, и мелко закивал головой. Больше таких экспериментов не повторится.
Петюня страдал. Он чувствовал себя отвергнутым. Непонятым. Непринятым. В чем-то даже преданным. Как тяжело, оказывается, строить отношения… Близость душ, обнаженность чувств и полная незащищенность эмоций оказываются на поверку одним сплошным недостатком. Как легко может ранить самый близкий человек! Как просто оказывается вызвать агонию, когда вот так доверчиво раскрываешься, а тебя не ценят, вещи, которые важны тебе, не несут какой бы то ни было ценности, да что там! Бездействие! Бездействие – вот что самое страшное.
Петюня резал овощи для рагу, скорбно поджав губы. Его не ценят. Считают за идиота. Используют как грелку. Как личного диетолога. И ничего более. Ничего! Петюня старался, заботился о здоровье любимого человека и своем, вон, даже Манюня прониклась и начала с куда большим интересом относиться к овощным и фруктовым салатам, оливкововому маслу и индейке. Панкратов же, предатель, внимал, слушал, даже ел, а потом… Вот это «потом» и удручало Петюню. «Потом» не было. Как он не понимает, что Петюня о его здоровье заботится? И по идее, благодарить должен! А вместо этого тишина. Вот например: вальдорфский салат. С сельдереем, между прочим. Афродизиаком. Подействовал? Нет. Петюня в ярости начал крошить несчастную тыкву, как будто она была виновата. Гаспачо. Замечательное, густое. С самолично выпеченным белым хлебом, между прочим. Изумительно вкусное, до жути острое, Петюня потом не мог воды напиться. И что? Он поцеловал его в лоб и нагло заснул. Заснул! Как будто Петюня до этого не был две недели в командировке. И вчера. Тыква, мед и пшено. Потрясающе вкусно, а самое главное – полезно. Витамин А, куча мала всяких минералов. Да от запаха Петюня практически язык проглотил. А как она во рту таяла! А Панкратов съел, закусил хлебом, выпил чаю, поблагодарил и пошел спать. Петюня попытался его расшевелить, мало ли он хитростей знает. Но Панкратов никак не отреагировал. То есть совсем. Неужели он не понимает, как неполезно мясо? Там же столько всего, особенно калорий, что просто ужас! Его тренер и демонстрировал с огромным энтузиазмом и куда меньшим артистизмом этот самый ужас, когда Петюня рассказал, что любит его любимый человек. А его любимый человек любит мясо. И шоколад. Тренер разродился страстной филиппикой на тему вредности мяса. Сначала Петюня скучал. Потом внимал. Потом скучал еще больше, потом полез в интернет. Да, вредно, оказывается. Петюня и попытался внести толику здравого смысла в их кулинарные привычки. Тем более Панкратов утверждал, что он всеяден. Петюня толкал вдохновенные речи на тему пользы того или иного продукта и старался свести источник белка в их рационе к фасоли и птице. Панкратов притворялся, что слушает, подчистую уминал все мясо, частично съедал фасоль и тайком бегал в Макдональдс. Петюня обнаружил пакет оттуда в машине, сунул под нос Панкратову и получил в ответ печальный вздох и отведенный взгляд. И как это понимать?! Это же практически измена! Петюня вытряхнул все в сотейник, грохнул сверху крышку и швырнул все в духовку. Очень удачно позвонила Манюня. Петюня выплеснул на нее все свое негодование и в ответ получил издевательский смешок.
– Не боишься, что он от твоего силоса сбежит?
– Что значит «силоса»? –вскинулся Петюня. – Ты этот силос за обе щеки уплетаешь и добавки просишь!
– Ну ты сравнил хрен с безымянным пальцем. В моем организме тестостерона вырабатывается на порядок меньше – это раз. Я не хожу в качалку, не гоняю в футбол, не околачиваюсь на пейнтбольном полигоне и не вешу сто кэгэ. Ну, по крайней мере, пока. Это два. Петюнь, то, что ты мог бы стать вегетарианцем без особого ущерба для себя, или то, что твой обожаемый Подольский способен насытиться ножкой куропатки, еще не значит, что и Панкратов такой же.
Петюня пробурчал что-то под нос и задумчиво потеребил челку.
– Да, я знаю, что я гениальная, проницательная и мудрая женщина. И ты мог бы это и погромче сказать.
Петюня огрызнулся, скомканно попрощался и отключился. План, вернее меню по восстановлению статуса кво созрело практически мгновенно.
Панкратов основательно заправился в чебуречной перед тем, как направить стопы свои к Петюне. Все-таки от этих фитнес-клубов все зло. Петюне, его милому доверчивому Петюне какой-то гад недообразованный напел разлюли-малины про вред всего того, что до того, как радовать Панкратова на столе, мычало, хрюкало и блеяло. Панкратов усиленно пытался проявить чуткость и тактичность, о которых подозрительно целенаправленно вещал как-то Подольский, наблюдая, как Петюня вертится у стола с закусками, и с неоценимым самопожертвованием не признался сразу, что ему бы буженинки какой. Или отбивной. Или бефстроганова. Да шницель пойдет! Петюня решил, что Панкратов молчаливо одобряет, а значит он на верном пути, и начал безобразничать. Сразу надо было рявкнуть, чтобы он успокоился, и было бы все в порядке. Нет, тактичным решил побыть. Панкратов тяжело вздохнул. Но ничего не поделаешь. Его посетила гениальная идея намекнуть Петюне, что что-то с его энтузиазмом не так, и он начал усиленно намекать, что без стимула не будет и реакции, но Петюня был настолько поглощен этим идиотским здоровым образом жизни, что ничего не заметил. Каких трудов стоило Панкратову сдержаться, когда этот проныра начинал приставать – и все всуе. Ночи были безнадежно выхолощенными, а на ужин по-прежнему был диетический стол.
Панкратов заподозревал что-то этажа за два до двери в Петюнину квартиру: больно уж запахи были подозрительные. Подозрения усилились, когда он увидел, как на лестничной площадке мнется эта дура со второго этажа. Нюх у нее был что надо, она на Петюнины блюда в другом микрорайоне стойку делала. Панкратов прибавил шагу, вежливо отодвинул ее в сторону и пожелал доброго вечера и спокойной ночи, вошел, закрыл дверь и недоверчиво принюхался. Петюня в своей восхитительной косыночке, виновато заглядывавший Панкратову в глаза, мялся на кухне. Не, трава была, куда уж без нее. И был ростбиф. Перченый, жаркий, сочный, ароматный, возбуждающий ростбиф.
Утром Петюня нашарил в гардеробе благоразумно купленную водолазку. Панкратов еще раз как следует приложился к его губам и игриво ущипнул за попку перед тем, как отправиться на работу. Петюня вздохнул, зевнул и поплелся на работу, блаженно улыбаясь.
Петюня делал расстегаи. Сергей почему-то особенно любил именно их. И сейчас Петюня, вымешивая тесто и наслаждаясь упругостью, теплом и ароматом массы под руками, улыбался. Сергей поехал на Петюнину старую квартиру разбираться: то ли жильцов там затопило, то ли они. Петюня не смог не заулыбаться, вспомнив, как неуклюже Сергей предложил ему переехать. Первый раз он оказался в его квартире совершенно неожиданно: господин Подольский праздновал юбилей, по этому поводу там присутствовали и его сын с дочкой, а также друг семьи (ну это он тут так называется, а в Нидерландах, где они жили и работали, они были вполне официально женаты), и Сергей сказал, что чем переться на другой конец города, могут и у него переночевать. Квартира оказалась охренительно огромной и совершенно необжитой. Вроде все было, но не было дома. И кухня была. Шикарная кухня, которой совсем не пользовались. Петюня чуть не взвыл, увидев, какие там плита и стол, какой холодильник и какая посуда. Как этим можно не пользоваться?! Сергей, смущенно отводя глаза, признался, что сам и яичницу толком пожарить не может, поэтому если Петюне тут нравится, он может распоряжаться. Петюне очень понравилось. Потом Петюня обжил несколько полок в шкафчике в ванной, потом половину гардероба, потом после сытного ужина Сергей деланно-небрежно предложил после того, как Петюня разнылся, что сто лет не убирал на той квартире, и вообще:
– Так сдал бы ее, и дело с концом.
– А жить я где буду?
– А сейчас ты где живешь?
Петюня лепил расстегаи и вспоминал: тогда он задумался. Дал объявление. Сказал Панкратову, который заявил, что лично с кандидатами побеседует, доверять Петюнину квартиру, в которой он с такой любовью ремонт делал, абы кому он не позволил. Петюня поломался для приличия, оказался зацелован и совсем забыл, по поводу чего он там возражал. Жильцы Сергея устроили. Но чего Петюня никак не ожидал и от чего чуть не потерял сознание пошлейшим образом – его пожитки на раньше Панкратовскую, а теперь их общую квартиру приехали перевозить друзья Сергея. Волков хлопнул Петюню по плечу и буркнул что-то ободряющее. Лёнька с Олегом пожали руки, но вполне дружелюбно. Сергей потом чуть ли не корвалолом Петюню отпаивал, а потом возмущался, что как Петюня мог подумать, что он будет от друзей его прятать? Лёнька много позже проболтался, что Панкратов из его жены чуть всю душу не вытряс, пока она не помогла ему подобрать кухню со всеми причиндалами. Сергей, когда Петюня на него насел, сначала сбежал в качалку, а потом, не хуже институтки смущаясь, признался, что кухня была действительно задумана как капкан для него. Петюня по этому поводу расстарался с пельменями. Панкратов расстарался чуть позже.
Расстегаи румянились в духовом шкафу. Манюня обещалась явиться с сюрпризом. Какой сюрприз Манюня имела в виду – Петюня подозревал. Сюрприза звали Потапыч, и был он байкером. Сергей знал его, а Потапыч знал и уважал Панкратова. Когда Сергей узнал, что за фрукт покорил сердце Манюни, он смеялся долго. Петюня даже обиделся за подругу, потом оттаял, когда Сергей объяснил, что Потапыч ему ящик коньяка будет должен, потому как в свое время они поспорили, что он не женится. А может, еще какой сюрприз будет? Петюня подумал и достал пару пакетов с соком. На всякий случай. Если Манюня вдруг решит не пить водку. Задумавшись, Петюня не слышал, как Сергей подкрался сзади и обнял его. Принюхавшись, он сказал:
– С тимьяном?
Петюня улыбнулся и подставил шею. Сергей прошелся по ней губами. Неожиданно он издал смешок.
– А удачно тебя тогда мысль посетила, – сказал он.
– Какая? С расстегаями?
– Ну, это бесспорно. До этого.
Петюня засмеялся в ответ, вспомнив тот ремонт и свой забег по лестнице. «Да, сходил Петюня в туалет, уж сходил, так сходил». А ведь неплохо же сходил, не так ли?
