Текст книги "Новая жизнь Уилла Грэма (СИ)"
Автор книги: Maksut
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)
========== Часть 1 ==========
Уилл по-прежнему плохо спит ночами: вздрагивает, ворочается с бока на бок, словно гусеница заворачивается в одеяло, и оно пеленает его жестко, как смирительная рубашка.
Просыпается.
В поту, с учащенным дыханием, с привкусом соли во рту. Касается губ, а потом вглядывается в светлые очертания пальцев во тьме – опять кровь. Он устало откидывается на спину, сглатывает терпкую слюну и буравит взглядом потолок. Тихий цокот когтей о паркет дает знать, что собаки разбужены его полуночной возней.
Когда от соли начинает першить в горле, он садится в постели. Откидывает влажное одеяло, трет виски. Будильник показывает полвторого ночи.
Пол в ванной холодный, чуть влажный – перед сном он принимал душ. Уилл переминается с ноги на ногу и в который уже раз обещает себе купить резиновый коврик. Он не привык к этому дому, хотя живет здесь уже больше года… Наверное, так и не сможет привыкнуть.
Достав из шкафчика перекись и ватные диски, он открывает рот, сплевывает алым и обрабатывает рану. Перекись шипит, пенится, нагревается, но кровь послушно сворачивается. Потрогав языком ранку, он с неудовольствием замечает, что почти откусил часть щеки, и теперь кусочек плоти болтается на тонкой нитке.
Уилл моет руки и отрывает злополучный кусочек. Во рту вновь чувствуется вкус железа, но постепенно боль унимается.
Мужчина вздыхает, пристально вглядывается в собственное отражение. Он не стригся давно, очень давно: волосы спускаются до плеч, вьются неряшливо, липнут к потной коже. Уилл стягивает их резинкой, но лучше не становится. Он выглядит нездорово – круги под глазами, уже не розовые, почти красные белки, обметанные серым губы… Он болен. Он просто болен… Из задумчивости его вырывает теплое, ласковое прикосновение к бедру, Уилл треплет пушистую холку.
Наверное, только сейчас, глубокой ночью, вдалеке от привычной за столько лет жизни, от родной страны, ото всех, кто когда-то был ему дорог, он может признаться в этом. Не вслух даже, только мысленно.
Он устал от одиночества.
Он так устал от одиночества, что ночами ему снится Ганнибал.
Уилл кривит губы, зеркало отражает мученическую гримасу. Как же низко он пал, раз может думать о таком…
На самом дне уже – бредет по щиколотку в иле и песке, спотыкается о коряги, дышит мутной, застоявшейся водой с привкусом тины. Вот только тому подлому, трусливому, что притаилось где-то в глубине души не приказать, не запретить видеть сны, не запретить вздрагивать от мимолетного чувства узнавания.
Ганнибал приходит к нему каждую ночь.
Когда на секунду, тенью скользнув на самой грани, когда до самого утра. Иногда он в привычном костюме – подогнанном до миллиметра, с неброским, элегантным рисунком по дорогой ткани, с прической, уложенной волосок к волоску. В таких снах Уиллу всегда бывает неловко за свои вихры. Неловко, даже если Ганнибал приходит не за светской беседой, а за кусочком его печени или сердцем.
Он точно болен.
Потому что иногда Ганнибал приходит без костюма вовсе. Его кожа вымазана черным и вязким, это ассоциируется у Уилла только с одним – с подтеками нефти на белых лебединых крыльях.
Наверное, он романтик… Да, точно. Иначе как еще объяснить такие сны? А такие мысли?
Уилл почти ненавидит себя за все это. Не за слабость, не за страх даже, а за отсутствие ненависти: такое не прощают, он знает точно. Через год, через два, даже на смертном одре.
Похолодевшими пальцами он касается собственного бока – шрам выпуклый, если постараться, то все еще можно увидеть белые точки швов по обе стороны.
Уилл помнит лицо Ганнибала, помнит ясно, словно это случилось вчера: в нем была странная нежность, почти трепет, а в том, как аккуратно, словно интимно, он погрузил свои пальцы внутрь разреза, было что-то от ласки, которую любовники дарят друг другу.
– Я сделаю это быстро, – шепнул ему тогда Ганнибал на ухо.
И Уилл попрощался с жизнью – закрыл глаза, обмяк, отдаваясь на милость чужих рук и всепоглощающей боли, почти потерял сознание. Но сирены… Вой полицейской сирены – вот, что спасло ему жизнь.
И Джек Кроуфорд с остальными, выломавший дверь.
Последнее, что видел Уилл перед тем, как отключиться, – грязные ботинки, ступающие по густому ворсу ковра ручной работы. Почему-то вдруг подумалось, что Ганнибал при виде такого неуважения поджал бы губы и опалил наглецов ледяным взглядом. Ганнибал… Как же так все вышло?
И вдруг стало тепло и уютно, потянуло в сон.
А следующие полгода слились для него в один непрекращающийся ночной кошмар, от которого он все никак не мог проснуться.
Рана заживала неплохо, только вот швы чесались до одури и он, не в силах сдержаться, аккуратно тер кожу, до тех пор, пока рука не намокала от прозрачной сукровицы. Но с тем, что творилось в голове… Все было сложнее. Нельзя было достать то самое, зудящее, и почесать всласть.
Потому что там внутри был Ганнибал.
Сбежавший, испарившийся из-под носа у группы захвата, словно его и не было вовсе.
Еще были бесконечные допросы. Мягкие, подчеркнуто неофициальные, но допросы, во время которых его душу вынимали и свежевали. После таких бесед он чувствовал себя… Словно Ганнибал совершил задуманное – достал из него что-то и съел.
Уилл чувствовал, что его все меньше. А машина, которая жрала его день за днем, – все больше.
Джек говорил:
– Мы его найдем.
Джек говорил:
– Из-под земли ублюдка достанем!
Джек говорил:
– Как же так?.. Ведь он казался таким нормальным, таким разумным… Нормальнее, чем все мы.
Нет, последнего Джек не говорил. Но Уилл видел это в его глазах – злых, тоскливых, полных уязвленной гордости и чего-то еще.
А через шесть месяцев он понял, что еще чуть-чуть, и он повесится на одном из пижонских галстуков из квартиры Ганнибала.
Да, Уилл приходил туда.
Когда с другими экспертами. Когда с Джеком и Аланой.
Но никогда – один.
Он знал, все боятся за него. Шепчутся за спиной, качают головами, смотрят жалостливо, участливо… И смакуют… Смакуют каждую деталь, подшитую к делу.
Что говорил Ганнибал, пока резал его живьем.
Какая музыка играла фоном.
В какой позе находился Уилл и что отвечал своему потрошителю.
Они знали все это. Не могли не знать.
А еще Уилл Грэм стал настоящей знаменитостью, Эбигейл Хоббс такая слава и не снилась. Фредди Лаундс чуть не сошла с ума: Уилл видел, как тлеющий огонек безумия в ее глазах превратился в неистовое пламя. Он не прочел ни единой ее статьи.
В то время Уиллу казалось, что весь мир стал как Фредди Лаунс. Возле дома и офиса его караулили репортеры. И стоило ему только появиться, как они перезрелым горохом выскакивали из машин и фургонов, выкидывали кофейные стаканчики и набрасывались на него голодной сворой:
– Что вы чувствуете, мистер Грэм?!
Репортер тычет микрофоном прямо в лицо, металлический край неприятно холодит щеку.
– Вы видели, как все это происходит, да? Вы смотрели на себя глазами Лектера?!
Любопытный, черный, словно пасть зверя зев камеры направлен ему в глаза.
– Правда, что ему удалось съесть кусок вашей печени? Правда, что вы чуть не истекли кровью, но подоспевшая скорая вас спасла?
Репортерша не дает ему прохода – оттесняет с веранды собственного дома, наступает на ногу острым каблуком.
– Вы не замечали в нем странностей, когда бывали на приемах?
Ему кажется, что от чужих криков его череп вот-вот расколется, рождая хтоническое чудовище наподобие нового Ганнибала.
– Он кормил вас человечиной, да?
Уилл хочет ответить им:
– Я чувствую себя разбитым.
Хочет сказать:
– Да, я видел все глазами Ганнибала. Я чувствовал все его кожей, обонял и слышал. Я хотел себя, как хотел меня Ганнибал, – хотел плоти и крови. Вожделел, как ничего и никогда прежде. И именно это – самое страшное.
Хочет сказать:
– Нет, ему так и не удалось. Иначе я был бы уже мертв.
Хочет сказать:
– Он казался мне удивительным. Он был моим психиатром, моим другом, моим хранителем и защитником. Ему я поверял то, чего не говорил никому. И когда он распял меня на своем письменном столе, то мне казалось, что распял меня сам Бог.
Хочет сказать:
– Я не знаю… Но как-то раз он пришел ко мне в дом и угостил завтраком. Просто пришел и принес с собой еду. Знаете, никто и никогда прежде так не делал. Ни одна из моих немногочисленных подружек. И я не знаю, была ли в том завтраке человечина.
Уилл хочет сказать:
– Я бы хотел умереть на том столе.
Но он молчит. Натягивает капюшон глубже, щурится от ярких вспышек фотоаппаратов и скрывается за дверью.
Он не может больше жить в своем доме. Ему приходится снять квартиру в спальном районе. Напротив горят огнями китайский ресторанчик и аптека, а вниз по улице – прачечная. Он часто думает о том, каково же пришлось Эбигейл Хоббс, если даже ему, взрослому мужчине, хочется выть от одиночества и злости.
Но потом он вспоминает то, что видел глазами Эбигейл, что он творил, будучи Эбигейл… Хорошо, что она исчезла из города сразу же после своего совершеннолетия. Уилл почти ненавидит себя за такое малодушие, но заниматься самообманом не привык.
Алана кормит его собак.
Алана вообще сама предусмотрительность в последние шесть месяцев, но каждый раз, когда он смотрит ей в глаза… Уиллу кажется, что она раскладывает его на атомы.
«Ты нестабилен, Уилл».
И от этого больнее, намного больнее, чем от скальпеля в боку.
Она уже не его друг. Она его нянька, его опекун, его единственный якорь… Но не друг больше.
Уилл почти ненавидит звучание ее шагов в коридоре, а потом негромкий, деликатный стук. Он заставляет ее ждать, даже если находится в шаге от входа. Он просто стоит… И собирается с мыслями. Несколько раз вдыхает и выдыхает, трет лицо, бьет себя по щекам, словно в надежде проснуться, щиплет за руку…
И только потом открывает дверь.
На Алане бирюзовое платье и нитка жемчуга на шее. Или фиолетовая блузка, юбка-карандаш и кусок янтаря на замшевом шнурке. Или пальто, небрежно застегнутое на одну пуговицу. Или строгий черный костюм, с кремовым топом.
Алана разная, но всегда – красивая.
Ее лицо с правильными, аристократическими чертами притягивает взгляд. Ее волосы отливают глянцем, а белая линия груди в глубоком вырезе похожа на луну, пойманную гладью озера. Иногда Уилл думает, что кожа у Аланы на вкус как молоко и талая вода: сладковатая, чуть пресная. И пахнет медом.
Но эти мысли быстро сменяются другими. Беспокойными, болезненными.
Он вспоминает, что в драке дернул Ганнибала за воротник, и перламутровые пуговицы дорогой сорочки рассыпались по полу, как конфеты. У его почти-убийцы оказались мощные грудные мышцы и жесткие, темные, с проседью волоски на коже.
Уилл удивился тогда мимолетно, совершено некстати подумал, что для человека с такими прозрачными, почти невидимыми бровями, у Ганнибала неприлично волосатая грудь. Удивился, а потом вскрикнул от обжигающего чувства проникновения – хирургическая сталь вспорола потрепанную рубашку, тонкую пленку кожи, погрузилась вглубь.
И стало все равно.
Живот и пах обожгло теплом – горячая кровь быстро пропитывала ткань.
А Ганнибал смотрел на него, словно завороженный: узкие губы дрогнули, раскрываясь, зрачки расширились, нефтяным пятном покрывая радужку… И в этот миг Уилл увидел то, чего не видел ни разу в жизни.
Обожание.
Поклонение.
Экстаз.
Словно фанатику явился Иисус из плоти, истекающий кровью в его руках.
Но самое главное – Уилл почувствовал это.
Он видел себя глазами Ганнибала, чувствовал влажность собственной крови, жар своего тела, его вес. Биение сердца. Нежный ток пульса.
И жажду.
Всепоглощающую, завладевающую сознанием.
Жажду, от которой по внутренностям ползет огонь, от которой вены покрываются инеем. От которой он сходит с ума.
– Как же давно я ждал этого, – шепчет он. – Захотел, как только увидел. И даже раньше. Этот твой особенный запах… Знаешь, его не перебивает даже та дешевка, которой ты мажешься по утрам. И движения мышц под кожей… Я же вижу тебя иначе, чем другие. Совершенно обнаженным, первозданным. Лишенным одежды и кожи. Только то, что под ней. Твою суть, Уилл Грэм. Твою сущность.
– Не… Не надо.
– Я знаю, что не надо, Уилл… Но ты же чувствуешь это сейчас, да? Ты в моей шкуре, я знаю. Поэтому ты понимаешь мое… Нетерпение. Будь моя воля, я бы забрал тебя целиком, без остатка, спрятал бы в себе, сохранил. Но ты знаешь, это невозможно.
В голосе Ганнибала почти отчаяние, волосы растрепались, он не похож сейчас на себя – скорее на дикого зверя. Поэтому Уилл почти кричит, когда чужое лицо заслоняет свет, наклоняется все ближе и ближе.
Он в панике. Он думает, что его найдут без лица, в луже собственной крови.
Но Ганнибал поступает иначе – просто прикасается губами к губам.
И Уилл снова чувствует это – чужое томление, желание рвать теплую плоть, желание вгрызться, почувствовать тугое сопротивление кожи и соленый вкус крови. Уилл чувствует, что он-Ганнибал уже делал так, он знает, каков на вкус человек.
Алана делает шаг вперед: каблуки стучат по паркету.
– Уилл?
Уилл вздрагивает.
– Опять, да?
Он втягивает воздух со свистом, резко, до головокружения. Он не чувствует сейчас своего «особенного запаха». Даже запаха «той дешевки». Здесь и сейчас царит только Алана: свежесть ее туалетной воды, аромат дождя, темными каплями осевший на ее плечах.
– Я в порядке.
Алана улыбается печально. «Нет, Уилл, ты сходишь с ума. Опять», читает он в ее лице.
– Я уезжаю, – говорит он ей во время одного из визитов.
Он думает, она спросит «куда?» или «зачем?», или даже «давай попробуем все наладить?». Но вместо этого она улыбается одними губами – глаза остаются тревожны.
– Я ждала этого, Уилл.
– И Джек?
– Ждали все. Даже Джек… Он порывался поговорить с тобой на эту тему, но я сказала, это лишнее. Сказала, тебя не переубедить.
Уилл рассеянно кивает. На самом деле он не думает, что его «не переубедить». Он был почти готов к напору Джека, к мягкой, нежной убедительности Аланы.
И теперь он растерян. Вот она, свобода. Но готов ли он к ней? Бросить все, уехать, жить вдалеке и в одиночестве… Сможет ли он?
– Но ты же скажешь, куда отправишься, Уилл? Хотя бы мне?
Он прочищает горло.
– Конечно, скажу.
Когда решит куда.
Так он и оказался здесь, в новом доме, где вечные проблемы с отоплением, холодный, влажный пол в ванной и одиночество. Бесконечное одиночество.
========== Часть 2 ==========
Алана в онлайне. Он раздумывает почти минуту прежде, чем нажать на кнопку вызова. Но все же кликает мышкой.
– Не спится? – мягко спрашивает она, поправляя волосы.
Она красивая, даже сейчас, без макияжа, в футболке с растянутым воротом.
– Не спится, – Уилл улыбается в камеру, а потом берет лептоп в руки и идет в кухню. – А ты почему не в постели?
Алана чуть разворачивает камеру, чтобы стали видны кипы бумаг и книг на письменном столе.
– О, работа… Понимаю, – хмыкает Уилл, заваривая чай. – У меня завтра лекции до вечера, а утром еще машину отогревать. Знаешь, лучше не ложиться, все равно вставать затемно.
– А я все забываю, что у тебя там вечная мерзлота, – негромко смеется Алана, заправляет прядь волос за ухо.
– Не Аляска, конечно, но прохладно.
Уилл отхлебывает из чашки, морщится, обжигая язык, роется в холодильнике, пока Алана отходит за кофе. Консервы, полуфабрикаты, кусок пиццы в потемневшей от масла коробке… Ганнибал был бы в эстетической ярости.
Чай попадает не в то горло, он мучительно кашляет, ударяется боком о дверцу холодильника, роняет соус в стеклянной бутылке. Звон стека перекликается с воем полицейской сирены, виски пульсируют подступающей мигренью.
– Уилл, что у тебя там? Разбил чашку? – это Алана, вернувшаяся к компьютеру.
– Соус, – отвечает он, аккуратно вышагивая из кроваво-красной лужи.
Красный, и уж тем более «кроваво-красный», будит то, чему следует спать.
Уилл показательно зевает пару раз, трет глаза.
– Что-то я погорячился, – говорит он.
Алана улыбается понимающе, они болтают ни о чем еще пару минут и прощаются. Когда Уилл убирает злополучный соус, то режет об осколок палец. Красное на красном. Символично…
В ту ночь он так и не может уснуть.
Баюкает саднящую руку, бездумно слоняется по дому из угла в угол, пытается готовиться к занятиям, но все без толку: буквы сливаются перед глазами, пальцы дрожат, от яркости монитора болит голова. Поэтому Уилл, забрав с дивана подушки и плед, возвращается в спальню, где вьет своеобразное гнездо из одеял, окапывается в самом центре и зовет собак. Их теплая тяжесть успокаивает.
Так он пережидает эту странную ночь.
А утром приходит снег, холод и перебои с электричеством, кофе получается холодным, с неприятной мутной пленкой. Уилл клянется себе, что сегодня же начнет поиск нормального жилья.
Уже одевшись, он вспоминает, что по расписанию у него сегодня дополнительная лекция и раньше шести его дома точно не будет. Пошарив по полкам, он достает оттуда банки с собачьим кормом, высыпает в миски.
Псы, заслышав знакомые звуки, бегут на кухню, тычутся мордами, вертят хвостами и путаются под ногами. Но, понюхав консервы, равнодушно лижут их пару раз и вопросительно смотрят на Уилла.
– Обещаю, после работы заеду за мясом, – говорит Уилл, выбрасывая жестянки в переполненную мусорку. – Честно.
Собаки смотрят недоверчиво, скептически, словно бы говоря: не слишком ли много обещаний для одного утра, Уилл Грэм?
Уилл трет переносицу пальцами, улыбается устало.
– Ну, правда.
Псы провожают его до двери, машина предсказуемо замерзла и не заводится с первого раза, старое радио барахлит, прыгает по волнам, шумит частотами. На перекрестке его подрезает темно-синий пикап, и парень в бейсболке, сидящий за рулем, машет ему рукой. Уилл даже не злится, равнодушным взглядом провожает наглеца, трогается.
Его место на парковке занято. Опять.
Фиат Коулмана сияет глянцевыми боками и нагло смотрит в ответ блестящими фарами. Уилл думает, что царапать чужую машину ключом – верх безвкусицы. К тому же всюду камеры.
– Профессор Дэвис.
Уилл поправляет на плече лямку от сумки с лептопом.
– Профессор Дэвис!
Он вздрагивает: все никак не может привыкнуть к новой фамилии, оборачивается.
Джиневра Бойлд и Стюарт Аккерман – похожи как брат и сестра: оба высокие, светловолосые, с породистыми, словно под резец выточенными, лицами. Но держатся за руки, целуются на лестничных пролетах, тискаются в нишах. А еще имеют высшие баллы по его предмету. Они нравятся Уиллу. Но только не сегодня.
– Мистер Дэвис, как провели выходные? – Джиневра улыбается, от чего лицо ее принимает чуть лукавое выражение.
– Отсыпался, – врет Уилл. – Гулял с собаками.
– О, а по вам и не скажешь, – хмыкает Стюарт, за что Джиневра тут же тычет его локтем в бок.
– Да, – через силу улыбается Уилл, поправляет очки. – Пытался выспаться, но не получилось.
– Мы ведь сегодня проходим расстройство привычек и влечений, да? Я прочитала следующую главу, вы будете показывать нам слайды?
Уилл понимает, на что она намекает. Следующей главой были «Расстройства половой идентификации и сексуального предпочтения», самая интересная тема для ребят их возраста.
– Может быть, – уклончиво отвечает он и смотрит на часы. – Через три минуты занятия, вам стоит поторопиться.
Джиневра понятливо кивает, тянет Стюарта за рукав, но тот медлит, смотрит на Уилла странным взглядом, от которого тянет поежиться.
И только почти час спустя, посередине занятия, он понимает, что не так – глаза.
У его студента глаза почти такого же цвета, что и у Ганнибала. Чуть светлее, но из-за теней на парковке радужка казалась темнее, а стоило ему взглянуть исподлобья…
– Профессор, с вами все хорошо?
Уилл вздрагивает, он опять «выпал» из реальности.
– Д-да, все нормально, – он нервно оборачивается на доску со слайдами, чтобы вспомнить, о чем говорил и продолжает лекцию.
К обеду он чувствует себя выжатым до капли, а еще надо как-то продержаться полдня. Он не хочет есть в местном кафетерии, ему остро нужно побыть в одиночестве, поэтому, накинув пальто, он идет в ближайший ресторанчик.
Официантка восточной внешности приветствует его и протягивает меню.
– Двойной эспрессо, любой вегетарианский салат и рыбу на ваш вкус, – говорит он, не заглядывая в меню.
Девушка, если и удивлена, то не показывает этого. Просто кивает и уходит.
Уилл опускает голову на скрещенные руки и почти засыпает, как вдруг его тревожит странное чувство между лопатками. Не то зуд, не то холодок… За ним кто-то наблюдает.
Либо это некстати разыгравшаяся паранойя.
Он незаметно оглядывается, но не видит ничего подозрительного: несколько смутно знакомых студентов в углу, двое мужчин в костюмах и с дипломатами, пожилая парочка иностранцев…
– Ваш эспрессо.
Иногда Уилл делает ставки: на сколько еще его хватит? Три года он продержался, когда же иссякнет запас прочности?
Он ест, не чувствуя вкуса: листья салата, кусочки сыра, соус, рыба… Все – как резина, с привкусом антисептика. Расплатившись и щедро оставив на чай, он идет вглубь квартала, где-то здесь была вывеска… А, вот она, мясная лавка.
С тех пор, как все произошло, он старался бывать в таких местах как можно реже: вид распотрошенных туш, подтеки крови, влажный блеск кусков свежего мяса… Все это возвращало его назад. Туда, откуда он так хотел сбежать.
Улыбчивый продавец в мясницком фартуке расхваливает свой товар, сыпет эпитетами, от которых к горлу Уилла подкатывает ком тошноты.
Он тычет пальцем в ближайшую витрину, просит завернуть. Потом вспоминает про кости, которые ветеринар рекомендовал давать псам не реже раза в месяц, и ему становится совсем нехорошо. Уилл выходит из лавки на подгибающихся ногах, прислоняется к стене. Мысли о том, что и он бы мог быть там, как животное, порубленное на куски, как еда, свербит в мозгу.
Он вспоминает слова Ганнибала «я бы забрал тебя целиком, без остатка, спрятал бы в себе», они выжигаются в его мозгу огнем и железом.
Интересно, сколько бы из него вышло мяса? А сколько костей?
Он вспоминает Хоббса с его бережным, педантичным отношением к жертвам. Набил бы Ганнибал из его волос подушку? Превратил бы в замазку для труб? Сделал бы частью своего изысканного, продуманного до последней мелочи интерьера?
Уилл опаздывает. Врывается в аудиторию, на ходу разматывая шарф, убирает пакет из чертовой лавки подальше от чужих глаз, извиняется.
– Да что вы, профессор Дэвис, мы как раз успели обсудить тему, – смеется со своего места Джиневра, размахивая тетрадью с конспектами, ее светлые волосы разлетаются серебряным каскадом. Сидящие рядом негромко хихикают, явно поддерживая какую-то общую шутку.
Уилл настраивает проектор, негромко кашляет, привлекая внимание, ждет, когда все затихнут, и начинает лекцию. Вопреки ожиданиям, его прерывают лишь дважды. Первый раз – Стюарт, когда на экране появляются фотографии пожара, с толпой зевак за ограждением, которые иллюстрируют пироманию.
– А вы согласитесь с Фрейдом в том, что лицезрение пламени для пиромана связано с бессознательной ассоциацией? – спрашивает Аккерман со спокойным интересом, и Уилл даже не сомневается, что в перерывах между вечеринками и попойками в барах, он действительно читает Фрейда. – Я имею в виду сексуальную активность, конечно. С тем, что поджог – это гиперкомпенсация дисфункций?
Уилл хмыкает, веселея в первый раз за день.
– На данный момент не существует однозначного мнения. Но, мистер Аккерман, апеллируя к Фрейду, вы должны быть очень осторожны. Ведь иногда сигара – это всего лишь сигара.
По аудитории прокатываются смешки, он ловит себя на том, что ему нравится эта группа, очень смышленые ребята.
– Но если отвечать на ваш вопрос серьезно, – продолжает Уилл. – То ряд ученых связывают пироманию с патологическим стремлением к власти, к социальному престижу. И я должен признать, что их подход не лишен рационального начала.
Второй предсказуемо поднимает руку Джиневра, когда они переходят к теме расстройств половой идентичности.
– Профессор, мы говорим о том, что половая идентичность определяется психосоциальными воздействиями, но что, если это не так? Есть ведь данные, что строение некоторых участков мозга транссексуалов отличается от строения таких же участков мозга обычных мужчин и женщин. Они скорее близки к участкам людей противоположного пола. Что, если все это – одна большая ошибка природы, а психика – лишь следствие?
Уилл одобрительно кивает.
– Я знал, что вам не даст покоя эта тема, мисс Бойлд, – говорит он, щелкая пультом и выключая проектор. – И вот именно с вашего доклада мы начнем наше следующее занятие. Все свободны.
Помещение наполняется шорохом страниц, звуком шагов и голосов. Уилл садится за стол, в ногах шуршит пакет с мясом, ему кажется, что он чувствует этот запах даже сквозь слои бумаги и полиэтилена.
Он снимает очки, трет воспаленные от недосыпа и усталости глаза. В такие моменты он хочет плюнуть на все и вернуться обратно. К Джеку, который всегда знает, что для него лучше. К Алане. К… Нет. Он не вернется.
Ему слишком много лет, чтобы надеяться на кого-то другого. Хватит. Тем более, когда он доверился в прошлый раз… То ничего хорошего из этой затеи не вышло.
Уилл трет бок, под тканью рубашки пальцы нащупывают выпуклую полосу шрама, он морщится от фантомной боли. Неожиданно пробудившаяся память вдруг подкидывает ему воспоминания о том, какие сильные у Ганнибала руки, и как же больно падать спиной на бесчисленные безделушки в чужом кабинете, а потом получать локтем по солнечному сплетению.
Поняв, что сидит в прострации уже добрых десять минут, Уилл встает, берет пакет и собирается было погасить в аудитории свет, как вдруг останавливается. Он прищуривается, силясь разглядеть фигуру на дальнем ряду.
– Вы кого-то ждете?
Человек остается неподвижен. Уилл делает несколько шагов вперед, за последние пару лет его зрение ухудшилось, и теперь он не всегда уверен в том, что видит. Может, кто-то просто оставил одежду, а ему, параноику, мерещится человек?
Уилл отгоняет дурацкие мысли и, перебарывая страх, резко поднимается по широким ступеням. Нет, это человек… Просто спящий студент, уткнувшийся в сложенные руки.
– Эй, с тобой все хорошо? – Уилл трясет незадачливого парня за плечо. – Знаешь, ты – первый студент, которому было так скучно на моей лекции, что он…
– Не скучно, профессор Дэвис… Или лучше Грэм? Я просто устал с дороги.
__________________________
Фраза про “сигара – это просто сигара”, предположительно высказанная Фрейдом, означает то, что не во всех явлениях следует искать глубокий смысл и подтекст, ибо его там просто нет. И это идет в разрез со многими положениями его теории. ;)
========== Часть 3 ==========
В тусклом свете ламп чужое лицо кажется неестественным, слепленным из воска. Словно чья-то злая шутка… Сердце Уилла пропускает удар. Потом еще один. И, кажется, еще.
В легких критически не хватает воздуха, он открывает рот, двигает челюстями, словно выброшенная на берег рыба, но не может вдохнуть. Все тело прошивает судорогой.
Это паническая атака, понимает он.
– Дыши, Уилл, дыши, – Ганнибал заглядывает ему в лицо внимательно, почти обеспокоенно. – Расслабься.
Уилл закрывает глаза и вздрагивает, как от удара, когда чужая рука касается его затылка, чуть надавливает на закаменевшие мышцы, разминая.
– Не бойся меня, Уилл, – негромко говорит Ганнибал. – Если бы я хотел, ты был бы мертв уже давно. Ты вечно выбираешь дома на отшибе, а в этом нет даже противопожарной системы, не говоря о сигнализации. Твои собаки меня знают, так что я бы вошел без единого препятствия… Но я не вошел, Уилл. Я пришел к тебе сейчас, я хочу поговорить.
Уилл открывает глаза, несколько раз быстро моргает, словно от яркого света, тянется было поправить очки, но рука замирает на полпути в неловком жесте.
Ганнибал улыбается ему и сам поправляет злополучные очки.
– Пора менять, эти стекла тебе уже давно не подходят. Да и оправа… Что это, скотч? Серьезно? Ты все тот же, Уилл Грэм. Возможно, именно это мне в тебе и нравится.
– Зачем ты здесь? – странно хриплым, совершенно чужим голосом спрашивает Уилл. – Ты ведь пришел за мной?
– Не «за тобой», Уилл, а к тебе. И это, поверь мне, большая разница.
– Что тебе нужно? – Уилл боится пошевелиться, чужая ладонь все так же лежит на его затылке, тяжелая и теплая.
Он думает, что Ганнибалу не составит никакого труда в два счета свернуть ему шею, отряхнуть руки, переступить через его труп и уйти, как он это умеет делать, – совершенно незаметно, словно призрак.
– Мы давно не виделись. Я скучал по тебе.
Уилл не знает, что ответить, что сделать. Он просто стоит, загипнотизированный, лишенный всякой воли и силы.
Вот она, хрестоматийная беспомощность жертвы. Он ненавидел эту тему и старался отодвинуть в лекциях как можно дальше. Потому что каждый раз, когда на слайдах мелькали симптомы и фотографии, он думал только о себе.
О своих ватных ногах. О руках, что плетьми свисают вдоль тела. О мокрой спине.
О Ганнибале.
Который здесь, перед ним, из плоти и крови, непривычно загорелый, пахнущий так же, как и при их последней встрече: чистотой, горечью свежескошенной травы, соленым морем. Кровью. Болью. Страхом.
И желанием.
Уилл знает, жажда не оставила Ганнибала, иначе зачем он здесь, в занесенном снегом канадском городке, где из культурных развлечений – университетская библиотека да студенческий камерный театр?
Но Уилл знает и то, что мог бы сопротивляться. Рвануть, что есть мочи, закричать, ударить… Его бы могли услышать. Хотя битва заведомо будет неравной: им ведь уже приходилось выяснять, кто из них чего стоит. И в вульгарной драке утонченный доктор Лектер ничуть не хуже, чем в изысканной готовке человеческого мяса.
В прошлый раз Уилл отделался сотрясением мозга, сломанными ребрами, вывихом запястья и проникающей раной. Ему повезло – сказали врачи. Но везение здесь было не причем: Ганнибал просто хотел продлить его агонию, насладится всем букетом, не упустив ни ноты.
– Ты скучал по мне, – говорит Уилл медленно, словно каждое слово вырывается из его горла мотком колючей проволоки. – Или по моему мясу?
Ганнибал чуть хмурится, светлые брови сдвигаются к переносице, хватка руки на затылке крепчает. Уилл почти слышит хруст сворачиваемых позвонков.
– Я скучал по твоим глазам, Уилл. В них столько страха, драмы… И воли. Честно, я не встречал таких глаз больше.
Уилл представляет, как Ганнибал вынимает его глазные яблоки и за ними протягиваются розоватые, с примесью алого нити зрительного нерва и центральной артерии сетчатки. Рисунки из учебника анатомии горят раскаленными углями.
– Знаешь, Уилл, я ведь нашел тебя почти сразу, как ты пересек границу Штатов. Я был уверен, ты не оставишь собак, для тебя это было бы равносильно предательству. Будешь заниматься тем же, чем и до этого, ведь выйти из зоны комфорта сложнее, чем может показаться на первый взгляд, верно? – Ганнибал замолкает, усмехается, его пальцы зарываются Уиллу в волосы, чуть тянут назад. – Профессор Оливер Дэвис… Почему же тогда не Джон Смит? Или Джон Сноу, раз уж это Канада? Честно, не думал, что Джек Кроуфорд может быть настолько… Некомпетентен.
