Текст книги "Сын Эльпиды, или Критский бык (СИ)"

Автор книги: MadameD

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 14 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Теперь мне хотелось только спать – и еще пить. Мне дали целый кувшин гранатового сока, просто роскошь! Я осушил несколько чашек. Потом меня проводили в комнату, где уже стояла чья-то кровать; там были и письменный стол, и сундуки. Конечно – здесь, наверное, жил хозяйский сын; и меня поселили с ним, потому что было больше некуда!

Я лег на предложенный мне топчан в углу и накрылся льняной простыней, успев с чувством удивления и неловкости подумать, что так и не встретился ни с кем из хозяев этого дома, кроме бабушки. Потом меня сморил сон.

Выспался я отлично… и, открыв глаза, со стыдом понял, что проспал до вечера. Позже я узнал, что ночь в этой стране наступает стремительно и закаты недолги. Но теперь я только сел в постели, протирая глаза и удивляясь тому, что в комнате уже темно.

Однако потом я увидел, что на столе горит алебастровая лампа, – при свете ее все незнакомые предметы отбрасывали зловещие тени. А потом я разглядел посреди комнаты мальчишку-египтянина в одной белой набедренной повязке – он, со своей темно-бронзовой кожей, почти растворился во мраке; и он молился, стоя на коленях и припав лицом к полу, обращенный головой в мою сторону.

На какой-то невероятный миг мне показалось, что хозяин комнаты преклоняется передо мной… Потом щеки мои вспыхнули пожаром, и я скорчился у стены, пытаясь остаться незаметным. Хотя, конечно, понимал, что этот мальчик уже видел меня спящим тут, в его владениях.

Однако мне не пришлось прерывать его молитву: хозяин комнаты окончил ее сам. Он сел, скрестив ноги, и несколько мгновений сидел так, прикрыв глаза; а потом поднялся легко и естественно, как будто проделывал такое движение тысячу раз. Несомненно, так оно и было.

Потом, наконец-то, мальчишка взглянул на меня. Мы впервые посмотрели друг другу в лицо.

Он оказался постарше меня года на два, а то и на три: высокий – египтяне, как и персы, рослые люди. Лицом этот мальчик напоминал бабку Поликсену, однако в ней всякий бы узнал эллинку, а он смотрелся настоящим египтянином. Глаза у него были черные и насурьмленные, как у взрослых; волосы тоже черные, жесткие и коротко подстриженные, так что открывали лоб и уши.

Несколько мгновений мы пристально рассматривали друг друга; но заговорил первым я, хотя был младшим.

– Хайре, – сказал я, традиционно по-гречески пожелав хозяину комнаты: “Радуйся”.

– Хайре, – откликнулся он на нашем языке и слегка улыбнулся. – Мне сказали, ты – Питфей, маленький экуеша. Ты мой гость.

По-гречески он говорил правильно и бегло, несмотря на египетский акцент. И он, несомненно, думал, что, употребляя мой язык, делает мне большое одолжение: высокомерен этот мальчишка оказался еще более, чем наши гребцы. Хотя это было и неудивительно.

– Как ты меня назвал? Что такое “экуеша”? – спросил я, стараясь не уступать ему.

– Это значит – грек. Так мы называем людей из вашего народа моря, – ответил мальчишка. Потом он наконец-то представился:

– Мое имя Исидор, я сын господина и госпожи этого дома.

– Я это понял, – я кивнул. Изъяснялся этот мальчик странновато, хотя и говорил на моем языке.

Потом я ощутил голод: мы так и не поели с дороги. Скрывая смущение, я потер живот и произнес:

– А я смогу сегодня увидеть… господина Тураи? Я еще не приветствовал его.

Тураи звали египетского мужа моей бабушки. Я догадался, что днем он выходил куда-то вместе с сыном.

– Ты, наверное, хочешь сказать, что ты голоден, – ответил Исидор, снисходительно наблюдая за мной: я опять покраснел, но кивнул.

– Отец уже пришел, и я явился, чтобы пригласить тебя поужинать с нами. Мне сказали, что тебя поселили вместе со мной, – сказал юный хозяин.

Я просиял.

– Очень хорошо!

Тут я подумал, что мне придется сейчас встать перед этим старшим мальчишкой, надменным чужеземцем, и захромать в сторону столовой, взяв свою палку. Однако этот стыд приходилось пересилить: я обул свои разные сандалии, не поднимая глаз, а потом, покачнувшись, встал. Я решил, что в доме обойдусь без палки.

– Одевайся, я подожду, – произнес Исидор. Он держался невозмутимо; и я понял, что о моей хромоте он знает. – Твоя одежда вон в том сундуке.

Я вытащил хитон поприличнее – белый и тонкий, с черно-желтой лиственной каймой понизу; застегнул на талии пояс из бронзовых колечек. Моего золотого критского бычка я носил не снимая – и решил выпустить его поверх платья.

– Я готов, – сказал я, пригладив волосы гребнем.

– Прекрасно, – ответил Исидор, улыбнувшись. – Я тоже. Идем.

Пока я одевался, и он успел принарядиться: на нем осталась та же белая набедренная повязка, напоминавшая сложного покроя юбку, однако он надел ожерелье-ошейник из многих рядов голубых и зеленых бус – такие украшения я уже неоднократно видел на здешних мужчинах, и на коптосских женщинах тоже. Руки выше локтей Исидор украсил серебряными браслетами.

Я молча последовал за ним; но на пороге комнаты вдруг вспомнил кое-что важное и окликнул его.

– Погоди! Можно тебя спросить?..

Исидор повернулся.

– Спрашивай.

– Кому ты молился, пока я спал?

Мальчишка не смутился – только выше поднял подбородок.

– Осирису, – ответил он. – Царю мертвых, что обитает на западе.

“Царю мертвых?” – изумленно подумал я.

При этих словах меня передернуло – сразу представился мрак Аида, в котором блуждают навеки потерянные души. Но Исидор говорил о царстве своего бога как о чем-то необычайно светлом и радостном, и недоступном мне – чужестранцу.

Но, конечно, сейчас было не время говорить о богах. Я только спросил – невольно заробев:

– И ты молишься Осирису… каждый вечер?

– Да, каждый вечер, – кивнул мальчик.

Он повернулся, тоже не желая продолжать, и мы вдвоем по коридору дошли до столовой. Это был зал со стенами, выкрашенными поверху в синий цвет – как ночное небо: подняв глаза, я увидел, что потолок тоже синий. Его подпирали колонны из черного дерева.

Потом я опустил глаза и увидел все общество.

Оказалось, что никто меня специально не дожидался, к моему немалому облегчению. Общего стола, как и у нас дома, в обеденном зале Тураи не было: хозяева и матушка расположились за отдельными столиками, а сестра уселась прямо на пол, на подушки. Гармония обрадовалась мне и позвала, чтобы я сел рядом; но мне вдруг стало стыдно на глазах у всех есть на полу, с маленькой девочкой. И я огляделся, ища, не предложит ли мне кто-нибудь другого места.

Я увидел, что Исидор тоже занял собственный столик, – и он с улыбкой сделал мне знак.

– Садись ко мне, экуеша.

Его родители трапезничали за своим столиком, накрытым на двоих; мне показалось неуместным сейчас привлекать внимание к себе, и я принял предложение Исидора.

Нам подали жареную рыбу с чесночно-луковым соусом, резаные овощи – редис и огурцы, как мне потом объяснили, белые булочки с кунжутом. Еще были финики в меду и гранатовый сок. Я набивал живот с удовольствием. Однако, насытившись, вспомнил об умеренности и постеснялся брать еще.

Я присмотрелся к хозяину дома, который был все еще занят разговором с женой. Я уже заметил, что господин Тураи бритоголовый, как жрецы и писцы, которых мы встречали, когда останавливались в разных селениях по пути на юг. Неужели он жрец – и поэтому у него такой сын?..

Мне стало очень не по себе от подобной мысли.

– Исидор, – шепотом спросил я, в первый раз обращаясь к хозяйскому сыну по-имени, – а чем занимается твой отец?

Мальчик горделиво выпрямился.

– Он смотритель караванных путей, – ответил Исидор. – Большой господин.

– А-а, – протянул я, не очень-то поняв, что это значит. Но такая должность мне почему-то не понравилась.

Я уже и не знал, идти ли к хозяину представляться. Но тут вдруг Исидор сказал:

– Подойди к отцу, он позвал тебя!

Я неуклюже выбрался из-за стола и, приблизившись к хозяевам дома, остановился напротив них. Я поклонился: похоже, здесь я скоро привыкну это делать.

– Ты – Питфей, сын Никострата, – произнес Тураи по-гречески.

– Да, господин, – подтвердил я.

Он говорил очень похоже на своего сына, и держался похоже. Правда, этот египтянин выглядел более приветливым, чем Исидор, но подобная любезность тоже была снисходительной.

– Надеюсь, наш дом тебе понравился, – сказал хозяин.

– Конечно, – подтвердил я. А как еще я мог ответить?

Тураи улыбнулся, взглянув на бабушку – свою супругу. А потом вдруг опять посмотрел на меня и спросил:

– А сын мой тебе понравился?

Я растерялся.

– Исидор вырос один, и привык всегда быть один, – объяснил Тураи. – Но я надеюсь, что вы с ним поладите.

Я поклонился и отошел. Я понял, что пора идти к себе: место Исидора уже опустело. Но я также понял, что гостеванье в Египте сулит мне куда больше неожиданностей, чем я думал.

========== Глава 6 ==========

Исидор и вправду оказался большим умником – он был просто набит знаниями: и не уставал их пополнять. Конечно, что ему еще было делать одному, кроме как учиться книжным премудростям?

На другой день после нашего приезда он подошел ко мне и предложил показать мне город. Родители дали ему разрешение… а может, попросили, желая нас подружить, как я подозревал. Но я вспомнил о том, как выгляжу со стороны, и сказал:

– Исидор, на меня же все будут показывать пальцами!

Он улыбнулся.

– Никто не будет. Мы возьмем с собой слуг, и все увидят, что мы знатные люди, – оборванцы дразниться не посмеют, а наши благородные господа сдержанны и учтивы. К тому же, у нас в Та-Кемет не принято лезть в чужие дела.

Та-Кемет, “Черная Земля”, – имя, которым сами египтяне называют свою страну: Исидор сообщил мне об этом утром.

Я согласился. Мы вышли на прогулку ближе к вечеру, когда стало прохладней, – я захватил свою палку и Мирона, а Исидор мальчишку, который мне прислуживал. Как я понял, это был и его собственный слуга. На самом деле, мне и без сопровождающих мало кого приходилось опасаться – коптосцы люди чинные, а мальчишки, видимо, предпочитали играть у себя во дворах. Таких забияк, каких у нас много и среди детей, и среди молодежи, я не увидел. Только желтые поджарые собаки дремали на солнце.

“Может, они все просто трусы?” – подумал я.

Но ведь Египет долго был богатой и могучей страной, трусы не смогли бы создать такое государство…

И тут Исидор привлек мое внимание и начал рассказывать о том, что мы видели: о том, сколько тысячелетий уже существует Коптос, когда был заложен его главный храм, посвященный богу Мину, где останавливаются караваны, которые прибывают с востока, и как именно ведется учет товарам, которые они привозят.

– Этим и занимается мой отец, – с гордостью рассказывал Исидор. – Его должность очень древняя, она существовала уже во времена великой царицы Осирис Хатшепсут, которая отправляла караваны в Пунт, – это было тысячу лет назад. Наш город возвышали его величество Осирис Рамсес и его величество Осирис Сети* семьсот лет назад, когда Та-Кемет стала широко торговать и сражаться с сирийцами и хеттами…

– А вы откуда это знаете? – спросил я с некоторой завистью.

Исидор хмыкнул.

– Все эти записи многие хенти* хранятся в нашем Доме жизни, так называется большое книгохранилище и святилище, – он показал рукой. – Моему отцу позволено делать копии с древних свитков. Я часто делаю это для него, и у нас дома тоже имеется большое собрание книг.

Я насупился: меня начал раздражать этот долговязый напыщенный зануда. Исидор еще что-то объяснял мне, но я уже не слушал. Неожиданно для него я остановился.

– Знаешь что, я, пожалуй, хочу вернуться, – заявил я. – Ноги болят.

Исидор изумленно уставился на меня – а потом усмехнулся.

– Понятно, маленький экуеша, я надоел тебе! Как же я забыл, что ты еще несмышленыш!

Кровь бросилась мне в лицо; я сжал в руке палку и шагнул к сыну наших хозяев с таким видом, что его усмешка исчезла. Но, к счастью для нас обоих, Мирон предугадал мои намерения: раб моей матери настиг меня и положил руку на плечо.

– Нет, хозяин Питфей, так нельзя! Ты очень рассердишь свою мать и бабушку!

– Пусти, раб!.. – рванулся я; но раб не пускал, и я смирился. Только плюнул себе под ноги.

– Ну вас всех к воронам!

Я быстро захромал домой; потом мои спутники нагнали меня. Назад мы вернулись в полном молчании.

Нас накормили и опять предоставили самих себе. Исидор делал вид, что ничего не случилось; после ужина он засел за свои свитки. Он что-то чертил за столом – кажется, занимался математикой.

Я принялся играть в саду у дома: гонять мяч битой. Подарки дяди Мелоса были у меня с собой. Я вспомнил, как мечтал поиграть с кем-нибудь в Египте, и засмеялся. Какой я был дурак!..

Когда я вернулся, потный и тяжело дышащий, Исидор все еще сидел, разложив свои свитки в круге света от лампы. Я некоторое время ходил вокруг него, как волк вокруг добычи… он, похоже, действительно не замечал меня. И тогда я не выдержал:

– Исидор! Ты ведь себе глаза испортишь!

Мальчишка оторвался от писания и пораженно взглянул на меня.

– Что ты сказал?..

Я постучал по ладони своей битой, которую так и не выпустил.

– Ну да, ослепнешь. Это ведь не поправить, слышишь?.. Отвлекись-ка и давай во что-нибудь сыграем!

– Мой отец был писцом всю жизнь, и глаза служат ему все так же хорошо, – высокомерно сказал Исидор. Он взглянул на водяные часы на столе. – А играть уже поздно.

Он встал из-за стола.

– Я лягу спать, и ты тоже ложись.

Я фыркнул, но послушался. Мы оба пошли умыться, а потом Исидор потушил лампу, и мы легли. Мое раздражение никуда не делось… и, когда хозяйский сын затих, я еще долго глядел в темноту и мечтал о каком-то отмщении: я сам хорошенько не понимал, кому и за что.

Утром Исидор продолжил занятия.

– Я не закончил вчера, – объяснил он; и углубился в черчение и вычисления. Я опять принялся слоняться по комнате без дела: внутри я просто кипел.

И тут меня осенило.

– Послушай, – воскликнул я, – ты ведь, наверное, даже ни разу не дрался!

Исидор скатал свой свиток и встал из-за стола: он выпрямился, глядя на меня.

– Ты очумел, что ли? Зачем мне драться?

– А как же иначе ты сможешь вырасти мужчиной? – откликнулся я: наконец-то я ощутил свое превосходство. – Ты должен уметь себя защитить – себя и свой дом, и быть сильным! Иначе это просто позор!

Глаза Исидора вспыхнули: кажется, я наконец-то его разозлил. Отшвырнув свои папирусы, он прошагал в угол и быстро наклонился, копаясь в своем сундуке; а потом извлек наружу длинную изогнутую палицу.

Он опять приблизился ко мне: и я невольно дрогнул, отметив, насколько хозяйский сын выше меня, да и шире в плечах.

– Вот, видишь?.. – Исидор принялся вращать палицу в руке с силой и скоростью, каких я от него не ожидал; потом принялся перебрасывать палку из руки в руку. Черные глаза его горели. – Я сызмальства хожу с отцом на охоту в камыши: мы ставим сети на птиц, и я хорошо стреляю из лука. И этим оружием я владею не хуже!

Палица описала дугу перед моим лицом, и я отпрянул; тогда Исидор опустил ее. Я заметил, что его метательная палка расписана изображениями уток и других птиц, неведомых мне.

– Я еще никогда не бил людей, ты прав, – заявил Исидор, с яростью глядя мне в глаза. – Но если ты не уймешься, маленький наглый экуеша, я тебя отделаю!

Я расставил ноги и улыбнулся.

– Что ж! Попробуй побей! Хоть я и калека, но по дороге сюда я дрался с пиратами… и одного убил!

Глаза Исидора сощурились: не знаю, поверил он мне или нет. Но через мгновение резко кивнул в сторону двери.

– Идем в сад!

Мы молча вышли в сад – там было еще не слишком жарко. Исидор по тропинке привел меня к пруду, около которого было чистое место. Остановившись, младший сын моей бабки развернулся ко мне.

– Теперь держись!..

Он набросился на меня, и наше оружие с треском сшиблось. Исидор был больше и сильнее меня, но не так проворен; и он не был научен тому, что может дать только настоящее сражение: причинять и терпеть боль. Его длинные крепкие ноги давали ему преимущество; но я сумел свалить его, как прежних врагов, и мы покатились по земле. Мы вцепились друг в друга с каким-то упоением, колотили и давили друг друга; я изловчился отобрать у Исидора палицу, выкрутив ему кисть, но потом он сумел заломить мне руку за спину и бросил на живот, навалившись сверху. Он зло дохнул мне в ухо:

– Ну, тебе хватит, экуеша?..

– Нет, – ответил я; и сильно лягнул его пяткой по голени. От боли он ослабил хватку; а я высвободился, распрямился и…

И тут как гром с ясного неба раздался крик:

– Что тут происходит?

Под деревьями напротив нас стояла бабка Поликсена. Она стремительно двинулась к нам; подхватила на ходу палицу Исидора и взмахнула ею.

– Что вы тут устроили, два паршивца?..

Ни у одного из нас не было слов для оправданий. Но потом Исидор крикнул, показав на меня:

– Он первый начал! Он сказал, что я не мужчина!

Бабушка круто развернулась к нему.

– Конечно, не мужчина, – отрезала она. – Разве мужчина станет нападать на своего гостя, который меньше его… и неразумнее?

Она метнула на меня испепеляющий взгляд. Я молчал, скованный стыдом; но, вместе с этим, во мне опять поднималась гордость за себя.

Госпожа несколько мгновений раздумывала; а потом велела мне:

– Пойдешь сейчас со мной. А ты… явишься к отцу, когда он придет, и все расскажешь! – приказала она своему сыну.

Исидор молча кивнул, глядя в землю.

Я поковылял за бабушкой: у меня не было сомнений в том, что меня ждет. От побоев тело уже болело, но я только молча стискивал зубы.

Она привела меня в свою комнату – я впервые оказался там; и заметил только мебель черного дерева и блестящие статуэтки каких-то богов в стенных нишах. Но я почти не смотрел по сторонам.

Бабушка закрыла дверь и какое-то время рассматривала меня. А потом спросила:

– Так ты хочешь быть похожим на своего отца, Питфей?

– Да, госпожа, – сказал я. Посмотрел ей в глаза – они горели темным пламенем… Госпожа Поликсена улыбнулась.

– Превосходно! Так не хочешь ли попробовать того, что мой сын получал от меня, пока не поумнел?

Я внутренне дрогнул; но расправил плечи.

– Да, госпожа! Накажи меня, я провинился!

Я сам разделся и бросился ничком на циновку. Я напрягся и сжался в ожидании боли: и, вместе с тем, какая-то часть моя жаждала этой расправы. Этого испытания!

Меня никогда еще не секли дома – отец только шлепал ладонью за непослушание; однако я уже тогда изведал тяжесть его руки и не ждал, что бабкино наказание окажется особенно чувствительным. Однако я ошибался: госпожа дала мне десять розог, и мне показалось, что она избила меня с жестокостью спартанского ментора. Чтобы не закричать, я впился зубами себе в руку.

Спина моя вся горела и мучительно саднила; а, попытавшись встать, я с испугом ощутил, как по ней сбегают ручейки крови.

– Доволен? – спокойно спросила бабка Поликсена.

– Да, – с дрожью ответил я. Я в самом деле был горд собой.

– Погоди, не одевайся, – предостерегла она, когда я потянулся за хитоном. – Если надеть хитон на свежие раны, волокна прилипнут и будешь мучиться долго. А то рубцы могут и загноиться.

Я послушно замер; а госпожа принесла какое-то пахучее снадобье в баночке и намазала мне спину, отчего моя боль утихла. Госпожа повторила, чтобы я не одевался до завтрашнего дня. После этого разрешила мне уйти.

Исидор вернулся в свою спальню только вечером. И, увидев, как он двигается, я воскликнул:

– Что, тоже влетело?

Мы уставились друг на друга, – два дурака, – а потом вдруг начали хохотать. Потом Исидор повернулся ко мне спиной, на которой набухли свежие рубцы.

– Это отец…

Я присвистнул.

– Неплохо, приятель!

Я дал ему взглянуть на свою спину. А потом он признался, что нас обоих оставили без ужина. Я сказал, что это ничего – была бы вода: и в коридоре обнаружился большой кувшин, который, по словам Исидора, его “госпожа мать” велела всегда держать полным…

После этого мы сблизились – знаете, как бывает у мужчин, даже маленьких. Исидор показал мне, как стрелять из лука; он пару раз взял меня на рыбалку. А по вечерам сын Поликсены потчевал меня своими историями: он и вправду умел рассказывать так, что заслушаешься. О прошлом своей страны, о великих битвах и грандиозных строительных работах, о том, как он сам рос и куда ездил; и я тоже делился с ним тем, что пережил.

И все было бы хорошо – но однажды я вдруг услышал, как моя бабка за дверью ругается с моей матерью. Они бранились в комнате бабушки: и я сразу понял, что яблоком раздора был снова я…

– Нет, я не позволю тебе! Это мой сын, а не твой! – крикнула Эльпида. – Ты видишь сама, каков он!

Я вспомнил, как после того наказания мама горько упрекала меня: и мне было так совестно, что я причинил ей боль…

– Тем более, что он таков, – гневно ответила Поликсена. – Пусть лучше он узнает это от меня, чем от моих врагов!

Я услышал, что бабка приближается к двери, чтобы прикрыть ее; и в испуге отступил.

Но терпеть дальше стало невозможно. Я должен был все знать!

Позже вечером я подкараулил бабушку в коридоре. Мама была занята с Гармонией – разучивала с ней песню собственного сочинения.

Госпожа Поликсена остановилась, выжидательно глядя на меня. После той порки мы с ней виделись как ни в чем не бывало; однако почти не говорили.

– Госпожа бабушка… – Я набрал воздуху в грудь. – Я давно понял, что у вас с моей матерью тайна от меня, которую ты хотела мне открыть! Мама, кажется, против… но я знаю, что это очень важно!

Поликсена спокойно кивнула, не сводя с меня глаз. Она сложила руки на груди.

– И что у нас за тайна, по-твоему?

– Это правда, что ты служила персам и они тебя возвеличили?.. – воскликнул я.

Между нами повисла тишина: я сам ужаснулся сказанному. Потом бабушка улыбнулась.

– Это правда, но лишь отчасти, – сказала она. – Я долго была царицей всей Ионии, и на трон меня посадили персы. Но так было нужно для нас.

Внимая ей, я ощущал сладкий ужас – будто ненароком пробрался в святилище и получил от богов дар, предназначенный мне одному…

– Почему? Почему так было нужно? – быстро спросил я.

Бабушка взяла меня за руку теплой сухой рукой.

– Идем сядем у пруда. Твоему отцу я все объяснила, когда ему было девять, и он меня понял… думаю, что ты поймешь не хуже. Я уже стара, – она улыбнулась, – и мы с тобой можем больше не увидеться.

И она повела меня в сад: мы с нею сели на траву у пруда, на том месте, где я недавно подрался с Исидором. Госпожа Поликсена долго говорила, а я долго слушал. И тот простой и ясный мир, который я до сих пор знал, рассыпался на кусочки.

* Приставка “Осирис” к имени фараона означала, что он обрел бессмертие, “уподобившись Осирису”.

* Сакральный период для египтян, равный 120 годам.

========== Глава 7 ==========

После этой беседы, которая потрясла мое существо до основания, я мог думать только об одном – как много человек знает о том, кто такая бабка Поликсена. Знает ли об этом Тураи, ее муж-египтянин? А Исидор?..

С Исидором я решил поговорить через пару дней, когда пришел в себя. Тем более, что мой новый и первый друг заметил мое странное поведение.

Вечером я зазвал Исидора на крышу дома – мы любили прохлаждаться там, как делали многие коптосцы, спасаясь от духоты; и нам нравилось обозревать город сверху. На крышу можно было попасть по лестнице, ведущей изнутри – из столовой.

Младший сын Поликсены пошел со мной без вопросов; но насторожился, как в былые дни. Когда мы оказались на крыше, еще хранившей дневной жар, Исидор сразу же воскликнул:

– Что случилось, Питфей?

Несколько мгновений я боролся с собой – ведь бабушка строго наказала мне не болтать об этом с посторонними! А потом я спросил:

– Ты знаешь, кем твоя мать была раньше?..

В глазах юного египтянина на мгновение отразилось смятение; он вскинул руку, словно бы отгораживаясь от меня. И я понял – Исидор знает.

– Отец записал повесть матери, когда приехала в Коптос к нему и ко мне, – сказал мой друг. – Сначала я услышал эту историю из ее уст, когда был маленький, а потом прочел все сам.

Я изумился еще больше.

– Госпожа Поликсена приехала к вам из Ионии? Вы не жили вместе… пока она…

– Пока она была царицей? – закончил Исидор; и усмехнулся. – Ну конечно, нет! Ведь тогда меня захотели бы убить враги ее престола… я же был ее наследником!

Он неожиданно шагнул ко мне и сжал мою руку.

– И ты тоже ее наследник и царевич, теперь ты об этом знаешь. Так что молчи, экуеша!

До сих пор мне такое даже не приходило в голову. Конечно, я был еще мал. Но потом я спросил, опять удивившись:

– Какой же я наследник, если бабушка больше не царица?

– Тише ты!..

Исидор сверкнул черными подкрашенными глазами.

– Молчи об этом, – повторил он, прижимая палец к губам. – Лучше, если никто, кроме нас, не будет знать о нашем прошлом. Вокруг хватает пожирателей падали!

Я уныло кивнул. На смену окрыляющему чувству величия пришло привычное чувство отверженности. Но я был рад, что мне все же не придется хранить эту тайну в одиночку.

Я смог не проговориться об этом больше никому; и даже матушка не узнала, о чем я беседовал с бабкой Поликсеной. И без всяких предостережений я понимал, что отцу тем более нельзя проболтаться. Я быстро учился скрытничать и лгать… как лгали мне взрослые.

Однажды Эльпида сказала мне, что отец прислал письмо – он направится в Коптос через пять дней, когда господин Ашшур завершит свои дела в Мемфисе. Время до отъезда полетело вдвое быстрее: теперь мне гораздо жальче будет покидать этот чужой город…

Еще до получения письма Никострата я начал заниматься вместе с Исидором – он охотно учил меня египетскому языку и даже пытался учить иероглифике; но изъясняться рисунками для меня было еще слишком сложно. Мы с Исидором сперва хотели переписываться на греческом языке… а потом оба сообразили, как это будет неразумно. Ведь бабушка со своим господином Тураи не просто так поселились на самом краю египетской земли, по соседству с пустынями! Нет: мы не сможем слать друг другу весточки – только ждать новой встречи.

Потом приехал отец. Я испытал при виде Никострата испуг, и облегчение, и вину. Как он счастлив был обнять Эльпиду и Гармонию, и свою мать-царицу – и знать не знал, какие перемены случились тут в его отсутствие!

После любимых им женщин Никострат пожелал видеть и меня; и меня он тоже приласкал. А я смотрел в его искрящиеся радостью серые глаза и думал – стал бы этот спартанец так вести себя со мной, знай он, о чем мне рассказали за его спиной?..

Но я, конечно, промолчал. А когда отец отдохнул с дороги, матушка устроила для него и для всех домашних Поликсены праздник: вернее сказать, представление.

Пока Никострат сопровождал сирийского торговца, Эльпида продолжила со мной занятия музыкой, так же, как с моей сестрой: мы захватили с собой кифару, а лютня у бабушки в доме была, как и египетские тамбурины и систры*. Порою мы упражнялись вместе, аккомпанировали и подпевали друг другу, но чаще мать занималась с нами по отдельности.

В этот раз мы выступали перед отцом, будто перед почетным гостем. Вначале пела мама, – о миртах и розах Афродиты и любовной тоске, – а я аккомпанировал ей на лютне; а потом мы поменялись местами. Я исполнил гимн Аполлону под музыку матери.

Это были дивные мгновения – меня слушали все, и мой отец, и хозяева дома, и Исидор: и я чувствовал, что они забыли о себе, глядя на меня, так же, как прежде забывались гости под воздействием чар Эльпиды. А потом мне хлопали все – и отец тоже.

Я поклонился им, как делали приглашенные артисты на пирах. Я сиял от счастья. Да, в этом я был талантлив, и более, чем моя сестра!

Я покинул собрание, чтобы не разрушать сотворенного мною волшебства; я поспешил на крышу. Почти сразу за мной туда взбежал Исидор: схватив меня за руки, он поздравил меня, а потом обнял со слезами на глазах. Я впервые видел у этого гордого и неприступного сына Та-Кемет слезы.

– Ты поистине одарен богами, брат мой!

Я вдруг ощутил себя так, точно нежданно обрел старшего брата – и должен покинуть его, уехав далеко за море…

Я тоже заплакал. Я обещал Исидору, что в скором времени приеду снова: хотя не имел представления, как теперь повернется моя судьба.

Мы прожили в Коптосе целый месяц – и через четыре дня после возвращения отец велел нам с матерью и сестрой собираться домой. Теперь мы должны были сесть на критский корабль, который снова доставит нас на Крит, а там мы найдем судно, которое пойдет до Родоса.

Заработок отца был очень неверным – хотя добывал он деньги собственной и чужой кровью… Однажды Никострат мог погибнуть ни за что, защищая очередного восточного толстосума, который будет глядеть на всех нас как на тупых варваров, способных только продавать свои мечи!..

Я молчал: если отец ничего не мог с этим поделать, я и подавно не мог.

В последний день мы с Исидором сходили вдвоем искупаться на реку. А на берегу, уже надев свою повязку-схенти, он сказал, еще более серьезный, чем обычно:

– Я хочу дать тебе с собой бога-охранителя.

Из складок своей набедренной повязки Исидор извлек очень красивую фигурку жука-навозника, выточенную из лазурита и оправленную в серебро.

– Это скарабей – утреннее воплощение светозарного Ра, живущего вечно… И те, которые носят такой амулет, получают частицу его бессмертного могущества.

Я уже знал, что египтяне чтят богов самого причудливого и даже порою отвратительного облика – в виде людей со звериными головами, и просто в образах зверей: крокодилов, и бегемотов, и шакалов. Но теперь у меня язык бы не повернулся сказать что-нибудь непочтительное о древних хранителях этой земли – в Коптосе, среди рыжих песков, под щедрым и безжалостным солнцем, я ощущал их мощь так же, как Исидор.

Однако дар его я отклонил.

– Благодарю тебя, брат. Но, видишь, – у меня уже есть бог-покровитель.

Я показал на своего критского бычка, висевшего на груди.

– Это мне подарила мать! Может быть, твой скарабей сильнее… но я не могу его взять.

Исидор кивнул понимающе и серьезно.

– Мой отец тоже говорил, что у человека может быть только один главный бог – бог его сердца.

Мы обнялись. Потом в молчании вернулись домой, и я принялся собирать вещи. До самого отъезда мы с Исидором больше не говорили; однако бабка Поликсена неожиданно зазвала меня к себе. Она тоже хотела сделать мне прощальный подарок.

Она протянула мне футляр из навощенной кожи в виде трубки – в таких держат книги, особенно при перевозке.

– Здесь свитки, которые послужили бы украшением библиотек многих богачей, – сказала госпожа. Она улыбнулась. – Ты пока не оценишь их, но с возрастом обязательно.

Я низко поклонился. Я ожидал, что бабушка скажет еще что-нибудь… ну, о том, о самом важном. Но она хранила молчание; и тогда я ушел.

Они провожали нас все трое – госпожа Поликсена, ее муж и их сын: госпожа одолжила нам свою барку до Навкратиса. Когда гребцы ударили веслами, я обернулся и увидел, как Исидор махнул мне рукой: я с улыбкой махнул ему в ответ, но крикнуть ничего не успел. Течение увлекало нас стремительно – и вот уже Коптос остался позади.