Текст книги "Второй шанс узнать себя"
Автор книги: Леди Ксандри
Жанр:
Ужасы
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)
Леди Ксандри
Второй шанс узнать себя
Часть 1
Замок. Фонтан. Мост в будущее
Пролог
Есть два пути:
Жить в сожалении о прожитых годах,
Страдать над каждым шагом, что не сделал.
А можно просто Жить в Цветах
И в каждом находить: Любовь и Страх
Надежду, Веру, Сожаленье,
Любовь и Верность, Отчуждение.
И жить. Сейчас! Без сожаленья.
Ведь нет пути назад.
Роксана, развалившись, сидела в своём любимом зелёном кресле, вытянув затёкшие ноги. Сидела и думала, как она устала от своей скучной работы, от обреченных лиц коллег, вынужденных пахать за маленькую зарплату, чтобы получить хоть копейку для своих детей. В какой-то мере Роксане повезло, детей у неё не было, а на себя денег хватало и даже больше, вовремя сделанный вклад и о деньгах можно сильно не беспокоиться, но…
Невольно задумываясь, чего она достигла к своим тридцати пяти годам, женщина призналась себе: «Ничего, ровным счетом ничего из того, что она могла сделать в своей жизни». У неё не было мужа, детей, работы, на которую можно с удовольствием ходить, и так же приходить к любящей тебя семье. По карьерной лестнице она так и не прошлась, оставшись простым бухгалтером, лишь отдаленно представляя, что там, на верхней ступеньке, столь многообещающей лестницы.
Должность была скучна и однообразна, к тому же последний год Роксана не справлялась с ней, поэтому работа продолжалась и дома.
Вот и сейчас она сидела, окруженная стопками документов, удрученно глядя на них. Как ей хотелось взять эту кипу бумаг и сжечь на костре, как когда-то жгли еретиков, но начальник вряд ли одобрил бы эти действия. Поэтому заново приходилось проверять и перепроверять столбики цифр, чем женщина и занялась.
Не прошло и пяти минут, как её руки сами опустились, она опять предалась размышлению. Роксана вспомнила себя маленькой девочкой, когда она носилась по двору, играя с собакой, или как она закинула мячик в колодец, а потом долго пыталась его достать пока не утопила ведро. Вспомнила, как гоняла гусей по двору хворостинкой, пока один гусак не стал гонять ее, больно щипая за ногу. Это было целое приключение. Роксана вспомнила еще многое из своего детства, пока не добралась до юности. Тут улыбка на её устах померкла. Как бы сложилась её жизнь, если бы она не совершила всех тех ошибок, которых, увы, ей уже не исправить.
После этих совсем не радостных дум Роксана всё-таки отложила бумаги и пошла, пить кофе. Немного не дойдя до кухни, она остановилась напротив картины на стене – это был горный пейзаж. Весеннее солнце отражалось в снежных вершинах Альп. Внизу тек, переливаясь на солнце холодный горный ручей, а рядом с ним, словно в контрасте, зеленела сочная травка, ярким пятном притягивая к себе. Это она написала. Пейзаж настолько отражал её юность, полную контрастов и свежести, что ей хотелось плакать. Тогда у неё была мечта, стать великой художницей. Чтобы её картины выставлялись в Лувре, в Третьяковке, хранились в частных коллекциях самых верных друзей. Она хотела путешествовать и чтобы вместо фотографий, на память остались её пейзажи. Так она считала: что вместе с картиной посещенных мест передаст и испытанные ей чувства от увиденного великолепия мира. В молодости у неё были все шансы исполнить свою мечту, ей пророчили великое будущее. Но случившиеся после события, сломили её, она бросила художественное училище и поступила в колледж, чтобы выучится на ныне занимаемую должность. И вот уже одиннадцать лет она занимается наискучнейшим, по её мнению, делом. Еще раз, взглянув на картину, она передумала пить кофе и отправилась прямиком в спальню, намереваясь поспать хотя бы оставшиеся три часа.
* * *
Следующий день начался просто кошмарно. «Добрый» начальник распекал её при всех сослуживцах. Начал он говорить с того, какие неквалифицированные кадры ему попадаются, и как он, «бедненький», из кожи вон лезет, чтобы сделать из них нормальных людей. Закончил фразой: «У курицы и то больше мозгов и собранности, чем у Вронской». Женщина вспылила, и это закончилось увольнением.
Как ни странно, Роксана почувствовала облегчение. И, придя, домой, она написала в своём дневнике, который не брала в руки уже лет десять:
«Я только сейчас поняла, как устала от этой работы. Постоянно сидеть в окружении никому ненужных бумаг, которые рано или поздно окажутся в топке, не моё призвание. Я могу делать нужное, вечное. Меня воротит от того, на что пошла эта бумага, когда на ней можно было изобразить множество эскизов, а по ним написать прекрасные, «нетленные» картины. Сочинить множество чудесных стихов и произведений, да мало ли на что могли её потратить, но на что её израсходовали, я считаю глумлением над бумагой и временем. За годы работы я не написала, ни одной картины, но теперь у меня есть время, и я верну себе былое мастерство».
Отложив ручку, женщина счастливо вздохнула: «Если продать старые пейзажи, денег на несколько лет безработной жизни хватит».
После черной полосы Роксана решила изменить своё существование в корне. Женщина составила план действий по осуществлению задумки: первоначально хотела написать несколько работ и организовать свою выставку, а потом, может, и личная жизнь появится. Её душу переполняло возбуждение, она видела знаки правильного решения в каждом вираже своей жизни.
Не теряя времени, Роксана откопала на чердаке старый запылившийся мольберт, холсты и пачку цветных мелков, поставила все это перед камином и задумчиво уставилась в огонь. Потом прошлась по комнате в поисках вдохновения.
В конце концов, она решила остановиться на горном пейзаже. Голубые вершины, прозрачное небо… Её любимая тема, сложности с которой никогда не возникало. Но когда Роксана начала работу, то поняла, что не так. Руки дрожали, сказывалось то, что она давно не рисовала, очень давно. Штрихи были резкими и неправдоподобными, воздух, вместо того чтобы быть прозрачным, загустел. Горы же наоборот, были слишком светлыми на фоне темного неба. Старая сноровка без тренировки ушла. Придется нарабатывать рефлексы почти сначала. Огорченная Роксана пошла пить кофе, смакуя вкус поражения. Потом она прибралась дома и приготовила поесть, а чуть позже села вспоминать. Ей хотелось воскресить в памяти свои детские мечты, ведь, мечтая, она ощущала вкус детства. В детстве Роксана многого хотела, все её грезы были яркими, чудесными и несбыточными, но дело в том, что в детстве все живут мечтой. В юности ты мечтаешь в предвкушении чего-то нового, в ожидании счастья. А когда вырастаешь, у тебя остаются лишь осколки от нафантазированного воздушного замка.
Роксана грезила о своем доме с маленьким садиком роз, и чтобы на него выходил кованый балкончик, обвитый плющом, на котором она могла бы встречать рассветы. Даже рисовала свою мечту, но та так и осталась мечтой.
В юности Роксана влюбилась в привлекательного молодого человека. В двадцать лет он был художником, как и она, но, в отличие от неё, его картины уже выставлялись на больших выставках. Его полотна были как живые, как будто сквозь них можно было увидеть душу автора, на них можно было смотреть и смотреть. Роксана влюбилась в него без памяти, а он ответил взаимностью. Их объединяла любовь и общая мечта о земном рае, о славе и признании, и они шли к ней семимильными шагами. Но когда, казалось, мечта уже не за горами, их разъединила её глупость…
Чтобы освежить всё в памяти, Роксана обратилась к своему дневнику в тот год, когда она так опрометчиво окунулась в мир цифр и бумажной волокиты.
«Как я ждала этого момента, как же я хочу стать его женой. Когда он наконец предложил мне, я немного растерялась, попросила подождать до завтра, но ответ уже готов: ДА! ДА! ДА! Жду не дождусь, когда я это ему скажу. Надеюсь, он не обиделся из-за моего резкого ухода. Он у меня такой гордый, но ничего, завтра я ему отвечу, и он растает».
Да, он был гордый и не понял. Следующие страницы были залиты слезами, так что нельзя было ничего разобрать, но Роксана помнила все наизусть, как будто это случилось вчера. Она записала его слова, которые он сказал на следующий день:
«Ты меня не любишь. Разве настоящей любви нужны размышления? Прощай!»
Это было очень резко, неоправданно грубо и так больно, что, казалось, осколок холодного льда, вонзившийся в сердце, остался там и по сей день. Тот вечер она провела с бутылкой крепкого вина. Так она меньше плакала, и её не посещала мысль о самоубийстве – ей было просто всё равно. Наутро все казалось страшным сном, Роксана и не стала разубеждать себя в этом, просто забрала документы из училища, собрала вещи и уехала в другой город – начинать новую жизнь.
Сейчас она, конечно, жалела, но тогда ей это казалось единственно правильным выходом. А ведь Роксана до сих пор любила своего «гордого». Недавно она видела его по телевизору на знаменитой Лондонской выставке. Он очень изменился, но произошедшие с ним изменения только украсили его: лицо стало более мужественным и красивым, юношеские черты сделались резче и жестче, что добавило в его облик уверенности, казалось рядом с ним ничего не страшно. На эту выставку он пришел с длинноногой красоткой, даже по телевизору было видно, с какой щенячьей преданностью она на него смотрела. У Роксаны тогда защемило сердце. Утром вся её подушка было в слезах, она думала, что ещё любит его. Роксана положила дневник в чемодан. «Надо не забыть его выбросить», – взяла она себе на заметку. Прошлое прошлым, а будущее будущим.
* * *
Прошло несколько месяцев. Роксана каждый день пыталась наработать руку, рисуя всё новые и новые картины. Но как они были далеки от тех полотен, какие она писала в юности месяцами, уделяя внимания мельчайшим деталям. Их хотелось писать, а здесь – совсем другое. Нынешние полотна, создаваемые максимум за неделю, были далеки от совершенства. Написав восьмую картину, она бросила это занятие. Ей недоставало детской непосредственности, постоянное дыхание которой заставляло творить. Вряд ли её старый учитель, научивший её всем азам художественного искусства, был бы доволен.
Он сказал бы: «Оксаночка, если ты, деточка, не в духе, отложи «перо искусства» и иди крась заборы, пока к тебе снова не вернётся вдохновение». По правде говоря, она однажды красила заборы, и это ей здорово помогло. Вспомнив этого старого маленького человечка, Роксана улыбнулась. Он так много сделал для неё, а она так долго с ним не общалась, что почувствовала стыд. Женщина решила исправить положение и позвонить ему. Поздно лучше, чем никогда.
Записную книжку она нашла в том же чемодане из прошлого, где прятала старые дневники пятнадцатилетней давности. Чуть не прыгая от радости, Роксана набрала номер, дожидаясь заветного голоса. Но на том конце провода услышала лишь длинные удручающие гудки.
Две недели она пыталась найти информацию о Армандо Сайрусе, ее старом учителе, так как поняла, что до него не дозвониться. Да это и не было удивительным – за пятнадцать лет он мог поменять номер десятки раз. Её учитель как будто канул в неизвестность.
В конце второй недели Роксана нашла краткую заметку о нем в интернете. К сожалению, он умер шесть лет назад. А они так и не помирились. После расставания со своим парнем Роксана разорвала отношения со всеми своими друзьями, родственниками, учителем. Как ей хотелось вернуться на свою старую работу, в мир цифр и бесконечной волокиты, чтобы забыться и перестать жалеть себя. Но она знала, это уже невозможно. Выбор сделан.
Через месяц Роксана продала все свои старые картины давно знакомым коллекционерам, которые долгое время не оставляли попытки её уговорить. Что ж, время пришло. Квартиру она сдала бездетной паре. Новые картины – сожгла.
Самой заветной детской мечтой было путешествие. В детстве она увлекалась книгами о Египте, Греции, Таиланде, Испании и других странах. Но больше всего ей запомнился красочный Египет с его тайнами и легендами. Роксана мечтала выучить египетский язык. Это была очень смелая мечта, но именно своим безрассудством она и привлекла уже выросшую мечтательницу. На вырученные с продажи картин деньги, а это вышли очень хорошие деньги, что было весьма неожиданно, Роксана купила билет в страну пирамид.
От Каира до Парижа
Замок
В столице Египта было жарко, как в печке. Роксана постоянно носила с собой бутылку воды, которая в Каире стоила очень дорого. В первые дни пребывания в Египте она удивлялась всему новому, старалась узнать как можно больше. Роксана была похожа на ребенка, которому дали его любимую конфету. Ее поразил размах, с которым строили Египетские цари. Подумать только, пирамида Джосера, считается первой пирамидой, а о ней никто и не знает. При этом пирамида является только частью комплекса, скрывающего под собой множество палат и туннелей.
Роксана излазила все, что можно. Побывала у знаменитых пирамид в Гизе: Менкаура, Хеопса и Хефрена, сфотографировалась со Сфинксом, любовалась ночной пустыней. Хотела изучать язык, но, к ее разочарованию, выяснилось, что египетский уже тысячелетия является мертвым языком. А все фильмы про раскопки в египетских землях, где они так рьяно кричали на этом языке, всего лишь фильмы. Сейчас же тут господствует арабский. Детской мечте условности не нужны.
Вечерами Роксана сидела и любовалась ночным мегаполисом. Контраст величайшей старины, оплот легенд и мифов мира о зарождении цивилизации людей и совершенно современный город с ниточками-мостами, через великую реку Нил.
Пребывание в Египте прошло плодотворно. Воодушевившись, Роксана ринулась покорять другую страну – Францию. В ее планах было покататься по миру, пока хандра не покинет ее окончательно, и она не соскучится по дому.
Во Францию Роксану тянуло по многим причинам. Франция – страна романтики, красоты и любви. Столько великих художников, нашедших вдохновение и в провинции Франции, и в самом Париже. Роксана давно для себя составила план путешествий, еще восхищаясь работами Ренуара, Моне, Писсарро. Она хотела пройти их путем, увидеть их глазами, поймать их вдохновение. Прогуляться по дороге из Версаля в Лувесьен, посмотреть на Акведук, замок мадам Дюбарри, насладиться природой провинции, а потом – в Париж…
Франция – страна моды, искусства и влюблённых. Если у нее не получится писать здесь, то не получится нигде!
Девять утра, аэропорт Шарль-де-Голль. Лететь пришлось почти тринадцать часов с пересадкой в Стамбуле. Но это Париж! Отель был дешевым, всего две звезды, зато это обстоятельство делало Роксану чуть ближе к художникам, которым часто не хватало денег на хлеб, но они находили на краски. Нет, это было не успокоение прижимистости, просто большего ей было не надо. Она не собиралась сидеть в отеле целый день даже в самую плохую погоду.
«Париж ждет меня!» – писала Роксана в новом дневнике, приобретённом в Стамбуле. Но что Парижу до каких-то дневников за пятьдесят лир?
Наутро Париж окутал плотный туман с Сены. Промозглый и сырой, как все туманы. К обеду он истаял, и Роксана затеяла поездку в Версаль. Во Франции существует система скоростного сообщения – Réseau Express Régional d'Île-de-France[1]1
Сеть экспрессов региона Иль-де-Франс, сокращенно: RER
[Закрыть]. Роксана сверилась со своими записями: линия «С», ближайшая станция – Musee d'Orsay. Сделав пометку посетить музей позже, Роксана смело села в электричку. Всего сорок минут, и она будет в Версале.
– Excusez-moi de vous déranger.[2]2
Простите, что беспокою вас (французский).
[Закрыть]
Женщина прищурила глаза, не понимая. Когда-то она учила английский язык и немного французский, но с тех пор так много утекло воды, что фразы вспоминались со скрипом.
– Pardonnez-moi de vous déranger.[3]3
Прости за беспокойство (французский).
[Закрыть] – повторили, чуть изменив фразу.
Роксана улыбнулась и подняла глаза для продолжения разговора. Перед ней был француз, довольно молодой, почти ее возраста, со смешной куцей бородкой. Ее можно даже было назвать козлиной. Прилизанные волосы и фрак – весьма интересное сочетание, отметила женщина, еще шире улыбаясь. И очень по-старомодному.
– Vous vous êtes assis sur mon chapeau[4]4
Вы сели на мою шляпу (французский).
[Закрыть].
Роксана непонимающе подняла брови. И вдруг этот субтильный тип в старом, наверняка поеденном молью фраке, бесцеремонно поднял ее, вытаскивая изрядно помятую шляпу. Следующим словам перевод не понадобился, они точно были весьма некультурными.
Женщина смущенно заерзала, словно проверяя наличие шляп под собой, и уставилась в окно. Щеки горели. Больше во время поездки никто не подходил.
Был понедельник, этого она не учла при планировании поездки. Версаль оказался закрыт на выходной. Но дорога в Лувесьен не была перекрыта. Семь километров – путь, который почти в мельчайших деталях прорисован великими художниками. Конечно, за это время многое изменилось, но тем интереснее будет сравнить ее зарисовки с картинами «Дорога в Лувесьен» или «Дорога из Версаля в Лувесьенне» Сислей, Писсарро, Моне и Ренуара.
Дорога теперь была асфальтирована, много людей, машин. Не осталось той степенности, красоты и плавности в неспешности провинциальной жизни. Но красота природы этих мест по-прежнему поражала.
Роксана достала этюдник.
Машины и асфальтированную дорогу рисовать не хотелось. А вот мост через Сену был весьма живописен. Вечер, река, нужный свет, вдохновение – все это было. Только картина получалась пустой, как открытка – без чувств и эмоций. Как будто проклятие преследовало ее. Картины утрачивали свою живость и естественность, становясь картинками с постеров, которые вряд ли можно было бы назвать произведением искусства.
Следующие километры были в тягость. Уже не поражала природа. В Лувесьене Роксана почти не останавливалась у акведука, не восхищалась церковью святого Мартина, усадьбой мадам Дюбарри. Да и вообще больше не видела смысла пребывания в провинции.
Вечером, орошая дневник слезами, она писала:
«Есть ли смысл в моей жизни, если я ничего не могу? Не могу сидеть на нелюбимой работе, но и любимой заняться тоже. Не могу. Как новый девиз новой жизни. Хотя почему новой? Я ведь только и делаю то, что не успела в старой. У меня нет новых мечтаний, только те, что остались еще с детства. Я застряла в моем детском представлении о мире и в совершенно взрослой и чужой реальности».
Франция славится своими винами, сыром и шоколадом. Вино не оставило похмелья, чему Роксана очень порадовалась, доев сыр с шоколадом. Быстро смахнув на газету следы вчерашнего кутежа, женщина оделась. Постояла перед зеркалом, отмечая изменения за пятнадцать лет – не самое веселое занятие. Немного обвисла кожа на шее, глаза потускнели, став не голубого, а, скорее, сероватого оттенка. Светло-русые волосы (с невнятным рыжеватым отливом) выгорели в Египте, став цвета соломы. Нос все также остался вздернутым, что немного утешало. «Держи нос всегда по ветру», – говорил Сайрус.
«Надо внести в список Италию, почтить родину учителя», – подумала Роксана, прикрывая дверь. Сегодня она снова едет в Версаль!
В вагоне она опять столкнулась с «Козлиной бородкой». Независимо хмыкнув, женщина снова отвернулась к окну.
– Pardon. Excuse-moi, j’ai eu tort[5]5
Сожалею. Извините, я был неправ (французский).
[Закрыть] – мямлил он, силясь привлечь внимание – Bon, ça va[6]6
Хорошо (французский).
[Закрыть]! – разозлился мужчина и отошел.
– Наконец-то, – вздохнула Роксана.
Она его почти не понимала, а снова унижаться при нем не хотелось. Было стыдно за испорченную шляпу, а точнее, даже котелок. Хотя теперь точно просто шляпа.
Запутавшись в своих размышлениях, Роксана вышла из вагона. Светило солнце, пели птицы, у ворот Версаля собралась толпа народу. Роксана оказалась в самом хвосте.
– Чтоб тебя, хлыщ, – ворчала она.
Как говорится, только вспомни: легко протиснувшись возле толстой тетки в лосинах, явно из России, активно размахивающей парочки итальянцев и грустного старика-немца в очках, «Козлиная бородка» нырнул в ворота Версаля.
– Гусиный помет, – добавила толстая тетка.
Роксане женщина сразу понравилась. Как хорошо найти людей, которые тебя понимают. Заметив к своей персоне интерес, тетка, раздвигая всех локтями, двинулась к ней.
– Вы русская, – сходу констатировала она.
– Так заметно?
– У вас футболка с Чебурашкой.
– Ах да, – смутилась женщина, нервно одергивая футболку. Теперь она чувствовала себя крайне глупо. Утром Роксана особо не приглядывалась к рисунку – футболка была подарком бывших коллег на восьмое марта. – И как я засунула это лопоухое чудо в сумку, – сетовала она, еще больше краснея.
– Да ладно, не смущайтесь, – тетка добродушно толкнула ее в плечо. Замашки у нее были типично мужские. – Не только же лягушатникам хвастаться своими символами, и нам есть, чё показать. Я вот, например, – ткнула она рукой себя в грудь, – ношу футболку с российским флагом. Пусть знают наших, – добавила важно, раздуваясь от собственного патриотизма.
Потихоньку толпа рассасывалась. Тетка представилась Людмилой Леонидовной – ровно так и не на йоту меньше.
– Ой, Оксанка, достали эти французишки со своей… Как тебе сказать?.. – Людмила Леонидовна помолчала, продумывая слова. За пятнадцать минут она уже успела ухватиться за руку Роксаны и признать ее чуть ли не лучшей подругой. – Вот я по-французски не бельмеса, а по-английски говорю. Только не хотят они со мной по-английски, как от лимона морщатся. Тоже мне, пуп Вселенной. Я им: «Уич из зэ уэй ту Шато Венсен?» А они чуть ли у виска не крутят. Я этот Шато Венсен потом полчаса искала, пока к русским не обратилась.
Роксана слушала и про себя смеялась: с таким произношением не только француз крутить у виска будет. Но молчала, поддакивая бравому патриотизму Людмилы Леонидовны. Интересно, а дома она носит футболки с флагом или этот патриотизм проявляется исключительно за границей?
– А рестораны у них? Борща негде заказать. Какие-то перемолотые в кашу супы, куча зелени. Я ж не корова, чтобы это есть, – искренне возмутилась собеседница, помахивая рукой.
– Вы зайдите в La Cantine Russe – там говорят русские блюда, – пыталась вклиниться Роксана.
Но тетка Люда вошла в раж. Иностранцы уже косились и старались держаться подальше от тяжелой сумки, которой размахивала «истинная патриотка».
– А люди! Вот вы видели красивых французов? Сразу видно, что в Европе сжигали ведьм! А их пошлость! Я их хоть и не понимаю, но пошлые смешки слышу! – она погрозила куда-то толстым пальцем. Людмилу Леонидовну понесло, теперь за ней не угнаться даже RER. Хорошо, что рядом не было ни одного русскоговорящего иностранца, потому что после французов тетка Люда переключилась на англичан:
– Такие чопорные! А лица – как маски, даже не понять чё думают. Чё ни спроси, все носы морщат, прям как эти французы при английском. Я одной дала попробовать икру, с России привезла – буржуям показать, что и мы не лыком сшиты. Что мне стоило её провезти, – заговорщически подмигнула она. – А она представляешь, чё заявляет?!
– Что? – удрученно спросила Роксана, уже понимая, что Версалем ей насладиться не дадут.
– «Фиш эгс», – она говорит. Сама она вобла сушеная.
– Она сказала: рыбьи яйца, – поправила Роксана, подгадывая момент, чтобы незаметно уйти.
Но цербер тетя Люда держала крепко.
– Знаю, что рыбьи. А она – вобла сушеная!
– Entschuldigen Sie – извинился бедный старичок немец, который случайно встал на их пути.
Теперь Людмила Леонидовна тяжелым танком проходила уже по немцам, а там уже и американцам, и китайцам досталась. Обошла стороной только японцев:
– Хороший народ, хоть и узкоглазые. Добротную технику делают. Вот у меня пылесос, «Томас», сколько лет служит, не ломается.
– «Thomas» – немецкая компания, – возразила уже красная Роксана. Иностранцы хоть русский не понимали, но негативный посыл в свой адрес улавливали.
Тетка сменила гнев на милость.
– Хоть что-то эти ироды проклятые делать умеют.
Так она и бухтела, прогуливаясь с Роксаной по аллеям, слушая про короля Людовика XIV, по которому тоже не преминула пройтись:
– Лучше бы мне деньги отдал, чем такие дворцы отгрохивать.
Замолчала она только в зеркальном зале – даже ее поразила красота. Роксана, наконец, разжала пальцы «подруги» и гуляла сама. Больше всего ей нравился потолок, картины изображающие войну и мир. Юноши в кирасах и совсем невинные дети-херувимы.
От созерцания ее прервал истошный вопль.
– Оксаночка! Вечером будет концерт, мы ведь пойдем на концерт?!
– Не концерт, а постановка оперы «Артаксеркс» Винчи в Версале, – поправил на чистейшем русском дедушка-немец. – И когда вы так уничижительно поносите другие нации, задумайтесь о том, каково слушать ваш псевдопатриотизм на таком ломаном русском, как будто это не ваш родной язык. И еще, – поднятой рукой он остановил все возражения уже пунцовой тетки. – Перед тем, как обвинять кого-то в пошлости, посмотрите на себя. Только вы пришли сегодня в королевскую резиденцию в обтягивающих лосинах, а не англичане, немцы или, скажем, французы.
Будто сдувшись, Людмила Леонидовна (впрочем, по манерам дальше тетки Люды она не доросла) вышла.
– Вы извините нас, – Роксане было стыдно, хотя и не она произносила эти слова.
Немец посмотрел на нее сквозь очки, чуть прищурившись.
– Как вы находите убранство зеркальной галереи?
Гюстав оказался очень интересным собеседником. Он был из обрусевших немцев. Долгое время жил в России. Он обожал ее культуру, а особенно – еду.
– Роксана, вы когда-нибудь ели пироги прямо из русской печки? Как «нет»?! Скажу я вам, вы очень многое упустили в жизни.
Он перескакивал с темы на тему, все время чем-то восторгаясь.
– Видите эти часы? Они сделаны из редких пород дерева. Каждый час, когда они звонят, в портике появляется статуэтка короля. Эти часы были подарены Людовику в 1706 году часовым мастером Антуаном Мораном. Простите старика. Я, как говорят, присел вам на уши. Так давно не разговаривал ни с кем на русском, – оправдывался Гюстав.
Роксана искренне улыбалась. Ни один экскурсовод не рассказал и половины того, чем поделился этот старый немец. С ним было легко беседовать об искусстве, поэзии, еде. Только политику они по общему соглашению не затрагивали. Слишком скользкая тема для обоих народов – всегда хочется скатиться до рассуждений о Второй мировой войне.
Так незаметно подошел вечер. Вся толпа туристов прошла в северную часть Дворянского крыла Версаля.
– Здесь находится Королевская опера Версаля, – вещал Гюстав. – Открылась в 1770 году. Первой постановкой был «Персей», в честь бракосочетания Дофина и Марии Антуанетты. Это самый большой дворцовый театр в мире.
Свет в зале еще не был приглушен. Они пришли рано, но за хорошей беседой время всегда пролетает быстро. Краем глаза, отметив какое-то движение, Роксана повернулась: быстро-быстро передвигая своими ногами-палочками, к оркестровой яме нёсся «Козлиная бородка». Заметив интерес, Гюстав тоже проводил француза взглядом.
– Это новый дирижёр, месье Ален.
– Откуда вы все это знаете?
– Я люблю быть в курсе всех событий. Хотя я отнюдь не сплетник, – он шутливо улыбнулся, приглашая даму пройти вперед.
В оркестровой яме настраивали инструменты, актеры сновали по сцене. Кто-то уже переоделся, а кто-то еще нет.
– Неужели мужчины будут играть женские роли? – Роксана была поражена напудренными мужчинами в париках и платьях. – Неужели у них нет оперных певиц, или они того… Ну, вы понимаете, – женщина смутилась.
– «Того» или нет, это я не знаю, – хмыкнул в кулак Гюстав, – но Королевская опера Версаля специализируется на барочном репертуаре. А в то время все роли играли мужчины и, как правило, кастраты – их голос звучит мелодичнее. Хотя, мне кажется, для них это довольно слабое утешение.
– Надеюсь, эти…
– Нет, Роксана, эти нормальные. Хотя я лично не проверял.
– А вы еще Людмилу Леонидовну в пошлости обвинили.
Немец развел руками, посмеиваясь.
– Вы сами такую тему завели. Присаживайтесь, представление скоро начнется.
На сцене появилась экстравагантная пара: «женщина» с перьями на голове, торчащими как украшение на шлеме греческого бога Меркурия, и мужчина, с головным убором цилиндрической формы, подобный тому, что носили египетские цари. Перед выступлением они обнялись так, что пришли помощники, чтобы их разнять.
Странно было слышать от мужчины женский голос, которым он выводил мелодию, держась за руку «избранницы».
Гюстав милостиво согласился переводить в ущерб наслаждения музыкой.
«Ах, ведь денница,
Мандана несравненная, близка уж;
И коли Ксеркс узнает,
Что в сей дворец явился вопреки я
Его жестокой воле, в оправданье
Мне не довольно будет
Любви порыва, кой руководил мной,
Тебя ж не защитит, что дочь ему ты».
«Женщина» пела почти таким же голосом, немного с другим оттенком:
– Контратенор, – объяснил немец, – весьма приближено по звучанию к голосу кастрата. Как бы это ни звучало, – он не смог подавить смешок.
Несмотря на некоторую необычность, музыка и действие на сцене затягивали. Месье Ален самозабвенно махал палочкой.
– А без котелка ему гораздо лучше, – мимолетно отметила Роксана, возвращаясь к действию.
Закончился первый акт, люди хлопали стоя.
– Пройдемся? – предложил Гюстав, протягивая руку.
Рука об руку они совершали променад, как выразился Гюстав. Он оказался доктором искусствоведения, и все прекрасное ему было не чуждо.
– Вы заметили, контратенор Франко Фаджоли, играющий Арбака, был сегодня несколько эксцентричен, я бы даже сказал комичен?
– Да, помощникам несколько раз приходилось его успокаивать и возвращать на сцену, – согласилась Роксана, обмахиваясь одолженным веером. Конечно, красивый веер, расписанный яркими птицами, не добавлял ее «ушастой» футболке изящества. Но в зале было очень душно. – И все же поет он чудесно.
– Да, это верно, – отметил немец, сворачивая обратно.
Их путь лежал мимо кресла, на котором пристроила свои бока Людмила Леонидовна. На антракте она не выходила, видимо, боясь показаться вульгарной в своей обтягивающей одежде. На них смотрела зло, но молча. Что обоих вполне устраивало.
– Мне ее немного жаль, – призналась Роксана. – Мы все же земляки.
– Не землей определяется человек, а поступками, – веско заметил профессор. – А жалеть не надо. Надеюсь, она вынесет для себя урок из сегодняшнего происшествия. Нельзя, находясь в чужой стране, ругать ее народ. Да и находясь в своей – тоже. Некультурно это. Главное, что делает человека человеком, это культура и сознание, а особенно самосознание.
Второй акт закончился песней отца эксцентричного Арбака-Артабана.
– Мне понравилась последняя ария. Вы заметили, все отдыхают, а дирижер все так же стоит и держит весь оркестр в узде? – поделилась своими наблюдениями Роксана во втором антракте.
