Текст книги "Стань моим ангелом (СИ)"

Автор книги: Леди Феникс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

(опять без даты)

Сдерживаться все труднее. Опять возвращается то, что было с Олей. Порой мне кажется, что я ненавижу Лаврову; порой меня тянет к ней как магнитом. Плохой признак. Все чаще ловлю себя на планах того, как… Нет, нельзя об этом думать. Хотя очень хочется. Все-таки в садизме есть что-то невероятно притягательное…

(последняя запись: 15 мая 2013)

Ну что ж, я проиграл в борьбе с собой. А может, выиграл? Смог осуществить все, чего так хотелось. Только теперь понял, как ошибался, сравнивая Лаврову с Ольгой. Ничего общего. Та – наивная, доверчивая дурочка. А Лаврова… Услышал, как кто-то назвал ее Железной леди. Самое точное определение. Даже сейчас такой осталась. Даже когда просила отпустить. Нет, не просила – требовала, как самая настоящая леди. Ни о чем не умоляет. Только смотрит с ледяной ненавистью. Кажется, готова меня голыми руками задушить. Особенно забавляла ее реакция, когда рассказал ей про Олю. И еще про одну. Впрочем, разве я виноват, что у той и другой оказалось слабое сердце?..

Еще интересно наблюдать, как она пытается подняться, когда освобождаю ее от веревок. Вот только сил не хватает, падает в обморок. Надеюсь, сердце у нее покрепче.

Наконец-то мне попался достойный противник. Вот только немного страшно: а что, если в этот раз я проиграю?

Комментарий к

Автор не удержался и выставил обожаемого многими господина Рокотова самым настоящим маньяком. Надеюсь, его поклонники меня простят :D

========== Часть 7 ==========

– Екатерина Андреевна, мы нашли! – В аудиторию с радостным воплем ворвался Саблин. – У этого Потапова, точнее, у его тетки, есть дача возле Кусково! Екатерина Андреевна, его надо брать!

– То, что установили, это хорошо. А теперь сядьте и успокойтесь, – сухо ответила на пламенную речь капитан.

– Да как, Екатерина Андреевна? Может, он уже бежать собирается! Брать его надо!

– Сядьте! – повысила голос Лаврова.

Саблин опустился на стул, недоуменно глядя на куратора.

– “Брать”, как вы выражаетесь, мы никого не будем. Во-первых, наличие дома недалеко от места убийства – это не улика. А во-вторых, если вы забыли, мы всего лишь помогаем следствию, прав кого-либо допрашивать, а тем более задерживать, у нас нет.

– Но, Екатерина Андреевна… – попытался возразить на отповедь курсант.

– Никаких “но”. Мы с майором Чиглинцевым только уточним у Потапова некоторые детали, а дальше посмотрим. И я запрещаю вам лезть со своей самодеятельностью. Это приказ. Не забудьте передать его остальным.

Саблин уныло поплелся к выходу, огорченный, что самое интересное в расследовании опять проходит мимо.

***

Стук сердца в тишине кабинета казался оглушительным. “Тук-тук-тук”, – отдавалось в висках. Воздух, казалось, был пропитан электричеством, и дышать было трудно. Мысли путались. Марина вцепилась пальцами в столешницу, пытаясь не выдать дрожь. Решиться. Она должна была решиться. Именно здесь и сейчас. Другого шанса может не быть.

– Михаил Львович… – Получилось тяжело и взволнованно, вся привычная уверенность исчезла, словно растворившись в пространстве.

– Да, Марина? – Чиглинцев взглянул невнимательно, словно успел забыть о ее присутствии здесь.

Никишина нервно вздохнула, словно перед прыжком в воду, и, подавшись вперед, положила руки на плечи майора. Он даже не успел ничего сказать – Марина накрыла его губы своими, не позволяя возразить, отстраниться, воспротивиться ей. Поцелуй был жарким, уверенным, настойчивым, словно Никишина надеялась подчинить майора себе, надеялась вытравить из его сердца любовь к Лавровой, надеялась, что этот поцелуй изменит все, буквально все в их отношениях. Наивно.

– Я, наверное, невовремя?

Курсантке в первое мгновение показалось, что она ослышалась. Не могло это чудесное мгновение, о котором Марине так мечталось, быть прервано так грубо, да еще не кем-нибудь, а Лавровой.

– Кать, Катюш, подожди! – Чиглинцев догнал ее в коридоре, развернул к себе, на мгновение поразившись странному взгляду подруги. Ему показалось, или в ее глазах мелькнуло что-то, похожее на ревность и горечь? Но в следующую секунду лицо капитана приобрело свое обычное холодно-спокойное выражение, и голос тоже был совершенно ровным.

– Извини, что помешала.

Лаврова сама удивилась вспышке эмоций, охватившись ее, когда увидела целующихся Чиглинцева и Марину. Катя не могла объяснить непонятное чувство не то обиды, не то ревности, которое словно молнией поразило ее. Правда, почти сразу прошло, но осадок остался.

– Кать…

– Я вообще-то хотела съездить к Потапову этому, но если ты занят…

– Да не занят я! Поехали.

***

– Да, это я ее убил! Я! – нервно выкрикнул Потапов, едва услышав вопрос о даче. Сцепил пальцы и заговорил зло, разгоряченно:– Я ведь любил ее, любил…

– И поэтому издевались над ней два дня подряд, – с трудом произнесла Катя, испытывая желание очутиться как можно дальше отсюда. Слишком сильно это все напоминало ее случай.

– Она сама виновата. Сама, – словно заклинание твердил убийца, бессмысленно глядя в одну точку. – Она сама со мной поехала. Поверила, дура, что извиниться хочу…

– И убила она себя тоже сама, – Чиглинцев с трудом подавил желание заехать кулаком в эту холеную рожу.

Потапов не ответил, словно впал в кому.

– Ну вот, Катюш, с помощью твоих орлов распутали это дело, – улыбнулся Чиглинцев, когда они с Лавровой вышли на улицу, с удовольствием вдыхая свежий воздух, которого так не хватало в квартире преступника.

Капитан только рассеянно кивнула в ответ, погруженная в свои мысли.

– Может, отметим? Ну, как раньше? Кать?

– Что? Нет, Миш, извини, в другой раз. Отвезешь меня домой?

***

Звонок в дверь раздался весьма неожиданно. Катя даже не могла сообразить, кто мог навестить ее. Мама уехала отдыхать, Игорь вряд ли пришел бы после того, как она попросила его уйти и не отвечала на звонки. Чиглинцев? Курсанты?

– Екатерина Андреевна, мне нужно с вами поговорить.

На пороге стояла Никишина, причем с таким выражением лица, будто собиралась отвоевывать у Кати самое дорогое. Хотя на самом деле так и было.

– Проходите, – немного замешкавшись, Лаврова все же посторонилась, впуская курсантку в квартиру и задала первый пришедший в голову вопрос: – Что-то случилось?

– Пока нет, Екатерина Андреевна. Пока, – сделав акцент на этом слове, Никишина достала из сумки тонкую тетрадь и протянула ее куратору.

Капитан наугад открыла ее и пробежала глазами по строчкам. “…мне попался достойный противник…”

Катя подняла глаза от дневника и тихо спросила:

– Откуда это у вас?

– Просто мне хватило сообразительности обыскать квартиру Нила Александровича. Удивляюсь, как вам это в голову не пришло? Зато теперь многое становится понятно. И где вы пропадали те три дня, и почему внезапно взяли отпуск, и отчего на похороны Рокотова не пришли. Надо же, как удачно подстроили короткое замыкание. Пятерка по физике была?

Капитан вздрогнула. Слава богу, Марина ничего не знает о роли Михаила в этой истории. А если узнает, если догадается о чем-то?

– Что вы хотите? – с трудом спросила Катя и, отойдя к окну, прислонилась лбом к стеклу, пытаясь привести в порядок мысли, избавиться от тяжелых, невыносимых воспоминаний.

– Я хочу, чтобы вы оставили Мишу в покое! – не сдержавшись, Марина почти перешла на крик. – Вы просто пользуетесь его любовью, вам просто удобно, что рядом есть верный друг, который на все готов и ничего не требует взамен. Очень удобно, не правда ли?

– Вы ошибаетесь, – покачала головой Катя. – И потом, вы что, будете бороться со всеми знакомыми Чиглинцева?

– А меня не волнуют все, – уже спокойней ответила Никишина. – Я просто хочу, чтобы он…

– Чтобы он принадлежал вам безраздельно, чтобы не видел никого и ничего кроме вас. Это так по-детски. И вряд ли возможно.

– А я сделаю невозможное, – усмехнулась курсантка и убрала дневник Рокотова в сумку. – Я добьюсь своего.

– Кажется, теперь я понимаю, – задумчиво произнесла Лаврова. – Теперь я понимаю, почему именно Миша. Вы ведь пережили то же самое, что и я.

Марина вздрогнула. Только сейчас она вдруг осознала, что именно было написано в дневнике преподавателя-убийцы. Только сейчас поняла, какой ужас пришлось пережить куратору. А ведь при первом прочтении она совсем не задумывалась об этом. Марину волновало только то, что она нашла оружие против Лавровой, об остальном курсантка даже не беспокоилась. И только когда Лаврова напомнила ей о том, что Марине пришлось пережить несколько лет назад, Никишина в полной мере ощутила испытанное Катей.

– Что он… – побледневшими губами начала курсантка.

– Много чего, – по-прежнему не оборачиваясь, еле слышно ответила Лаврова. – В дневнике о многом не написано…

Катя содрогнулась. Слезы, так давно копившиеся, но никак не желавшие проливаться, подступили к глазам. А ведь она не плакала ни когда этот садист издевался над ней, не плакала, когда жутко болело все тело от побоев, не плакала, просыпаясь от кошмаров. А вот сейчас слезы непрерывным потоком хлынули по щекам, словно плотину прорвало. Наверное от молчаливого сочувствия курсантки, ведь Никишина понимала ее как никто другой, потому что испытала то же самое.

– Екатерина Андреевна…

Никишина осторожно коснулась ее плеча и почувствовала, как куратор вздрагивает от беззвучных рыданий. Внезапная жалость к этой женщине, которую раньше считала бесчувственной стервой, охватила сердце курсантки. Она не могла не восхититься выдержкой Лавровой, которая ни разу не показала своих чувств, даже при расследовании дела Грачевой. А ведь сложно представить, что испытывала она, постоянно слыша то, что так напоминало ее собственный случай.

– Вы сильная, вы справитесь, – тихо говорила Никишина, неуверенно гладя Лаврову по волосам. Сейчас перед ней будто была не взрослая женщина, капитан полиции, а девочка, измученная страхами и не знающая, как с ними бороться. Разве что валерьянка, упаковки от которой громоздились на подоконнике, немного, совсем чуть-чуть помогала. Знакомо. Только у нее был валокордин.

– Я устала, – рвано выдохнула Катя сквозь слезы. – Если бы вы знали, как я устала…

Эта ночь была такой же, как все прежние. Снова одна, снова наедине с воспоминаниями. То бессмысленно ходить по пустой, холодной квартире, то вновь пытаться забыться сном. Бесполезно. Кате казалось, что с каждым днем ее боль не затухает, а лишь усиливается, выматывая, изнуряя до невозможности. Она действительно устала, устала бороться.

Еще одна таблетка снотворного, очередная за ночь. Вряд ли поможет, ей уже ничто не способно помочь. Если бы можно было память удалить, стереть, отформатировать… Жаль, что невозможно.

Катя несколько мгновений смотрела на упаковки лекарства, лежавшие на столике. Решение, мелькнувшее вдруг в голове, не было основано на эмоциях, но и абсолютно продуманным не было тоже. Сейчас словно действовала не капитан полиции Екатерина Андреевна Лаврова, а какой-то книжный или киношный персонаж, за действиями которого она наблюдала будто со стороны. Вот горсть таблеток на ладони. Стакан с водой. Опуститься в кресло. Закрыть глаза. Забыться. Забыть. Так будет лучше.

Будет ли?

========== Часть 9 ==========

– Не могу поверить…

Леоновский провел ладонью по лбу, не в силах осознать услышанное, несколько раз глубоко вздохнул.

– Откуда вы узнали? – наконец спросил он.

– А Екатерина Андреевна сама мне все рассказала. – Марина бросила на адвоката взгляд, в котором мелькнуло презрение. – Мне кажется, если бы вы хотели, вы бы тоже это узнали. Видимо, не так уж вам интересно, что с ней происходит.

– Я пытался поговорить с Катей, пытался, но она ничего не захотела объяснять, – Игорь с силой сжал в пальцах ложку. – И на звонки не отвечает…

– Вы понимаете, что Лавровой сейчас нужна ваша помощь? – резко перебила Никишина. – Или, может быть, вам с вашей адвокатской чистоплотностью даже находиться с ней теперь будет неприятно? Ну ничего, Чиглинцев с радостью займет ваше место. Не знаю, как вам, а мне бы этого очень не хотелось.

– Я должен с ней поговорить. – Леоновский даже не услышал последних слов Марины. Торопливо поднялся и почти выбежал из кафе.

Курсантка осталась на месте, бесцельно глядя на стоявшую на столе пепельницу и забытую адвокатом зажигалку. “А раньше он не курил”, – мелькнуло в голове девушки. Марина достала из сумки тетрадь, скрывавшую за самой простой обложкой жуткие откровения. Несколько мгновений Никишина смотрела на нее, а затем одним движение вынула все листы. Смяла, бросила в пепельницу, поднесла к бумаге огонек зажигалки. Пламя жадно набросилось на листы, заметалось, и спустя несколько секунд от страшных записей остался только пепел.

Никишина без сожалений смотрела на то, что недавно могло разрушить всю жизнь ее соперницы, и почему-то ничуть не раскаивалась в своем поступке. В любой войне должны быть свои правила.

***

Равнодушные гудки служили ответом на очередной, неизвестно который по счету звонок. Чиглинцев уже привык, что Катя не отвечала сразу, обычно брала трубку со второго или третьего звонка. Но не сегодня. Упрямо молчал мобильный. Безмолвствовал домашний. Пальцы вновь и вновь нажимали на кнопки. Тишина. Давящая, словно кричащая об опасности.

– Кать, ответь, – беззвучно повторял майор, а затем, не выдержав, сорвался с места. Плевать, что все опасения могут оказаться надуманными, глупыми, преувеличенными. Лучше перестраховаться, чем потом жалеть.

Он никогда не ездил с такой скоростью, разве что когда гнался за каким-нибудь преступником. Сейчас Чиглинцева торопило предчувствие чего-то ужасного, непоправимого, которое майор не мог объяснить. Это предчувствие, засев в левой стороне груди, причиняло невыносимую, острую, почти физическую боль. Все усиливающееся беспокойство заставляло сильнее жать на газ, даже не заботясь о правилах дорожного движения, не боясь попасть в аварию.

Дверь в квартиру Лавровой была не заперта.

– Кать, ты здесь? – позвал Чиглинцев, но в ответ все та же тишина.

А потом было почти безжизненное тело в кресле, пустые упаковки снотворного на полу, еле ощутимый пульс на тонком запястье. Лихорадочное:

– “Скорая”? Женщина умирает. Адрес… И срочно, срочно!..

Жутко давящее чувство вины. Не уберег, не оказался рядом в нужный момент, не смог предотвратить. Уже второй раз. И неизвестно, выживет ли она теперь. Слова врача ножом резанули по сердцу:

– Сильнейшее отравление. Шансов крайне мало.

Словно в тумане – путь до больницы, суета людей в белых халатах, захлопнувшиеся двери реанимации. И лишь одна не то мысль, не то молитва: “только бы все обошлось”.

– Что с ней? – донесся будто издалека голос Леоновского.

– Пыталась покончить с собой, – с трудом ответил майор. Казалось, он был сейчас не здесь, в этом пропахшем лекарствами коридоре, а там, где сейчас шла борьба за жизнь самого дорого для него человека. Его сознание словно раздвоилось: одна часть молила неизвестно кого, чтобы Катя осталась жива, а другая изнывала от боли, чувства вины, тягостных воспоминаний. Почему его не было с ней, почему ему даже не приходила в голову мысль, что Катя может решиться на такой поступок? Неужели настолько привык считать ее сильной, “железной”, способной вынести что угодно? Да нет, наоборот, Чиглинцев знал ее лучше, чем кто-либо другой, знал то, что она не позволяла узнать больше никому. Так неужели невозможно было предположить, какие могут быть последствия всего, что она пережила? Подобное огромный удар для любой женщины, а тем более такой, как Лаврова: гордой, несгибаемой, привыкшей всегда и во всем, в любых обстоятельствах, быть настоящей королевой. Она не умела проигрывать; тем более не могла даже представить, как ее может сломить судьба в лице какого-то урода, для которого все ее унижения были только развлечением. Чиглинцев подумал, что предпочел бы сам сто раз умереть, чем позволил, чтобы с его Катей случилась хоть крошечная доля того, что ей довелось пережить.

Примерно такие же мысли крутились в голове у Леоновского, нервно расхаживающего по коридору. Он так же винил себя в случившемся, снова и снова вспоминая, как ушел тогда, оставил любимую женщину в самый тяжелый момент. Да, он не знал тогда всей правды, но разве это может служить оправданием? И сейчас он обещал себе, что сделает все, чтобы Катя забыла о том, что с ней случилось. Вот только неприятно царапало на краешке сознания: а если она не выживет?

– Ну что, доктор? – почти закричал Чиглинцев, первым увидевший выходящего из реанимации врача.

– Мы сделали все, что могли.

Майору показалось, что его сердце на несколько мгновений перестало биться.

– Что? – уже еле слышно повторил он.

– Больная без сознания. Когда придет в себя – неизвестно. Состояние крайне тяжелое.

Хорошо, что вы вовремя вызвали нас и оказали первую помощь…

– К ней можно? – одновременно спросили майор и адвокат.

Доктор посмотрел с сомнением.

– Хорошо, только недолго.

Мужчины вошли в палату. Леоновский замер у двери, пораженный видом Кати. Побелевшие губы, темные круги под глазами, бледность на грани прозрачности… Казалось, он видел сейчас не ту женщину, которую знал, а какой-то бледный эскиз или призрак, способный в любой момент исчезнуть, растаять без следа. Леоновский не мог поверить, что это именно она, его королева, как он привык мысленно называть ее.

Чиглинцев тем временем подошел к постели, опустился на стоявший рядом стул, не сводя с Лавровой взгляда, в котором застыла боль. Он осторожно накрыл своей ладонью ее ледяную руку, проговорил очень тихо, с трудом:

– Все будет хорошо, Кать, ты только держись, слышишь? Все будет хорошо…

Он не замечал ни напряженно смотревшего на них Леоновского; не задумывался о том, что Катя его не слышит и что все эти фразы бессмысленны сейчас. Только повторял:

– Живи, пожалуйста, живи…

========== Часть 10 ==========

Раньше Чиглинцев не верил ни в Бога, ни в черта, просто не задумывался о чем-то подобном, но за то время, пока Лаврова балансировала на грани жизни и смерти, он был готов поверить во что угодно, лишь бы это хоть как-то помогло ей.

Все это время он будто не жил, не чувствовал ничего, ничего не замечал. Его жизнь словно застыла вместе с остановившимся временем. Но он верил, искренне верил, что все обойдется, что она справится, по-другому просто не могло быть. И она действительно шла на поправку, пусть и очень медленно, но все же… И то ли сила ее характера, то ли безумное стремление друга удержать ее на этом свете, то ли усилия врачей были тому причиной; а может быть, все вместе. Он знал, что она будет жить, просто знал.

– Миш… – Катя говорила еще с трудом, но не сказать этого не могла. Ей было стыдно, невероятно стыдно за свою слабость, и тогда, и сейчас; стыдно за все, что он пережил по ее вине. – Прости меня, я…

– Потом, Кать, все потом, – перебил Чиглинцев, осторожно поглаживая ее холодные пальцы. – Главное – выздоравливай.

– Миш…

Он легко догадался, о чем она хочет спросить.

– Леоновский все уладил. Никто ничего не узнает.

– Игорь… Он здесь?

Словно в ответ на ее вопрос на пороге возник адвокат. Кате хватило одного взгляда, чтобы понять: он все знает. Только откуда?

– Выздоравливай, Кать, – Чиглинцев с неохотой выпустил ее ладонь из своей руки и покинул палату.

Леоновский опустился на освободившееся место, спросил, с болью глядя в ее полные равнодушия глаза:

– Катя, зачем, зачем ты это сделала?

– Я устала, Игорь, уходи, пожалуйста, – совсем как в их последнюю встречу попросила Лаврова. Ей невыносимо было видеть его, невыносимо было ощущать его полный жалости и горечи взгляд. В его сочувствии она нуждалась сейчас меньше всего, меньше всего хотела видеть его жалость.

– Кать…

– Уходи.

Леоновскому показалось, что перед ним не измученная, только чудом выжившая женщина, а та, прежняя Катя, способная одним словом, одной интонацией заставить его сделать все, что ей нужно. И пусть ее голос был слаб, а лицо бледно, это ничего не меняло. Она осталась королевой даже сейчас. И он сделал то, чего она хотела – ушел. Понимал, что так будет лучше. А еще был уверен, что пройдет время, и он сможет ей помочь, обязательно сможет. Но не сейчас, потому что она не готова принять его помощь, смириться с тем, что он знает то, о чем она предпочла бы забыть. Но время все лечит. Самое главное – она жива.

***

Он ошибся. Почти наивная уверенность, что можно еще все исправить, отмотать время назад, снова попытаться стать близкими людьми – эта уверенность рассыпалась в прах.

Он видел, как Чиглинцев заботится о Кате, как делает все, чтобы хоть чем-то помочь ей. И как-то так получалось, что все чаще именно майор оказывался рядом с ней, именно он находил нужные Кате слова, именно ему Лаврова позволяла быть с ней. Она сама не понимала, почему все именно так: ей больно было видеть Леоновского, а его жалость и желание помочь только раздражали. Ей казалось, что Игорь хочет всего лишь искупить свою вину за свое незнание; не может бросить ее в трудный момент, увлекшись своим благородством.

С Чиглинцевым все было совсем по-другому. Ему не нужно было ничего объяснять, не требовалось оправдываться. Он понимал все ее чувства, все эмоции, поступки. И этот поступок он тоже смог понять.

Он не считал нужным упрекать ее в том, что она совершила, да и полагал, что не имеет на это никакого права. И только когда замечал, как меняется ее взгляд, словно она снова была не здесь, чувствовал вновь разгоравшуюся ненависть к тому, кто посмел сотворить с ней такое, почти довел до смерти. Она два раза могла погибнуть по его вине, и только каким-то чудом осталась жива.

Она думала примерно о том же. И однажды сказала, смотря ему в глаза с такой уже привычной печальной нежностью:

– Знаешь… Я два раза была в шаге от смерти, и оба раза не погибла. А может, это что-то значит?

Она помолчала, подняв голову к небу, которое уже привыкла видеть сквозь стеклянную искусственность, и только спустя несколько мгновений произнесла:

– Теперь я хочу научиться жить, жить заново. Хочу забыть все, что… – Она не договорила, просто не смогла произнести это вслух. – Только не знаю, получится ли.

Чиглинцев в ответ только бережно прижал ее к себе, словно убеждал таким образом, что у нее все получится.

– Ты справишься, Кать. Мы справимся.

***

– То есть вы вот так просто сдадитесь, не попытаетесь ничего вернуть? – Марина с недоверием смотрела на Леоновского, чей вид явно говорил о том, как ему приходилось нелегко все то время, пока его любимая женщина находилась между жизнью и смертью. И тем более непонятно ей было решение адвоката оставить все как есть, остаться в стороне от происходящего.

– А смысл? – Он поднял на нее усталый взгляд, в котором курсантке показалось сочувствие. – Катя уже все решила, пусть и сама еще не поняла этого. Это ее выбор, и я не могу на него повлиять. И к тому же… – Игорь помолчал. – Пусть и не очень приятно это осознавать, но так будет лучше для нее. После всего произошедшего у нас ничего не будет как раньше, Катя будет считать себя виноватой, начнет думать, что я остался с ней из благородства… Ничего хорошего не получится, поверьте.

– А я? – как-то по-детски спросила Никишина. – Я же люблю Чиглинцева…

– Знаете, Марина, порой нужно уметь отступать, чтобы потом стать счастливым. Есть такая банальная фраза: “Все, что ни делается, делается к лучшему”.

– Фраза действительно банальная, – усмехнулась Марина, поднимаясь. – Отвечу вам такой же банальностью: “За счастье нужно бороться.” И я буду бороться.

***

Все бесполезно. Все ее надежды, наивные мечты, бессмысленная целеустремленность… Все это просто не имело никакого значения, не могло помочь ей выиграть войну за счастье. Марина поняла это, едва приоткрыла дверь палаты, едва увидела Лаврову с Чиглинцевым. Курсантка даже не могла представить, что куратор, “железная леди”, может смотреть на кого-то с такой нежностью и надеждой, как будто майор был единственным человеком, способным вытащить ее из страшной бездны прошлого, способным оживить ее.

Марина несколько мгновений смотрела на то, как Чиглинцев осторожно обнимает Лаврову, словно боясь, что она растает, исчезнет от неловкого прикосновения. А затем, бесшумно притворив дверь, вышла в коридор и прислонилась спиной к стене, сделала несколько вдохов, пытаясь прогнать пронзившую насквозь горечь. А может, так действительно будет лучше? Имеет ли она право разрушать все, что только начало робко зарождаться между этими двумя? Имеет ли право ломать судьбу женщины, для которой Чиглинцев – единственное, что может удержать ее здесь, единственный, кто сможет вернуть ее к жизни, уже не физически, а душевно? И кто, как не она, Марина, должна понимать, как Лавровой нужен человек, который может понять и принять все, что с ней случилось, и все, что совершила она сама; может сделать так, чтобы она смогла забыть все это?

Никишина, в последний раз бросив взгляд на дверь палаты своей уже несоперницы, торопливо направилась к выходу из больницы. Она приняла решение. Возможно, еще успеет много раз пожалеть об этом, но сейчас она считала, что поступает правильно. Ну а время все расставит по своим местам.

Комментарий к

Пожалуйста, оставляйте отзывы, автору очень важно ваше мнение :)

========== Часть 11 ==========

Все вернулось. Все вернулось, едва она переступила порог своей квартиры, показавшейся абсолютно чужой и пугающей. Как будто и не было того ощущения, что она возвращается к жизни, учится существовать со всем, что с ней случилось, учится смотреть на мир как раньше, насколько это возможно.

Катя несколько мгновений стояла в прихожей, словно боясь пройти дальше, боясь вновь окунуться в уже успевший забыться кошмар. В больнице Лаврова совсем не мучилась от воспоминаний – для нее главным было выжить; да еще рядом постоянно был Чиглинцев, и ей хватало одного его присутствия, чтобы буквально чувствовать, как она возрождается, словно та птица из пепла. Может, ей и нужно было пройти по краю пропасти, очутиться на грани смерти, чтобы узнать, как это – жить?..

Сделав вдох, словно перед прыжком в воду, Катя медленно прошла на кухню, преодолевая совершенно иррациональный страх и успокаивая себя тем, что дело всего лишь в слабости, которая еще накатывала временами, напоминая о ее глупом поступке, о том, что ее могло и не быть. Странным, нелепым это казалось – ее просто могло не быть. В тот раз, чудом избежав смерти от руки маньяка, Катя не задумывалась об этом, настолько ее поглотила непрестанная боль, как физическая, так и душевная.

А вот теперь все было иначе. И Лавровой очень бы хотелось вспомнить, как это – радоваться каждому новому дню; знать, что ты нужна кому-то; строить планы на будущее. Просто дорожить каждой минутой. Вот только она понимала, что одной ей не справиться.

Катя несколько мгновений смотрела на телефон, на свои судорожно сжатые, побелевшие от напряжения пальцы. Казалось бы, что может проще, чем набрать номер, каждая цифра которого накрепко впечаталась в память… Всего лишь сказать одно слово… да нет, много, много слов, вертевшихся в голове, но произнести которые отчего-то было страшно.

Капитан непослушными пальцами пробежалась по кнопкам и уже готова была нажать соединение, но вдруг поняла, что не сможет выдавить ни слова, будто голос внезапно пропал. Она нажала на сброс, затем вновь набрала номер. И два слова в сообщении, которое, к счастью, не могло выдать всех эмоций, бушевавших в душе.

Пожалуйста, приезжай.

Он приехал. Приехал так быстро, как только мог. Забыв о работе, о времени, да и на правила дорожного движения наплевав. Самый дорогой человек нуждался в его помощи, в нем, больше ничего не имело значения.

– Миш, не смотри на меня так, – Лавровой даже удалось улыбнуться, причем вполне искренне. – Со мной все в порядке, правда. Лучше скажи, у вас есть новое дело? Мне как-то не хочется разучиться думать.

– Кать…

– Миш!

– Лаврова, – он не выдержал и тоже улыбнулся – с такой знакомой, строго-требовательной интонацией она это произнесла. Ей всегда удавалось выдерживать такой тон, даже когда еще в отделе работала. У Чиглинцева порой появлялось ощущение, что это она его начальник, а не наоборот.

– Кать, тебе отдыхать нужно, какие дела? – принялся увещевать ее майор, словно маленькую девочку.

– Миш, ну я так не могу, – взмолилась Лаврова. – Я сейчас согласна расследовать хоть пропажу болонки, только бы что-то делать. Ну товарищ майор…

– Ну вот почему я все время иду у тебя на поводу? – вздохнул Чиглинцев, слегка усмехнувшись от уже забытого официального обращения.

– Потому что ты меня любишь, – Катя улыбнулась той прежней улыбкой, которую она дарила только ему; той, когда улыбались не только губы, но и глаза, а все лицо словно светилось счастьем и радостью. Майор уже и забыл, что она умеет так улыбаться. И теперь, глядя на нее, пообещал, что сделает все возможное, лишь бы она снова научилась так улыбаться. Жить научилась.

А потом они сидели за кипой всяких бумажек, то замолкая, когда один из них о чем-то задумывался, то принимаясь ожесточенно спорить. Лаврова нетерпеливо сдувала со лба челку, указывала карандашом в только что нарисованную схему, что-то уточняла и записывала. Чай давно остыл, а время уже перешагнуло полночь, но они даже не заметили. Но Чиглинцев случайно бросил взгляд на часы и принялся торопливо собираться. Катя растерянно смотрела, как он убирает бумаги, составляет в мойку чашки, и не хотела верить, что все снова повторится. Она снова одна, снова в пустой квартире, снова с ощущением ненужности.

– Миш…

Он никогда не слышал у нее такого тона, почти умоляющего. Она могла просить, могла требовать, а вот умолять – никогда. А еще Чиглинцев не представлял, каково это – когда прохладные пальцы чуть гладят запястье, когда глаза, обычно смотревшие или задумчиво, или искристо-весело, полны почти волчьей тоски и обреченности.

– Пожалуйста…

Это было уже. Но в тот раз слова давались ей легче, да и стыдно так ей тогда не было. Чувство вины вновь обострилось, будто ударило, мешая дышать. Он так много пережил по ее вине, так много совершил ради нее, а она что-то требует – осознавать это было невыносимо. Но не просить она не могла.

– Ты правда этого хочешь? – тихо спросил он, прочитав в ее взгляде то, что она не могла сказать вслух. Стыдно.

Катя молча кивнула, торопливо опустила голову, боясь встретиться с ним глазами, боясь увидеть его жалость, боясь выдать себя. Стыдно.

Он только осторожно сжал ее ладонь в ответ. Хотелось крепко обнять, хотелось много чего сказать, но Чиглинцев знал, что не время. И когда оно, это время наступит, никому неизвестно.

***

Она снова заснула легко, успев подумать, что Мишка стал для нее настоящим ангелом-хранителем, который не только дважды спасал ее от смерти, но даже как-то необъяснимо прогоняет все кошмары. От этой мысли становилось и тепло на душе, и в то же время немного страшно. Страшно, что все это может прекратиться, исчезнуть, остаться лишь воспоминанием. Именно то, что она не хотела забывать.