Текст книги "Ледовитый (СИ)"

Автор книги: Леди Феникс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

Солнце. Здесь было слишком много солнца. Яркого, ослепляющего, жаркого. Безжалостного. Того настоящего солнца, которое своими настойчивыми лучами причиняет почти физическую боль. Больно смотреть на этот невыносимо-золотистый диск, больно вдыхать горячий воздух, пропитанный пылью и… свободой.

Свобода.

Вот отчего так сладостно и немного горько в груди.

От этого пьянящего, невыразимого восторга, от осознания что ты – свободен.

Свободен от всего, что преследовало долгие полгода. Те гребаные полгода, за которые почти разучился чувствовать себя человеком. Полгода, наполненные стремлением выжить, не попасться, как попадает в капкан глупый, легкомысленный зверь. Полгода, за которые интуиция и осторожность стали неотъемлемыми спутниками, сопровождающими каждый шаг.

Потому что одно неверное движение – и ты либо в тюрьме, либо на кладбище. Незавидный выбор, что еще сказать.

Но вот пытка постоянной, незримой опасностью завершилась. Можно вдохнуть поглубже насыщенный бензином воздух и вновь окунуться в яркую, захватывающую, полную опасностей преступную жизнь.

Вот только пока совсем не тянет. Слишком измотали эти полгода, чтобы так, с ходу, бросаться в очередную авантюру.

А еще… Да что скрывать? Зотов, совсем не отдавая себе в этом отчета, необъяснимо, нелепо хотел увидеть “сестренку”.

Зачем? На кой черт сдалась ему эта надменная генеральская дочка с характером самой канонной ментовской стервы?

Ответа Зотов даже искать не собирался.

Нахрен надо.

***

– Не думала, что у тебя хватит наглости сюда заявиться.

Лаврова не только не обернулась – даже от книги не оторвалась. Но какой-то своей ментовской интуицией почувствовала его присутствие за спиной. Как ей только удалось, кто бы объяснил?

– И тебе здравствуй, дорогая сестренка, – не пытаясь скрыть издевку, ответил он, изучая взглядом идеально прямую спину со слегка сведенными лопатками. В первое мгновение даже хотелось наклониться и этак по-родственному коснуться губами едва тронутой загаром щеки, но все же Зотов решил, что это будет уже перебор.

Она наконец соизволила повернуться. Как-то нарочито медленно, словно боясь, что он заметит на ее лице неподобающее леди выражение. Впрочем, если таковое и было, то сейчас от него не осталось и отблеска. Только легкое недовольство. Да пальцы чуть сильней нужного сжали толстый том какой-то специальной ментовской литературы.

Вечная отличница, блядь.

Наверное, за это он ее так невзлюбил. Еще с той встречи в генеральском доме, где он на первой же минуте почувствовал себя до отвратного лишним.

Благородный папаша-генерал, его супруга – этакая ухоженная интеллигентка и дочка – принцесса-отличница-идеал на десерт.

Заебись.

Ему, бывшему дворовому парню, вору-рецидивисту, слыхом не слыхавшему о долбаных Моцартах, Гёте и прочих в этом высшем собрании делать было ну вот совсем нечего.

Однако его приняли. В этот, блин, круг избранных, в это образцовое семейство, целиком состоящее из идеальных людей.

Приняли?

Нет, только не она. Не эта надменная наследница генеральского престола с королевской осанкой и взглядом-рентгеном. На красивом лице воплощенной правильности крупными буквами было написано, что она видит подобного братца где угодно, но только не за общим столом.

Лучше всего – в местах не столь отдаленных.

И мечта ее почти осуществилась. В один далеко не прекрасный день его едва не зацапали ее коллеги. С другой стороны прессовали “друзья”. Жизнь радовала обилием экстрима. Наверное, “сестренка” была довольна как никогда.

– Надеялась, что меня грохнули? Или что я “в темнице сырой”, или как там по Пушкину, отличница? Тебе какой вариант больше понравился бы?

– Не говори ерунды, – она чуть поморщилась, аккуратно захлопнула книгу и встретилась с ним спокойным, невозмутимо-льдистым взглядом.

Блядь.

А ведь…

Ей просто было на него плевать.

Это он усиленно растил в себе ненависть и пренебрежение к правильной до отвращения принцессе в погонах.

А она…

Да плевать она на него хотела.

Он для нее не больше чем досадный слой пыли на безупречно отполированной поверхности стола.

И какого хрена это так противно и унизительно осознавать?

Потому что ему-то не все равно.

Эта идиотская в своей абсурдности мысль опрокинула и придавила к земле безжалостной бетонной плитой.

Ему не все равно.

Гребаные четыре слова, за долю секунды перевернувшие весь привычный мир и его сознание заодно.

Вот она – разгадка его необъяснимой, нелогичной ненависти к этой ледяной безупречной суке.

Вот оно – объяснение, какого черта он долбаных три минуты сверлит взглядом ее точеную шею с прилипшей прядкой золотисто-солнечных волос.

Пристрелите меня кто-нибудь.

Что может быть хуже понимания, что его чувства – не тщательно отрегулированная ненависть к представительнице ментовской династии, а гребаное-не-пойми-что-только-не-отвращение.

О каком отвращении речь, когда…

Никогда, блядь.

И не сметь смотреть на эти модельные ноги, представляя…

Вдох.

Выдох.

Спокойно.

Только не сейчас.

И только не она.

– Зотов, прекрати на меня так смотреть.

Черт. Черт-черт-черт.

Заметила.

– Ты себе льстишь, сестренка. Меня не интересуют фригидные стервы в погонах.

Вспыхнула.

Краска медленно плеснула на щеки, затем волной накрыла шею и замерла где-то на уровне выреза легкого светлого платья, ненавязчиво обхватывающего стройную-ну-нахрена-быть-такой-сексуальной фигуру.

Он ее хочет.

Еще один абсолютно, полностью, целиком, от начала и до конца бредовый факт в копилку к предыдущему.

Бред.

Ебаный бред, который не придет в голову даже конченому наркоману или нажравшемуся до зеленых чертей алкоголику.

Бред более чем реальный, как ни прискорбно это признавать.

Хочет, и еще как.

Опрокинуть на эти теплые доски полированного стола, сметая по пути тарелку с пряно-сладкой земляникой.

Или прямо на землю, буквально вбивая это хрупкое тело в прогретую солнцем утоптанную поверхность, в прямом смысле смешивая с грязью ее насмешливую высокомерную чистоту…

– Зотов, не вздумай.

Что это? В ледяном голосе наметилась настороженность? Она снова читает его мысли, какого черта?

– А кто мне запретит? Ты? Ну попробуй.

Он надвигался неотвратимо, но при этом продуманно до мелочей. Так, чтобы у нее за спиной остался лишь забор и полное отсутствие возможности отступить.

– Ты не посмеешь.

Откуда у нее столько идиотской самоуверенности в голосе? И решимости в глазах, будто в один миг ставших сплошным Ледовитым?

Она еще ни хрена не поняла. Не врубилась. Не въехала.

Он ее хочет. Грубо, жестко и мучительно медленно. Чтобы каждое гребаное мгновение умножалось на вечность, застывая криком на припухлых, нервно закушенных губах.

Черт побери.

Он ни одну из ей подобных так не желал – жадно, лихорадочно, до онемения в пальцах и гула крови в голове.

Даже ту легкомысленную попутчицу в поезде, которая без лишних увещеваний раздвинула перед ним ноги.

К слову, ни в какое сравнение не идущие с ногами этой… идеальной, блядь, леди.

Но если все крутится вокруг одной элементарной физиологии, то какого хрена он так жаждет именно ее?

Только ее.

Еще одна абсурдная мысль раздробила на миллионы маленьких частей и без того затуманенное сознание.

А впрочем, ему тоже плевать.

Он хочет – и он получит.

И никакой Ледовитый в ее огромных настороженных глазах не сможет остановить.

– Ты этого не сделаешь.

Что-то надломилось в ее голосе, идя вразрез с негаснущей уверенностью во взгляде.

Дошло, блядь.

Он чертовых шестьдесят секунд прижимает ее к шероховатой деревянной поверхности, с трудом сдерживаясь, чтобы не изнасиловать ее прямо сейчас. Трахнуть. Отыметь. Кому как больше нравится.

Интересно, а как нравится ей?

Или леди вроде нее даже думать себе не позволяют о чем-то подобном?

Даже сейчас, когда он взглядом стягивает с нее это дурацкое чопорное платье, светлая ткань которого благодаря солнцу не скрывает вот совершенно ни-че-го.

Выдержка лопнула с оглушительным треском в унисон с тканью, разошедшейся по швам.

Бля-я-ядь.

Нет, Зотов знал/видел/чувствовал что его “сестренка”, изображающая из себя вечную Снежную, красива, сексуальна и еще невесть сколько синонимов.

Но.

Черт.

Он и подумать не мог, что у него могут настолько отказать тормоза всего лишь от вида полуобнаженного стройного тела, закованного, словно в латы, в элегантное до скучного белье.

Которое, черт возьми, возбуждало его так, как ни одно кружевное на теле любой из тех, что были “до”.

Или дело вовсе не в этом?

Зотову меньше всего хотелось во всем разбираться.

Ему хотелось ее.

Дико, болезненно, лихорадочно.

Запуская пальцы в сводящий с ума шелк волос, порой задевая ногтями шею и оставляя почти невидимые царапины.

Сжимая и поглаживая судорожно вздымавшуюся от тяжелого дыхания грудь.

Жадно впитывая жаркий, приторно-сладкий вкус земляники с ее протестующе подрагивающих губ.

Он и не думал, что какой-то поцелуй может так сорвать крышу, разметать ее на куски и превратить в пыль.

Не мог даже представить, какой бешеный фейерверк взорвется внутри, сжигая нахрен все сколько-нибудь привычное.

Для этого ей было достаточно лишь качнуть бедрами ему навстречу, вцепиться ногтями в плечо, судорожно царапая кожу с каменно напряженными под ней мышцами да уткнуться ему в грудь, щекоча хаотично рассыпанными прядями цвета усталого солнца.

А еще выдохнуть едва слышно его имя, заставив содрогнуться от сладкого болезненного наслаждения, в секунду разодравшего уже не тело – душу.

На крошечные осколки.

На мириады крошечных осколков.

Лаврова, что ты делаешь, а?

Одно слово в четыре буквы.

Без пошлых стонов, театральных вскриков, едва слышно, на полувздохе.

И привычный мир разорвался где-то на уровне сердца, больно, до крови, корябая обломками, разрывая и взрывая.

Все.

Начисто.

До сладостной оглушающей пустоты.

И только потеплевший Ледовитый размеренно качался в глазах бывшей Снежной.

Его Снежной.