Текст книги "Наизусть (СИ)"
Автор книги: Лебрин С.
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 2 страниц)
Она впервые смотрела на что-то такое. Пряталась за деревьями, во все глаза любуясь их ненавязчивой заботой друг о друге – он давал ей свою толстовку, когда на улице уже начинало теплеть, но всё ещё было холодно, а она поправляла его вечно растрёпанную причёску. В груди у неё что-то сжималось, и она прижимала покрытые синяками руки к груди, где ещё билось живое, расплавленное сердце.
Ей хотелось отчего-то плакать.
Она рисовала их днями и ночами и улыбалась. Наконец-то он стал на её рисунках не одиноким. Он не должен быть одиноким, как она.
Один раз она узнала, что он устраивает какую-то выставку, и она идёт вместе с ним. Она, как обычно, проследила за ними, но тут же потерялась, когда они зашли в дверь какого-то здания. Подошла. Встала перед ней. И вздрогнула, когда какой-то сварливый женский голос пробурчал сзади неё:
– Ну, девушка, что же вы стоите! Вы или заходите, или не мешайтесь! – И она подтолкнула её в спину, вынуждая зайти. Она не хотела. Но не успела запротестовать.
И открыла рот, очутившись в другом мире. Всё здесь было совершенно по-другому. Не то, что в грязном, громком мире, что она так ненавидела, что так сильно давил на её голову, плечи, уши (и она мечтала закрыться, уйти от него, никогда не существовать) – нет.
Здесь было спокойно. Светло.
Здесь были люди. Но они не орали, не пихались, не хотели вылить ей на голову тарелку супа или схватить за шею; они спокойно ходили от картины к картине и молчали. Некоторые – тихо переговаривались. Но не более того. И никто не обратил на неё внимания.
Стены были белыми, и на них висели картины. Картины – боже! На картины она могла смотреть часами.
Она забыла обо всём. Погрузилась в другой мир – тех самых цветов. Нежных, грубых, ярких, светлых, тёмных… все они выражали что-то очень сильное, что задевало её душу, ранило, но она с радостью принимала эти раны – ей так хотелось знать точно, что именно чувствовал автор этих картин, что она почти касалась полотен. Но тут же, одумавшись, отдёргивала свои пальцы.
Ходила от полотна к полотну, рассматривая буйство красок на каждой. Она не знала, какими материалами они были написаны, но это было так… насыщенно, так прекрасно, что у неё щемило сердце. И ей хотелось плакать.
Чудовище прижимало руки к сердцу и со слезами на глазах смотрело на что-то очень красивое, что-то, что не было похоже на неё, – на девушку рыжего мальчика, улыбающуюся на неё с полотна. Эти цвета, этот свет… её голубые глаза сияли на солнце, стали практически белыми, а волосы золотились. Девушка сидела на подоконнике в одной мужской рубашке и жмурилась от солнца. И только она знала, что за окном где-то бродило оно – чудовище. Но его никто не нарисует.
Она застыла в восхищении. Её жалкий рисунок для него, наверное, – просто… позор. Как она посмела отправить его ему? Как она была настолько самонадеянной, чтобы думать, что её каракули чего-то стоят?
– Тебе нравится? – она вздрогнула и обернулась. На неё смотрел рыжий мальчик и улыбался. Для неё он был искусством, как та девушка для него. – Это я автор картин.
– Это… это… – у неё чуть не потекли слёзы.
Тут же появилась та самая блондинка – она улыбалась. Она обняла его за талию и сияющим взглядом посмотрела на неё.
Она чувствовала от них искрящееся счастье и сама заражалась им. Ей даже не хотелось с ними разговаривать, потому что они – священны.
– А я вдохновитель, – засмеялась блондинка. В её глазах мелькнуло узнавание, и она снова улыбнулась. – О, это ты? Привет!
Она что-то пробурчала и решила отойти от них. Только издалека она может любоваться ими, пока никто не смотрит, пока никому до неё нет дела.
Она хотела уже выйти, как вдруг заметила на каком-то диванчике знакомый тёмно-зелёный шарф. Она помнила его на шее рыжего мальчика, и это было правильно; но она вдруг снова не смогла себя контролировать – сорвалась с места и, оглядываясь по сторонам, быстро схватила его и запихала в огромный карман пуховика. Она даже не успела спросить себя, что она делает, лишь потом удивлённо округлила глаза; но ничего уже исправить нельзя было. Пора уходить.
Словно в трансе выбежала из галереи, шарахаясь от каждого прохожего, бледная, словно призрак. Ещё хранившая его запах лёгкая ткань жгла ей ладонь. На сей раз она не была счастлива.
*
Когда весной валит хлопьями снег, всегда происходит что-то нехорошее. Чувство тревоги не покидает её ни на минуту, забирается под кожу, отравляет кровь, заставляет сердце стучать быстро-сдавленно.
Она рисует в своей комнате. Тут всегда холодно и темно – лишь маленький светильник. Кровать застелена и тоже холодна, она ведь тут спит. Когда она хочет забраться в свою собственную кровать, отец начинает кричать, что она его не любит.
Она тихо дышит, пока за тонкой запертой изнутри дверью, отец и его друзья с шахты поют какие-то песни под музыку из телевизора. Она звучит громко. А их голоса – развязно, языки заплетались и вставляли неприличные выражения через каждое слово. Она старалась быть тихой, как мышка. Её девиз по жизни – будь тихой, и тебя не заметят. Даже когда отец кричит:
– Анька! Выходи, чего застряла! Чего засела, как запечный таракан!
Сердце замирает, но она игнорирует. Игнорирует пьяный грубый смех. Когда его голос звучит второй раз, и гораздо злее, в животе затягивается спираль. Когда он уже начинает ломиться в дверь, крича, что выпорет её, приходится встать и открыть дверь. Он тут же выталкивает её за руку, выставляет вперёд себя, кладя широченные ручищи на худые плечи и показывая гостям. У них у всех – такие же сальные глаза и красные пьяные рожи.
Ей хочется спрятаться, уйти, исчезнуть во мраке Вселенной – восстановить равновесие. Она явно была здесь лишней.
Она всегда была лишней.
Ей страшно. По-настоящему.
Она хочет выбраться из его ладоней, но он держит крепко и с гордостью говорит:
– Вот моя Анька, смотрите, как выросла.
И бьёт её по заднице. Её щёки пылают, а на глазах выступают слёзы, когда несколько мужчин начинают смеяться. «Можно мне уйти?», – шепчет она, но он ведёт её к столу, где она стоит, сжав руки впереди и глядя в одну точку.
– Ух ты, какая красавица, – говорит какой-то мужчина и пытается приблизить её к себе, тянет к ней свои ладони, но она отбегает с бешено стучавшим сердцем и округлившимися глазами. Встаёт за спину отца. Внутри зреет что-то; оно готово скинуть её с края пропасти. Она всё ещё держится за остатки камней.
Отец хмурится, злится, вытаскивает её за запястье из-за своей спины.
– Не позорь меня, бля, – шипит он. – Чего такая пуганая? А ну быстро подошла и поздоровалась.
Она несмело идёт, дыша, как загнанная лошадь, всхлипывая. Кидает последний отчаянный взгляд на отца. У них такие же руки. Красные, большие, жилистые. И глаза – сально смотрят на её тело.
Это «поздорованье» заканчивается тем, что мужчина сажает её к себе на колени. Она застывает, как пружина. Перед глазами встаёт пелена, мир снова разбивается на кусочки. Её так тошнит, что дрожат руки, дрожит всё тело. Горячее дыхание в шею. Запах чего-то резкого. Её сейчас вывернет наизнанку.
– Какая худенькая, – мурлычет мужчина и целует её в щёку. Она еле выдыхает. От ужаса сковывает тело. – А помнишь, как ты у меня в детстве так же на коленках сидела? Такая маленькая, сладенькая…
А помнишь, как ты у меня в детстве так же на коленках сидела?
Внутри что-то лопается с треском. С резким, оборванным звуком лопнувшей гитарной струны.
Она выпутывается из захвативших её в плен рук, бешено отбиваясь, и резко вспрыгивает с колен, как ужаленная. Зрачки бешено вращаются вокруг себя и ничего не успевают схватить – в ушах вата, перед глазами пелена. Выставляет вперёд дрожащие руки и громко, визгливо кричит срывающимся голосом:
– Не трогайте меня! Не подходите!
В горле что-то сжимается, она больше не может дышать. На неё резко наваливается мир, со всеми этими запахами рыбы, спирта и чего-то ещё, с пьяным противным смехом низких мужских голосов. Отец снова хватает её за запястье и тянет куда-то:
– Ты, блять, охуела? Как со старшими разговариваешь? Давно по морде не получала?
Она слышит это и ещё сильнее что-то кричит, уже не понимая, что. И резко дёргает руками – впервые. Отходит назад. Нащупывает бёдрами тумбочку и, не поворачиваясь к ним задом, достаёт из него пистолет и выставляет перед собой, крича:
– Не подходите! Не подходите!
Никто больше не подходит. Она слушает пару секунд тишину, слепо глядя на лица и ничего не видя перед собой, а потом вдруг бешено срывается с места и бежит из квартиры. Лишь по пути захватывает рюкзак, лежащий в прихожей, зачем, сама не поняла. Это было механическое движение. Но она вдруг отчаянно понимает – больше она сюда не вернётся.
Никогда. А в рюкзаке – её всё. Её рисунки.
Она боится услышать сзади громогласный голос отца, боится почувствовать на волосах стальную хватку до боли, но никто за ней не бежит.
Она выбегает в подъезд и даже не чувствует холода. Громко захлопывает дверь и громко всхлипывает, оказавшись на свободе. Куда бежать дальше? Куда?
И только потом замечает пару – рыжий мальчик и блондинистая девочка. Смотрят на неё огромными глазами. Они не замечают пистолета, потому что она сложила руки вместе, в одной – пистолет, в другой – рюкзак, и рюкзак поверх пистолета. Но они заметили её загнанный ополоумевший вид.
Она выдыхает, как только понимает, что никто не гонится за ней. Взгляд сосредотачивается на их высоких, худых фигурах, смотрящихся так гармонично рядом. Фенечки. На их запястьях – одинаковые фенечки. Она этого раньше не замечала. Пульс начинает приходить в норму.
Буйство внутри успокаивается, постепенно, снижая градус. Она могла дышать. Она могла выдохнуть. Могла увидеть их лица, сошедшие словно с её рисунка, и почувствовать ту самую ниточку, за которую всегда держалась.
Спокойно. Спокойно. Руки всё ещё трясутся, и всё тело тоже, но она заставляет себя выдохнуть, не отрывая взгляд от этих фенечек на их сцепленных руках.
– Э-эй, с тобой всё в порядке? – неуверенно спрашивает парень. Она лишь еле-еле кивает, успокаивая дыхание и держа рюкзак перед собой. Единственное, что вертелось в её голове, – не показывать пистолет. А потом она вдруг рассмеялась. Пистолет. Точно. У неё же есть пистолет. Можно ведь не бояться погони. Наконец-то не бояться.
Они округлившимися глазами смотрели на неё, смеющуюся вдруг радостно и заливисто-надрывно, а потом переглянулись между собой.
– Точно всё нормально? – спросила на этот раз девушка. Она снова кивнула, не переставая смеяться. А потом они улыбнулись. Им тоже стало радостно. Им понравился её смех. Никто не заметил лающих, почти рыдающих ноток в этом громком, полубезумном смехе, – даже она сама. Им стало весело. Это привело её в восторг, и она снова начала смеяться. Никак не могла остановиться. Весело, как же весело… она выдавливала из себя последние капельки веселья, но всё равно никак не останавливалась. Заканчивалось всё равно пустотой внутри – нужно только всё вычерпать. А потом ничего не останется. – Ну… если у тебя такое хорошее настроение, можешь заходить к нам. У нас тут небольшая вечеринка. Народ уже есть, а мы просто ходили за пивом. А что? – вдруг удивилась сама себе девушка.– Правда, заходи. Чем больше людей, тем лучше, так ведь, Артур?
– Почему бы и нет? – пожал он плечами и улыбнулся, посмотрев на неё. У неё защемило сердце. Она зажала рюкзаком пистолет; ладони внезапно вспотели.
Она не могла отказаться. Казалось, у неё выбили все силы, теперь она могла только подчиняться.
Наконец она оказалась в его квартире. Она заходила несмело, тихо, оглядываясь по сторонам и всё ещё немного тяжело дыша. Но ничего страшного здесь не было. Слышались весёлые голоса из зала, какая-то музыка. Вот тут-то у неё снова что-то кольнуло внутри. Но они ведь не могут… ведь это он. Он. Её рыжий мальчик. Голоса его друзей звучали по-другому – весело, молодо, не пьяно.
Она пошла за ними в дальнюю комнату. По пути положила пистолет в рюкзак.
В комнате на милом белом диванчике сидело несколько парней и чуть поменьше девчонок. Они смеялись. Некоторые держали бутылки в руках. Некоторые обнимались. Рыжий мальчик и его девушка быстро вошли в эту обстановку, как рыбы в воду, а она осталась на пороге, держа рюкзак в руках. Так и замялась, переводя взгляды с одного человека на другого. Одинаковые. Они все казались одинаковыми.
Вдруг кто-то заметил её и воскликнул удивлённо:
– А это ещё кто? Что, простите, за…
Она вспыхнула и опустила взгляд. Ну да. Платье и весь её вид – странные ботинки, длинное платье, старомодная бабкина шерстяная кофта… Она отличалась. А такая реакция бывает, когда она выходила из своей незаметной зоны.
Чудовище опустило голову и пробурчало:
– Я, пожалуй, пойду.
Она вышла из комнаты. Она намеревалась выйти и из квартиры, но дверь в ещё одну комнату привлекла её внимание. Та самая комната. Та самая, на которую она смотрела по ту сторону стекла.
Она ничего не могла поделать. Её потянуло такой неведомой силой, что она на секунду опешила и не подумала с этим бороться. Это словно магнит. Она просто посмотрит… взглянет разочек, как выглядит оно изнутри. Как выглядит его кровать, его стол…
Она тихо раскрыла дверь и проскользнула. Тут было тихо. Спокойно. Слышались голоса из дальней комнаты, но всё равно.
Она встала посреди комнаты, на персиковом ковре, которого никогда не замечала, и застыла, вдыхая этот совершенный запах его комнаты. Его места. Вот она – кровать с коричневым покрывалом. Вот он – стол с многочисленными рисунками. На стенах тоже рисунки.
Её захватил какой-то транс, множество эмоций закружились под кожей, как снежинки за окном, и ей захотелось кружиться тоже, как она иногда делала в своей комнате. Она ходила, проводила пальцами по покрывалу, чувствуя мягкую ткань, трогала бумагу – ведь у него она совершенно особенная, не такая, как у других, ведь он дышал на неё, трогал её… Она подходила к окну и почти видела ту уродливую тень себя, незаметную всегда для его глаз, но всегда, всегда бдящую за ним…
Она оказалась здесь, и совершенно весь мир вокруг стал неважен. Она забыла обо всём. Сердце наполнилось сладким, любимым ощущением, и она ощутила себя кем-то другим на секунду. Возможно, кем-то важным для него…
Она никогда в жизни не могла помыслить о том, чтобы даже мечтать быть кем-то важным для него. Как? Она? Она ведь была никем.
А сейчас она оказалась в храме, почти у алтаря, и сердце её снова наполнилось благоговением, и мысли очистились, и кожа очистилась от противного ощущения. Захотелось петь.
Она ухватила фенечки на столе и, вдруг подчиняясь какому-то порыву, гораздо сильнее её, надела несколько на свою тонкую руку. А потом её захватило ещё больше, и она, заметив джинсовую куртку, нацепила её на себя. А потом и достала шарф из своего рюкзака и обмотала им свою шею. И встала возле зеркала. Но не успела туда глянуть, как отворилась дверь.
Её испуганные глаза встретились с расширившимися голубыми. Блондинка застыла на пороге.
– Ч-что за чёрт? – она явно не могла подобрать слов и просто смотрела на неё в шоке. Она не могла двинуться, раскрыла рот. Сердце дёрнулось и ухнуло вниз. – Это же… этот тот шарф, который потерял Артур. Откуда он у тебя? – Она ничего не могла ответить. Она чувствовала, как падает её мир. Она лишь открывала и закрывала рот. Мир снова угрожал разрушиться прямо на её глазах, а она совершенно ничего, ничего не могла с этим поделать – лишь стоять и смотреть беспомощно и испуганно. Встречая медленное осознание в голубых глазах, а потом и отвращение. – Ты украла его? Скажи, блять, ты его украла? Да кто тебе дал… Ты ненормальная?
Ты ненормальная?
Она подлетела к ней в мгновение ока и стянула шарф с шеи. Она дёрнула руками, закрывая лицо, и потом отпрыгнула назад с огромными глазами.
На шум пришли другие люди. И все становились в дверях, глядя на неё в джинсовой куртке и на бешеную блондинку, которая начала что-то кричать. И все, абсолютно все глаза останавливались на ней, удивлённые, испуганные, недоумённые.
В ней поднималось что-то. Она должна, должна была что-то сказать, но в горле застыл звук. Она ведь всегда молчала. Что она могла сказать?
Только бы он не пришёл сюда. Только бы он не увидел её.
Дыхание учащалось. В горле что-то сжималось.
Она чувствовала себя пойманной в ловушку – в который раз. Только на этот раз всё гораздо страшнее. Всё внутри рвалось. Всё внутри металось, ревело, плакало, задыхалось; ведь добрые голубые глаза смотрели на неё, как на что-то страшное. Как на что-то, чего надо бояться.
Как на то, кем она и была – на чудовище.
Но всё действительно внутри упало, когда он зашёл в комнату. Сначала спросил:
– Эй, куда все подевались? Что происходит? – но тут же замолчал, наткнувшись на её испуганный, умоляющий взгляд. А потом и на куртку на ней. Брови поползли вверх.
– А то происходит, что какая-то ненормальная… – начала с презрением блондинка. И вдруг начала наступать на неё. Та в ужасе отходила назад. Она больше не казалась ей красивой. Теперь её лицо выглядело страшным. И оно пугало её до ужаса – перекошенное от презрения, гнева и страха одновременно.
– Можно мне уйти? – пропищала она, и в голосе слышались подступающие слёзы.
– Уйти? Что? Сначала мы со всем разберёмся, а потом отправим тебя в полицию, – глумливо рассмеялась блондинка, а она вздрогнула. В голове всё смешалось. От боли, от страха. Руки затряслись. Она тяжело дышала, в глазах стояли слёзы. Блондинка подскочила к столу и схватила рисунок и помахала им перед её лицом. – Это твоих рук дело? Я спрашиваю: эта мазня, ужасная, корявая мазня пятиклассника твоя? Как ты… как ты посмела только?
Она молчала. Её сердце разбилось на маленькие кусочки – каждый его осколок больно впивался в рёбра, причиняя такую боль, что она не могла вдохнуть. Только умоляюще смотреть – прекрати, прекрати.
Ей вдруг стала противна блондинка так, что чуть не вырвало. Её перекошенное лицо, растрёпанные волосы. А она вдруг застыла с внезапным осознанием на лице. И повернулась к рыжему мальчику – тот стоял до этого и молчал. Сдула прядь, расхохоталась и бешено сказала:
– Это она. Это она за нами следила! Я так много раз замечала! Господи, да она двинулась на тебе! Она украла твой шарф! Змея! Наверное, по ночам она думала, как подобраться к тебе и как избавиться от меня… она… я даже не знаю, что она хотела сделать со мной, Артур, понимаешь! Я это по ней вижу, она сдвинутая! Просто… отвратительно… А мы ещё пригласили её…
Отвратительно…
Только и думала, как избавиться меня… отвратительно… отвратительно…
Она застыла. Ей хотелось орать, кричать, пищать, топать ногами, сказать: «Да я никогда не думала ничего плохого! Я любила вас. Вас обоих! Прекрати, прекрати!»
«Я ведь любила вас».
Она умоляюще посмотрела на рыжего мальчика, надеясь, умоляя, призывая его понять это. Ведь… она никогда… никогда… Пожалуйста, пойми это! Пожалуйста! Она…
Ей словно воткнули нож в грудь, останавливая разом всё сердце, убивая в ней всё живое, всё, что когда-либо имело смысл, когда он с отвращением скривился:
– Что? Ты следила за мной? Зачем? – она не могла ответить – не могла говорить. Лишь видела отвращение на его лице. Он не понял. Добрый, хороший мальчик не понял. Он не был добрым! Он был не таким! Не таким! – Ты… ты украла мой шарф? Зачем? Ты больная? Ёбнутая? Не приближайся ко мне больше!
Она зашаталась. Мир снова накренился. В горле был спазм. Словно шторм поднялся вокруг и сбил её с ног так, что она не могла держаться.
Тогда, в квартире, её не столкнули в пропасть – это сделали сейчас.
Все глаза, которые принадлежали в этой комнате не ей, смотрели на неё с отвращением. И даже её глаза всегда смотрели также на отражение в зеркале – всё-таки это была она. Было то самое чудовище.
Все тормоза слетели. Она достала пистолет из сумочки и выставила его перед собой.
– Я ужасная, да? Вы считаете меня ужасной? – спросила она визгливым, срывающимся голосом. Он не принадлежал ей больше. Трясущееся в лихорадке тело ей не принадлежало. Оно, такое отвратительное, никогда ей не принадлежало. Все замолчали; на их лицах читался ужас. Это её внезапно рассмешило, и она гомерически расхохоталась, наставляя пистолет в дрожащей руке поочерёдно на каждого. Все они выпучивали глаза, замирали. А она смеялась. Перевела дуло на блондинку. – Думаешь, я такая отвратительная? Думаешь, я хотела тебя убить? – блондинка с открытым ртом замерла. В её глазах читался мёртвый ужас. А ей теперь было абсолютно всё равно. Её мир упал. Окончательно разбился вдребезги. Она открыла рот, и на её лице отразилось горестное выражение – она вспомнила рисунки. Одной рукой достала их из своего рюкзака и кинула прямо на блондинку. – Да я… я любила вас! Вы… – она не смогла выразить свою мысль звенящим, полным боли голосом, и пистолет задрожал ещё сильнее. Тишина была почти полная, лишь её громкое дыхание нарушало её. На её лбу выступил пот. В глазах стояли слёзы.
Чудовище явило себя миру, и ничего удивительного в том, что мир возненавидел его. Её собственная отвратительность липкой кожей облепило её тело, и мешало дышать. Отвратительная. Отвратительная.
Она перевела пистолет на него и громко всхлипнула. Он по-прежнему был красивым для неё. Но он с точно таким же ужасом смотрел на неё, как и все остальные; точно так же побледнел. И на дне его глаз она видела сожаление за те слова, что он сказал ей. Потому что он боялся смерти. Потому что он… обычный.
И она поняла вдруг, на голову упало что-то тяжёлое – осознание, что он был точно такой же, как все. Не лучше.
Он не был добрым.
Он не был хорошим.
И он не понял её. Её никто не понимал.
– Ты… – она снова громко всхлипнула, а потом рассмеялась. В голове ничего не осталось; лишь какая-то громкая пустота. Одновременно ничего и одновременно всё – на неё навалилось всё. Разом. Лишая дыхания. И она не могла осознать ни одно из этих чувств. Вместе они составляли какофонию ужаса. Вместе они рыдали навзрыд. В груди у неё всё сжалось. – Я ведь любила тебя. Я никогда не хотела причинить никому вреда. Я… я просто… я просто…
Артур не дышал. Глаза поехавшей на голову девчонки смотрели на него с такой безумной болью, словно он в чём-то предал её. Словно оставил умирать. А он даже не знал её.
Он закрыл глаза. Дуло её пистолета смотрело ему в лоб. Он ничего не успел осознать; лишь подумал – а рисунок у неё был красивый. Живой. Дышал чувствами. Он нравился ему.
Она снова всхлипнула. В этой нелепой комнате, полной глаз, каждые из которых смотрят на неё со страхом (и по-прежнему с отвращением – всегда, всю жизнь на неё смотрели так, а она не понимала, за что, почему, чем она заслужила это?), девчонка в сером платье держала в дрожащей руке пистолет.
Из этой хаотично сложенной кучи кожи, костей и раненых нервов чудовища торчал всего лишь человек. И он был испуган настолько, что забыл, что человек. В своём испуге он был похож на забитое животное.
Она выстрелила себе в висок.
