Текст книги "Аллилуйя (ЛП)"

Автор книги: Laurielove

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

========== Часть первая, она же и последняя. ==========

Ты веришь, что хотел бы знать,

Смотреть, как она ложится спать —

Краса ее в лучах луны твой мир перевернула.

Ты связан был, разбит твой трон,

Низвержен был, острижен, как Самсон,

Но с губ твоих срывалось “Аллилуйя”…

Аллилуйя, Аллилуйя… Аллилуйя, Аллилуйя!!!

(Из одноименной композиции Леонарда Коэна)

Никогда в жизни Гермиона Грейнджер не считала себя чересчур злобной или мстительной особой.

И потому ситуация, когда кто-то, до этого крепко связанный ею, беспомощно сидит на стуле посреди ее гостиной и не в силах сделать ни единого движения, оказалась для самой мисс Грейнджер несколько… необычной и даже… шокирующей.

Сегодня был четверг – день, когда Гермиона изредка пользовалась своим правом на отгулы, справедливо полагающимся за переработку сотрудникам Департамента магического правопорядка. Облаченная в приятно облегающее изгибы тела серое платье и высокие черные сапоги, она уверенно шествовала по Косому переулку, и настроение ее казалось на тот момент самым что ни на есть превосходным. Хотя, надо отдать должное умению здраво оценивать собственное состояние: Гермиона понимала, что какой-то странный червячок, гложущий ее изнутри, может уничтожить это благодушное спокойствие в любую минуту. И из-за малейшей мелочи. Не совсем понимая, почему с ней происходит нечто подобное, мисс Грейнджер все же надеялась, что каких-то неприличных эксцессов, публичной истерики или нервного срыва избежать удастся.

Его она увидела сразу, как только покинула аптеку, хотя Люциус Малфой и не заметил ее. Выйдя из «Флориш и Блоттс», он мрачно глянул на уличного музыканта, рискнувшего обратиться к надменному аристократу с просьбой о паре-тройке кнатов, пренебрежительно махнул рукой, отгоняя того, словно назойливую муху, и продолжил путь дальше. Гермиона нахмурилась, ощущая закипающую от только что увиденного ярость.

Впрочем, ярость уже много лет была почти единственной ее реакцией на старшего Малфоя, правда, перемежавшаяся с еще кое-какими неясными чувствами, которые она также испытывала к этому человеку. Всегда.

Незаметно следуя за Люциусом, она невольно отмечала даже самые мельчайшие подробности его внешнего вида: блеск черной мантии из тонкого кашемира, серебряные застежки и аграфы, знаменитую трость с уже новой палочкой и ухоженную белоснежную шевелюру.

«Да уж… Как мало он напоминает сейчас того запуганного и похожего на спившегося пьянчужку Малфоя, каким был в конце войны… Смотри-ка!»

Действительно, Люциусу нужно было отдать должное: ему понадобилось чуть больше года, чтобы в полной мере восстановить свое привычное элегантное превосходство.

«Черт! Это… это неправильно. Это просто несправедливо, что он снова такой же холеный и красивый гад, каким и был до войны. Несправедливо!» – что уж греха таить, несправедливость всегда была одной из тех вещей, что приводили Гермиону Грейнджер в состояние чистого, ничем не замутненного гнева. И именно он, этот самый гнев, постепенно охватывал ее и сейчас, пробуждая в молодой волшебнице почти животное, ничем не контролируемое бешенство.

Как знать, может быть, так светили сегодня звезды. А может быть, у знаменитой мисс Грейнджер именно в этот день случился гормональный всплеск, от которого не застрахована ни одна из нас. Или может, встреча с ненавистным чистокровным снобом пробудила в сознании давнишние проблемы с психикой, так или иначе заставляющие страдать всех, кто прошел через ужасы войны. Но! Случилось то, что случилось. И мысль о том, чтобы хоть как-то отомстить этому надменному и высокомерному магу, все сильнее и сильнее билась у нее в голове.

Продолжая незаметно следовать за Люциусом Малфоем по оживленному Косому переулку, Гермиона вдруг подумала о том, что хочет проверить: настолько ли сладка праведная месть, как животрепещуще пишут об этом магловские сочинители в своих многочисленных книжках.

Однако, будучи девушкой продуманной и осторожной, набрасываться на этого мерзавца прямо здесь Гермиона, конечно же, не собиралась.

«Спасибо! Увольте меня от таких глупостей!»

Вместо этого она аккуратно скользнула за ним в «Твилфит и Таттинг», где сразу же спряталась за высокими вешалками с одеждой и продолжила тихонько наблюдать, не сводя с Люциуса Малфоя глаз. Словно дикая кошка, караулящая свою добычу из засады, ждала Гермиона подходящего момента. И к счастью, ждать себя он не заставил. Малфой, увидев прекрасный итальянский шарф из тончайшего шелка, потянулся к нему и, опустив трость, прислонил ее к ближайшей стене. Оглядевшись по сторонам, Гермиона убедилась, что продавец занят беседой с каким-то покупателем на другом конце магазина, и поняла, что такой случай упускать не стоит. Она стремительно метнулась к Малфою, быстро подхватила его трость и сунула себе за спину, другой рукой прижав кончик собственной волшебной палочки прямо к его ребрам. И уже потом, осознав, насколько близко оказалась сейчас к старому недругу, поняла, как кружится голова от пряного аромата его изысканного одеколона. Тряхнув кудрями, Гермиона попыталась отогнать наваждение и процедила:

– Доброе утро, мистер Малфой. Стойте спокойно и не шевелитесь.

С широко распахнутыми от удивления глазами Люциус Малфой слегка все же повернулся. Правда, лишь для того чтобы натолкнуться на полный удовлетворения карий взгляд Гермионы Грейнджер. Потому что, потянувшись за тростью, обнаружил, что той на месте как не бывало.

– Не дергайтесь. Она у меня, – нарочито беззаботно сообщила Люциусу Гермиона.

Глаза Малфоя вспыхнули самой настоящей холодной злобой, и тело его напряглось, будто готовясь в любой момент накинуться на нее. Гермиона прижала палочку чуть сильнее. Так, что Люциус даже ощутил, как вырывающиеся из нее искорки слегка покалывают кожу через несколько слоев одежды.

– Я бы не рекомендовала вам совершать какие-то глупости, мистер Малфой. Особенно теперь, когда вам так чертовски повезло благополучно избежать Азкабана и после этой войны тоже. Поверьте, любое неверное движение – и я заявлю, что сей факт был попыткой нападения на сотрудника Департамента по охране магического правопорядка. И сделаю это с превеликим удовольствием. Тогда как вам ничего не останется, как вернуться в темную и уютную камеру, которой вы так удачно избежали. Причем вернуться быстрее, чем сможете даже рот открыть. Понял меня, чистокровный ублюдок?

Люциус хищно сощурился и тихо прошипел:

– Ах ты, наглая самоуверенная сучка…

На что получил ответ в виде сладкой и невинной улыбки. Столь милой, что проходящий мимо волшебник даже ничего не заподозрил.

– Какого хрена ты творишь? Думаешь, как героине, все сойдет тебе с рук? – голос Люциуса звучал негромко, но достаточно угрожающе, хотя упирающийся в ребра кончик ее палочки и заставлял вести себя сдержанно, не давая эмоциям разбушеваться.

– Да вот как-то надеюсь. Я, видишь ли, наблюдала сегодня за тобой какое-то время. И поняла, что некоторые вещи и люди остаются неизменными, как ни крути. И ты, кажется, тоже остался прежней – высокомерной и пренебрежительной – мразью, которой и был в тот день, когда я впервые увидела тебя. Хм… Признаюсь, я даже разочарована тем, как быстро ты оправился от того ничтожного и жалкого вида, каким радовал во время нашей последней встречи.

– Боюсь, мисс Грейнджер, что меня абсолютно не волнует ваше мнение о моей персоне… И что бы ни взбесило вас сегодня или бесило в прошлом, ваши смешные и детские поиски моральной справедливости по сути своей нелепы. Нелепы, а самое главное, абсолютно бессмысленны. Поэтому, опустите палочку и позвольте мне продолжить заниматься своими делами. И мы, так и быть, оба забудем этот неожиданный инцидент.

Внезапный переход Люциуса от злости к спокойному, даже почти просительному тону позабавил ее.

– Ого… Никак я заставила вас переживать за свою шкуру, мистер Малфой?

– Нет.

– Не «нет», а «да». Я же ясно вижу это в ваших глазах.

Малфой фыркнул, но отвел взгляд.

– На самом деле, мисс Грейнджер, вы и впрямь всего лишь девчонка. Причем очень глупая девчонка. Но довольно. Уберите палочку, и я даю слово, что мы никогда больше не заговорим о том, что случилось сегодня.

– О нет, мистер Малфой, – Гермиона потянулась к его уху. – Неужели вам не интересно, насколько далеко я могу зайти в своей жажде мщения? Или не интересно, насколько глубоки оказались раны, когда-то нанесенные вами и вашим придурком-сыном? А мне вот интересно: каково это – ощущать себя во власти перехитрившей тебя грязновкровки, а? Особенно той, что пострадала от тебя или твоих родственничков и дружков лично? А еще интересно: не является ли ваш сегодняшний безупречный внешний вид такой же маской? Как и та, безобразная, которую вы носили столько лет в угоду своему хозяину и даже гордились ею. И сможете ли вы остаться таким же невозмутимым и элегантным, когда будете охвачены той же болью, что мучила меня, когда я лежала беспомощная, и меня на ваших глазах пытала ваша же проклятая чокнутая золовка? О-о-о… Я бы очень хотела получить ответы на все эти вопросы, мистер Малфой. Очень… Очень!

– Вот теперь точно пора остановиться, мисс Грейнджер, – с нажимом произнес Люциус, взгляд которого теперь уже сверкал от искреннего возмущения.

– Не получится, мистер Малфой. Поскольку я собираюсь с вами немного… хм, поболтать.

На этот раз в опущенных на нее глазах Люциуса мелькнул самый настоящий ужас. И ему было отчего ужаснуться: ведь как раз в эту секунду Гермиона стремительно отвела его руки назад и крепко связала магической веревкой. Затем окинула магазин взглядом, чтобы убедиться, что никто не обращает на них внимания, с силой вцепилась в мантию Малфоя и аппарировала вместе с ним прочь.

Уже мгновение спустя они с характерным хлопком прибыли в гостиную квартиры элегантного особнячка времен Регентства, которую Гермиона снимала последние полгода. Квартира была просторной, с высокими потолками, и казалась несколько вычурной для такого человека, как она, но Гермиона любила ее. Здесь, в этих комнатах, полных света и воздуха, ей дышалось чуть легче и почти никогда не снились кошмары. Удивляясь собственной наглости и отваге одновременно, она нервно рассмеялась, заставив Люциуса Малфоя взглянуть на себя уже не только с ужасом, но и с тревогой.

– Да ты сошла с ума, грязнокровка. Нет, ты точно сумасшедшая!

– О, а я как раз думаю: когда же наконец услышу этот знаменитый термин? – она отпустила Люциуса, но развязать и не подумала. – Что, Малфой, поджилки-то, небось, уже затряслись?

Его дыхание стало быстрым и прерывистым, в глазах сверкнула ярость, но держался он достойно, горделиво возвышаясь над хрупкой девичьей фигуркой. Гермиона усмехнулась.

– Надо же… Когда-то мне пришлось пройти через ад и испытать столько боли и унижений из-за ваших проклятых убеждений… И вот сейчас… Смотрю на вас и снова понимаю, что Люциус Малфой остался той же самой высокомерной, презирающих всех и вся сволочью. Неужели время и сама жизнь так и не научили вас ничему? Неужели уроки последней войны так и не изменили ваших убеждений?

– Даже если и изменили, ваш сегодняшний поступок отнюдь не способствует тому, чтобы изменились они надолго.

И снова горькая усмешка скользнула по ее губам.

– Что ж… Подождите меня пока здесь… – с этим она покинула комнату.

Малфой попытался двинуться с места, но сразу же понял, что сделать это невозможно: не только его руки, но и лодыжки оказались крепко связаны. Он расстроено хмыкнул и окинул взглядом просторную комнату, даже в этот напряженный момент отмечая, насколько красивой и уютной кажется ему гостиная сумасшедшей грязнокровки.

Спустя всего несколько мгновений Гермиона вернулась с деревянным стулом, явно принесенным из кухни. Она осторожно поставила его посреди комнаты рядом с Люциусом и приглашающе махнула рукой.

– Присаживайтесь, мистер Малфой.

– Или что?

– Не думаю, что вам понравится то, что произойдет в результате этого «или».

– А вам, мисс Грейнджер, надеюсь известно, что происходит с маленькими девочками, решившими поиграть в непростительные заклятия, – ухмылка Малфоя больше напоминала сейчас волчий оскал.

– Не стоит думать, что не рискну их применить, если потребуется.

– Вы не осмелитесь.

– Ну, осмелюсь я или нет, вам, безусловно, придется испытать на собственной шкуре. Хотя, думаю, я не единственная в этой комнате, кто отлично знаком с агонией Круциатуса.

Гневно раздув ноздри, Люциус поначалу выпрямился и вскинул голову, но затем все же осторожно опустился на стул, стоящий позади.

На что Гермиона мягко улыбнулась и зашла ему за спину. Взмахом палочки она сняла с Малфоя мантию, а потом откорректировала веревку так, что руки оказались прочно связанными сзади, причем не за спиной самого Люциуса, а за спинкой стула, практически приковав его этим. Однако, пошевелив пальцами, волшебник почувствовал, что путы хотя и держат его крепко, но никакого физического вреда, как ни странно, не причиняют. Мисс Грейнджер же тем временем занялась его ногами, аккуратно, но надежно привязывая каждую к ближайшей ножке стула.

Покончив с этим физическим воплощением его позорного пленения, она поднялась и презрительно глянула на него сверху вниз. Дыхание Люциуса (быстрое и тяжелое от уже давно охватывающей его гневной ярости) на секунду замерло. Потому что он вдруг ясно и четко осознал, что сейчас перед ним горделиво подбоченившись стоит красивая молодая женщина, имеющая при этом полное право ненавидеть его.

Гермиона и впрямь выглядела в эту минуту очень эффектно: разметавшиеся по плечам кудри, точеная фигурка в элегантном и облегающем платье, стройные ножки в ботфортах – все это не могло бы оставить равнодушным и менее уравновешенного в данный момент мужчину. Но вот глаза: в них Люциус видел лишь гнев и ненависть. Искреннюю. Давнюю. Нескрываемую. Пытаясь отогнать наваждение, он отвел взгляд от ее тела, и по губам его скользнула несколько показная наглая усмешка.

Девчонка же медленно отступила на несколько шагов назад и остановилась, так и не отводя глаз от дела своих рук.

– Итак, кого же это я вижу перед собой? Люциуса Малфоя. Чистокровного Пожирателя Смерти. Любимца Волдеморта. Ну… что сказать? Я ненавидела вас много лет, мистер Малфой. Думаю, и до сих пор ненавижу. И родилась эта ненависть не просто так, а благодаря вашим стараниям: вашей собственной и абсолютно безосновательной ненависти к таким, как я; вашему пренебрежению; вашему поразительному высокомерию. Все это заставило меня ответно презирать и ненавидеть вас, а заодно и всю вашу Пожирательскую клику. Ах, да, как же это я могла забыть? Отдельная вам моя благодарность еще и за мерзкого маленького говнюка, которого вы породили на свет. Я еще прекрасно помню и навряд ли забуду, как он высмеивал меня, издевался, унижал всякий раз, когда у него была возможность. И проделывал он все свои гнусности не просто так, а потому, что это очень бы понравилось его папочке. Ну конечно! Вы же были его кумиром, его героем… Мне даже любопытно – неужели для кого-то вы и впрямь могли быть героем? – она презрительно засмеялась. – Но вот, что странно, Малфой… Даже тогда, несмотря на искреннюю ненависть, что я питала к вам, и на ужас, который испытывала, сталкиваясь с вами, вы всегда казались мне… привлекательным, интересным, завораживающим. И это удивляло и раздражало меня. Правда тогда я была еще ребенком и не понимала причин своего странного отношения к такому страшному, по сути, человеку, как вы. Помню, как в тот день, в Отделе Тайн, вы приближались к нам. Знаменитый Пожиратель смерти… высокий, элегантный, высокомерный. Помню, как с угрожающей снисходительностью растягивали слова. И мне было больно и страшно признаться самой себе, что меня влечет к вам. К ненавидимому и презираемому Пожирателю. К отцу моего заклятого школьного недруга. О, это было ужасно! Потому что какая-то частичка меня искренне желала вашей смерти. Тогда как другая (и немалая частичка) восхищалась, как только может юное девичье существо восхищаться взрослым мужчиной. И только выйдя из того нежного возраста, я смогла понять и признаться самой себе, что возможно, желаю вас… Точнее не вас, а то великолепное мужское тело, в которое вселили вашу мерзкую душонку.

Изо всех сил пытающийся не смотреть на нее Люциус не удержался и на мгновение встретился с Гермионой взглядом. Встретился, даже не подозревая о том, как ярко блеснули его глаза в этот миг. Малфой не верил своим ушам: эта маленькая негодяйка желала его! И напрочь отказывался верить реакции собственного тела, в котором неожиданное признание красавицы-грязнокровки пробудило вожделение, грозящее сжечь его заживо. В попытке успокоиться Люциус раздраженно выдохнул через нос.

– А теперь, мистер Малфой… мы поменялись ролями. Теперь вы, жалкий и беспомощный, находитесь в руках грязнокровки…

Люциус гневно взглянул на нее, с досадой ощущая, как гнев лишь распаляет его еще сильнее и сильнее. А Гермиона тем временем неспешно приблизилась, наклонилась и, почти касаясь теплыми губами его уха, прошептала:

– Но я не могу не признать, что вы по-прежнему… очень, очень красивы…

От ее дыхания по коже побежали мурашки. И за это он тоже ненавидел и ее, и себя. Что греха таить? Уже много лет, со времен заключения в Азкабан после той неудачной операции, которую она упоминала только что, он не чувствовал себя полноценным мужчиной. Казалось, те неудачи, жизнь под властью спятившего под конец хозяина, следствие после войны, суд, контрибуции – все это будто выхолостило в нем мужчину, самца. И вот сейчас, находясь рядом с женщиной, желать которую он не должен ни при каких обстоятельствах, его тело решило за него. Решило самостоятельно, страшно вожделея эту маленькую сучку и угрожая спалить в этом вожделении своего хозяина.

– И вот вы передо мной. И я могу делать с вами то, что сочту нужным. Знаете, мистер Малфой, я бы даже не назвала это местью. Так… всего лишь восстановление равновесия. Или точнее: демонстрация того, что на самом деле все мы (что чистокровные, что грязнокровки) одинаковы. Да-да, мистер Малфой, абсолютно одинаковы. Особенно, когда мы спим, когда мы… голые… когда занимаемся любовью или же просто ебемся, во славу похоти. Так что это я и хотела вам продемонстрировать. В том числе.

Она наклонилась и медленно, осторожно начала расстегивать пуговицы на его белоснежной рубашке. Малфой снова резко выдохнул, на что Гермиона слегка ухмыльнулась, продолжая расстегивать жемчужные пуговички одну за другой. А закончив, резко стащила рубашку с плеч и спустила ее куда-то вниз, к веревкам, до сих пор связывающим за спиной его руки.

Потом на секунду замерла, но в следующее мгновение уже по настоящему улыбнулась и чувственно коснулась его обнаженной груди маленькой ладошкой. Эрекция стала настолько мучительной и настолько заметной, что Люциус мысленно проклинал себя, свою жалкую жизнь и свое чертово желание, от которого хотелось стонать в голос. А руки девчонки все это время порхали по гладким мышцам груди, намеренно то пробегаясь по соскам, то поглаживая рельефный пресс живота. И это было мучительно. И сладко.

– Да… – словно завороженная прошептала через пару минут Гермиона. – Я была права. Ты по-прежнему красив. Даже еще более красив, чем я думала.

Стыд, ярость и отчаянное возбуждение – вот вихрь эмоций, охвативших Люциса и заставивших зажмуриться и запрокинуть голову в тщетной попытке справиться с ними.

Но и будучи переполненным унижением и яростью, Люциус испытывал несказанное любопытство: что же она будет делать дальше.

Гермиона вдруг отступила на шаг назад и бросила взгляд на его обнаженную грудь. Прохладный воздух приятно коснулся кожи.

– А знаешь, чего я еще хочу? Небольшой сувенир. От тебя лично. Что-нибудь, что напоминало бы мне о мерзавце по имени Люциус Малфой. Можешь назвать это боевым трофеем, если так больше нравится. Разве не станет он символом торжествующей справедливости? Уж кому-кому, а тебе мое желание должно быть понятно… Небось в подвалах Малфой-мэнора тоже держишь личную коллекцию из того, что принадлежало замученным пленникам? Тем, кто бился в агонии у тебя в доме; тем, кого мучил сам, твоя чокнутая свояченица или не менее чокнутый Повелитель вашей мерзкой шатии-братии…

Люциус отвернулся.

– Нет. Я никогда бы не поступил так. Прекрати нести чушь.

– Что, заставил бы кого-то другого подготовить для тебя сувенирчики, да?

Даже несмотря на болезненно ноющий от напряжения пах, Люциус рассвирепел от заявления этой чертовки.

– Ты сама хотя бы понимаешь, о чем говоришь, грязнокровная дрянь?

Гермиона неспешно подошла к комоду, и Малфой с ужасом увидел, как она достает из верхнего ящика блестящие ножницы. Он невольно вздрогнул и задержал дыхание, тем более что грязнокровка повернулась и начала приближаться.

– Какие красивые волосы… это же твоя самая большая гордость… Да, Малфой?

Гермиона положила ножницы на небольшой столик, стоящий рядом с его стулом. Оперлась на плечо Люциуса, так, что он снова ощутил ее невероятный запах, и пропустила белую прядь волос сквозь пальцы. Потом еще раз. И еще. Прикасаясь почти благоговейно.

– Такие прекрасные, белые… чистые… Как их владелец. Насколько же обманчива может быть внешность.

Люциус попытался отшатнуться, но она с силой схватила его там, где шея соединяется с плечом.

– Когда ты в последний раз ходил с короткой стрижкой?

Молчание. Лишь пронзительный взгляд колючих серых глаз.

– Отвечай, Малфой, – маленькая дрянь наклонилась к нему, и теплое дыхание заставило вздрогнуть. – Подумай хорошенько, кто из нас сейчас связан… и отвечай…

Не в силах выносить ее нахальное и смешное, по сути, превосходство, Люциус вздернул голову и выплюнул в ответ.

– Твою ж мать! С тех пор, как мне исполнилось тринадцать, я не стригся, чтоб тебе было известно, сука. Так что давно. Очень давно!

– Хочешь сказать, что с тринадцати так и живешь с этой шевелюрой?

– Практически да.

– Ну надо же, – негромко мурлыкнула Гермиона. – Как символично тогда будет смотреться то, что я собираюсь с тобой сделать. Хм, можно сказать, возвращение к невинной юности…

Люциус заледенел. Ужасное осознание, что именно собирается сотворить с ним эта мерзавка, в сочетании с неистовым желанием освободиться от веревок и всадить наконец в нее член, порождало в крови какое-то странное извращенное волнение. Да чего уж там? Он даже восхищался той наглой бравадой, с которой молоденькая нахалка стояла сейчас перед ним.

Гермиона повернулась и раскрыла ножницы. Отчего дыхание Малфоя стало еще быстрее, хотя и казалось, что это уже невозможно. С легкой улыбкой она посмотрела ему в глаза и поднесла ножницы к голове. Люциус инстинктивно отшатнулся, тут же уколовшись об острие.

– Лучше не дергайся. Это станет большой глупостью с твоей стороны.

Малфой почувствовал, как у него слегка потягивает кожу головы, когда Гермиона Грейнджер захватила рукой крупную прядь волос. Он мгновенно напрягся и, скосив глаза, увидел, как она какое-то время откровенно любовалась бледным блеском, но потом подняла прядь чуть выше и ловким щелчком ножниц отрезала ее. Затем с легким смешком поднесла к лицу и, прикрыв глаза, глубоко вдохнула в себя исходящий от той аромат.

– Несмотря ни на что, ты так вкусно пахнешь… что это… завораживает.

Люциус поморщился, ощущая, как от злости и отчаяния он почти не может дышать. Ненависть казалась сейчас просто невероятной, хотя и приходилось с сожалением признать, что член по-прежнему стоит колом, стремясь лишь к одному: оказаться внутри этой чертовки. Но почему-то, когда она слегка качнулась назад, отодвигаясь от него, Люциус не выдержал и застонал, уже не понимая, чего больше он слышит в собственном стоне – ярости или же разочарования.

– А знаешь, Малфой, я ведь могу и не останавливаться на достигнутом, правда? И может, это и будет правильно? Может, это станет единственно правильным решением, уж коли ты так нелепо попался и оказался здесь? Которое позволит возместить мне прошлые обиды, искупить твои грехи и всю ту жестокость, что проявлял ко мне и таким, как я. Может, избавление тебя от самого дорогого, что есть в твоей холеной внешности – и станет неким искуплением? Прочувствуешь, каково это: быть беспомощным и уязвимым, не имея ни малейшей возможности сопротивляться. Ты же знаешь, что я сделаю сейчас, да?

– Ты не посмеешь, сучка. Слышишь? Ты не осмелишься сделать это!

– О, сколько экспрессии… – Гермиона плавно отделила еще одну прядь и отмахнула ее. – Уверена, что все-таки осмелюсь. Видишь ли, Малфой, я тут вдруг подумала, что к физической боли тебе же тоже не привыкать, как и к унижению. А вот потеря того, что было рядом с тобой так много лет и даже составляло предмет твоей гордости – это станет по-настоящему достойным возмездием. Тем, которое ты по-настоящему прочувствуешь…

Она снова пододвинулась к нему, и Люциус снова ощутил, как его пьянит ее обволакивающий аромат. Молодое, красивое женское тело находилось сейчас так близко, что он почти как наяву чувствовал его под собой. Или на себе.

«Черт! Мерзкая маленькая дрянь!» – ему пришлось с силой сжать челюсти, чтобы не застонать вслух.

А Гермиона тем временем шагнула еще ближе и слегка наклонилась, приоткрывая его жадным глазам сливочную кожу бедра, оголенную между высокими ботфортами и (не сказать, чтоб длинным) платьем. Вынести представшего взору зрелища Малфой не смог и зажмурился, с одной стороны со страхом ожидая ее последующих действий, с другой – из последних сил борясь с собственным телом, искушавшим его молить эту женщину о близости. Немедленной близости.

К счастью, она отошла назад, и Люциус снова услышал металлический лязг ножниц, отстригающих следующую прядь его роскошной шевелюры. Ярость возобладала над вожделением, заставляя его, чуть откинув голову назад, прошипеть проклятие.

– Не делай резких движений, Малфой. Сегодня у меня нет настроения, чтобы в игрушки играть.

– Ах ты, чертова шлюха! А что это все, по-твоему, если не какая-то извращенная игра?

– Это? Это моя месть… и, думаю, твое освобождение от прошлого…

Малфой коротко вздохнул и попытался избавиться от магических пут, но не тут-то было. Веревки по-прежнему держались крепко, хотя боли в запястьях Люциус так и не ощущал. А Гермиона продолжала работать, отсекая одну белую прядь за другой. И когда бросила очередную на пол прямо перед глазами Малфоя, он отчаянно заскрежетал зубами, невольно дернулся, сразу же ощутив чувствительный укол чуть выше уха, и негромко застонал от боли. Мисс Грейнджер же отрезала следующую прядку и поднесла ее к лицу, разглядывая с любопытным восторгом.

– Надо же… Как легко, оказывается, отнять у человека то, с чем он был связан много лет подряд. Всего лишь несколько минут, и перед нами сидит уже совсем другой человек.

Еще одно движение. И на пол падает новая прядь. Краем глаза Люциус наблюдал за ней, иногда бездумно опуская взгляд на лежащие на полу волосы, и мучительно пытался погасить огонь, бушующий сейчас в крови. Пытался не думать об этой ведьме, не думать о том, что стоит ей лишь опустить глаза, как его постыдная слабость в виде эрегированного члена будет тут же обнаружена. И от этого предстоящего унижения, а еще больше от того, что никогда в жизни он не испытывал вожделения сильнее, чем сейчас, ему становилось еще более тошно.

Скоро, уже покончив с длинными прядями, Гермиона принялась выравнивать остатки волос, придавая его обкромсанной голове хоть какой-то, мало-мальски приличный вид. Она медленно обходила стул с привязанным Люциусом вокруг и аккуратно щелкала ножницами, оставляя около полудюйма длины по всей голове.

И почему-то с каждым щелчком ножниц внутри Малфоя происходило что-то странное… Даже несмотря на ужасную похоть, что мучила его сейчас, и страшную ярость, заставляющую его ненавидеть Гермиону Грейнджер, в душе начало расти какое-то непонятное и необъяснимое чувство легкости. Легкости и внутреннего покоя, которые так давно не посещали его. Сейчас, когда он понял, что его сонной артерии ничего не угрожает, и девчонка не собирается резать ему глотку прямо у себя в квартире, Люциус смог наконец отвлечься от банальных опасений за свою жизнь и просто… наслаждался. Даже и не понимая, чем именно.

Осторожно подняв глаза, Малфой посмотрел на Гермиону: сосредоточенная на стрижке, она не обратила на него никакого внимания, но Люциус даже радовался этому. Ему почему-то нравилось наблюдать, как она работает – как хмурит брови или прикусывает губу, пытаясь решить для себя что-то. А еще – запах… От наглой грязнокровки исходил невероятно возбуждающий аромат молодой и чувственной самки, почти завораживающий его. Люциус невольно коснулся взглядом ее груди, изгиба талии, бедер и с необъяснимой тоской вздохнул чуть глубже, чтобы сразу же почувствовать, как к свежему аромату духов присоединяется и богатый тяжелый запах новеньких кожаных ботфортов, которые она так и не удосужилась снять. Вожделение, чуть стихнувшее и вроде как уступившее место тому странному покою, обрушилось на Люциуса Малфоя с новой и еще более страшной силой.

Но теперь он ждал. Ждал, потому что понял, что сделать уже ничего не может. Ни с ней, ни с собой. И хотя собственное бессилие продолжало ужасать его, какое-то другое ощущение вселяло необъяснимую уверенность, что скоро все закончится. И закончится прекрасно. Вот только пах от эрекции уже болезненно и тяжко ломило.

Так прошло несколько минут, а потом ножницы щелкнули в последний раз, и в комнате воцарилась тишина. Гермиона сделала пару шагов назад и отступила от него, пристально изучая, что же у нее получилось. Люциус почувствовал, как густо краснеет, и с досадой понял, что краснеет отнюдь не из-за отсутствия былой шевелюры.

Тем неожиданней оказалось для него случившееся дальше. Минуту-другую Гермиона Грейнджер стояла, поначалу напряженно всматриваясь в него, а потом вдруг приглушенно прошептала:

– Ну вот и все. Теперь ты такой же, как и все мы… Обычный человек, – вслед за этими словами напряжение, словно маска, слетело с ее лица, и она восхищенно выдохнула. – Но ты по-прежнему невероятно красив…

Подойдя к нему, она наклонилась, нежно, будто извиняясь, пробежалась длинными пальцами по короткому ежику, оставшемуся от волос, и погладила Люциуса. Ее пальцы казались теплыми и ласковыми в холодном воздухе комнаты, который он ощущал сейчас с особенной чувствительностью.

Потом Гермиона заглянула в его глаза, и восхищенное выражение лица сменилось на уверенное.

– И я по-прежнему, как и много лет назад… хочу тебя. Так же сильно.

Замерший от удивления Люциус, не отводя взора, наблюдал, как она медленно дотронулась до своего платья и начала приподнимать подол. Еще совсем чуть-чуть и он уже мог видеть оголенные бедра, мягкую линию живота и абсолютно голенький лобок. Нижнего белья на Гермионе Грейнджер не оказалось…