Текст книги "Мёд и дёготь (СИ)"

Автор книги: La donna

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

– А какое это имеет значение?

Белль поднимает глаза и видит Руби, стоящую на пороге с подносом в руках.

– У тебя же сегодня выходной? – удивлённо приподнимает брови молодая женщина. – Ты, кажется, в клуб собиралась?

– Собиралась, но передумала. Решила составить тебе компанию, – Руби улыбается, а Белль замечает, что помимо заказанных чая и карбанары на подносе присутствуют две бутылки вишнёвого пива. – В «Норе» и без меня обойдутся.

Руби ставит поднос на комод и садится на кровать рядом с подругой. Белль о чём-то молчит. Не только о том, что произошло у городской черты. Может быть, Руби и не хватает такта, зато наблюдательности не занимать: она замечает и осунувшийся вид Белль, и её красные глаза… Что же, она плачет ночи напролёт? Белль с Голдом трудно было бы назвать подходящей парой, но она его сильно любила. А ещё внезапное увлечение химией. За всем этим стоит какая-то тайна, а Руби не любит, когда её держат в неведении.

– Белль, ты в последнее время выглядишь странно.

– Не замечала.

Позаниматься мне сегодня уже не удастся.

– Всё-таки мы подруги, и поэтому между нами не должно быть секретов.

Белль ёрзает под пристальным взглядом Руби:

– Да у меня и нет секретов. Просто есть вещи, которые не хочется обсуждать.

И ещё есть вежливость и тактичность. Не все знают об их существовании, к сожалению.

– А чем вызван такой интерес к химии? – Руби продолжает сверлить глазами собеседницу.

Белль чувствует себя словно на допросе. Руби – не лучшая, а единственная подруга Белль. Отношения с Румпельштильцхеном делали Белль чуть ли не зачумлённой в глазах горожан. И её либо сторонились, либо пытались предупредить, насколько опасен человек, с которым она захотела связать жизнь. Только Руби воздерживалась от поучений и советов и запросто болтала с Белль на любые темы. Собственно, Белль и сама собиралась рассказать Руби о своих планах. Но чуть позже, когда у неё появится хотя бы подобие уверенности, что эти планы возможно осуществить.

– Эээ… – мямлит Белль. – У меня, в отличие от всех вас, совсем нет ложных воспоминаний, связанных с проклятьем. Я хотела заполнить свои пробелы в знаниях.

– Ты явно что-то не договариваешь, – Руби впивается в подругу испытующим взглядом. – Но если ты не хочешь со мной говорить, не надо. Я тебя вообще ни о чём больше не спрошу. Знаешь, дружба предполагает честность и открытость. А если этого нет, нечего отнимать друг у друга время.

Иногда Руби просто несносна. И пользуется тем, что она единственный человек, с которым у меня в принципе получается поговорить не о погоде.

– Ты несносна! – констатирует Белль вслух. Она уже поняла, что оставить Руби в неведении не удастся. Проще согласиться, чем объяснить почему нет. – Ладно, я собираюсь подавать документы в колледж. Но для начала мне нужно освоить школьную программу.

– А на кого ты хочешь учиться?

– На дизайнера. Когда-то я неплохо рисовала, только забросила…. Было как-то не до того.

– Здорово! – Руби улыбается ободряюще. – Уверена, у тебя получится. Я и не знала, что в Сторибруке есть колледжи.

– Их и нет.

Смысл этих слов доходит до Руби долго. Наконец, после затянувшегося молчания она медленно произносит:

– Значит ты уезжаешь? Без возможности вернуться?

– Ну, ещё не сегодня и не завтра…

– Только не говори мне, что ты собираешься отыскать Голда! – выпаливает Руби.

– И в мыслях нет. Мир за пределами Сторибрука очень велик. У нас не будет никакого шанса встретиться. Да мне этого и не нужно. – Белль предельно серьёзна. – Я хочу жить, по-настоящему жить, быть кем-то, а не быть придатком своего отца, мужа или городской библиотеки. Мне надоело совершать подвиги ради чьего-то спасения. Я хочу сделать что-то только для себя. Например, поступить в колледж.

– За это стоит выпить.

Руби встаёт, чтобы взять пиво, и внимание её привлекает лежащая на комоде коробочка, перевязанная голубой лентой.

– Ой, а что это у тебя?

Девушка раскрывает коробочку раньше, чем Белль успевает как-то среагировать на её реплику. Руби ожидает увидеть там золотую цепочку с кулоном, или что-нибудь в этом роде. Но внутри нет ничего драгоценного. Только узкая полоска картона перечёркнутая двумя малиновыми линиями.

– Ты беременна?!

– Да, Руби, да. Но ты не представляешь, до какой степени это ничего не меняет.

========== Новая реальность ==========

У неё синие глаза и тёмные вьющиеся волосы. Короткие настолько, что их невозможно завязать в хвост или сплести в косу, но не настолько, чтобы причёску на её голове можно было бы счесть стрижкой под мальчика. Когда она улыбается, на её щеках появляются две маленькие ямочки. Она носит широкие яркие балахоны чуть выше колена, разноцветные кеды или ботинки без каблука. При ней всегда фотокамера и сумка с учебниками. Она не самая лучшая студентка, и порой в её письменных работах встречаются совсем детские ошибки. Но, всё же, она не кажется растерянной и заискивающей даже рядом с самыми строгими профессорами. Если и смотрит на них снизу вверх, то только в силу своего невысокого роста. Когда её спрашивают, сколько ей лет, она отводит глаза и в непонятном смущении произносит – двадцать пять. Но когда она улыбается, или откидывает за ухо непослушную прядь волос, или говорит что-то, склоняя голову к левому плечу – она кажется значительно моложе того возраста, что называет. Как и все беременные, она ходит чуть неуклюже, выставив вперёд круглый животик. Её называют именем звонким как колокольчик – Мирабелль. Она сама выбрала это имя и ей нравится его новизна, его чудесное значение и таящийся в нём отзвук прошлого. В этом девушке слышится обещание, что она справится с этой новой жизнью и сумеет не потерять в ней себя.

По утрам у Мирабелль отекают ноги. И думать нечего о том, чтобы влезть в туфли. Глядя на своё пополневшее отражение, она считает дни, оставшиеся до того, как дитя, растущее в ней, появится на свет. Она готовится к этому моменту. Но когда чувствует, как шевелится внутри неё маленький человечек, взгляд её синих глаз становится тоскливым и тусклым, она поджимает губы и щёки прорезают две резкие морщинки – и тем, кому случалось видеть её в эти минуты, кажется что Мирабелль гораздо старше, чем говорит.

Обучение оказалось увлекательным. Но гораздо более трудным, чем она предполагала. Последние месяцы своего пребывания в Сторибруке Белль лихорадочно готовилась к САТ – тесту, сдав который можно было претендовать на поступление в колледж. В Зачарованном лесу тоже существовали научные дисциплины, и даже был университет… Хотя Белль, как женщина, посещать его и не могла, зато преподаватели, которых сэр Морис нанимал для своей единственной наследницы, получили свои дипломы именно в его стенах. Сыновей у сэра Мориса не было, и передать правление ему предстояло именно Белль и её будущему супругу. Так что сэр Морис считал, что его дочь должна знать всё, что может пригодится главе небольшого герцогства и заставлял её штудировать историю, философию, арифметику, геометрию, астрономию, риторику и древние языки. Но в этом мире большая часть знаний Белль была совершенно бесполезна. Ну зачем жителю США уметь читать эльфийские руны? Или быть в курсе многовекового противостояния карликовых лесных королевств? Кое-какие параллели в изысканиях учёных двух миров всё же были. Например, геометрия была той же, или, корпя над естествознанием, Белль обнаруживала, что неплохо помнит законы Ньютона, ибо закономерности ими описываемые – входили в курс философии – хотя и носили другое название. Такие совпадения немного помогали… Но их было не так много: ночные бдения над учебниками довели Белль до полного изнеможения, а результат САТ оказался далеко не блестящим. Всё, на что можно было претендовать с такими баллами – место в провинциальном общественном колледже. Впрочем, прибыв в Шернбер, новоиспечённая студентка даже порадовалась, что высокорейтинговые заведения для неё недоступны. Программа обучения была по всеобщему утверждению простой. Но Мирабелль – это имя уже начало прирастать к ней – спотыкалась даже на самых элементарных вещах. Единственное, в чём она давала фору другим студентам – уроки живописи. И фотографии раз от раза становились всё совершеннее.

Бывали дни, когда Мирабелль – или всё-таки Белль? – почти жалела, что не захотела отложить осуществление своих планов на более поздний срок. Отучиться – до рождения ребёнка – будущая мама успевала где-то около двух месяцев. После чего в и так не слишком успешно идущем образовательном процессе придётся сделать перерыв на три недели – до того как младенца можно будет отдать в ясли. Разумнее было бы послушаться многочисленных советов и задержаться в Сторибруке. В интересах ребёнка остаться в окружении людей, всегда готовых прийти на помощь, сказать доброе слово. Но Белль, может быть, впервые в жизни поступила не так, как было нужно, а так как ей хотелось.

Несмотря на отёки и всё увеличивающуюся неуклюжесть, она не давала себе поблажек и продолжала посещать занятия. День икс задерживался – и лишь спустя десять дней после положенных сорока недель – Белль проснулась от боли в пояснице и поняла: началось. Роды были не слишком болезненными – ей дважды вкалывали анестетик, но мучительно, изматывающе долгими.

Когда всё закончилось, Белль расслабленно закрыла глаза. Хотелось спать. А ещё – в душ. Смыть с себя пот и кровь, переодеться в чистое. Но Белль была не уверена, что у неё достанет сил подняться. Где-то рядом раздался звук похожий на длинный глубокий всхлип. Это плакал её ребёнок. «Миссис Фрэнч, у вас девочка!», – торжественно провозгласила акушерка. «Спасибо», – произнесла Белль, но так и не подняла век. На живот ей легло что-то холодное. Пакет со льдом, – догадалась она. Между тем акушерка обратилась к ней озабоченно: «С вами всё хорошо? Дать вам девочку сейчас?» – «Чуть позже. Я немного устала». Нет, много. Очень устала. Она сама не понимала, почему её голос звучит так звонко и спокойно. Казалось, что после пятнадцати часов пытки она сможет только шептать или хрипеть. Белль всё-таки открыла глаза, скользнула взглядом по белому потолку палаты, тонкой трубке капельницы. Интересно, когда ей разрешат встать и принять душ? Белль подавила желание закрыть глаза снова. Заснуть. Оттянуть момент встречи со своей дочерью. Потому что ей страшно. Сможет ли она полюбить ребёнка, отца которого предпочла вычеркнуть из памяти, так же как вычеркнула его когда-то из своей жизни? Ребёнка, который был зачат в отношениях, построенных на обмане? Белль не хотелось отвечать на эти вопросы сейчас, когда она и без того измучена. Но отсрочки ей не дали.

– Семь фунтов живого веса! – провозгласила акушерка таким тоном, словно в этом – её личная заслуга. – Ну, малышка, поздоровайся с мамой.

На грудь Белль водрузили младенца – ещё голенького, но уже отмытого.

– Какая она у вас красавица! – умилённо проворковала акушерка.

Но малышка, вопреки этому утверждению – вопиюще некрасива. Красная сморщенная кожа, опухшие глазки-щёлочки, сплюснутая голова. Голое, беспомощное создание. Оно не может даже поднять на неё глаза, повернуться на бок, подвинуться на сантиметр и прильнуть ртом к соску. Белль осторожно подталкивает дочь к груди и её накрывает волной щемящей жалости. Белль уже не думает о том, любит ли она дочь. Лишь о том, что должна защитить и позаботиться.

– Как вы её назовёте? – интересуется акушерка.

Белль перевела растерянный взгляд с распластавшегося на животе ребёнка на приготовившуюся записывать женщину. Новорождённая настолько не походила на человека, скорее её можно было сравнить с камнем или цветком. Идея называть этот маленький комок плоти по имени казалась Мирабелль абсурдной. Но она понимала, что вопрос задан не из чистого любопытства, и её ответ будет внесён в графу анкеты и свидетельство о рождении её дочери. И Белль произнесла первое, что пришло в голову. Имя своей матери. Ведь детей принято называть в честь кого-то, не так ли?

– Раймонда.

========== Бегом от судьбы ==========

Маленькая Раймонда на редкость спокойный ребёнок. Она не плачет по ночам, днём же может долго лежать в кроватке, созерцая гирлянду из погремушек, и терпеливо дожидаться, когда на неё обратят внимание. Когда Мирабелль перепелёнывает дочь, та трогательно подрагивает согнутыми ручками и ножками и сосредоточенно смотрит на склоняющуюся над ней женщину. С каждым днём девочке всё больше подходит определение «красивая малышка». Раймонда наела круглые щёчки, с ореховых глаз, обрамлённых тёмными ресницами, сошла отёчность и теперь вряд ли кому придёт в голову назвать их маленькими или узкими. Мирабелль любит смотреть, как девочка обхватывает губами большой коричневый сосок и уютно чмокает, скашивая глазки. Иногда Мирабелль вкладывает указательный палец в ладошку дочери и чувствует, как рефлекторно сжимаются маленькие тонкие пальчики. Три недели, проведённые наедине с дочерью, были, если не счастливыми, то умиротворяющими… Но они закончились.

Утром своего первого учебного дня Мирабелль отвозит малышку в детский сад. Няня улыбается дежурной любезной улыбкой, а Мирабелль держит дочь на руках и обещает, что вечером за ней вернётся. «Понимаешь, милая, я не только твоя мама, я ещё студентка. Мне надо учиться, чтобы многое узнать… Получить диплом. Устроиться на хорошую работу… Чтобы ты могла мной гордиться». Раймонда слушает эту речь с серьёзным видом и выдаёт в ответ тихое «эа». Малышку уносят, а Мирабелль стоит у стеклянной двери до тех пор, пока не обнаруживает, что ещё чуть-чуть, и у неё не будет никакого шанса успеть на утреннюю лекцию.

Мирабелль (белль-белль – дребезжит где-то колокольчик) пытается наверстать, что упустила, переписывает вопросы к тренировочным тестам, поднимает руку на семинаре, но где-то на границе её сознания крутится мысль о дочери, проживающей эти часы отдельно от неё. Под покровительством опытной Уинн, на руках у лицензированных нянек, Раймонда, может быть, в большей безопасности, чем рядом со своей неуклюжей мамой. Но сразу по окончанию занятий Мирабелль (дзинь-бом звенит что-то в висках под черепной коробкой) мчится к детскому саду с такой скоростью, словно её дочь находится не на попечении заботливых нянюшек, а в плену у злобного огра.

Мирабелль приходит за сорок минут до обговорённого времени. И, прежде чем уложить свою малышку в коляску, тычется лицом в тёплый детский живот, дует, бормочет нечленораздельное «ух-ты ах-ты бухты-барахты» и сообщает дочери, как по ней скучала. «А ты по мне скучала, маленькая?» Маленькая молчит и растягивает рот в полубессмысленной младенческой улыбке.

Они уже собираются уходить, когда миссис Уинн просит Мирабелль задержаться:

– Мисс Фрэнч, зайдите ко мне в кабинет, нужно уладить кое-какие формальности.

На столе перед директрисой лежит пластиковая папка, вмещающая в себя «Личное дело Раймонды Френч».

– Мисс Фрэнч, я хотела напомнить Вам занести мне копию договора о медицинском страховании Раймонды. Не затягивайте с этим.

– Миссис Уинн, дело в том что…я не знала, что это необходимо.

– Мы не принимаем незастрахованных детей, – директриса поджимает губы. – Это не моя прихоть. Я не хочу, чтобы по вашей вине «Карапузики» потеряли лицензию.

– Признаюсь, – произносит женщина смущённо, – мне и в голову не приходило, что это необходимо. Я даже не знаю с какой стороны подступиться.

У миссис Уинн удивлённо взлетают вверх брови… Странная мама у этой спокойной щекастой малышки. Женщина, похожая больше на девочку, с лёгким нездешним акцентом, ясным взглядом синих глаз. Иностранка, – делает вывод миссис Уинн. И ощущает превосходство, но не неприязнь.

– Мисс Фрэнч, – Уинн решает проявить милосердие и улыбается со всей приветливостью, на которую способна. – Я не думаю, что с этим могут возникнуть какие-нибудь затруднения. Если хотите, я могу дать вам координаты. Или даже устроить вам встречу со своим агентом.

– Я была бы благодарна, – улыбается Мирабелль, слегка покачивая безмятежную Раймонду, уснувшую у неё на руках.

***

Ей снится сон, который она никогда не может вспомнить по пробуждении. Ни лиц, ни мест, ни слов. Только густой похоронный гул колокола. Бом-дон! Бом-дон! Ей кажется, что идёт война, что хоронят умерших. Но что за война, и кто умер – она не знает. Звон отдаляется и превращается в тонкое писклявое пиканье. Тихое, но назойливое. Она открывает глаза и обнаруживает себя одетой, лежащей поверх покрывала в окружении учебников и тетрадей. Настойчиво пищит домофон. Белль – Мирабелль нужна минута, чтобы вспомнить, что к ней должны прийти из страховой компании. Уже пришли. И сейчас уйдут. Если она не откроет. Мирабелль резко вскакивает, бежит к дверям, подносит к уху домофонную трубку. – «Либерти Норд? Да, миссис Фрэнч это я, извините за задержку». Она приоткрывает дверь на лестничную площадку – не хочется, чтобы звонок в дверь разбудил дочь, проверяет ещё раз спящую Раймонду, достаёт папку с документами и оглядывается. Довольно прилично. Мирабелль успевает порадоваться тому, что угол, служащий им спальней отделён от остального помещения плотной портьерой, и вошедший не увидит смятого покрывала и разбросанных на нём книг. Надо ли заранее приготовить деньги? И сколько их всё-таки понадобится? Размышления прерывает глухой звук падающего предмета… Женщина поднимает голову. На пороге стоит человек более всего похожий на Румпельшти… Нет, на мистера Голда, закованного в чёрный костюм и галстук. У его ног лежит опрокинутый портфель. Мужчина опирается на трость, и шарит в воздухе левой рукой, пока не нащупывает косяк. Хочет что-то выговорить, но получается плохо. С дрожащих губ срывается только одно короткое слово «Ты… ты… ты…»

Ей требуется полминуты, чтобы понять, что это не случайное сходство, не игра света и тени, не призрак, не галлюцинация.

Румпельштильцхен стоит в дверях и смотрит на неё, широко распахнув глаза. Говорит прерывисто и хрипло:

– Ты… счастье…я думал о тебе…не надеялся увидеть… счастье видеть тебя… – Румпельштильцхен шумно вдыхает и пытается изъяснятся более связно:

– Белль, милая, мне так многое нужно тебе сказать…

По тому как дрожит его голос, Мирабелль (Никакой Белль тут нет!) понимает, что он может заплакать в любую секунду. Крокодил.

– Уходи, – она говорит довольно тихо, опасаясь разбудить малышку. – Ко мне должны прийти из страховой. Уходи, Румпельштильцхен, тебе здесь не место.

Он хмурится, отрывает, наконец, ладонь от косяка, трёт наморщенный лоб, точно пытаясь припомнить что-то давно забытое. Вид у него растерянный и счастливый.

– Это я… Я из «Либерти Норд», – Румпельштильцхен достаёт из кармана пиджака сложенный вчетверо густо исписанный лист и читает вслух: – «М. Фрэнч, впервые, на ребёнка с мед. сопровождением, возможно на мать.» – поднимает глаза, жадно вглядывается в её лицо, говорит довольно бессвязно: – Эм. Френч. Белль. Я не думал… Ребёнок – у тебя же нет… – мужчина обрывает сам себя. Оглядывает комнату, разыскивая следы чьего-то присутствия. – Ты же не…

Белль мучительно подбирает слова. Здесь нет магии, и она не может подчинить его с помощью кинжала. Или прогнать силой. Силой не выйдет, у неё есть только слова. Надо подобрать правильные, чтобы стёрли с его лица это неуместное счастье, чтобы прошло его слишком явное облегчение от того, что «она же не…» Да, не замужем. Слов не должно быть много, но они должны быть точными.

– Ты всё подстроил, – нет, не те.

– Я не знал, Белль. Это просто работа, – он отводит глаза, словно пойманный на чём-то постыдном.

Ей причиняет боль звук собственного имени, и она ощупью ищет, как причинить боль ему.

– Я вас не хочу знать, – она хочет, чтобы это прозвучало максимально равнодушно. Хорошо, что Раймонда спит. Иначе Белль (нет, Мирабелль! Белль умерла, сдохла, бросилась с башни!) непременно сорвалась бы в крик, хотя и знает, что равнодушием можно ранить больше. – Я ждала специалиста, чтобы оформить страховку, и ваш спектакль мне неинтересен. Я считаю нужным позвонить в «Либерти Норд» и доложить о вашей… – она сглатывает, – грубости и некомпетентности, мистер… Голд.

Мужчина, стоящий в дверном проёме, смотрит в пол, крепче сжимает ручку трости, наклоняется, поднимая упавший портфель. Когда он снова поднимает голову, его глаза кажутся покрытыми коркой льда. Но он не уходит, как она надеялась, а обращает на неё свой тяжёлый взгляд:

– Прошу прощения, миссис Фрэнч. – он делает шаг вперёд, входя квартиру. Лицо, которое ещё недавно было смущённым, счастливым, виноватым, кажется маской, не выражающей никаких эмоций. – Вы впервые заключаете договор медицинского страхования?

– Впервые, – Белль сама не замечает, как включается в игру. Почему бы и нет. Ей в любом случае надо оформить страховку до понедельника. Он ждёт её смятения? Что она будет биться в истерике? Не дождётся.

– У нас есть несколько видов страхования – частично покрывающие медицинские расходы и полностью… – он говорит долго, подробно, называя суммы, указывая на разные возможности.

Белль пытается ухватить смысл его несколько монотонной речи. Насколько она понимает, чтобы удовлетворить требования миссис Уинн, ей надо заплатить относительно немного. Пока Белль обдумывает вопрос, так ли необходимы профилактические осмотры, ей довольно легко не фиксироваться на мысли, что сейчас она стоит лицом к лицу со своим мужем. В Анволии, – рассуждает Белль. – никому бы не пришло в голову звать лекаря просто «на всякий случай». Если с Раймондой будет не в порядке, я же пойму? – спрашивает она себя, а вслух говорит:

– Собственно, страховка мне нужна для того, чтобы уладить одну формальность. У моего ребёнка нет проблем со здоровьем.

Стоящий рядом человек недобро щурится, и предлагает перейти к оформлению документов.

Белль жестом указывает ему на стул, и Румпельштильцхен, хотя сейчас, когда он смотрит на неё без привычной нежности, ей проще называть его Голдом, протирает матерчатым носовым платком столешницу, раскладывает на ней бумаги и только потом садится.

Мужчина переписывает данные из метрики Раймонды и паспорта миссис Френч. Затем следует длинный ряд вопросов анкеты – Голд задаёт их совершенно бесстрастно, но именно эта подчёркнутая отрешённость подсказывает Белль, насколько он не в своей тарелке. Он склоняется над бумагами, занося данные во все три экземпляра договора. На застывшем лице морщины кажутся незаметней и тоньше. Полиэстеровый костюм выглядит старомодным, плохо сидит в плечах и неловко топорщится на груди, когда его владелец поднимает руки. Румпельштильцхен проставляет галочки в анкете, слишком сильно сжимая оранжевую ручку. Во внезапной тишине слышно, как её кончик скребёт бумагу. Наконец, он заканчивает.

– Вы должны поставить свою подпись в трёх местах: здесь, на первой и на последней страницах. И так на всех экземплярах, – поясняет он.

Белль берёт ещё горячую от пальцев Голда ручку. Мужчина, которого она так долго считала своей истинной любовью, медленно массирует себе правое запястье и отстранёно разъясняет миссис Френч, как расплачиваться: сначала за два месяца вперёд, а потом вносить по двести долларов каждый месяц. В квитанции надо указывать дату и номер договора. Белль кивает и протягивает ему четыре сложенные купюры. Она ждёт, когда Румпельштильцхен заберёт их: он же сам сказал, что это “просто работа”. Но мужчина словно оцепенел, и только когда тишину прерывает тихий плач проснувшейся Раймонды, глухо произносит, не поднимая взгляда:

– Оставь.

Белль хочет уйти к дочери, взять её на руки, утешить, но не двигается с места.

Он смотрит в сторону задёрнутой занавеси.

– Я хотел бы помогать тебе и… девочке. Хотя бы материально. Время от времени. Может быть, когда-нибудь…

– Не всё можно купить за деньги, – перебивает его Белль резко. – Спасибо, мистер Голд, если мне понадобятся ваши услуги, я непременно свяжусь с вами.

Мистер Голд, её муж, человек-чудовище Румпельштильцхен, разворачивается к ней спиной. Идёт нарочито медленно, словно надеется на то, что его остановят раньше, чем он покинет этот дом. Белль смотрит на проступающие под пиджаком ссутуленные лопатки и ищет слова, которые навсегда оградят её от встреч с ним. Находит и отправляет следом:

– Я никогда тебя не прощу!

Он отвечает, не оборачиваясь, не меняя ритма шагов, голосом сухим и тусклым:

– Ещё вопрос, смогу ли я тебя простить.

========== Шелуха ==========

Комментарий к Шелуха

Эта глава посвящается fragile_mari, с благодарностью.

Среди пачки квитанций обнаружилась визитная карточка. Синие буквы обещали все виды медицинского страхования и информировали, что компания «Либерти Норд» уже шестьдесят лет не тонет в море бизнеса. На оборотной стороне начертан синими чернилами телефонный номер и два слова «Адам Голд». Белль не без труда вспомнила, что ложная память проклятия, насланного Реджиной, когда-то дала Румпельштильцхену это имя. Она не собиралась звонить. Уж точно нет. Но теперь Голд знает, где она живёт, знает про Раймонду… А значит, явится снова, будет умолять, просить, уверять, что изменился. Этого следовало ожидать. Белль даже размышляла о возможности сменить квартиру. Но Румпельштильцхен не пришёл ни на следующий день, ни днём позже, ни через неделю, ни через две… Она беспокоилась напрасно. Никто не мешал ей прятаться за личиной Мирабелль и проживать в новом городе свою новую жизнь. Насыщенную, интересную, счастливую. И придуманную.

– Мирабелль! Мирабелль!

Белль не сразу понимает, что это зовут её. С трудом выныривает из своих мыслей и фокусирует взгляд на склонившемся над ней юноше. Что-то слишком часто она отключается в последние дни.

– Вот я вижу, ты одна ешь, решил составить тебе компанию, – улыбается ей однокурсник. – Не занято?

– Нет, – слегка кивает Белль. – Садись, если хочешь.

Они с Робертом ходят в одну группу на фотодело и историю английской литературы. Роберт из тех немногих студентов, что действительно хотят учиться.

– Эти твои портреты на синем фоне – знаешь, это что-то. Вроде свет никакой, сплошные тени, а всё-таки здорово у тебя получается.

– Эээ. Спасибо.

Она склоняется над тарелкой, с преувеличенным интересом разглядывает рагу. Белль тягостно поддерживать разговор. Хотя Роберт здесь не причём. Он неплохой. Забавный, смешливый и настоящий. Вот в чём разница между ними – Роберт настоящий, а она нет. Белль вдруг напоминает себе жителей проклятого Сторибрука, завязших во времени, как мухи в меду. С чужими именами. Со стёртыми воспоминаниями. Только ей никто не калечил память колдовством. Она сама предпочла забыть своё прошлое. Забыть себя. Забыть его. Или это одно и то же? Почему Румпельштильцхен не вернулся? Он смотрел на неё так, словно нашёл давно утерянное сокровище. Будто в ней – весь свет мира. Он был готов длить их встречу, даже когда она его унизила – а он её не унижал своей ложью? – он пытался придумать предлог для того, чтобы увидеться вновь, и, уходя, казалось, так хотел остаться с ней рядом. Почему же он не возвращается?

Смогу ли я тебя простить?

За что её прощать? Разве она делала что-то плохое? Спасла своё королевство от огров, спасла деревню от чудовищного ягуая, спасла Сторибрук от тёмного мага…

Так ты этого хочешь? Победить чудовище? Вернуться домой героиней?

– Ты не идёшь на занятия? – возвращает её к жизни голос Роберта.

Перерыв заканчивается, а Роберт смущён её внезапной необщительностью, понимает Белль (или Мирабелль? Имена много значат). Надо бы выдавить из себя что-нибудь похожее на улыбку. Если получится. Белль поднимает глаза:

– Мне надо зайти в библиотеку, после на живопись. Спасибо за компанию, Роб.

Занятия по живописи в шернберском общественном колледже очень отличаются от уроков изящных искусств в анволийском дворце – они не должны рисовать линии, очерчивать границы предметов, создавать объёмы бликами и тенями. Задача студентов – научиться видеть и фиксировать цвет. Их работы – мозаика из пятен – одновременно и отражающая, и разрушающая предметность мира.

Румпельштильцхен, зачем ты собираешь все эти волшебные предметы? Ты и без них владеешь могущественной магией.

Почему Белль так волнует то, что Румпельштильцхен больше не пытается её вернуть? Зачем ей нужно добавлять к коллекции его извинений ещё одну бесплодную попытку “всё объяснить”? Приди он, что бы она ему ответила? Ничего из того, что он хотел услышать. В очередной раз причинила бы ему боль. Белль приходится бороться с внезапной избирательностью памяти и напоминать себе о том, что Румпельштильцхен её предал. Вручил ей свой кинжал со словами о доверии. А потом подменил на фальшивый.

Только зачем она приняла этот страшный дар? Владеть предметом, несущим на себе печать самой чёрной магии, предметом, который превращает другого человека в раба… Её любимого человека. Это… не было предательством? Слишком много вопросов, ответов же вовсе нет. Когда Румпель подменил кинжал? Сразу? Или после того, как она впервые им воспользовалась? Вцепилась в инкрустированную ручку и потребовала делать, как она велит и никак иначе. А после попыталась его убить. И, увидев кровь, расплакалась от нахлынувшего раскаяния. И тёмный сердцем раб кинжала осушил её слёзы, сжал в объятии, провел рукой по волосам. Достаточно было сказать «прости». Но ведь она бы могла и не говорить, это бы ничего не изменило. Я понимаю. Румпель действительно понимал. Потому что и сам не мог справиться с искушением властью. Как и она…

Белль трясёт головой. У неё не получается это контролировать. Мысли и воспоминания накрывают её как волны. Откатываются, дают побыть довольной жизнью и собой прекраснодушной Мирабелль – и настигают снова, так внезапно, что она может забыть, что за книгу читает, остановиться посреди улицы, прервать разговор.

***

Белль идёт, толкая перед собой коляску, и сейчас, сжимая в ладонях чёрный пластик ручки, понимает, что свободна от рвущей душу в лоскуты раздвоенности. Словно наконец обрела недостающую ей точку опоры. Белль не знает насколько правильно, что её опорой становится существо, которое пока не в состоянии и дня прожить без чужой заботы. Белль смотрит на спящую дочь и улыбается своим мыслям. Когда-то, давным-давно, Белль сказали, что любовь это слабость. И она просто приняла это на веру. Как же она ошибалась. Любовь это сила. Страшная сила, которая может сметать на своём пути города и страны, ненароком разрушая целые миры.

Раймонда открывает глаза.

– Здравствуй, малышка! – склоняется над ней Белль.

В ответ Раймонда выдаёт весь свой репертуар. Помимо ставших уже привычными «ааа» и «аэ» недавно в её лексиконе появились «ага» и «лэ».

Коляска легко катится по тротуару, ветер приносит откуда-то запахи пожухлой травы, перепревших листьев, со свистом проносятся мимо автомобили.