Текст книги "То, без чего нас нет (СИ)"

Автор книги: La donna

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

У Румпельштильцхена и не было особого желания любоваться видами. Хотя идея вернуться обратно в мир грёз была соблазнительной, но, пожалуй, неразумной. Так что он энергично потёр сомкнутые веки и снова открыл глаза, на этот раз окончательно. Пока он спал, кто-то заботливо укрыл его провонявшим резиной пледом, служившим ему в своё время подстилкой для пикников. Этот кто-то за рулём не обнаружился, но мотор работал, так что далеко уйти его спутница не могла. Наверное «в кустики отлучилась», – рассудил Румпельштильцхен и глупо, по-детски, хихикнул. Или решила оставить его в машине с работающим мотором, пустив внутрь угарный газ. Он огляделся, проверяя эту безумную версию, и не обнаружил никаких признаков её состоятельности: глушитель, судя по звукам, работал исправно, да и просунутого в окно шланга не обнаружилось. Впрочем, он и не предполагал всерьёз, что Эмма решит избавиться от него таким способом. Просто привык проверять все, даже самые невероятные возможности. За двести лет существования в сомнительном статусе Тёмного мага Румпельштильцхен успел пережить не один десяток покушений на свою малосимпатичную особу, и если в ту пору они едва ли могли ему серьёзно повредить, то теперь, когда бессмертие осталось в прошлом, стоило стать более осторожным. Он ещё раз огляделся. Шея протестующе ныла при каждом движении, тело, затёкшее во время сна в неудобной позе, пронзали тысяча невидимых игл, но ничего особенно подозрительного Румпельштильцхен не обнаружил. К тому же, несмотря на некоторый телесный дискомфорт, Румпельштильцхен ощущал себя если не полным сил, то, по меньшей мере, отдохнувшим.

Правда, констатировал он с глухим недовольством, судя по окружающему пейзажу, Эмма-таки отклонилась от намеченного маршрута. Румпельштильцхен был не так уж огорчён: въевшаяся за годы проведённые в шкуре Голда осторожность подсказывала, что чем дальше от людей, тем лучше. Он усмехнулся собственным мыслям: отличный настрой для переезда в перенаселённый Нью-Йорк… Но что поделать, если этот дурацкий город стал для Бейлфаера домом. Роднее мира, в котором он родился. Это было одной из причин, толкнувшей его на эту глупость – воскресить отца. Бейлфаер не говорил об этом вслух, но Румпельштильцхен успел почувствовать тоску сына по Нью-Йорку за тот год, что их рассудки делили на двоих одно тело. Это было мучительно, почти физически больно, и, возможно, Бейлфаеру в этом соседстве приходилось ещё хуже, чем ему самому, но всё же – Румпельштильцхен ни за что не отпустил бы сына добровольно в небытие. Не отпустил бы. Но Бэй сам нашёл способ ускользнуть.

В груди что-то больно сжалось. Пустота в том месте, где должно быть сердце. Он резко, с призвуком выдохнул, плотно сжал губы, подавляя рвущийся наружу истеричный смех. Сейчас не время. Вот доедет до места назначения. А потом… потом у него будет достаточно времени для всего. Даже больше, чем нужно. Если, конечно… Румпельштильцхен оборвал непрошенную мысль.

Надо дождаться Эмму. Или найти её, что-то долго она отсутствует. Ещё раз осмотрев кабину, он обнаружил лежащую между сиденьями трость, не особенно изысканную на вид, но казавшуюся практичной. Румпельштильцхен уже готов был её опробовать, как белокурое чудо в красной куртке, с россыпью сухих листочков в спутанных волосах таки выползло из заросшего подлеском кювета.

– Эм… Мисс Свон, вам не кажется, что для грибов и ягод сейчас не сезон?

– Я ведь просила обходиться без мисс, – заметила Эмма, проигнорировав его вопрос.

– Помню, – Румпельштильцхен улыбнулся. – Не мог отказать себе в удовольствии вас подразнить.

Эмма запустила пальцы в волосы, то ли расчёсывая, то ли ещё больше запутывая распустившиеся по плечам пряди.

– А вот я иногда забываю, что для вас испортить кому-нибудь настроение, что-то вроде утренней зарядки.

Румпельштильцхен пожал плечами:

– В бардачке есть расчёска. Можете ей воспользоваться, если не обзавелись своей собственной.

– Спасибо, – ответила Эмма просто. Заняла водительское место, извлекла из бардачка расчёску и поправив зеркало заднего вида занялась своими волосами. После достала из маленького кожанного рюкзачка влажные салфетки и тушь для ресниц. Румпельштильцхен рассеянно наблюдал за точными, механическими движениями. Глаза в обрамлении почерневших ресниц смотрелись выразительнее, но женственности это Эмме, как ни странно, не прибавляло. Наоборот лишало какой-то бледной нежности, беззащитности, проглядывавшей в ней вечером. Со всей определённостью подчёркивало возраст. Боевой раскрас.

Румпельштильцхену тоже следовало привести себя в порядок. Он не любил делать это в чьём-либо присутствии. И даже в собственном доме, когда в нём поселилась Белль, педантично закрывал за собой дверь ванной.

Эмма не была врагом, не была чужой, но… К чёрту!

– Давайте сюда ваши влажные салфетки.

– В «жуке» у меня ещё была электробритва, работала от прикуривателя, – Она протягивает ему пачку. – Не знаю, правда, работает ли она ещё…

Внутри что-то окаменело. Потому что он знал, кто оставил в бардачке у Эммы этот ненужный ей бритвенный прибор. А если бы и не знал, не сложно было бы догадаться. Всё так переплелось.

Он ограничился тем, что тщательно протёр лицо, промассировал веки и несколько раз провёл расчёской по волосам, ликвидируя образовавшийся на голове бардак. Бриться он, разумеется, не собирался.

– Вы так и не разбудили меня у аптеки, – проговорил он обвиняюще. Не то чтобы Румпельшитильцхен был так этим не доволен. Но ему хотелось сменить тему… К тому же он довольно щепетильно относился к нарушению договорённостей. Старая привычка, из тех, от которых ему предстоит избавиться. Людям свойственно забывать о данных друг другу обещаниях, ничего не поделаешь. Иногда из лучших побуждений – как в данном случае, чаще в свою пользу. И раз уж здесь и сейчас он больше не Тёмный, то поделать с этим ничего не мог.

– Вы так сладко спали, – сказала Эмма всё так же просто, без насмешки или подвоха. Румпельштильцхен так отвык от этой простоты, что она тоже кажется ему ловушкой. – А вообще вы должны бы меня поблагодарить. Я купила вам трость. Ещё и о завтраке позаботилась.

– Благодарю, – кивнул он сдержанно. – А теперь, может быть, вернёте мне мою кредитку?

– Я и собиралась, – пробубнила Эмма и действительно достала из переднего кармана его карточку. – Хотела дождаться, когда вы проснётесь.

– Дождались.

– Ага. – Её лицо по-прежнему серо от усталости, а под глазами залегли лиловые тени. Ночь за рулём не далась ей даром. Но тем не менее, она улыбается. – Я же не предполагала, что проснувшись, вы первым делом кинетесь проверять бумажник.

– Я и не кинулся.

– Тогда как?..

– В Шерлока Хомса и доктора Ватсона мы поиграем в другой раз, – желания пускаться в объяснения не было. – Ну, где ваш хвалёный завтрак?

Эмма достаёт с заднего сидения термопакет с пластиковыми судками.

– Здесь, – она протянула Румпельштильцхену его порцию, – жаренная лапша и яичные роллы. Ну… – она немного замялась, – беспроигрышный вариант, я же не знаю, что вы любите…

Он и сам не знал, и даже фальшивая память мистера Голда не в силах была подсказать ответ.

– Всё что угодно, – он поднял крышку и принялся за еду. – Китайская кухня никогда не была в списке моих предпочтений.

Они позавтракали молча, после чего Румпельштильцхен вежливо признал, что «завтрак был не так уж плох». В любом случае выбирать было не из чего, а подкрепить силы ему было необходимо. До Нью-Йорка они добрались без особых происшествий.

От горячей пищи Эмму развезло, и она, вернувшись на пассажирское сиденье отчаянно клевала носом, но спать отказывалась.

– Дома, всё дома, – бормотала она сонно, а когда они доехали до её дома (Румпельштильцхену пришлось сделать изрядный крюк до Сансет-парка), предложила: – Заходите, Голд, места много. Я даже отдельную комнату вам выделю.

Комнату Генри, – понял он то, что она не договорила. Ну да, остаться одному в доме, где ещё недавно жил вместе со своим ребёнком – тяжкое испытание. Но Эмме предстояло справиться с ним в одиночку.

– Спасибо, что-то не стремлюсь встречаться с пиратом. Я не думаю, что он сдастся так просто.

– Да уж, – Эмма сдержала зевок. – Но я тоже крепкий орешек.

– Не сомневаюсь. – заметил Румпельштильцхен сухо. – Но присутствовать при ваших спорах у меня желания нет.

Дверь автомобиля громко хлопает, ставя точку в их разговоре. Вот и всё. Из него всегда выходил поганый спасатель: кто бы его спас от его собственных демонов.

По дороге от Сансет-парка он умудрился попасть в пробку и последние двадцать километров пути кадиллак с черепашьей скоростью тащился в потоке машин. Полтора часа. Пешком бы вышло быстрее. Пусть спешить Румпельштильцхену было некуда, но вынужденное промедление раздражало и утомляло. Так что к моменту, когда Румпельштильцхен всё-таки добрался до квартиры Бэя, утренний прилив сил сошёл на нет, оставив после себя лишь ощущение липкой усталости.

– Ну, что же, – пробормотал бывший маг, поворачивая ключ в замке, – всё как ты хотел, сынок. Я больше не Тёмный, в мире, где магией даже и не пахнет, доживаю жизнью обычного человека. Только прежним стать не получится, – заключил он и окинул взглядом тёмное, пропылившееся за год помещение. – Никто не может стать прежним, сынок. Так не бывает.

========== 5. ==========

Она просыпается, дрожа от холода поверх покрывала. Идея открыть окна, чтобы избавиться от затхлого запаха, поселившегося в квартире за несколько недель её отсутствия, уже не кажется такой блестящей. Да и отопление она включить забыла. Завернувшись в покрывало, Эмма плетётся на кухню, к газовому вентилю.

Остатки еды в холодильнике покрылись плесенью, на автоответчике 24 неотвеченных сообщения.

Шестнадцать по работе – кому-то она ещё нужна, хотя бы своим клиентам, восемь от Мэри-Маргарет… Откуда она вообще узнала этот номер? Ах, да, Генри. Эмма виновато смотрит на потемневший разряженный мобильник.

Ладно, ей стоит заказать пиццу («Потому что пицца не врёт», – звучит мальчишеский голос из прошлой, позапрошлой жизни), ответить на звонки и надеяться, что когда позвонят в дверь, на лестничной площадке она увидит курьера из доставки, а не слишком прыткого однорукого пирата. Эмма ухмыляется собственным мыслям и в полной мере ощущает себя неблагодарной свиньёй. Потому что Киллиан помог им спасти Генри, там, в Нэверлэнде, где она уже думала, что потеряла сына навсегда. Потому что он «разбудил её», когда её родителям понадобилась помощь. Ну да, сложно было назвать его «совсем бескорыстным», он рассчитывал на награду… Но разве Эмме так уж сложно было хотя бы на один вечер сделать вид, что она поддалась его обаянию? В первый раз, что ли? Только на этот, далеко не первый, раз её что-то останавливало: то ли нежданно-негаданно свалившийся на неё статус принцессы, то ли ощущение, что одного вечера пирату будет мало. То ли страх, что наоборот, добившись своего, Киллиан Джонс отступит, исчезнет из её жизни, как исчезали все прежние кавалеры, вне зависимости от степени их настойчивости. Как глупо – ведь на самом деле пират ей не нужен, даже неприятен. Просто ужасно хочется знать, что она сама хоть кому-то нужна.

Она ставит чайник, и пока он, пыхтя, нагревает воду, подключает телефон к зарядке и звонит Мери-Маргарет (маме?). С мобильного, не с городского. Насколько всё было проще, когда они были подругами, а не семьёй. И насколько лучше было вообще не помнить эту прошлую жизнь.

– Эмма!!! – звенит в трубке встревоженный строгий голос.

– Привет, кхм, – проглатывает она ответное обращение. – Ну, в общем, со мной всё в порядке. У меня тут срочный заказ, так что пришлось сорваться с места. Извини, не успела попрощаться. -

– Как ты можешь так с нами поступать! – упрёк справедлив, ей следовало бы предупредить о своём отъезде, и Эмма спешит оправдаться:

– У меня тут были проблемы со связью. Но сейчас всё налаживается. – Эмма оглядывает кухню, цепляясь взглядом за любимую кружку Генри с символикой «Нью-Йоркских Гигантов»*, пачку с хлопьями его любимых «завтраков», выстроившиеся в ряд на вытяжке игрушки из шоколадных яиц – когда-то он дорожил этой коллекцией, а потом, когда она стала ему ненужной, Эмма поставила их сюда из какой-то странной сентиментальности. Интересно, у Регины Миллз в доме хранится такая же? Где-нибудь в картонной коробке на антресолях – безупречный вкус мадам мэр не позволил бы ей украшать кухню или гостиную пластиковыми героями старых комиксов. Мери-Маргарет торопливо отчитывает её и рассказывает то, что и так ей известно. Зелёное сияние над Сторибруком, пропавшая из камеры предварительного заключения Зелена. Камеры слежения в участке оплавившиеся, точно в огне. – Это я могу объяснить, – вмешивается она в рассказ матери, – глупо было думать, что замки и решётки удержат такую сильную ведьму. – Она ловит себя на том, что в её голосе прорезываются голдовские интонации, и радуется, что Мери-Маргарет не может их распознать. Эмма рассказывает про портал – всё, что знает. И выслушивает новости про расколовшийся кулон Зелины. Только всё это ей уже не слишком интересно. – Генри не пострадал? – спрашивает она и боится услышать ответ.

Глупо, если бы что случилось с её сыном, Мери-Маргарет с этого и начала бы, не тратя время на пустые упрёки. Или нет?

– С ним всё в порядке, – с души падает камень. – Сегодня они с Робином пошли на экскурсию в лес. Робин собирался научить его стрелять из лука. Между прочим, – добавляет Мери-Маргарет ворчливо, – я стреляю ничуть не хуже этих шервудских стрелков. Но мне сейчас не до того. До тебя не могла дозвониться. Румпельштильцхен пропал, Дэвид его обыскался. Да и Капитана Крюка никто не видел со вчерашнего дня.

На заднем плане слышится хныканье маленького Нила.

– Про Крюка ничего не скажу, не знаю, где он бродит, – она хмыкает насмешливо. – А вот Голда видела, – Эмма ставит телефон на громкую связь, чтобы сделать себе кофе. Пару ложек растворимого, сахара побольше, сухие сливки – она тщательно размешивает ингридиенты на дне чашки, заливает получившуюся смесь закипевшей водой и только потом посыпает пенку молотой корицей. – Это он и рассказал мне про портал. Думаю, в ближайшее время Голд не доставит проблем. Его нет в Сторибруке. И он не планировал возвращаться в ближайшее время.

– Можно ли ему верить? – возражает Мери-Маргарет несколько заторможено, тоже, видимо, делает что-то параллельно разговору.

– Не забывай про мою суперспособность, – Эмма прихлёбывает обжигающе горячий кофе и морщится, – Я нутром чую, когда мне врут.

– Румпельштильцхен мастер запутывать следы… Никогда не знаешь, на чьей он стороне.

«Нет никаких сторон. Уже давно», – думает Эмма, но вслух говорит другое:

– Как поживает мой братик?

Мери-Маргарет заметно оживляется и начинает подробное повествование о производителях подгузников, детской присыпке, отрыжке и плохо заживающей пуповине.

– Я не понимаю, – жалуется Мери-Маргарет раздражённо, – одни пишут, что малыша надо купать в кипячёной воде, другие, что достаточно водопроводной, третьи, что в первый месяц купания надо заменить обтираниями. У меня руки опускаются… С тобой я пропустила всё это.

Что ж, Эмма тоже пропустила это с Генри, факты упрямая вещь, что бы не подсказывала ложная память. Ей казалось, что она просто подмывала его в раковине под проточной водой, и, зная себя, Эмма подозревала, что не было в мире такой силы (будь это даже сила материнской любви), которая могла бы заставить её возиться с тазами, ванночками и кипячением воды в промышленных масштабах. Но она не решается ничего советовать. Хотя бы потому, что все её воспоминания – лишь иллюзия. И неизвестно, выжил бы в реальности Генри с такой непутёвой мамашей.

Но, кажется, Мери-Маргарет не нужны ответы: она говорит-говорит-говорит, и вот уже смысл её слов перестаёт доходить до сознания Эммы, окончательно погрузившейся в собственные мысли.

Из оцепенения Эмму выводит неожиданно воцарившееся молчание.

– Что? – переспрашивает она, глядя на экран телефона – значок вызова всё ещё мерцает зелёным цветом.

– Я спросила, когда ты вернёшься?

«Никогда. Когда-нибудь», – подбирает Эмма единственно верный и честный ответ, но только мямлит, сдавливая тёплый фаянс кружки продрогшими ладонями:

– Я ещё не знаю. Это мне решать.

В трубке что-то трещит и грохочет.

– Да, конечно, – коротко бросает Мери-Маргарет прежде чем разорвать вызов.

«Это же хорошо, я же этого и хотела», – убеждает себя Эмма, допивает кофе, сваливает всё протухшее содержимое холодильника в чёрный мусорный пакет, отвечает на рабочие звонки. По счастью, несмотря на её долгое отсутствие, за ней сохранили несколько заказов.

Она заваривает себе ещё одну чашку кофе и садится за компьютер. Сегодня она просто соберёт предварительные сведения, основная работа впереди. Эмма вбивает имена, ищет фотографии, пробивает своих «клиентов» по соцсетями и ай-ди. Копирует полученные сведения на флэшку, а самые важные из них выписывает в блокнот. И даже сама удивляется, когда обнаруживает, что забивает данные карты Голда (она сфотографировала её без каких-либо дурных намерений, просто так, на всякий случай, по профессиональной привычке) в банковскую программу. Эмма уверена, что денег на счёте у Голда достаточно, чтобы заселиться в любой из отелей Нью-Йорка. Она даже не смотрит баланс, только последние платежи. Аптека в Бингхамтоне, где она купила трость. Больше ничего. Что если… Не важно. Эмма очищает поля ввода и удаляет с телефона фотографию. А потом проявляет вовсе нетипичную для себя непоследовательность, спешно выключая компьютер и отопление, упаковывая себя в красную куртку и обматывая шею чёрным объёмным шарфом.

Она всегда справлялась сама. Она не боится одиночества. Давно с ним свыклась и даже сумела найти в нём свои преимущества. И в этот серый декабрьский вечер ей не нужна ничья компания, тем более такого человека, как мистер Голд. «Но, может быть, ему нужна?» – прибегает Эмма к последней, припрятанной на чёрный день уловке. Обладая талантом безошибочно распознавать ложь, не так-то легко научиться обманывать саму себя. И всё-таки, вдруг оставлять его одного было плохой идеей? Вдруг Голд задумал наложить на себя руки или провести тёмномагический ритуал, чтобы выцарапать с его помощью Нила с того света?

Все эти предположения, кроме, разве что, первого кажутся Эмме немного абсурдными. Но она всё равно набирает номер службы такси и диктует диспетчеру свой адрес и адрес места назначения. В нём Эмма практически уверена.

Комментарий к 5.

* Нью-Йоркские Гиганты – название популярной футбольной команды. Речь, разумеется, об американском футболе.

========== 6. ==========

Знакомая до боли мизансцена: она снова вошла в дом без приглашения (зачем ждать, когда тебе откроют, если есть отмычки?!), и мистер Голд снова держит её на мушке. Только на этот раз она сама безоружна (хотя и не беззащитна). Какую-то долю секунды она просчитывает, успеет ли выбить револьвер из руки до того, как Голд нажмёт на спусковой крючок.

– Эмма? – глухо переспрашивает он.

Она поднимает вверх раскрытые ладони, демонстрируя собственные мирные намерения. Пакет из пиццерии падает на пол, и один из сырных уголков выскальзывает прямо на протёртый ковролин.

Голд опускает пистолет вниз, щёлкает предохранителем:

– Эмма… – голос его звучит укоризненно. – Чего ещё?

– А вы чего? – бурчит она, подбирая пакет и придирчиво оглядывая выпавший уголок. – Я вам тут угощение принесла, а вы?

– А я не наделён даром видеть сквозь стены, – Голд прячет пистолет в карман широкого махрового халата. – Что у вас за манеры, мисс Свон. – Эмма фыркает, сдувая упавшие на лицо пряди. – И что это за новая мода задабривать меня фастфудом?

– Потому что с моими кулинарными способностями пищей собственного производства я могу только разозлить, – Эмма поднимает на него глаза и ждёт, когда Голд улыбнётся шутке. Когда этого не происходит, она поясняет со вздохом: – Я сама проголодалась, пока до вас добиралась. Вот и подумала… А почему вы не открывали?

Голд неопределённо пожимает плечами и опускается на диван.

– Учтите, – предупреждает он. – С пола я есть не буду.

– Подумаешь, какой нежный, – бормочет Эмма себе под нос, картинно возводя глаза к потолку. Только оценить выразительность её мимики, похоже, некому, Голд даже не смотрит в её сторону. – К тому же пол чистый, – добавляет она уже громче и внезапно осознаёт, что сказала правду: пол действительно чистый, да и вся квартира выглядит не так, как ей запомнилось в её прошлый визит сюда. И не так, как должна бы выглядеть после года запустения.

Кухонные поверхности блестят, ковровая дорожка, может быть, блёклая и потёртая, но при ближайшем рассмотрении на ней не обнаруживается ни пыли, ни грязи, только несколько въевшихся и, кажется, ещё влажных пятен. Диван расчехлён, из ванной доносится глухое рычание стиральной машины, полки опустели, а стоявшие на них книги сложены в стопки на полу. В воздухе витает запах моющего средства, горячей еды и ещё чего-то неуловимо ароматного.

– Вы что, тут пылесосили? – спрашивает Эмма недоверчиво.

Голд не удостаивает её ответа, складывает руки на навершии трости и какое-то время смотрит перед собой, словно что-то обдумывает.

– Ну, – встаёт он наконец (Эмма видит, как револьвер оттягивает карман халата), – раз уж вы пришли, так и быть, напою вас чаем.

Он ставит разномастные табуреты – металлический барный и деревянный пониже, по разные стороны откидного кухонного столика, достаёт кружки, украшенные рекламными логотипами производителей кофе, и разливает заварку из высокого чайника. Доливает кипятком. Вскрывает упаковку безвкусных – не сладких и не солёных – крекеров и высыпает их содержимое на блюдце.

Эмма спешит воспользоваться этим внезапным гостеприимством, подходит к столику и ставит рядом с заварочным чайником пакет с сырными уголками. Она тянется к чашке, а Голд, в этот миг отвернувшийся к раковине, на дне которой покоится диссонирующая со свежеотдраенной нержавейкой грязная тарелка, комментирует не глядя:

– Может быть, хотя бы куртку снимите? Эмма…

Она кивает. По идее, Голд не должен бы видеть её телодвижений, но вдруг у него глаза на затылке? Эмма улыбается этой, так и не произнесённой вслух шутке, раздевается и садится на металлический табурет. Она горбится над своей чашкой, Голд усаживается напротив.

– Сахара нет, – сообщает он равнодушным тоном.

– Обойдусь, – грубовато отвечает Эмма.

Какое-то время они пьют чай в тишине, нарушаемой только стуком чашек о столешницу и хрустом крекеров. Голд на них не особенно налегает, только маленькими глоточками отпивает чай. Травяной какой-то или зелёный. Эмма не слишком в этом разбирается: сама она чай пила разве что в качестве средства от простуды.

Наверное, это должно было бы быть уютным: дымящийся и ароматный напиток в чашках, молчание, сидящий напротив мужчина в синем пушистом халате и белой хлопковой футболке. Но почему-то всё наоборот: неустроенность, одиночество, сквозняк по ногам, ужасная неуместность – и Голда, и её самой. Когда-то (совсем недавно, на самом деле) она говорила (Генри, и про Уэлша – оба имени больно царапают что-то внутри), что сможет связать свою жизнь с мужчиной, если с ним ей будет хорошо молчать. С Голдом ей молчится отвратительно: словно её каменной плитой придавливает чужое несчастье. Как, интересно, собиралась жить с ним та маленькая жизнерадостная библиотекарша… Кем она была в том мире: принцессой? Или – силится Эмма вспомнить мультфильм – дочерью изобретателя? В памяти всплывает мясистое самодовольное лицо Мо Френча – не похож он ни на учёного, ни на сказочного короля.

– Голд, а в Зачарованном Лесу у вас были клыки?

– Что?! – он даже вздрагивает от неожиданности.

– Ну, такие, торчащие изо рта, и шерсть по всему лицу, рога и копыта.

Голд с резким стуком опускает кружку на столешницу.

– Кхм, – откашливается он, растирая грудь, – Нет, разумеется! С чего вы – кхе! – взяли?

– Вы же были чудовищем, – поясняет Эмма.

– Был, – соглашается Голд после непродолжительной паузы. Он тянется к чайнику, чтобы подлить себе ещё заварки, но на полпути обрывает движение и опускает ладонь на стол. – Нельзя же понимать всё так буквально.

Эмма издаёт короткий смешок:

– Мой жених превратился в летучую обезьяну. Буквально. – Ей не хочется продолжать эту тему. Потому что – рыдать на плече у Голда второй день кряду это уже слишком. А она как никогда близка к тому, чтобы расплакаться. – Может быть, мы всё-таки поедим?

– Ешьте-ешьте, мисс… Эмма, я уже отобедал.

Она не заставляет просить себя дважды, и спустя минуту сообщает с набитым ртом:

– Вкусно. Зря вы отказались.

Голд на секунду поднимает на неё взгляд и опускает его снова:

– У вас изо рта крошки сыплются.

Эмма обтирает губы тыльной стороной запястья (мысль о бумажных салфетках, лежащих на дне пакета, приходит в голову слишком поздно), энергично жуёт, пока сыр и тесто не превращаются у неё во рту в один липкий комок, который она с трудом заглатывает, запивая пищу остатками чая.

– Голд! – требовательно окликает она, но на этот раз он никак не реагирует на её слова, смотрит то ли на стол, то ли в собственную кружку. – О чём вы думаете? – Она отлично осознаёт всю бесцеремонность подобных вопросов и почти удивляется, когда слышит ответ.

– Почему вы так много значили для Бейлфаера, – Голд принуждённо улыбается. – Больше, чем вы предполагаете.

– Вы преувеличиваете…

– Я знаю, – резко возражает Голд и указывает на свой лоб. – Не забывайте, теперь я знаю.

Пальцы у него едва заметно подрагивают, и Эмма, повинуясь, какому-то идущему из глубины порыву, накрывает его руку своей, сжимает ладонь, говорит невпопад:

– А у вас нет ничего покрепче чая? – и натыкается на почти неприязненный взгляд. Возможно, всё дело в том, что она так же сжимала эту руку, когда умирал Нил. Неужели она больше никогда не сможет сделать это без того, чтобы…

– Нет. Я бы хотел сохранить свежую голову. А вам, Эмма, – говорит он тем немного грустным назидательным тоном, который она привыкла слышать от него за первый год их знакомства в Сторибруке, – тоже не стоит «заливать горе». Поверьте, я знаю, что говорю. И сам не раз совершал подобную ошибку. Но, – уголки его губ снова поднимаются в улыбке, призванной смягчить горечь произносимых им слов, – ваши ошибки ещё можно исправить, Эмма.

– Я только… – вмешивается она, но Голд не даёт ей договорить.

– Не отрицайте, вас задел мой вопрос – почему вы были так дороги Бею. Дело не в том, Эмма, что я считаю вас недостойной любви, – он вздыхает. – Бей видел в вас ту девочку, которую полюбил когда-то. И не знал, не хотел знать, как мало от неё осталось, – Голд замолкает и часто моргая смотрит на их сплетённые ладони так, точно забыл о теме разговора, но уже через полминуты находит в себе силы продолжить. – Вы сильная, Эмма. Гораздо сильнее, чем думаете. Вам не нужно пить, цепляться за меня, – он мягко высвобождает кисть из её цепкого пожатия, – или за первого встречного жениха.

– Я не могу одна. Разучилась, – признаётся Эмма жалобно. – Я, – слёзы снова подступают опасно близко, – я не могла оставаться там, в той квартире, где всё…

–… напоминает о Генри, – продолжает он за неё. Голд встает, чтобы переставить чашки в мойку, но воду не включает. Подхватив трость, устремляется к окну, и смотрит не на Эмму, а перед собой, на мутное, в разводах и пыли, стекло. – Не нужно там оставаться. Не сейчас. Вам нужна передышка: снимите номер в отеле, меблированную комнату, а после или Генри вернётся к вам, или вы вернётесь в Сторибрук. Вы должны быть рядом, когда ему понадобитесь.

Эмма мнётся у Голда за спиной: – А если не понадоблюсь?

– Понадобитесь. Не так-то просто вычеркнуть вас из жизни теперь. Даже если бы он этого захотел. А он не хочет. Просто… иногда, чтобы понять, что кто-то нам нужен, надо с этим кем-то расстаться. Генри поймёт.

– Но я, – она прячет ладони в карманы джинс и ещё раз оглядывает неуют крохотной квартирки, в которой жил Нил, – не хочу возвращаться в Сторибрук. Я там чужая…

– Да, чужая, – эхом соглашается Голд. – В этом есть и моя вина. Только это не столь уж важно, на самом деле. Мы везде чужие. Порой… приходится проявить мужество и последовать за теми, кого мы любим. Даже туда, где всё странно и непривычно. Пусть это и нелегко. Иначе…

– Иначе я пожалею? – переспрашивает Эмма с вызовом. Уверенность, с которой Голд говорит о её дальнейших поступках, начинает раздражать. Она сама не знает, чего хочет и что решит в следующую минуту, а ему это, видите ли, известно. Попахивает нравоучениями, которые им щедро раздавали в приёмных семьях. – Вы это хотели сказать?

– Иначе вас просто не будет, – отвечает он со спокойной обречённостью, словно не замечает ехидства в её голосе. – Вы будете что-то делать, с кем-то говорить, но это будете не вы. Пустая оболочка. Это то, без чего нас нет. Без тех, кого мы любим. Кому мы нужны, – его голос падает почти до шёпота. – Без наших детей.

Эмма закусывает губу так сильно, что ощущает во рту железно-солёный привкус собственной крови. А ещё она ощущает, что сердце впервые за последние дни начинает биться чаще, окрылённое новой надеждой. И впрямь, с чего она взяла, что больше не нужна сыну. Может быть, Генри был просто слишком уверен в том, что она никуда не денется из его жизни, слишком уверен для того, чтобы боятся её потерять.

Трость глухо стучит по полу. Голд вынимает из кармана халата пистолет и перекладывает его в другой карман – висящего на спинке стула пиджака.

– А вы? – хмурится Эмма.

– Продолжу с уборкой, – пожимает плечами Голд, но она не даёт ему уйти от ответа.

– Вы вернётесь в Сторибрук?

– Мне незачем туда возвращаться, – произносит он сухо. – У меня есть дела здесь, мне надо понять, разобраться в том, чем жил Бей. Мы ничего не успели… и даже за этот год… Придётся разбираться одному.

Он говорит об этом так, как о каком-то будничном деле. Но Эмма не хочет, не может оставить всё так. Невыносимо позволить ему остаться одному и грызть себя изнутри, пока в сердце не останется ничего, кроме пустоты. Не теперь, когда в ней самой ожила надежда.

– А как же те, кто ещё живы? Белль? Генри?

– Между мужчиной и женщиной… – он безрадостно смеётся, – Вы и сами знаете, милая, что происходит между мужчиной и женщиной, не мне вам рассказывать про тычинки и пестики и о том, как легко это разрушить.

– Ничего не осталось? – угрюмо вопрошает Эмма.

– Ничего, – вздыхает Голд как-то так, что у Эммы пропадает всякое желание продолжать дальнейшие расспросы.

– А Генри, – не сдаётся она. – Он ваш внук, ваш единственный родной человек.