Текст книги "Остатняя печать"

Автор книги: Крис Энгель

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

Крис Энгель
Остатняя печать

Глава 1

До Алого Яра можно было добраться любым из трех проверенных путей. Самый короткий и непредсказуемый – извилистыми тропками Лихолесья. Самый протяженный и безопасный – купеческим трактом, присоединившись к одному из караванов торговой гильдии. Я же выбрал третий вариант, казавшийся в тот момент самым разумным – через открытый до первого снега перевал Вороньей горы.

Выехал ранним утром на чалом коне с полупустым заплечным мешком у седла. Запас провизии планировал пополнить в Елеборе, небольшом городке лесорубов неподалеку от перевала. Ехал без остановок: хотелось засветло пересечь городские ворота, так как на ночь их запирали и без веской причины чужаков не пропускали.

Нельзя сказать, чтобы выбранная дорога была совсем уж безопасной – издавна там промышляли мелкие разбойничьи шайки, что прятались от княжьей дружины в узких ущельях. Одинокий путник мог их заинтересовать, но я надеялся на верного коня и острый клинок.

Ошибочность подобного суждения пришлось признать, когда путь внезапно преградила перевернутая телега, на которой нагло восседал ухмыляющийся оборванец с взведенным арбалетом. По обе стороны от дороги рос густой кустарник, а я был не настолько хорошим наездником, чтобы пытаться проскочить опасный участок. С тоской повернув голову назад, предсказуемо обнаружил выбирающегося из густых кустов огромного варвара с двуручным топором.

С моей стороны, возможно, несколько высокомерно называть этих негодяев оборванцем и варваром, но именно так они и выглядели. Любой бы согласился, что лучшего определения они и не заслуживали.

Тот, что с арбалетом, был стар и безобразно худ – одни кости. Одежда висела на нем как на огородном пугале и, не исключено, была с него и снята. Второй же был молод, мускулист и обнажен по пояс. На груди и спине синей краской нанесены оккультные символы, которые ничего мне не говорили, но выглядели достаточно зловеще.

Следует понимать, что ничего против варваров, как таковых, я не имею. Напротив, есть все основания полагать, что во мне самом течет кровь северян. Родителей своих я почти не помнил, но чем старше становился, тем явственнее проступали характерные черты: высокий рост, светлые волосы и врожденная сопротивляемость магии. Долгое время это было основным поводом для насмешек надо мной от тех членов гильдии, кто мог похвастаться более знатным происхождением. Сейчас это в прошлом. Да, мне с трудом даются даже самые простейшие заклинания, но и сам я лучше защищен от их воздействия.

– Путь закрыт! – громко оповестил сидящий на телеге.

– Но мы можем помочь! – добавил варвар с топором.

Дабы обезопасить коня, я спешился и, внимательно следя за арбалетом, заговорил:

– Это было бы весьма кстати, ибо я очень спешу.

Варвар расхохотался, а оборванец пояснил:

– Все имеет свою цену, путник. Наша помощь обойдется тебе в две монеты серебра.

Кошель мой не пустовал – я не так давно исполнил выгодный подряд для гильдии – только проходимцы вряд ли удовлетворились бы двумя монетами. Возможно я и ошибаюсь, но платить разбойникам из принципа не стал бы и медяка. Те были людьми сметливыми и поняли это едва ли не раньше меня самого, однако действовать начали с опозданием – я уже обнажил клинок.

Свистнул арбалетный болт. Руны опоры и мира, которые я мысленно представлял перед собой, дрогнули и рассыпались, но свою задачу выполнили – болт пролетел мимо. Осознав свой промах, оборванец выругался и юркнул за телегу, оставив нас с северянином наедине.

Тот без лишних слов подбежал и нанес размашистый удар топором – скорее запугивая, нежели действительно рассчитывая прикончить. Думаю, он действительно предпочел бы получить содержимое моих сумок и отпустить восвояси. Я, однако, не собирался расставаться ни с серебром, ни с жизнью, а потому без колебаний нанес ответный удар – быстрый, колющий. Звякнула сталь – варвару удалось подставить топор.

Мы оба понимали, что в этот самый момент второй разбойник заряжает свой арбалет и затягивать схватку не в моих интересах. Тем не менее, варвар не пытался тянуть время, а рвался в бой с безрассудной храбростью. Он напористо махал огромным топором и теснил меня к телеге, а я мог лишь отступать, не имея возможности пустить в ход собственный клинок. Если в этом и заключалась его тактика, то она неплохо работала.

У меня также был план – подгадав момент, я выкрикнул слова силы:

– АМ-РЕ-ОР, ЯРЬ-ТАЙ!

Движения ускорились, вес меча перестал обременять мышцы и настал мой черед атаковать. Шаг вперед, еще один – варвар отступает, топор выставлен вперед вместо щита, на лбу проступает пот. Звон стали о сталь стал оглушающим.

– Брось! – приказываю я, вложив в голос импульс силы.

Какой-то миг по лицу северянина пробегает сомнение, он вздрагивает, но тут же оправляется – мои чары слишком слабы, чтобы преодолеть его природную сопротивляемость. Следующий удар моего меча также не достиг цели – с кошачьей грацией варвар увернулся.

– Твое оружие бессильно! – засмеялся он при виде моей досады. – Я неуязвим!

Памятуя поговорку о брехливой собаке, я лишь нарастил темп, не отвлекаясь на болтовню. Замах, укол. Топор северянина слишком тяжел, чтобы успеть парировать следующий выпад.

Одновременно происходит несколько событий: варвар неудачно подставляется, меч на половину своей длины входит ему в живот; второй разбойник с вновь снаряженным арбалетом вскакивает на телегу и прицеливается.

– Ты! – прохрипел варвар, с трудом поворачиваясь к своему напарнику. – Обманул меня! Будь проклят…

Я резким движением выдергиваю меч, и варвар мешком оседает на землю, обильно орошая ее кровью. Он мертв. Вновь свистит болт, но в этот раз защитные руны не понадобились: со спешки стрелок промахнулся.

Мы смотрим друг другу в глаза. Бесполезный арбалет отброшен в сторону, но странное дело – оставшись безоружным, мой противник подозрительно довольно ухмыляется.

– Нет, Бьярни, я не обманул тебя, – пробормотал он, – ритуал действительно сделал твое тело неуязвимым. Лишь в одном ты ошибся – платой за ритуал должна была стать не твоя храбрость, а твоя жизнь. И лишь теперь ритуал завершен окончательно.

Мертвое тело у моих ног внезапно дернулось и захрипело, я же отпрыгнул в сторону, готовясь к худшему. Теперь даже несведущий почуял бы грязное колдовство, исходящее от мертвеца.

– Встань, Бьярни! – выкрикнул приказ оборванец. – Встань и служи своему господину. Убей чужака! Отомсти за свою смерть.

Похоже, мне повезло наткнуться на настоящего некроманта. Последователи этой школы магии преследовались во всем цивилизованном мире и безжалостно истреблялись, но как видно, недостаточно эффективно.

Неестественно изгибаясь, тело варвара поднялось на ноги. Топор все еще был зажат в правой руке мертвеца, и он не преминул им воспользоваться. Не ожидая от покойника подобной прыти, я едва успел увернуться от мощного выпада.

Итак, схватка пошла по второму кругу. Тактика варвара, если этот безумный натиск можно так назвать, после смерти совершенно не изменилась. Плохой новостью стало то, что теперь он мог игнорировать даже самые успешные из моих ударов. Мертвая плоть не испытывает боли и не кровоточит. Между тем, собственный магический арсенал практически исчерпан, так что полагаться оставалось только на честную сталь. Возможные варианты развития событий пронеслись в голове, пока никаких сомнений не осталось: продолжать этот безумный танец нельзя. Рано или поздно меня прикончат.

Делая вид – не для нежити, понятно, а для его хозяина – что вымотан сражением, начал медленно отступать. Тяжело дыша и пошатываясь, я спиной приближался к телеге с некромантом. Если тот и заподозрил неладное, то никак этого не проявил. Тем хуже для него. Приблизившись на нужную дистанцию, я магически ускорился, смазанным рывком подскочил и без размаха ткнул острием в брюхо колдуна. Не мешкая, сделал кувырок в сторону, и топор мертвеца вонзился в днище телеги, почти разрубив ее на две половины.

Быстро встав в защитную стойку, оценил итоги битвы. Некромант со стоном скатился на землю, а мертвец, оставшись без управления, неподвижно замер на месте. Рукоять его топора торчала из телеги.

С опаской поглядывая на нежить, я подступил к стонущему некроманту и одним ударом прервал его мучения. Пустые глаза варвара на миг вспыхнули, и он беззвучно рухнул рядом с товарищем по опасному ремеслу. Синие узоры на его теле бесследно растворились.

– Пожалуй, обойдусь без вашей помощи, – громко объявил я, завершая тем самым столь недружественно начатый диалог.

Вся битва не заняла много времени, но пот градом стекал с меня, а колени тряслись, как после долгого бега. Последствия усиливающих чар. Я присел у телеги и оттер с лица испарину, терпеливо пережидая, пока успокоится разогнанное схваткой сердце. Чуть погодя занялся чисткой оружия: и клинку польза и душевное равновесие скорее восстановится. Покончив с этим важным делом, поймал коня и с его помощью перевернул, а затем и откатил с дороги телегу. Путь был свободен.

Под телегой нашлось награбленное у путников добро и некоторые вещи разбойников: болты для арбалета, меха с вином, еда и теплые одеяла. Добычу они складывали в большой грязный мешок, но рыться в нем у меня душа не лежала. Я оттащил его на обочину и оставил открытым – авось вернется со временем к настоящим владельцам.

Теперь предстояло что-то решать с телами разбойников. Осмотрев пожитки колдуна, я стал богаче на горсть медяков и один серебряный полумесяц. Болтавшиеся на немытой шее костяные амулеты сорвал и безжалостно растоптал каблуком, не желая ни обладать таящейся в них злой силой, ни оставлять ее в этом мире. Арбалет же некроманта оказался настолько дрянным, что не годился даже для продажи. Его я вышвырнул с дороги вслед за хозяином, который не заслуживал достойных похорон. Пусть о нем позаботятся вороны.

Тело варвара я не без труда взвалил на телегу, вложил в безжизненные ладони топор, присыпал сухими ветвями, облил найденным вином и воспламенил сложением огненных рун. Пусть он едва не прикончил меня, зла на него я не держал, а потому, припомнив обычаи северян, постарался подобрать подобающие случаю слова. Прочистив горло, произнес:

– Ты погиб как воин, Бьярни, с оружием в руках. С ним я отпускаю тебя к предкам.

Развернулся, чтобы уйти, но внезапно почувствовал нечто странное. Словно кто-то, походя, положил мне невесомую и невидимую руку на плечо.

– Благодарю, родич, – совсем близко прошелестел чей-то голос.

Я потряс головой и внимательно осмотрелся по сторонам. Никого не было. Должно быть, почудилось.

Так или иначе, происшествие на дороге заняло слишком много времени. Следовало поспешить, поэтому, вскочив на коня, я гнал его без остановок до самого Елебора. Несмотря на это, когда я достиг цели, начинало смеркаться. Ворота, впрочем, были еще открыты, и мне удалось без дальнейших приключений добраться до постоялого двора.

                        ***

Хозяин заведения, колоритный толстяк добродушного вида в расшитой узорами белой рубахе, обнаружился за стойкой, где умело разливал по кувшинам пиво из увесистого бочонка. При появлении нового посетителя он бросил свое занятие, выпрямился, утер рукавом пот с покрасневшего лба и прогудел громким басом:

– Добро пожаловать, дорогой гость! Чего изволишь? Пыль стрясти дорожную, наесться досыта, али отоспаться вволю?

– Комнату и ужин, – кратко ответил я.

– Есть просторная комната с окнами на сад – для особых гостей. Постель чистая, перина пуховая взбитая. Обойдется в десяток монет за ночь. Есть попроще да потеснее, за пятак. Ну, а коли роскоши не ищешь, ступай в общую спальню за медяк.

Я запустил руку в кошель на поясе и выудил серебряный полумесяц.

– Самую лучшую. И вели накрыть ужин прямо в комнате.

Монета мигом прилипла к мясистым пальцам толстяка, после чего красное лицо его расплылось в радушной улыбке.

– Прасковья! – забарабанил он по двери за стойкой. – Мигом приготовь опочивальню для дорогого гостя, да вели Власу воды натаскать для омовения.

Дверь распахнулась и оттуда выскочила молодая пышнотелая девица в переднике поверх сарафана. Торопливо сняла с крючка связку ключей, которая тут же выскользнула и с металлическим лязгом ударилась оземь. Прасковья ойкнула, неуклюже подхватила связку и спешно засеменила к лестнице. Проводив ее взглядом, хозяин покачал головой и вновь обратил свое внимание на меня.

– Пиво, мед хмельной? – уточнил он. – Есть кувшинчик вина заморского, берегу для особого случая.

– Вот и храни его на здоровье, представится еще такой случай. А мне с утренней зорькой вставать, в путь-дорогу собираться. Выспаться хочу.

– Квас, сбитень, сурья? Могу предложить брагу особую, на травах редких настоянную. Сил придает и бодрости, а голова после нее ясная, будто водицы ключевой испил.

– Обойдусь квасом. А бражки своей набери мне во флягу дорожную, завтра с собой возьму.

– Будет исполнено, – поклонился корчмарь.

Степенно кивнув в ответ, я направился в свою комнату, где в одиночестве отужинал горячей, только из печи, разваристой кашей со шкварками и грибами. Дождался, когда уберут посуду, после чего заперся изнутри и разделся до исподнего. Снизу еще доносился шум гуляний, но это не помешало мне с превеликим комфортом расположиться на широкой кровати. Вскоре меня сморил крепкий сон.

Глава 2

Ночь прошла спокойно. Поднялся только утром, разбуженный петушиным криком. Потянулся, размялся и неторопливо принялся одеваться. Из открытого окна были видны вершины деревьев, подсвеченные восходящим солнцем; пахло свежестью. В густых зеленых кронах щебетали певчие птички, из леса им аккомпанировали кукушка да дятел. Голубое, безоблачное небо обещало ясную погоду.

В приподнятом настроении я собрал все вещи в заплечный мешок и спустился с ним в общий зал, пустой в этот ранний час. На скамье, облокотившись о стойку, дремала Прасковья.

– Хозяйка, довольно спать! – весело прикрикнул я. – Утро на дворе, петухи давно уже пропели.

Девица подняла голову, поморгала сонными глазами.

– Почто шумишь, гостюшка? И вовсе я не спала, умаялась только. Купцы заморские до утра гуляли, зорю встречали. Только-только прибрала за ними.

– Еще об одной услуге попрошу, и почивай себе на здоровье. В путь отправляюсь. Собери наскоро мне в дорогу провианта, да вели коня моего оседлать.

Прасковья встрепенулась.

– Ох, я птичка-пустоголовка, про главное-то совсем позабыла. Агафон же с вечера все приготовил – и провиант дорожный, и флягу с бражкой своей. Теперича все упакую понадежней и скатертью дорога, дорогой гость.

Не успела она договорить, как скрипнула дверь, и в корчму размашистым шагом вошел новый посетитель. Был он угрюм, крепок телом и бородат. Несмотря на солнечную погоду, одет в плотную кожаную куртку, обут в тяжелые сапоги, а на голове пристроилась дорогая меховая шапка. С левого боку на поясе крепились солидных размеров ножны, из которых торчала потертая рукоять меча.

По спине пробежал предупреждающий холодок: чутье подсказывало, что вновь вошедший был опасен. Опытный воин, не из простых. К моему удивлению, Прасковья не бросилась приветствовать гостя, а вместо этого боязливо замерла на месте.

– Кликни Агафона, – холодным тоном велел посетитель.

Девица низко поклонилась и опрометью бросилась в хозяйскую комнату за стойкой. Внутри раздался характерный грохот и всплеск, будто опрокинули ночной горшок.

– Вставай, Агафон! – донесся испуганный голос. – Сам Силантий-мечник пожаловал, тебя кличет!

– А, чтоб тебя! – приглушенно ругнулся корчмарь и через несколько мгновений показался в гостиной, на ходу перепоясываясь.

– Доброго здоровья, батюшка, – поклонился он, – в гости к нам, аль опять беда какая приключилась?

– Стал бы я к тебе в гости ходить, плут, – проворчал Силантий, – поди, пиво все так же водой разбавляешь?

– Поклеп, – не моргнув глазом, ответил Агафон. – Для своих гостей я держу только самое густое пиво. Не желаешь ли испробовать?

– Обожди пока с угощением, Агафон. Лучше сказывай, много ли гостей нынче собралось под твоим кровом?

Корчмарь растеряно почесал в затылке, окинул взглядом пустой зал, наконец, заметил меня. Я все еще стоял у лестницы в ожидании обещанного провианта.

– Вот этот добрый человек, он у нас проездом. А еще бортник с сыном из Девичьего луга, да купцы иноземные числом до четырех, со своим товаром. Все на базар приехали по торговым делам. Случилось что, батюшка?

Силантий не отвечал, он уже переключил на меня свое внимание.

– Эгей, мил человек, – заговорил он вкрадчиво, – не ты ли тот путник, что приехал вечером через северные ворота на чалом жеребце?

Я пожал плечами:

– Коли другого такого путника больше не было, то, знать, это я и есть.

– Не было, уж про то мне доподлинно известно… А ты, никак, уже вновь в дорогу собираешься?

– Как только получу еды в дорогу, так только меня и видели, – не стал отпираться я.

– Как знать… Гляжу, клинок у тебя в ножнах. А позволь узнать, для какой нужды ты его с собой таскаешь?

Вместо ответа я развернул висевший на поясе гильдейский знак с выгравированной руной ведающих – летящей к солнцу птицей. Силантий всмотрелся, чуть заметно вздрогнул и будто нехотя проговорил:

– Что ж, ты в своем праве, ведун. И все же… Придется тебе задержаться в Елеборе. Посадник отдал указ – никому не открывать врат, покуда не будет пойман злодей, что ночью учинил резню в доме художника Марокуша.

Прасковья охнула и обессилено присела на скамью, а корчмарь крякнул от изумления.

– Жив ли Марокуш? А Дуня-горшечница, а детки их? Живы ли, здоровы?

– Всех кроме мальца Алаборки смерть себе прибрала, – покачал головой Силантий, – да и тот одними молитвами на этом свете держится.

Прасковья тоскливо завыла, а красное лицо Агафона побледнело. Он потянулся к одному из кувшинов за стойкой, дрожащей рукой налил себе полную кружку и залпом выпил.

– Вот же беда какая. Да как же это можно было?.. Кто повинен в таком страшном злодеянии, батюшка?

– Того я не ведаю. Следы указывают на чудище невиданное, но то мог подстроить и человек лихой. Известно лишь, что душегуб города не покидал – в этом ручаются стражи ворот. И уже не покинет его – таково повеление посадника.

От этих слов мои в общем-то искренние переживания за смерть целого семейства как-то незаметно отошли на второй план. Интуиция и весь жизненный опыт подсказывали: запертые ворота неизбежно означают серьезную задержку в пути, что, в свою очередь, может привести к аннулированию подряда и перехвату его другими гильдиями.

– Как звать тебя, ведун? – продолжил допрос Силантий.

– Буян, – ответил я, прекрасно осознавая, что есть и иной повод для беспокойства. Конечно же, когда происходит подобное преступление, подозрение падает в первую очередь на чужаков. Будет ли здешнее правосудие разбираться честно и беспристрастно – большой вопрос.

– Зачем ты прибыл в Елебор, Буян?

– Переночевать и запасы пополнить, – я постарался улыбнуться как можно беззаботнее, – беды не ищу и с собой не несу.

– Добро. Куда же ты путь свой держишь?

– К Вороньей горе, – не стал скрывать я, – а далее, через перевал, в стольный град.

– По делам гильдии? – нахмурил брови Силантий.

– Да.

Резко скрипнула половица – это Прасковья попыталась незаметно ускользнуть в хозяйскую комнату. Почувствовав на себе напряженные взгляды сразу трех мужчин, зарделась и неуклюже, бочком, присела обратно на скамью. Выглядела она сильно напуганной.

– Нешто в самой столице своих ведунов не нашлось? – мечник недоверчиво хмыкнул в бороду.

– Увы, – развел я руками, – не много нас осталось на свете белом.

Силантий с непонятным выражением лица рассматривал меня некоторое время, а когда он вновь заговорил, голос его стал будто бы чуточку теплее.

– Оно и верно, тяжкий труд избрали вы себе. Опасный. Ответствуй, же, ведун, известен ли тебе Марокуш-ваятель, аль домочадцы его?

– Нет.

– Дозволь осмотреть твой клинок. Не из любопытства прошу, а чтобы имя твое очистить от подозрений пустых.

Я без лишних слов вынул меч, поймал лезвием – светлым, без единого пятнышка – солнечный луч. Силантий вздрогнул, но руку свою удержал и с места не сошел. Проницательным взглядом окинул клинок, одежду, сапоги. Удовлетворившись осмотром, кивнул мне, разрешая убрать оружие. Примирительно пояснил:

– В доме художника крови натекло – будто у мясника на бойне. Весь пол и стены покраснели, а сам душегуб следы оставил. Диковинные следы, путанные, но все ж оставил. Думаю, что и одежа его должна окраситься. По этой-то примете мы его и сыщем.

– Коли ночью лишили Марокуша жизни, так этот добрый человек здесь неповинен, – добавил корчмарь, припомнив, должно быть, серебряный полумесяц. – Лег он с вечера почивать, да так до зори и не выходил из покоев.

– А были ли те, кто выходил?

– Почитай все, кто в зале ночевничал, – пожал плечами толстяк, – вон бортники пили-веселились, купцы заморские бродили туды-сюды. Толь по делам торговым, толь по ветру, кто их разберет… А еще Яшка-рванина да старый Глеб-коробейник за чаркой наведывались.

– Эти-то имена мне знакомы, – ухмыльнулся в бороду Силантий. – Они и мухи не одолеют, так от пьянства беспробудного немощны. Однако попытаю и их, и купцов твоих. А тебе, Буян, придется обождать, не обессудь.

– Меня подозревают в смерти неповинных? – нахмурился я.

– Не гневись понапрасну. Гильдия твоя мне известна, лихими делами ведуны себя доселе не марали. Однако же… Указ посадника ясен: покуда не будет изловлен душегуб, никому не дозволено покидать Елебор.

Сказав так, Силантий подошел к Агафону и принялся вполголоса вести с ним беседу. Прасковья вооружилась метлой и скрылась в хозяйской комнате. Про меня будто бы все позабыли.

В задумчивости я подошел к окну, рассеяно поглядел на двор, где в ожидании мечника слонялась группа дружинников. Лица заспанные, надутые – чисто дети малые. Один вступил сапогом в конский навоз и теперь тряс им под дружный гогот остальных.

– Мечник! – негромко позвал я.

Силантий недовольно обернулся.

– Чего еще, ведун?

– Помочь хочу. Есть у меня опыт в выслеживании… разной нечисти.

                        ***

Дом художника был третьим по величине в городе, а по богатству мог соперничать с теремом самого посадника. Возвышался он на целых три этажа; бревна от лиственницы, из которых он был сложен, были равны, как на подбор. Ставни и двери были искусно расписаны замысловатыми узорами, крыша поддерживалась резными колонами. К дому примыкало еще одно строение: низкое, продолговатое, украшенное многочисленными широкими окнами. На крыше пристройки громоздилась большая каменная труба.

Габеш, рослый детина из дружины посадника, которого дал мне в провожатые Силантий, указал на крыльцо:

– Там это случилось, – прогудел он низким басом, – осматривайся, ведун, твори свою волшбу, но поторопись: вскорости должны явиться посланцы из монастыря, забрать останки для похорон. Дела мирские им не интересны, не поймут они нужды твоей.

– Моя нужда – помочь найти виновного, – напомнил я.

– Для храмовников меньшей бедой будет убивца упустить, нежели покойных зря тревожить, да и недолюбливают они вашего брата. Так что не мешкай, проходи, а я тут подожду: невмоготу быть в этих стенах. Знавал я Дуню-горшечницу, тяжко видеть тело ее холодное, истерзанное. Ох, тяжко. Ох, горюшко горючее!

Ободряюще хлопнув по твердой как камень спине поникшего воина, я быстро взбежал по ступенькам крыльца и переступил порог.

Дом изнутри производил не меньшее впечатление, чем снаружи: просторный, светлый, уютный. Ковры и картины украшали все стены, разнообразная мебель покрыта резьбой и расписана яркими красками. Многочисленные кресла, скамьи и столы указывали на то, что здесь часто праздновали и рады были гостям. Обжитый дом, богатый.

Художник и его жена обнаружились в светлице, на залитом кровью полу. Я поспешно отвел глаза, немного постоял так, пока не спала внезапная тошнота. Через силу вновь заставил себя посмотреть на истерзанные тела. Силантий нисколько не преувеличивал – это походило на бойню.

У порога нашлись те самые следы, что упоминал мечник: смазанные, непонятные, будто от свиных копыт или крепко разбитых каблуков. За порогом они мистическим образом исчезали, а начало вели от женского тела. Оно лежало ближе к выходу из светлицы и пострадало значительно меньше тела художника, если в подобной ситуации вообще уместно подобное сравнение. Одета покойная была в длинную ночную рубашку, а ноги были босы. Грудь и живот залиты кровью, шея неестественно вывернута, но лицо было не тронуто: на нем застыло выражение ужаса.

Я присел рядом и осмотрел ее руки – чистые, обескровленные. Она не сопротивлялась перед смертью. Ноги также были не повреждены: ни синяков, ни следов укусов. Ступни белые, сухие – по крови она не ступала.

Закончив с осмотром женщины, перешел к художнику. В отличие от жены, тот был одет и обут, но подошвы его сапог также не запачкались. Изучил рваные края ран и утвердился во мнении, что нанесены они оружием грубым и заостренным, вроде упыриных когтей или тяжелого шестопера. Успел ли художник перед смертью оказать сопротивление, было уже не определить, но тщательный осмотр показал, что погиб он от удара в шею, а шрамы на лице и все прочие увечья появились уже позднее. Кто-то истязал уже мертвое тело.

Преодолевая брезгливость, я пошарил у мертвеца за пазухой и был вознагражден, нащупав среди окровавленного тряпья какой-то твердый предмет. Это оказался украшенный тонкой резьбой берестяной футляр, закупоренный деревянной пробкой. Внутри художник хранил свои ценности: несколько драгоценных камней, золотой самородок, а также покрытые рунами листки тонкого пергамента.

Моих знаний в руническом письме оказалось достаточно, чтобы разделить письмена на две категории. В первую попали колдовские заговоры сомнительного назначения и, по счастью, столь же сомнительной эффективности. Во вторую – списки работ художника с их стоимостью и именами заказчиков. Большинство имен повторялось, но общее их количество было впечатляющим. Последнее имя принадлежало некому травнику Лутоне и не имело приписки о стоимости и характере работы. На всякий случай я запомнил это имя, после чего сложил свитки в футляр и вернул его на место.

Затем, прислушиваясь – не приближаются ли храмовники – быстро достал из поясной сумки перо филина. Белое. Прислонил к одной из ран погибшего художника; подождал, пока его край не напитался бурой влагой. Проследовал к окну, поближе к солнечному свету. Там, держа перо перед собой, прошептал верные слова и с силой дунул на него. Встряхнул и вгляделся: тот край, что был замаран, отчетливо почернел. Проклятая кровь. Мрачно кивнув самому себе, я спрятал перо обратно и покинул светлицу.

Тела детей нашлись в темной, тесной каморке под самой кровлей. Двое. Убиты в собственных постелях, вероятнее всего прямо во сне. С трудом сдерживая гнев, я заставил себя завершить осмотр. Убедился в отсутствии новых следов, лишь затем вырвался из пропахшего смертью помещения. Попадись мне сейчас чудовище, что это сотворило – убил бы на месте, даже не пытаясь брать живьем.

Следующим местом, куда следовало наведаться, была кухня. Располагалась она в южной части дома, была светла, ухожена и хранила приятный аромат закваски и солода. Вдоль стен были развешаны гирлянды из сушеных грибов, трав и корений. В печи стоял большой округлый горшок, накрытый плотной тканью, на столе лежали приготовленные деревянные ложки – две большие и три маленьких. Рассматривая их несколько тягостных мгновений, я почувствовал горький комок в горле и отвернулся.

Требовалось кое-что проверить. Вынув из-за пазухи небольшой сверток, развернул его и извлек краюху хлеба – свежего, взятого с постоялого двора. Слегка окропив его из фляги, с поклоном сложил на пол у самой печи, отступил на несколько шагов и отчетливо произнес:

– ЯВИТЬ ЩУРЪ!

Ничего не произошло. Обескуражено глядя на печь, я собрался с силами, затем со всей возможной убедительностью повторил:

– ДРУ-ДУН, ЯВИТЬ ЩУРЪ!

В печи кто-то чихнул, подняв облако золы, но так и не вышел.

– Здрав будь, дедушка, – почтительно промолвил я, не сводя глаз с печи.

В ответ тишина.

– Злодеяние великое свершилось под этим кровом, – не сдавался я, – отняли жизни у родичей твоих. Осквернили дом, надругались над мертвыми. Поведай, кто повинен в том?

Легкий шорох в печи, снова тишина.

– Что же ты молчишь? Аль не желаешь выдавать душегуба? Помоги, дедушка, укажи на след. Хоть знак какой подай.

Маленькая волосатая рука на мгновение высунулась из печи, схватила железную заслонку и с лязгом подвинула ее, полностью загородившись от меня и от предложенного подношения. Это означало конец переговоров.

Я озадачено покачал головой. Что могло настолько напугать духа этого места, что он отказался даже от традиционного вызова? Только теперь я встревожился по-настоящему. Вновь без предупреждения зашлось сердце, словно в предчувствии надвигающейся беды.

Успокаивая себя, ещё раз бегло прошелся по всему дому, но ничего заслуживающего внимания так и не обнаружил. Никаких следов. Впрочем, информации к размышлению уже собрано достаточно. В задумчивости я вышел к поджидающему меня дружиннику.

– Габеш, никто в городе не пропадал накануне?

– Не слыхал о таком, – ответил тот после недолгих раздумий.

– Ясно… А отрок, что выжил после нападения? Где он?

– Алабор? Да где же ему еще быть, как не в монастыре? Могу свести до туда, коли здесь вволю осмотрелся.

– Это успеется. Скажи лучше, где и когда его нашли? Сильны ли были раны?

– Нашли его в самую зорьку, беспамятного. Щербак-пастух свою отару гнал на пастбище, да и приметил Алаборку через забор. Вон там он лежал, гляди.

Габеш указал мне место, где глазастый пастух высмотрел уцелевшего в резне юнца. Трава там оказалась примята, вокруг виднелось множество свежих следов от тяжелых сапог.

– Кликнул Щербак подмогу, сбежались соседи. Стали хозяев кликать, ан нет ответа; токмо собака во дворе завыла, тоску нагнала. Тогда все и спохватились. Двери да ставни заперты изнутри на засовы крепкие, пришлось ломать. Там… Сам знаешь. Самого посадника с постели подняли, он сразу повелел всю дружину на поиски лиходея бросить. А Алаборку храмовая братия взялась излечить да выходить. Сиротой он остался, некому его больше приютить. Ох, горе…

– Дверь во двор была заперта изнутри? – заинтересовался я, прерывая его причитания. – Как же отрок выбрался из дому?

Габеш задумчиво почесал нос.

– А пес его знает. Может он там и не ночевал вовсе.

Глаза мои остановились на низком строении, прилегающем к дому. Из трубы на крыше вился чуть видимый дымок.

– Скажи, Габеш, что в этой пристройке? Смотрели ли?