Текст книги "Черный лис (СИ)"

Автор книги: Krasnich

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 3 страниц)

– Ты хотел вечность. Забирай.

Мяч коснулся пола, отскочив с гулким звуком. Джек упал назад, провалившись в стену черных жгутов. Они липко обвились, стянув по запястьям и лодыжкам, обхватили плечи и бедра, забрались в глаза, уши, ноздри. Джек сам стал ими, начал ощущать их движение, будто продолжение собственных рук. Его невесомые и невидимые ладони остались свободны – потянулся вперед, прильнув к хрустальному стеклу, отпечатки повисли паром в воздухе. Сквозь алый сон он увидел, как два тела поднялись, окутанные тьмой, встали на ноги. Черная плеть, вырвавшаяся из позвонков Дэйва, распахнула дверь, сорвав замки. Коготь нанизал охрану в коридоре как мясо на шампур, отшвырнул в сторону. Джек не слышал звука, но мог представить, что они кричали. Электричество закоротило, лампы в коридоре лопнули, осыпавшись искрами, включилось резервное энергообеспечение. В проход было видно, как на пол хлынула зеленая жидкость из ближайших резервуаров, выпали наружу белые тела. Бывшие трупы шагнули в проход и направились вперед, пропав из вида. Джек смотрел им вслед и представлял, что что-то произойдет. Но время шло, а ничего не менялось. Это казалось странным, но уследить за его ходом было невозможно. Тело поглотил анабиоз, все его чувства притупились, пропали. Он стоял, застывший в абсолютной тишине, и ждал возвращения своих детей. Или охраны. Или Мэй. Никто не приходил. Пропало и резервное освещение, перед его исчезновением Джек в последний раз успел увидеть два пустых стола, потом накрыла темнота, оставив наедине с мыслями. Джек привык к отвратительному душному запаху, тяжелым ощущениям склизких жгутов на себе, головокружительному укачивающему состоянию… Настоящим испытанием стала пустота. Чтобы не сойти с ума, он принялся считать. Раз, два. Он вспоминал момент, когда впервые увидел Мэйми. В отличие от Дэйва, ее он взял напрямую из опеки, она была совсем малышкой. Мать умерла при родах, акушерка причитала, что красивая девочка останется совсем одна или ее и вовсе заморозят. Джек подумал, что из младенца будет проще всего вырастить подходящее тело, потому решил стать для нее настоящим отцом, что почти получилось. Три, четыре. Мэйми отклонялась назад, чтобы набрать скорость на качелях, а Джек стоял рядом и придерживал канаты, исключая возможность падения. Справа канаты держала Мэй. И улыбалась. Пять, шесть. Тело мальчишки не слишком нравилось, но оно было молодым и здоровым. В конце концов, если Джеку обещана вечность, какая разница? Наверное, он сменит тысячи тел по своему желанию, отчего-то думалось, что Мэй может это осуществить. Семь, восемь. Дети стали слишком близки, этот мелкий выскочка ужом вился за маленькой Мэйми. Джек только сейчас понял, что странное щемящее чувство в груди было ревностью. Он стал строже относиться к мальчишке, следить за ним, а раз в год даже сдавал на опыты, чтобы проверяли лучше. Вдруг, он какой-то не подходящий. Кажется, это и стало самой большой ошибкой – в один день Дэйв вернулся домой с отпечатками ладоней на животе, и было бесспорно ясно, кому они принадлежали. Но зачем она его отметила? Девять, десять. Теперь все встало на свои места. В холодной и тихой тьме Джек с отстраненным разочарованием осознал: Мэй просто решила его заменить.

Он не знал, сколько прошло времени. В этом мире не существовало самого понятия минут или часов, была лишь бесконечная вечность без тепла и света. Однажды случилось что-то новое, резкий звук прорезал сознание. Джек почувствовал, что может потянуться вперед. Он стал продираться сквозь прутья; с трудом, едва дыша, вскарабкался куда-то к посыпавшейся бронзовой крошке. Еще усилие – Джек просочился наверх легким дымом, тенью себя, не способным на движение. Он оказался около огромного бронзового постамента лиса, поваленного набок и разбитого на несколько крупных частей. Вокруг царила разруха и хаос. Когда-то оживленный город напоминал руины, часть домов рассыпалась, другая – поросла мхом. Люди словно вымерли, до горизонта не было видно ни души. Кроме одной пары, они совсем не изменились. Дэйв и Мэйми стояли у могучих лап, держась за руки, на их лицах не было масок. Хотя входить сюда допускалось только в них.

– Ты этого хотела?

Голос долетал с помехами, будто через поломанный телефон, понять, что они говорили, было тяжело. Мэйми кивнула, улыбнулась. Она обхватила Дэйва за шею, поднялась на цыпочки и с удовольствием уткнулась носом в его плечо. Дэйв закрыл глаза, осторожно и спокойно обняв сестру в ответ.

– Пойдем? – спросил он.

– Да, только одно… Сейчас.

Она отпрянула, порывшись в кармане джинсов, достала медную монету с серебристыми гранями, ярко начищенную. Подошла к статуе, к Джеку, будто бы видела его перед собой. Задержалась на секунду и подняла голову – ее взгляд был прямой, она смотрела прямо в его глаза! Мэйми подкинула монетку в воздух, поймала ее перед самым носом, а после безразлично бросила вниз к бронзовым осколкам.

– Не хочу больше видеть этот город, давай уедем.

– Как пожелаешь, Мэйми.

Она рассмеялась, запрокинув голову назад, развернулась, подбежала к брату, повиснув на его руке, обхватив чуть выше локтя и прижавшись щекой.

– Я люблю тебя, братик, – проворковала она.

– И я люблю тебя, – серьезно ответил он.

А где-то глубоко под землей в этот момент отчаянно и беззвучно застонал Джек – черные прутья утащили его вниз, как только парочка повернулась к бесплотному духу спиной. Он вновь остался один. Наверное, навсегда?.. Он не мог знать. Он мог только считать, и потому лишь отрешенно начал повторять. Раз, два.

========== Эпилог. Мэй ==========

В ее ладонях таяло стекло. Отражения звезд разбивались мириадами огней и пропадали, устало осыпавшись вниз. Подол короткого платья съедала вода, прижимала мокро к ногам. Мэй посмотрела на – уже свои – бледные пальцы, расплескала время сквозь них, запрокинув голову вверх. Низкое небо оплетало, ложилось на плечи мягко и бесшумно. Со спины обняли – тоже чужие – руки, так похожие на его. Обхватили за плечи, прижав к груди. Мэй закрыла глаза, расслабившись, отдавшись во власть все еще непривычного тепла человеческого тела. Горячий запах обволок сознание. Фаланги пальцев мягко прильнули к мужским запястьям, скользнули по предплечьям и выше, зарылись в короткие темные волосы на затылке. Когда острый подбородок коснулся щеки, Мэй повернулась навстречу, нежно проведя носом вдоль скулы. Ее новое сильное и здоровое сердце отчаянно затрепетало, поддавшись неприручимому веянию. Прикосновения – почти его, чувства – совсем как тогда. И сильная ладонь обвивает шею, подчиняя себе. Будто не минуло сотен лет.

Мэй отчетливо помнила момент осознания своих чувств. В тот год лето выдалось жаркое, и они с братом часто играли на улице. Высокий дуб отбрасывал длинную тень, укрывавшую детей от солнечного пекла. Они смеялись и кружились, крепко держась за руки. Запыхавшись, упали в траву, Мэй повалилась сверху, прижавшись к его плечу. Даже сейчас она помнила ясно широкую белоснежную улыбку и слегка выступающий справа клык. Синие глаза, в которых можно утонуть. Она потянулась вверх, поцеловав его в лоб, удивившись своему порыву, он лишь крепко обнял ее в ответ, рассмеявшись вновь. Шейный платок, который он носил, не снимая, съехал в сторону, и Мэй увидела черную татуировку лиса, выжженную на коже клеймом. Она потянулась, чтобы коснуться, но внезапно брат отстранился, сел, пугливо закрывшись руками.

– Никогда, никогда и никому ты не должна говорить, что видела это, – испуганно зашептал он, – обещай мне, Мэй, обещай.

Конечно, она пообещала. Брат вскочил на ноги и бросился в сторону дома, оставив ее одну в траве среди стрекочущих и жужжащих насекомых. Мэй растерянно смотрела ему вслед и ощущала себя как никогда по-настоящему одинокой. Тогда ей было всего семь.

Мэй знала, что отец жестоко избивал брата. Она пряталась в комнате, притворяясь, что спит, но слышала тихие поскуливания и не понимала, за что с ним так. В жуткие ночи не спалось, она вставала засветло и уходила в лес за травами. Возвращалась к восходу солнца, провожала отца в поле, а после готовила зелья и снадобья, о которых ей рассказала старая добрая знахарка из соседней деревни. Знахарка говорила, что брат Мэй обременен проклятием и даром одновременно, о которых никому нельзя знать. Если Мэй хочет ему помочь, то должна молчать. Мэй так и поступала. Размельчала травы, пропитывала забродившей настойкой и аккуратно протирала синяки и ссадины, легко касаясь болезненно-белой кожи. Отец редко разрешал брату выходить на улицу, словно боялся, что его кто-то увидит. Брат не смел перечить, и только Мэй украдкой приносила в дом шишки и грибы, чтобы порадовать его. Ее зачаровывала бесконечная печаль в синих глазах и тихая грусть, не покидавшая их. Он никогда не жаловался, это Мэй отчетливо помнила.

Однажды отец вернулся с работы не один. Вместе с ним в дом пришел человек в красном колпаке. Мэй не знала, почему, но испытала первобытный ужас, увидев его. Гость сел за стол, Мэй поднесла ему воды, и тот широко ей улыбнулся – все его зубы были черные как смоль. Рука дрогнула, ковш упал на пол, расплескав воду. Отец отвесил Мэй звонкую затрещину и сказал позвать брата, и она не посмела возразить. Гость придирчиво осмотрел мальчишку, заглянул в рот, уши, ощупал со всех сторон, после чего одобрительно покивал, сказав что-то на непонятном языке. Отец повеселел, достал бутыль настойки и отослал детей спать. Дождавшись, пока взрослые напьются и провалятся в сон, Мэй пробралась к брату, крепко его обняла, прижав голову к груди. Он плакал.

– Они убьют меня.

Его тихий голос прозвучал уверенно, оттого дрогнуло сердце. Он не сомневался в своих словах, и Мэй не могла не поверить.

– Давай, убежим, – прошептала она, испугавшись собственной храбрости, – пока они спят. Давай.

Брат поднял измученный взгляд на нее, в темноте его глаз было почти не видно. Он смог лишь кивнуть, и Мэй взяла его за руку. Они не брали ничего, боялись нашуметь, на цыпочках прошли мимо спальни. Дверной засов скрипнул, заставив застыть на месте, пугливо оглянувшись назад – из комнаты отца донесся храп. Облегченно вздохнув, дети выскользнули на улицу. В лицо ударил холодный ветер, ночь выдалась ясная, полным диском сияла луна. Они добежали до ограды, Мэй потянула калитку на себя… Замерла, ощутив тяжесть ладони на плече. За ее спиной стоял мужчина в красном колпаке. Он широко улыбался, от этой улыбки похолодело на сердце. Он схватил Мэй за плечи, худые пальцы впились до боли, цепко забрали к себе. Мэй тихонько вскрикнула, вспомнив, что будить отца нельзя. Ее потянули вперед, она забилась в руках пойманной птицей, схватила за руку брата, оглянувшись. Он остолбенел. Мэй потянулась к нему в бессильной попытке вырваться… брат отпрянул. В его полных ужаса глазах отразилась жалость, но слепой испуг растопил ее. Ступил назад, попятившись, раз, два… Бросился бежать. Мэй рванула следом, но жестокие руки притянули назад, окутав необъятной тьмой дурно пахнувшего плаща. Ее завернули как в тугой мешок, стало трудно дышать, в нос и горло забилась пыль, заставив закашляться. Болью в позвонках отозвались острые камни, впившиеся под ребра – Мэй упала на землю, ее поволокли вперед. Она задыхалась, пыталась выползти из облепившего кокона, но тщетно. Ткань натянулась, подняли в воздух, перекинули через седло лошади. Мэй чувствовала горячий бок и слышала расторопное дыхание. Мужчина глухо выругался, залез следом и погнал вперед. Каждый скачок отдавался болью в животе, должны были остаться синяки. Через какое-то время Мэй отключилась, устало закрыв глаза.

Ей снилось цветочное море и свежий летний день. Они с братом шли под руку сквозь высокую траву и улыбались, счастливые. Они освободились от власти отца, и теперь были только вдвоем. Чудесное мгновение прервал отвратительный скрежещущий звук, свалившийся с небосвода. Мэй с трудом размежила веки, взгляд уперся в невысокий и грязный потолок, с которого свисали непонятные травы. Некоторые из них, ароматные и собранные в аккуратные пучки, Мэй знала. Другие видела впервые. Были среди них и совсем удивительные, темно-синие и светящиеся изнутри. Но как мирно выглядели они, так же сурово смотрелись засушенные части животных и их кости, заботливо разложенные по полкам. Чем ниже по ним скользил взгляд, тем больше возникало на деревянных прибитых к стенам доскам глиняных горшков и стеклянных бутылей. Внутри них творился хаос. Там ползали мелкие насекомые, плескались в зеленой жидкости глаза и челюсти, а местами горело белое пламя. Мэй с трудом покосилась на свои руки и ноги, охваченные ремнями, привязанные к длинному столу. Напротив в камине плясал огонь.

– Ты хоть знаешь, как редко рождаются люди с меткой черного лиса? – скрипучий голос заставил вздрогнуть, не узнать его было невозможно. – Я тебе скажу. Раз в тысячелетие. И из-за тебя я этот шанс упустил. Мой лучший экземпляр сбежал, оставив лишь бледную тень. Как хорошо, что у вас общая кровь.

Человек в красном колпаке подошел к огню, выдвинул накаленный до алого поднос с инструментами и поднял вверх длинную иглу, придирчиво ее осмотрев.

– Я собираюсь выкачать ее из тебя всю. Посмотрим, на что ты сгодишься.

Мэй испуганно замычала, кляп не давал ей говорить. Она начала задыхаться, случайно зажевав кусок тряпки, размоченный слюной. Человек поднес иглу к ее руке; от наконечника тонкой струйкой поднимался легкий дым. Прикосновение обожгло яркой болью, ударило в нос дурным запахом паленого мяса. Мэй изогнулась в спине, истошно вгрызшись зубами в кляп, сейчас она была ему рада. Иглу вогнали глубже, будто решили сжечь все ее внутренности.

– Раз, два, – со смехом откуда-то сверху проговорил ненавистный голос, – ах, ты выдержала два и еще в сознании! О-хо-хо, я принесу еще, смотри. Три, четыре!

На каждый счет он втыкал иглу в ее тело. Он считал до десяти, медленно и вдумчиво, тщательно проговаривая номер, когда круг завершался, начинал его вновь. Раз за разом, выжигая следы не только на ее теле, но и в самой душе. Мэй отключалась несколько раз, но резкие запахи выводили из спасительного забытья: ему нравилось слышать стоны, понимать, что жертва в сознании. Пять, шесть. Он работал иглой не переставая, рвал и сшивал нежную кожу вновь и вновь, пока не добрался до органов. Мэй крутило, рвало, она захлебывалась криком, брыкалась и извивалась как рыба на сковороде. Напрасно. Семь, восемь. Иногда он вынимал кляп и заливал ей в горло отвратительную смесь. Ей же он поливал измученное тело, словно бы эта черная жижа могла поддерживать Мэй в живом состоянии. Смесь воняла навозом, кореньями и хвойным лесом, а на вкус была как протухшее мясо, но приходилось глотать, чтобы не захлебнуться. Убедившись, что жертва жива, человек продолжал свои эксперименты. В какой-то момент черная жижа залила целиком, Мэй перестала отличать ее, она сама слилась со смесью, растворилась и стала ее частью. Девять, десять. Когда он с задумчивым видом отложил инструменты в сторону, устало протерев ладонью лоб, Мэй отключилась в последний раз.

Дальше была дорога. Мэй помнила, как она брела вперед, кое-как переставляя лапы. Ее нос клонился к земле, иногда пыль закрадывалась в ноздри, Мэй чихала, поворачивая голову в сторону. Рядом брел человек в красном колпаке. Непривычно высокий, он изредка опускал худую руку на холку, поглаживая черную шерсть; Мэй пугливо скулила, ожидая крепкой затрещины. Она боялась его и слепо следовала приказам. А он говорил идти дальше, разыскивая знакомый запах. Аромат слабел, его едва удавалось различить среди буйства полевых цветов и дымных паров деревень, но стоило Мэй заблудиться, как она получала острым носком сапога под дых, по ребрам пробегал нервный ток, и она вновь находила нужную дорогу. Если не получалось с первого раза, человек долго избивал ее, временами Мэй лежала в пыли и думала, что умирает. Но смерть не приходила, только черные лапы подкашивались от боли, сжимались судорожно в поисках утешения. Она часто забывала себя, не помнила прошлого и не знала, куда направляется. Мелькали людские селения, леса, поля. Она научилась охотиться на зайцев, забивать тайком куриц и утаскивать их через узкие окошки. Знакомый запах преследовал, въелся под мех, запутался в сознании, завернулся тугим узлом. Едва уловимо чудилось, будто и она пахнет так же, но Мэй быстро бросала эту мысль. Человек в красном колпаке так сильно хотел догнать кого-то, что и она сама полностью подчинилась этому стремлению. Всей ее жизнью стало преследование запаха.

Мир кругом менялся, рос. Выше становились дома, появлялись механические звери, которых Мэй брезгливо обходила стороной. Охота упростилась, жертвы покрупнели. Однажды, когда человек спал, Мэй ощутила, что запах усилился. Они гостили на окраине шумного города, заброшенная деревянная хижина скрипела на ветру. Люди давно облюбовали каменные дома, и гости наслаждались полным одиночеством. Мэй поднялась, пугливо осмотрелась и высунула нос наружу: аромат расцвел ярче. Человек не проснулся, она рискнула и пошла вперед, держась тени. Поначалу на улицах почти не было людей, но чем ближе к центральной площади, тем больше их становилось. Они кричали, смеялись, улыбались друг другу. От них резко пахло едой и алкоголем, они жгли яркие огни и запускали в небо бумажные фонарики. Мэй жалась к теням, скалила зубы и глухо рычала, скрываясь за углами домов. Обманчивый знакомый запах петлял, растворялся в воздухе, достичь его было тяжело. Кругом все путалось, обилие звуков сводило с ума. Слишком много. Но она не хотела навредить тому, кого искала. Она обошла здания, медленно вышла к парку, держась каменных стен. В центре горел костер, вокруг него ходили ряженые. Их лица были скрыты за масками, и Мэй знала, что один из них – тот, кого она ищет. Но кто?

Прошедший мимо мужчина снял маску. Мэй набросилась на него, сильные челюсти сомкнулись на горле, прокусив насквозь. Он не успел даже вскрикнуть – его уволокли в тень. На одного меньше. Но сколько их еще будет? Их ароматы смешивались, Мэй водила носом, тщательно выбирала. Каждый раз ей думалось, что еще немного, и она поймает того единственного, кого преследовала долгие годы. Только снова и снова ошибалась. Когда терпение лопнуло, она выбежала на площадь, бросившись в толпу праздных зевак. Она рычала, когти скользили по плоти, полосовали на ленты. Крики заполнили красным пространство. Мэй потеряла счет жертвам, она яростно сдирала маски вместе с кожей, но не находила нужного. Они пытались бежать, падали, плакали, исступленно барахтались на земле. В синеве ночи тени удлинялись, охватывали вытянутыми ветками разбросанные трупы и части тел. Мэй вымоталась и устало села посреди кровавого пиршества.

Вдалеке забрезжили первые лучи рассвета. От едва живого костра поднимался вверх серый дым. Из-за домов показался высокий человек в маске черного лиса. Он медленно и тяжело поравнялся с Мэй, от него веяло покоем. Запах, который так долго был преследуем, усилился. Мэй поднялась на лапы, ступила вперед, уткнувшись носом в теплую ладонь. Шершавая кожа, незнакомая, но до боли родная. Мэй заурчала, она не сомневалась в том, что нашла нужного человека. Ее подхватили за лапы, подняли вверх. Стало холоднее, шерсть клоками поползла вниз, оголяя нежную кожу. Взгляд прояснился. Мэй задрожала, обхватив себя руками. Она стала выше, мир изменился, вернув ее в далекое детство. Тонкие пальцы в недоверии коснулись гладкой маски, оставив красный отпечаток, сдвинув вверх. Брат постарел. Только его глаза… Прекрасные темно-синие глаза, они были такие же. В их глубине застыли грусть и отчаяние. Почему он был так печален, она ведь нашла его? Она смогла, пробралась сквозь все преграды, вернулась к нему. Нашла…

Мэй потянулась к нему, обхватив за шею, по щекам потекли слезы. Она всхлипнула, прижалась к груди, почувствовав тепло, о котором успела забыть. На секунду прикрыла глаза, а распахнула уже от острой боли – что-то острое впилось под ребра. Мэй непонимающе захрипела, отстранившись.

– Прости, – проговорил брат. За его спиной стоял человек в красном колпаке.

В отражении темных вод их силуэты казались расплывчатыми и нечеткими. Совсем как ее восприятие дробящейся реальности. Вдвоем они уничтожили город, стерли с лица земли все наработки, разбили аквариумы. Так отчего же это место их не отпускает? Мэй не находила ответа.

Они вновь были здесь, у поросшей мхом и покосившейся бронзовой статуи. В фонтаны теперь набиралась лишь сточная вода, оставшаяся после дождей. В последнее время было много дождей. Годы назад тут царило веселье, люди гуляли на праздниках, смеялись дети. Если приглядеться, на грязном асфальте можно разглядеть посеревшие куски керамики, когда-то бывшие масками. Мэй зачерпнула в ладони мутную воду, та медленно стекла по пальцам, оставив на запястьях длинные серые следы. Время шло, истощался песок, разрастался мох на боках полуразрушенной бронзовой статуи… А злость все не отпускала, она черной змеей свернулась под сердцем, осталась там, заморозив сущее. Мэй жила ей, дышала тяжелой ненавистью, растворялась в собственной клетке. Оковы красного ордена давно спали, но она сама – душой она так и осталась в заточении под землей, потерянная и одинокая в веках. И даже чужие, такие знакомые руки не грели, касаясь худых плеч.

Мэй развернулась, посмотрев прямо в синие прекрасные глаза. Бледные пальцы взобрались к щеке, погладили ее нежно, а после скользнули на шею, крепко сжавшись. Дэйв захрипел, широко раскрыл рот в удивлении. Мэй осталась непреклонна. Ладони сдавили сильнее, заставив упасть на колени в фонтан. Он забился как пойманная птица, но Мэй была сильнее. Она смотрела сверху вниз на мучения Дэйва, видела свое отражение в его глазах. Она не узнавала себя, и оттого безжалостней становилась. Здесь все было чужое ей, немыслимое, не ее. Она так больше не могла, ей было необходимо найти ответы. Стройная картина мироздания вновь рассыпалась карточным домиком на части. Славная иллюзия не сработала, не успокоила душу. Значит, следовало ее разбить, растоптать, уничтожить. Найти на осколках бытия единственное утешение – правду. Знание, которое могло поранить, но без которого невозможно было дышать. Мэй решилась заплатить эту цену.

Ладони в последний раз дернулись вверх, подняв веер темной воды всплесками. Белое лицо ушло под толщу воды, слившись с ней. Мэй ослабила хватку, выпрямившись. Налетевший порыв ветра хлестнул волосами по лицу. Вода поглотила Дэйва, слилась с его телом, стала второй кожей, налипнув чернотой поверх. Всколыхнувшиеся волны выползли на край фонтана, перелились, захлестнув землю. По трещинам асфальта расползлась черная жижа, растянулась по площади мягким ковром, добралась до покосившейся статуи и вскарабкалась вверх, оплетя ее. Она нарастала сверху слоями, понемногу, пока не образовала широкий шлейф, полностью восстановив образ. К круглому животу лиса прилип намертво распятый Дэйв, полностью скрытый за чернотой, жижа вынесла его тело к статуе и оставила там. Будто напившись чужой души, лис очнулся от долгого сна – толстыми корнями вытянулись провода, вспоров землю. Они уходили к недрам купола, что сдерживал когда-то Мэй, а теперь другую неприкаянную душу, они венами оплетали черное сердце силы, неслышно бившееся в такт мирозданию. В глазах статуи вспыхнуло далекое синее пламя. Мэй вышла вперед, темная вязкая волна подняла ее вверх, оставив перед мордой лиса. Протянутая рука коснулась кончика мокрого носа. Холодно. По запястьям скользнули черные ужи, оплетя, присоединив к себе. Старая сила, когда-то бывшая ее, узнала хозяйку, ощетинилась колким мехом. Огромный красный язык вынырнул из-под клыков, прошелся по пальцам, оставив длинный след.

– Я не хотел вмешивать тебя в это, – гулкий голос раздробился в сознании, словно бы обрушился с небес. – Они не знали. Никто не знал, что настоящее сокровище – это ты. Они верили, что сердце черного лиса дарует им бессмертие, они смогут перерождаться раз за разом в других телах. Я думал, что смогу увести их от тебя. Я смирился с тем, что они убьют тебя. Но ты выжила, и они вернули мне мое сердце.

Жгуты стягивали туже, Мэй не пыталась вырваться. Она получила желанную свободу, но оказалось, что свобода ничего не стоит. Весь мир ничего не стоит, когда на твоей душе пустота. И сейчас она лишь пристальнее вглядывалась в черного лиса – его силу, жалкое отражение ее любимого брата. Если бы только он родился без этой проклятой метки… Все могло бы сложиться иначе. Только ответы, которые давала тень, Мэй уже знала. Заранее, где-то глубоко в душе, так не хотела принять… Стало спокойно. Мэй потянулась вперед, обхватив широкий нос руками, прильнув к нему в прощальном поцелуе. Перед тем, как на веки застыть в черном облаке, она увидела брата. Всего на секунду – и в этом мгновении она осталась навсегда.

В центре заново отстроенного города есть Лисий переулок. Говорят, свое название он получил от статуи, стоящей посередине огромной площади. Неизвестный скульптор создал удивительную картину: огромный черный лис, держащий на лапе девушку, нежно целующую его в нос. Вся площадь залита смолой, как и сама скульптура, здесь не растет трава и не бьют фонтаны, как ни пытаются наладить их работу. Само время здесь будто остановилось, замерло, замедлив ход. Говорят, что некогда тут жили великие люди, знавшие бессмертие. Они носили маски и скрывали за ними свои сердца. Но однажды сердце одной прекрасной девушки было разбито – ее любовь была неправильной, не подходящей. Она сбросила свою маску и обнажила весь город перед Богом. И вместо лиц под масками обнаружилась лишь чернота, поглотившая всех, затянувшая в пучину собственных пороков.

Говорят, что так бессмертные спрятались в тени, устыдившись своих мыслей. Ученые шепотом добавляют: все к лучшему, ведь у бессмертных не было сердца. А паломники стекаются рекой к черной статуе, силясь разгадать ее природу. Некоторые шепчут, что в безлунные ночи можно услышать тихий вой откуда-то из-под земли. Но до сих пор никто так и не смог подойти близко к разгадке тайны неизвестного скульптора. Возможно, в произведении просто нет никакого секрета.