Текст книги "Леонардо. Жизнь и удивительные приключения великого флорентинца. Книга 2"

Автор книги: kotskazochnik.ru

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 7 страниц)

– О, да! – поперхнувшись, сразу закивал патер Доффо.

Вопрос был решён: быстро и бескомпромиссно. Оговорив ещё некоторые детали по постройке подмостков для работы над картиной и выдаче Леонардо –*Канн – мера длинны, равная 50 см.

помощников-монахов, кардинал благословил настоятеля крестным знамением, подал ему руку для целования и удалился из монастыря в окружении своей немногочисленной свиты монахов и мастером. Прощаясь на улице с Леонардо, он благословил и его, пожелав ему в работе над «Тайной Вечерей» божественной силы вдохновения…

Г Л А В А 4.

Леонардо по-настоящему не мог осознать, почему вдруг судьба стала к нему благосклонной, и он боялся поверить своему счастью. После долгих лет забвения во Флоренции он стал не просто востребованным – на него свалилось такое обилие заказов, что в какое-то мгновение ему показалось, что это происходит вовсе не с ним. Ложась вечером спать, он обнаружил в почтовом тамбурине, установленном на входной двери перед лестницей, ведущей в его комнату, любовные записочки от анонимных поклонниц. В это время в

светском обществе Италии установилась негласная традиция, заведённая старыми одинокими, никогда не знавшими семьи аристократами жениться на молоденьких и очень бедных девушках из несостоятельных семей. Делалось это ими не для того, чтобы на склоне лет утешить себя любовными наслаждениями в объятиях молодой супруги, напротив, для этого они были чрезвычайно стары и немощны и не могли доставить удовольствия ни себе, ни девушке, желающей испытать в себе мужской плоти и сопутствующих этому чудесному действу любовных судорог. Старыми аристократами полагалось, что, женившись на бедной нищенке-контадине, они делают сразу несколько богоугодных дел: во-первых, девушка получает от них родовитую фамилию; во-вторых, становится богатой; в-третьих, – и это самая щепетильная и таинственная сторона такого расчётливого брака – будущей молодой супруге самим немощным старым мужем подбирался подходящий любовник – и всё для того, чтобы, забеременев от него, она подарила законному мужу, как будто бы от него самого, законного наследника. Впоследствии, после смерти мужа-аристократа, молодая супруга, уже по своему желанию, могла выйти замуж за любовника; и если он был беден и не родовит, но наделён талантами, то и он в этом случае получал его родовитую фамилию – и это последнее благовидное деяние, предусмотренное старыми богоугодными аристократами. Дед Леонардо, нотариус Антонио да Винчи, знал об этом, зародившимся в Венеции, и заведённом в светском обществе правиле, как никто другой… Именно, руководствуясь им, он выдал мать незаконнорождённого внука, Катарину, за старого Аккаттабригу ди Пьеро делль Вакка, купив им дом и сделав её наложницей грубияна и пропойцы.

Покидая зал приёмов герцога Людовико Сфорца, Леонардо слышал отдельные реплики молодых вельможных дондзелл, переговаривавшихся между собой о том, что неплохо было бы преподнести подарок супругу, сделав флорентийского красавца своим любовником.

Перебирая любовные записки, Леонардо, следуя привычке живописца, отмечал про себя красоту и изящество женских почерков, одновременно размышляя о своей жизни: он вспоминал маму, тётушку Туцци, бабушку Лючию, Франческу да Ланфредини и Матурину. Все они вызывали у него щемящее чувство сладкой грусти, потому что всех их он любил настоящей любовью человека, знающего настоящую цену добродетели. Он не раз уже задавал себе вопрос: почему так происходит, что общение с женщинами, которых он любит, столь недолговечно?! Но ответа на этот вопрос пока не находил. А любить, когда судьба сделала головокружительный прыжок из беспросветной тьмы к долгожданному свету, очень хотелось.

Он выбрал из кипы записок одну, очень короткого содержания, написанную изумительно красивым почерком, и прочитал её: «Чтобы цветку распуститься, его надо лелеять!.. Мечтаю о ваших сильных объятиях!..» – и подпись: «Не распустившаяся молодая Роза!» Под подписью шёл постскриптум о времени и месте свидания: «Полночь; вилла Гретто у Верчельских ворот». Почерк настолько пленил Леонардо, что, глянув на часы, – они показывали, что до полуночи оставалось полчаса, – он выскочил из-под одеяла, быстро оделся и, тихо спустившись по лестнице в сад, отправился на свидание…

**** **** ****

«Вилла Гретто», – прочитал Леонардо на указателе ворот огромного, обнесённого неприступными каменными стенами, роскошного особняка, больше похожего на древнегреческий Парфенон. Оглядевшись по сторонам, он никого не увидел. В небе ярко сверкали звёзды, светила луна, и тени деревьев при лёгком дуновении ветра оживали. Их очертания размывались вспыхивающими огоньками светлячков-лучиолл, перелетавших с места на место и игравших в свои любовные игры. Леонардо встал под крону одного из деревьев, чтобы не привлекать к себе внимания появлявшихся на улице Верчеллино редких прохожих. У него в памяти ещё свежо было воспоминание о покушении на него сирийцев; также не выходило из головы и то, что тайные кубикуларии Священной Канцелярии монастыря Сан-Марко тоже могли его преследовать. Ведь подписанное им, после выдачи ему индульгенции о прощении содомского греха, обязательство о не прикосновении его к женщинам было бессрочным, то есть пожизненным. И он всегда помнил, что при желании тайные кубикуларии Священной Канцелярии могли спровоцировать его, подослав к нему обычную уличную путану, как не раз уже бывало с теми, кто был слишком похотлив. Правда, при этой мысли Леонардо утешал себя тем, что для кубикулариев Марио Сантано было слишком мало времени, чтобы добраться до Милана. И всё-таки, несмотря на столь убедительный для себя довод, Леонардо предпочёл осторожность. Он до рези в глазах всматривался в ночную темноту, пытаясь разглядеть ту, чей почерк пленил его воображение. Ждать пришлось долго. По улице мимо него прошло несколько влюблённых пар и разных прохожих, но долгожданной незнакомки среди них Леонардо не увидел. Сочтя, что записка была написана под влиянием обычной женской хвастливости какой-нибудь вельможной молоденькой особы перед себе подобными светскими дамиджеллами, что она с лёгкостью может соблазнить нового мастера искусств, приближённого к миланскому государю, он гневно посетовал на себя за доверчивое головотяпство дешёвому содержанию записки и направился домой. Сворачивая с улицы Верчеллино на набережную Навильо-Гранде, Леонардо натолкнулся на шествие монашек с факелами в руках. Это была группа конвертит*, ходивших по улицам и раздававших по нововведённому римскому закону жёлтые повязки ночным путанам, чтобы в темноте их не путали с порядочными женщинами, которые частенько страдали от нападения уличных проходимцев, не желавших принимать к сведению, что перед ними порядочная женщина. Также жёлтые повязки ночных блудниц предупреждали граждан о том, что их жизнь может пострадать от неизлечимого сифилиса. Глядя на шествие монахинь-конвертит, Леонардо горько усмехнулся тому, что Священная Канцелярия не может и не в силах справиться с грехом блудодеяния законным путём, а лишь преследует тех, за кого успела уцепиться; другим же пытается раздать повязки, от которых открещиваются даже ненормальные. Он вдруг почувствовал стыд за себя: ведь он искал соблазна, который после его знакомства с судилищем Святой Инквизиции, был ему невыносимо противен. Опустив голову, он быстро зашагал вперёд, но неожиданно натолкнулся на одну из монахинь, преградившую ему путь, и чуть не сбил её с ног. Это была дряхлая старушка с клюкой в руках, очень маленького роста, сгорбленная и с опущенной на лицо вуалью, какие обычно носили чёрные монахини, посвятившие себя и всю свою жизнь служению Богу. Леонардо успел подхватить её за локоть, чтобы она не упала, и, к его удивлению, из рукава монахини выпала роза. Она, молча, и невероятно грациозно для старушечьего возраста подхватила её на лету и протянула ему. Вспомнив, как была подписана любовная записка, он понял, какое значение имеет протянутый ему цветок. Взяв розу в руки, Леонардо поднёс её к губам и, вдыхая её аромат, поцеловал; при этом он тянул время, внимательно следя за удалявшимся факельным шествием монашек и не отрывая взгляда от старушки-монахини, не торопившейся догонять верующих сестриц.

– А я уже думал, что цветы в образе женщины из светской оранжереи города Милана умеют только состязаться в том, кто из них лучше. А главное, кто из них больше напишет любовных посланий, и на какое из этих поэтических воззваний откликнется новый мастер Искусств, ставший приближённым придворным герцога Людовико Сфорца, – с иронией высказался он, когда факельное шествие скрылось из виду.

Старушка ничего ему не ответила. Она ударила клюкой по носку его правого башмака и жестом пригласила следовать за ней. Леонардо подчинился. Они подошли к стенам виллы Гретто и пошли вдоль них. Дойдя до ворот особняка, старая монахиня не остановилась. Продолжая движение, она увлекала Леонардо за собой, постоянно оглядываясь на него и делая ему жесты –

*Конвертита – охранница, попечительница.

клюкой, чтобы он шёл быстрее. Для старой монахини она оказалась слишком резвой, и Леонардо едва за ней успевал, несмотря на то, что его исполинские шаги были раза в три больше старушечьих. Видя, что она ведёт его невесть куда, – они обошли виллу с обратной стороны, где начинались городские виноградники, – он почувствовал недоброе и крепче сжал под плащом рукоять рапиры, которую он не выпускал из левой ладони даже тогда, когда правой рукой подхватил старушку за локоть и принял от неё розу. Он и сейчас, следуя за монахиней, одной рукой держал цветок возле губ и делал вид, что наслаждается его цветущим ароматом, производя впечатление беззаботного ночного гуляки, тогда, как из другой не выпускал рукояти оружия.

Старушка остановилась у выступа в каменной стене, служившей ему опорой, и внезапно исчезла с глаз Леонардо. Приглядевшись, он увидел в каменной опоре дверь, выкрашенную под цвет стены так, что внешне она ничем не отличалась от массивного ограждения. Шагнув вперёд за монахиней, Леонардо очутился в чудесном фруктовом саду; в настоящем райском лесу из цветущих деревьев, пения птиц и множества, летающих фонариков-лучиолл, которыми нельзя было не залюбоваться. В глубине сада послышалось хриплое рычание. Навстречу монахине и Леонардо из темноты стремительно вылетели два огромных пса мастиффа. Выхватив рапиру, Леонардо хотел было обороняться, но старушка свистом подозвала их к себе и, ласково погладив и нашептав им что-то своё, отправила туда, откуда они примчались; на незнакомца, пришедшего с ней, собаки отреагировали, только лишь тем, что, обратив морды в его сторону, потянули воздух носами. Прикрыв за собой дверь в стене, монахиня и Леонардо продолжили путь.

Пройдя через весь сад, они вошли в каменные своды особняка и по узкой лестнице, выложенной красивой керамической плиткой с изображением античных воинов, поднялись в гостиничные покои дома. Такого великолепия, какое предстало глазам Леонардо, ему ещё видеть не доводилось: комната, в которую он вошёл, походила на роскошный уголок восточного дворца богатейшего эмира. Стены и полы были украшены коврами изумительной тончайшей работы с вшитым в узоры бисером, жемчугом и драгоценными камнями. Золотые канделябры и потолочные золотые люстры от мерцающего света свечей переливались, вызывая боль в глазах. Посреди комнаты стояла роскошная кровать из красного дерева, инкрустированная по краям спинок великолепной резьбой из слоновой кости с позолотой, изображавшей фигурки разных животных. Над ней возвышался высокий купол из тончайших шёлковых занавесей с красивейшими китайскими узорами. Шкапы, комоды, зеркала и шкатулки в комнате представляли собой настоящие произведения искусства – и всё это блестело и переливалось светом драгоценных камней и золота. Открыв от изумления рот, Леонардо разглядывал это великолепие взором художника – тонкого ценителя искусства; но, глянув на монахиню, он застыл в ещё большем изумлении: сбросив с себя чёрную монашескую хламиду, сгорбленная старуха предстала перед ним стройной девушкой. Она стояла совершенно обнажённая, глядя на него большими синими глазами; ещё совсем юная, лет шестнадцати-восемнадцати, с большими локонами каштановых волос, делавших кожу её прекрасного хрупкого тела с тонкой осиной талией особенно нежно-белой; большая упругая грудь, словно наивно-удивлёнными глазками, смотрела на мир розовыми сосками; вместо тёмного треугольника между ног складками кожи вырисовывалась птичка и тонкая дорожка между её крылышек, указывающая Леонардо на продолжение начатого им путешествия , соблазнительно приглашая его ещё более углубиться в это любовное приключение. Ему стало не только не по себе – в своей жизни он впервые оказался в такой ситуации, – но и вдруг смешно. Едва двигая во рту языком, так как в горле пересохло, как в выжженной пустыне, он улыбнулся, с трудом выдавливая из себя слова.

– За всю свою жизнь, сколько помню себя, у меня не было ни одного ужасного сна, явившего мне столь прекрасного кошмара! – просипел он, расширяя ноздри, словно выпускал из них пламя. – Если бы такой сон всё-таки представил подобную явь моему взору, то в лучшем случае я назвал бы его самым лживым сновидением в моей жизни…

– А в худшем?! – как старому знакомому улыбнулась ему девушка.

– Я никогда бы не проснулся!

Она, откинув голову, рассмеялась звонким искренним смехом. Подойдя к нему, она обвила его шею руками и прижалась к его телу.

– Но это явь, а не сон! – ласково прозвучали её слова.

– Жаль, – вдевая в её волосы подаренную ему розу, вздохнул Леонардо. – Лучше всё-таки, чтобы это был сон!

– Почему?

– Потому что, какой бы ни был прекрасный сон, расставаться с ним не так горько, как с прекрасной явью…

– Как трогательно и грустно звучат твои слова, – подняла она взгляд на Леонардо. – Я тоже не хочу расставаться с тобой!

– И я не хочу, хотя звучит это весьма странно для меня: ведь я совсем тебя не знаю… – поцеловал он её нежно в губы. – Как зовут тебя, прекрасная роза?

И, не дожидаясь от неё ответа, Леонардо поднял её на руки и отнёс на кровать под купол шёлковых занавесок. Скинув с себя одежду, он занял место рядом с ней под лёгким шёлковым покрывалом. Страстно обняв её, он снова её поцеловал.

– Кристиана Гретто! – часто дыша от поцелуя, прошептали её алые губы, когда длившееся сладкое мгновение закончилось.

– Мою чудесную розу зовут Кристиана Гретто?! – переспросил Леонардо.

– Да.

– Чем я заслужил такую честь, чтобы держать в руках этот прелестный цветок?!.. Признаться, я всегда считал себя весьма плохим садовником, а тут…

Кристиана указательным пальчиком прикоснулась к его губам, и он запнулся.

– Ничем, – воздушной лёгкостью ответила она. – Просто, увидев тебя сегодня в замке герцога Людовико Сфорца, когда ты был перед ним непреклонен и когда ты спас от гибели стольких детей, я подумала, что лучшего мужчины я ещё не встречала, и пожелала, чтобы ты – именно ты! – стал первым мужчиной в моей жизни!

– Первым мужчиной?!.. округлились у Леонардо глаза. – Разве ты не замужем?!..

– Замужем!

– Ой-ё-ё! Явь приобретает необузданный сюжет и всё более сновиденческую прелесть! – в недоумении пробормотал он. – Если нас здесь застукают, то, видит Бог, я буду всех убеждать в том, что они видят перед собой сон о двух самых счастливых созданиях!..

– Нас уже застукали, – безмятежно прозвучал её голос.

– Как?! – мгновенно обледенев в жаркой постели, застыл Леонардо.

– Я думаю, что мой муж уже давно подглядывает за нами вон в ту замочную скважину, что в той двери, ведущей в гостиную дома, – пальчиком указала Кристиана на дверь, обитую тёмно-бордовым узорчатым бархатом.

Леонардо охватило оцепенение. Пролежав так несколько мгновений, лихорадочно размышляя о том, что с ним случилось, он вдруг расслабился, обмяк и затем разразился оглушительным смехом. Кристиана, поняв, что вызвало у него такое веселье, от души рассмеялась вместе с ним. Посмеявшись, они предались друг другу в объятия и, охваченные страстью любви, отдались ей без остатка до самого утра…

**** **** ****

Время потекло для Леонардо незаметно. Днём он до отказа был загружен работой, а ночь проводил в объятиях прелестной Кристианы. Знакомство и сближение с ней помогли ему отвлечься от воспоминаний о Матурине. Иногда, правда, он корил себя за то, что так быстро забыл ту, что стала для него спасительницей, но ничего с собой поделать не мог. Кристиана влекла его, и, зная, что Священная Канцелярия шла за ним по пятам и в любой момент могла его настигнуть, он стремился к этой прелестной девушке, забывая обо всём на свете. Он торопился получить от жизни то, что может дать человеку только молодость: любовь, наслаждение и ощущение полноты жизни. И Кристиана была для него именно тем наполнителем, которого ему так не хватало, и который так был необходим ему, чтобы он творил, строил, изобретал и создавал. Как позже узнал Леонардо: её преклонного возраста муж, сеньор Маурицио Гретто, к их встречам относился одобрительно.

Архитектурный чертёж дома Терпимости и чертёж канала Навильо-Сфорцеско, соединяющего реки Сезию и Тичино, Леонардо предложил на рассмотрение герцога Людовико Сфорца и его учёной комиссии, лишившейся удовольствия его экзаменовать, уже через десять дней после заказа. И герцог, и комиссия пришли к единому мнению, что лучших проектов им ещё видеть не доводилось. Они были приняты ими безоговорочно. Трудней дело обстояло с Колоссом бронзового Коня на площади Пьяцца д’Арме и «Тайной Вечерей» в монастыре Мария делле Грацие. Они требовали совершенно другого подхода, нежели архитектурное строительство. Вместо стремительности, Леонардо в этом случае предпочёл в работе над ними неторопливый расчёт и терпение; а по мере увеличения сделанного – созерцание и доведения их до совершенства путём текущей доработки деталей. Всё свободное время от свиданий с Кристианой он проводил в трудных и утомительных расчётах, решив сначала всё предусмотреть – это касалось Колосса – на пергаменте в сложных математических вычислениях и уж потом осуществить задуманное в реальность.

К «Тайной Вечере» Леонардо подошёл с той же тщательностью, что и в работе над Колоссом, хотя это была не скульптура, а настенная живопись, и разница между ними была огромная. Ему не нравились водяные и яичные темперные краски, которыми пользовались все художники и которыми он пользовался сам, учась по ним и практикуя ими своё мастерство. Они быстро сохли и не давали возможности живописцу нанести на картину нужные тона и произвести их лесировку в соответствии с представлениями художника. Поэтому он решил изобрести свои краски, небыстро сохнущие, позволившие ему работать над картиной, столько бы времени, сколько потребовалось бы для её окончательного совершенствования. Так, путём долгих проб и испытаний, впервые в истории живописи он изобрёл масляные краски.

Попутно с их изобретением Леонардо наносил на место будущей «Тайной Вечери» свою, особо придуманную им, многослойную грунтовку. Первым слоем он уложил на стену смесь глины, пропитанной олифой и можжевеловым лаком, поверх которой нанёс второй слой: особую мастику из смолы, смешанной с алебастром. Сделав на пергаменте серебряным карандашом набросок будущей «Тайной Вечери», Леонардо перенёс её на стену путём прокалывания пергамента иглой общих контуров персонажей картины, – затем начался долгий и кропотливый поиск им образа лиц Иисуса Христа и Его апостолов. В этом деле Леонардо проявил чрезвычайную неторопливость, поначалу взбудоражившая не только монахов монастыря Мария делле Грацие, но и самого герцога Людовико Сфорца, желавшего поскорей увидеть окончание «Тайной Вечери». Однако, натолкнувшись на неумолимую непреклонность Леонардо, его стальную выдержку и бесстрашие перед герцогом, и монахи, и Людовико Сфорца осознали его высочайшую ответственность перед работой, смирились и отстали от него, перестав надоедать вопросом, когда, наконец, «Тайная Вечеря» будет закончена?

Кропотливый труд Леонардо продлится над ней долгих семнадцать лет и закончится вместе с окончанием пятнадцатого века…

Г Л А В А 5.

Марко-Антонио выполнил своё обещание: он ходатайствовал перед герцогом Людовико Сфорца о взятии в свою лаборатирию – студиоло Леонардо в качестве лаборанта для анатомического сечения, объяснив герцогу, что лучше и быстрее, а главное, точнее, чем он, никто не сможет зарисовать человеческие органы, так как после смерти они подвержены быстрому тлению и долго выдерживать источаемый ими смрад, кроме Леонардо, имевшего стальную волю и бесконечное терпение, никто другой не сможет. По окончании аудиенции у герцога Людовико Сфорца Марко-Антонио для убедительности своего ходатайства перед ним привёл аргумент, что Леонардо уже начал писать Книгу о Медицине, и рекомендовал ему, чтобы, вызвав к себе мастера, он сам убедился в правильности принятия будущего решения о дозволенности ему заниматься медицинской практикой анатомического сечения. Людовико Сфорца вызвал к себе Леонардо и после непродолжительной беседы и просмотра рукописей начатой им книги утвердил его лаборантом Марко-Антонио. Мечта Леонардо о продолжении заниматься медицинскими исследованиями сбылась.

С каждым днём работы у него становилось всё больше и больше… После долгих и мучительных лет бездействия Леонардо воспринимал её как дар Небес. «Кто не знает предела в знаниях, – повторял он себе, – тот стремится к Богу!» И он стремился к поиску знаний, и чем больше на него сваливалось исследовательской работы, тем лучше он себя чувствовал. Не оставил он без внимания и наставление Марко-Антонио о том, чтобы расположить к себе придворных примадонн, сделав для их детей что-нибудь «эдакое». И он сделал такое изобретение: им стал обскур-тамбурин, сделанный им на основе обскур-камеры, – первый в мире ящик с движущимся изображением на картине. Как оказалось, – чему был чрезвычайно рад и чего никак не ожидал Леонардо, – оно пленило не только сердца детей, но и покорило сердца взрослых. Изобретённый им обскур-тамбурин представлял собой ящик, наполненный множеством пергаментных картинок, выполненных серебряным карандашом и прикреплённых зажимами к вращающемуся валу, скрытому от глаз. С одной стороны обскур-тамбурина отсутствовала стенка, чтобы зритель мог видеть изображение на картинке, и когда Леонардо вращал ручку вала, то картинки одна за другой выдёргивались из него, предоставляя глазам очевидцев видеть движущееся изображение. При дворе Людовико Сфорца имелся театр с профессиональными актёрами, поэтами и музыкантами; Леонардо, как принятый на должность музыканта, тоже входил в его труппу, но когда он изобрёл обскур-тамбурин, то о театре все забыли.

Оборудовав зал в одном из помещений замка Кастелло ди Порта-Джовиа, – обскур-тамбурин был установлен на возвышающейся кафедре и занавешен сверху, и снизу, и по бокам тёмными шторами, чтобы никто не видел, кто вращает ручку вала в обскуре; этим вращением занимался Галеотто Сакробоско, – люди рассаживались в зале на скамьях, Леонардо давал команду приглашённым музыкантам играть негромкую музыку и, как только на экране обскур-тамбурина изображённая картина приходила в движение, он, подобно древним певцам-рапсодам, начинал рассказывать о том, что предстало глазам зрителей, о легендах, дошедших из античного времени: «… И небо было полно Богов!… – под звуки виол, лютен и кифар мелодично звучал его голос, рассказывающий предисловие легенды. – … И смотрит человек на небо – там Солце-Гелиос мчится по невидимой небесной дороге на огненной колеснице. А за нею ночью в своей ладье плывёт по небу и озаряет землю Луна-Селена, и утро возвещает людям Эос-Заря… – как живые двигались Боги на картине обскур-тамбурина, и все, затаив дыхание, широкими от восторга глазами смотрели и боялись отвести взгляд; Леонардо продолжал: – … И взглянет человек на море, – а там бог Посейдон разбивает волны своим острым трезубцем, и, воспевая ему славу, тритоны трубят в раковины, и резвятся на гребнях волн его морские красавицы нимфы-океаниды… И смотрит человек на горы – а там Ореады путают дороги, заводя его на горные кручи и сбрасывая его в пропасть… И глядит на лес – там дриады, живущие в деревьях, зазывают его в непроходимые чащи, буераки и отдают на растерзание болотным Лимандам… И входит в человека невидимый бог страха, козлоногий Пан, и кто убоится его и не изгонит из себя, идёт прямой дорогой в царство мёртвых, где бог Аид и богиня Персефона встречают и стерегут умерших. Я же поведу свой рассказ о том далёком времени, когда легкокрылый бог ветров Эол во главе своего воздушного крылатого воинства летал по небу над землёй…» – и, продолжая рассказ, Леонардо размышлял о крыльях…

******* ******* ********

С началом жизни в Милане, обосновавшись на новом месте и став успешным мастером герцога Ломбардии, он возобновил работу над созданием крыльев. Делая вычисления, он пришёл к выводу, что крылья старой конструкции, имевшие вид крыла летучей мыши-нетопыря, не годятся для полётов человека. Посещая альпийские пещеры, Леонардо обратил внимание на то, что летучие мыши маневрируют крыльями в пещерах и вне их только в условиях перемещающихся потоков воздуха, когда нагретая днём земля отталкивает от себя тёплый воздух вверх; в противном случае они в большинстве падали на землю: холодный воздух, притягиваемый землёй, не держал их. Дополнительно изучив строение тел летучих мышей, он сделал вывод, что и в этом случае у него были просчёты: строение костей человека отличалось от костей летучих нетопырей плотностью и массой… В общем, от старой конструкции крыльев Леонардо отказался и принялся за новые, смоделировав их с крыльев ласточки. Осенью, в сентябре, из Флоренции к нему приехали Зороастро Перетолла и математик Лука Пачолли, и их совместная работа над ними пошла быстрее. Зороастро и Лука привёзли и кое-какие новости с его бывшей родины.

– Матурина молится за тебя! – рассказывал Зоро на следующий день после приезда к Леонардо, когда отдохнул с дороги. – Поначалу, как ты пропал, она плакала и места себе не находила, убивалась-таки… Вокруг Флоренции все овраги, развалины, болота облазила – думала, что ты из-за своего пристрастия к исследованиям где-нибудь подвернул ногу и лежишь беспомощный… Я, понятное дело, как ты меня просил в письме, – ничего ей не говорил… Лазил всюду с ней, делал вид, что тебя ищу…

– Бедная!.. – чувствуя угрызения совести, вздыхал Леонардо.

– … Потом, отчаявшись тебя найти, она пошла к управляющему академии искусств Калималы, мессере Чиприано да Буаноккорзи, у которого она брала те, небольшие заказы для тебя, чтобы ты, получая за них деньги, мог хоть как-то жить…

– И что?

– Она рассказала ему о своём горе, о том, что любила тебя, и о том, что ты бесследно пропал, – с надрывом в голосе продолжал Зороастро. – Потом попросила продать ей ту картину, на которой ты нарисовал её в виде Венеры на пиру с Аполлоном…

– Да-да… – кивнул Леонардо, вспомнив, как трудно ему было расставаться с этой картиной. – Мессере Чиприано да Буанаккорзи позволил ей выкупить её?

– Поняв горе Матурины, он вернул ей картину бесплатно.

У Леонардо по щеке стекла слеза.

– Ты бы отцу написал… – с упрёком добавил Лука Пачолли. – Он тоже места себе не находит, ведь он всегда тебя любил… И любит!

– Я ему не написал только потому, что опасался… Матурина, я думал, пойдёт к нему, и он расскажет ей обо мне…

– Она и приходила!.. И они вместе пытались попасть на приём к виконту Марко Оспелле…

Леонардо напрягся.

– Нет, ничего у них не вышло, – поспешил успокоить его Зороастро. – После твоего отъезда в Милан сеньор Оспелле уже на следующий день уехал в Неаполь на места новых раскопок… В палаццо Медичи им ответили, что он пробудет там не меньше года, так, что у них ничего не получилось…

У Леонардо с груди как будто сняли гранитную плиту. Он глубоко вздохнул и почувствовал облегчение.

– Да и Матурине ты мог бы тоже написать и объяснить ей причину такого твоего внезапного исчезновения, – продолжал настаивать Зороастро. – Уж кто-кто, а она-то всегда тебя понимала, и ты сам об этом не раз говорил…

– Да, это так! – кивнул Леонардо.

– Я думаю, что сейчас для тебя самое время это сделать: во-первых, со своей души камень снимешь; а во-вторых, она будет рада за тебя, что ты жив и здоров!

– Но, узнав о том, что я здесь, она захочет приехать сюда, а Священная Канцелярия…

– Ничего Священная Канцелярия не сделает ни тебе, ни ей, – не дав ему договорить, возразил Лука. – Руки у неё коротки!..

– Почему?!

– Потому что Матурине важно знать, что ты жив и здоров, а в Милан к тебе она не подумает ехать…

– Откуда у тебя такая уверенность?!

– Я знаю чуть больше кое-что из того, чего пока не знаешь ты, Лео!

У Леонардо в глазах застыло терпеливое выжидание глубокого интереса.

– Что-то произошло в моё отсутствие? – догадался он и с усмешкой прибавил: – Страдая обо мне и пытаясь поскорей забыть, она вышла замуж?!

– О, нет! – рассмеявшись, ответил Зороастро. – Она так любит тебя, что, по её собственному выражению, второго такого, как ты, ей уже никогда не найти! Замуж она не вышла и, думаю, ещё не скоро выйдет…

– Тогда, что случилось?

– Сильвестро Маруффи, этот пророк Савонаролы, приехав в очередной раз из Феррары, угрозами вынудил тётку Пресцилу донести на вас… Она уже готова была это сделать, но, к счастью, ты вовремя уехал, обезопасив, таким образом, и себя, и Матурину от посягательств на вас Святых отцов-инквизиторов Священной Канцелярии. После твоего исчезновения из Флоренции Пресцила сама во всём призналась Матурине и рассказала, что все визиты Маруффи к ней были связаны со слежкой за тобой…

– Я так и знал! – почувствовал Леонардо, как его бросило в жар и на лбу выступили капельки пота.

– Кстати, ты вчера вечером ушёл, и всю ночь тебя не было, – стал голос Зороастро вкрадчивым, – только под утро вернулся… У тебя новое увлечение?

Леонардо, пожав плечами, уклонился от ответа. Ему не хотелось обсуждать эту тему, зная, что Зороастро и Лука не одобрят его ночные похождения, расценив их как легкомысленность и предательство Матурины, что, в общем-то, было недалеко от истины. А между тем за несколько проведённых месяцев с Кристианой Гретто Леонардо прикипел к ней и душой, и сердцем, и разумом; она стала для него тем, кем во Флоренции была для него Матурина. Буквально накануне приезда Зороастро и Луки он узнал, что Кристиана беременна. Он никогда не подозревал в себе присутствия такого количества нежности, какое он выплеснул на неё, узнав о её беременности.