Текст книги "Испанец"

Автор книги: Константин Фрес

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 5 страниц)

– Эду часто бьется?.. – безотчетно произнесла Марина, еще раз глянув через плечо назад, на молодого человека. Среди одетых в белые форменные платья медсестер он выглядел очень ярко, притягивал взор. Гонщик? Спортсмен? Это объяснило бы его силу, хм, действительно…

– Не очень, но бывает, – ответил доктор. – Он же тореро. А вы не знали?

– Кто?!

Марине показалось, что она ослышалась. Это знакомое и очень колоритное слово ввергло ее в шок, наверное, такой же сильный, какой она испытала бы, если б ей сию минуту показали настоящего деда Мороза. То есть, тореро?! Матадор*?! Это тот безумец, что с мульетой* дразнит… быка?! Красавчик Эду, сын потомственного гранда, выходит на арену в раззолоченном костюме* и… убивает быков?! Он не адвокат, не инженер, не врач и не беспечный прожигатель жизни, каких немало тусит по ночным клубам с выпивкой, он тореро?!

…Ах, так вот откуда эта сила, которая так поразила Марину, эти руки, крепкие ладони, очень красивые, с длинными пальцами, но такие жесткие, словно отлитые из металла! Одним ударом пронзить эстоком* быка, вогнать меч на всю длину в мощное тело, коварно кольнув сердце зверя – наверное, требуется недюжинная сила и такое же немалое умение…

Марине всегда казалось, что эта профессия какая-то… ненастоящая. Что-то сродни цирку, представлению, и люди, что этим занимаются на потеху публике… наверное, простолюдины. Но Эду?! Нет, нет, невозможно! Зачем, ради чего рисковать здоровьем и самой жизнью, когда ты молод, красив, знатен и богат?

– Тореро, – с ноткой гордости повторил доктор. – Вы знаете, что это такое?

– Чистое самоубийство, – пробормотала Марина, потрясенная. – Это же очень опасно!

– Ну, разумеется, – снисходительно ответил доктор, польщенный изумлением, вызванным у туристки. – В этом и есть смысл корриды. Опасность, игра с жизнью и смертью! Адреналин! Коррида – это душа Андалусии, ее кровь, ее суть!

– И сеньор де Авалос позволил сыну заниматься этим опасным делом?

– Позволил?! – доктор рассмеялся, позабавленный. – Да он гордится сыном! Гордится тем, что сумел воспитать такого храбреца, верного традициям Испании! Вы не находите, что это очень храбро и достойно уважения?

– Si, – еле слышно ответила потрясенная Марина. – Очень храбро…

…Вот откуда эти странные вопросы про Гринпис!

О том, что Гринпис пытается запретить корриду, Марина тоже слышала, и теперь картинка полностью сложилась. Вероятно, ее рассеянность Эду принял за эксцентричную выходку одной из «зеленых», которая потом преследовала бы его на стадионе, где проходит бой быков, с криками, на костылях и с плакатом, на котором было бы написано «убийца». Марина снова испытала удушливый стыд оттого, что выглядит в глазах Эду как-то нелепо.

«Полозкова, уймись! – сердито думала Марина, покуда доктор исследовал ее ногу. – Ну, серьезно – не все ли равно, как ты выглядишь в его глазах? Кто он тебе? Да никто. Между вами ничего нет и быть не может! Поэтому даже думать об этом смешно».

Перелома, как и ожидал врач, не было. Об этом он объявил Марине ликуя так, будто в этом была его личная заслуга.

– Немного обезболивающего и много-много покоя! – с важным видом сказал он. – День, два, три полежать. Да.

От обезболивающего Марина почувствовала, что глаза ее закрываются. Над ее головой доктор что-то бормотал, видимо, давал советы и назначал лечение, и Эду лишь поддакивал– si, si, si,– и это монотонное «да» еще больше убаюкивало девушку.

Марина не сопротивлялась, когда Эду, отказавшись от предложенной врачом коляски, снова поднял ее на руки – бережно, видя, что она засыпает. Она прижалась головой к его плечу и провалилась в сон.

Уже вечерело, когда Эду привез ее в поместье; вытряхнутая из сна, девушка заспанными глазами глянула на темнеющее небо, на растрепанные пальмы вокруг особняка, бьющие ветвями на ветру.

– Позвольте, я помогу вам…

– Нет, – пожалуй, слишком резко ответила Марина, отстранив руку Эду, потянувшуюся к ней. – Это неудобно. Благодарю, но я пойду сама. Мне совсем не больно; вы были правы, ваш доктор просто волшебник.

Эду сжал губы, прищурился, оценивающе разглядывая Марину. Казалось, ее отказ одновременно удивил и рассердил его, но он смолчал, и Марина в который раз почувствовала раздражение – на себя саму, не на него.

«Неблагодарная свинья ты, Полозкова, – с грустью подумала она. – Ну, рисуется испанец, так что с того? Он же правда помог, не бросил, не откупился парой смятых купюр. Возится с тобой, как писаной торбой… Могла бы и повежливее отказать, а не рычать, как собака… Впрочем, все равно; так даже лучше. Он обидится и больше не будет мелькать перед глазами. Ох, и дура ты, Полозкова!»

***

*Тореро (матадор) – в испанском бою быков главный участник, убивающий быка. Матадором называется персонаж пешей корриды, в конной он называется рехонеадором. Матадор, убивающий молодых быков, называется новильеро.

*Мульета – Muleta: Ткань более лёгкая и меньше, чем капоте, красного цвета. Используется матадором в последней терции корриды чтобы сдержать и направить атаку быка. Capote: Ткань из синтетического волокна, очень тяжёлая, формы плаща, которая используется для игры с быком.

* «Traje de Luces» (парадный костюм, буквально – «костюм огней») – это наряд пешего тореро.

*Эсток – меч, которым тореро убивает быка

Глава 6. Очень близкое знакомство

Разумеется, ужин Марина проспала, как и часть вечера, и половину ночи.

Утомленная перелетом, да еще и накачанная под завязку успокоительным и обезболивающим, она еле смогла вымолвить какие-то слова признательности старшему де Авалосу, спустившемуся встретить их с Эду.

– Все хорошо? – поинтересовался отец, когда Марина скрылась в отведенной ей комнате.

– Да, Фернандес сказал, что ушиб, и потрясение. Ничего опасного, – притворяясь как можно более беспечным, ответил Эду, проводив Марину взглядом.

Однако.

Авалос-старший слишком хорошо знал своего сына; его нервное постукивание носком ботинка об пол, заложенные за пояс руки говорили как раз об обратном – о сильном волнении, чего с Эду при виде девушки не случалось уже давненько.

– Хорошо…

Отец проворчал что-то о том, что кое у кого глаза на затылке, но Эду не вслушивался, о ком он говорит, о нем или о Марине. Ему отчаянно хотелось проводить девушку до комнаты и проследить, что с нею действительно все хорошо, что она устроена с комфортом, но он сдержался.

Нет, каково!

Маленькая злая колючка!

То, что эта девушка, имени которой он даже не спросил, эта крохотная русская ледяная девочка изо всех сил отталкивает его, было заметно невооруженным взглядом. Притом она его не боялась, нет, как можно было б подумать. И млеть от восторга она не собиралась – с чего бы ей млеть, она ведь не из клуба его, Эду, фанаток? Многие его юные поклонницы смотрели на его с замиранием сердца, с каким-то почти религиозным экстазом. На их лицах отражался испуг – как, этот храбрец коснулся меня, мне это не снится?! – а затем были слезы изумления и потрясения и радости, и это происходило во многом благодаря его красоте. Эду знал, что красив; он знал, что публика любуется им, когда он дразнит быка, когда рассвирепевший зверь проносится мимо, почти касаясь окровавленной шкурой золотого шитья на его костюме. Он любил это – внимание и восторг, который зажигал в сердцах зрителей. Он чувствовал ликование, когда его клинок пронзал сердце чудовища, и человек торжествовал над неразумной животной силой и яростью.

Он привык к празднику, который царил в нем, в его сердце, и который он дарил людям. Ликование, радость, торжество – вот что чувствовали люди рядом с ним.

А девчонка… она брыкалась.

Плевать она хотела на его красоту; и чем ослепительнее он ей улыбался, тем яростнее она сопротивлялась его попыткам очаровать ее.

Она брыкалась почище иного быка, не подпуская к себе близко. Она словно упряталась в свою колючую ледяную скорлупу и отталкивала его, не позволяя коснуться ее, не позволяя самой себе принять тепло. Это было настолько непривычно и странно, что Эду рассматривал ее как диковинное создание, которое раньше никогда не видывал.

Возможно, если б она растаяла от его обворожительной улыбки, пофлиртовала бы с ним, смущенно улыбаясь, то на этом бы все и кончилось, но… она не флиртовала. Она дула губы, хмурила брови, словом, вела себя так, словно ей невыносимо неприятно находиться с ним рядом.

И отворачивалась, будто скрывала от него свою досаду.

Что за проклятье такое?!

А ведь девчонка была хороша. Ох, как хороша!

Когда она улыбалась, на ее милое личико с такими чувственными розовыми губами ложилась тень застенчивой нежности, и глазки сияли, как небо над Севильей… Да и бедра – очень аппетитные бедра, в этом Эду мог убедиться, поднимая девчонку на руки. Невесомая, юная, свежая… Этакая бледная северная роза с шипами…

Наскоро поужинав, Эду, сам не отдавая себе отчета, еще долго слонялся по дому, и как нарочно – неподалеку от комнаты, где поселили Марину. Должна же она проснуться и захотеть поесть, черт ее подери, или они там, на севере, не едят совсем?!

Произошедшее встряхнуло его, лишило покоя, и он не находил себе места. Устроившись на диване в гостиной, Эду прикрыл глаза, собираясь вздремнуть, но девчонка не шла из головы.

Проклятье!

Нет, у Эду крепкие нервы. Иначе и быть не могло, да и происшествие с девчонкой слишком незначительно, чтобы вот так метаться весь вечер! Но успокоиться он не мог.

– В душ, – произнес он твердо, измаявшись от томительного ожидания – чего? Кого?..

Горячая вода приятно расслабила плечи, напряженные, словно перед броском; разгладила сведенные брови, смыла усталость, и Эду, подставляя лицо и голову под горячие струи воды, дышал глубоко и медленно, как делал это всякий раз, стараясь успокоиться и вернуть себе душевное равновесие.

Образ девчонки немного погас, словно растворился в горячем пару, ее ледяная холодность перестала так остро и больно цеплять, но засевшая в мозгу картинка – бьющиеся на ветру локоны, светлое пальто и нечаянная улыбка сквозь слезы, – все не гасла.

– Ведьма, – буркнул Эду, смахивая воду с лица, со слипшихся ресниц.

Неспешно, насухо вытерся, растер кожу до покалывания, до красноты, и обернул бедра влажным полотенцем; пальцами кое-как зачесал волосы назад, на привычный манер. Наручные часы, лежащие на стеклянной полке, показывали час ночи – довольно поздно. Так же неспешно побрел он на кухню; после горячего душа хотелось пить, да и, возможно, сесть что-нибудь легкое перед сном.

На кухне его ждал сюрприз; и Эду почувствовал, как сердце, итак сильно колотящееся от жара, вовсе готово выпрыгнуть из груди. За столом сидела эта невыносимая девчонка; полусонная, растрепанная, в какой-то смешной до нелепости пижаме с розовыми медведями, и допивала теплое молоко.

– Вот это встреча, – произнес Эду. Его взгляд помимо его воли скользнул по ногам девчонки, по ее коленкам, на которые короткие пижамные штанишки было не натянуть, и она, заметив его нескромное любопытство, тотчас поспешила спрятать ноги под стол. Босые ноги. С крохотными розовыми пальчиками. – Лучше вам?

Девчонка, в свою очередь уставившись на Эду, поперхнулась и закашлялась, неловко утирая молочные усы над верхней губой. Его практически обнаженный вид – полотенце, висящее низко на бедрах, мало что скрывало, – заставил ее покраснеть так же ярко, как горячая вода – его… словно они были в одном душе вместе… Так, прочь, бессовестные мысли! Вastante!

– Благодарю… вас… – пропыхтела она кое-как, не зная, куда спрятать свои глаза. – Как неудобно…

Сообразив, что тоже не одета, она нахохлилась, как птичка, стыдливо прикрывшись руками, сжав плечики. Такая непохожая на всех знакомых ему девиц… Экзотика? Пожалуй, да.

– Не стоит беспокойства, – ровным голосом ответил Эду, отворачиваясь от девчонки, – я сейчас уйду. Только утолю жажду.

Он нарочито аккуратно открыл холодильник, достал минеральную воду, неспешно открутил крышку. Девчонка за его спиной сидела тихо-тихо, даже не дыша, и Эду казалось, что даже тишина меж ними двумя звенит.

– Скажите, – вдруг робко произнесла девчонка, и это было так внезапно, что Эду вздрогнул, – а вы правда… матадор?

Ее голос звучал капельку испуганно и в то же время восторженно, как у ребенка, который спрашивает о чем-то волшебном, небывалом, и заранее знает, что получит утвердительный ответ, который наполнит его ликованием.

А вот это неожиданно.

Но, однако, это приятно пощекотало самолюбие Эду, и он не сдержал довольной улыбки, а затем и досады – черт, еще ни с одной девушкой он не ощущал такого стеснения, какого черта они вдвоем то и дело тушуются, краснеют, хмыкают и скрывают друг от друга лица?!

– Откуда вы знаете? – он с удивлением обернулся к девчонке, и та стушевалась, поспешно спрятала глаза, но Эду успел заметить, понял, что она беззастенчиво его разглядывала, любовалась игрой мышц под раскрасневшейся кожей, покрытой мелкими каплями воды. Кажется, она даже облизнулась, беззастенчиво, совершено позабыв, что он может заметить, глядя на его губы. Ледяная злая колючка снова оттаяла от тепла?..

– Доктор сказал об этом, – тихо и застенчиво пояснила она – и снова вскинула на него глаза, ясные и чистые, какие-то трогательно наивные. – Так правда?

От ее бесхитростного любопытства у Эду кровь зашумела в висках, он стиснул зубы, чтобы не выкрикнуть «ты невозможная, невозможная!». Очень захотелось почему-то шагнуть к ней, схватить ее за плечи и заглянуть в ее глаза так глубоко, чтобы увидеть все ее мысли о нем, прочитать, что она думает и что чувствует…

– Да, это правда, – все еще притворяясь равнодушным и спокойным, ответил он. – Почему вас это удивляет?

– Но как… зачем… я не понимаю…

– А почему нет? – Эду нарочито равнодушно пожал плечами. – Это традиции моей страны. А профессия ничем не хуже любой другой. Я люблю свое дело. Это азарт; это бой, это сила. Люди любят зрелище, люди любят чувствовать опасность, но немногие осмеливаются кинуть вызов этой опасности. Вместо них это делаю я; я побеждаю быка вместо любого из тех, кто хотел бы, но не может. Я дарю им свои победы. Каждому дарю частичку себя, своей силы, своей молодости. Разве это плохо?

Говоря о корриде, молодой человек преобразился; неуверенность и сонное равнодушие растворились, будто их и не было, глаза молодого человека засверкали, а голос стал темпераментным и напористым. Он даже не заметил, как подступил к девчонке почти вплотную, и она была вынуждена встать, чтобы отступить от него, отодвинуться от его разгоряченного тела, которое было слишком близко…

– По-моему, – произнесла девушка, глядя в его темные глаза, – вы слишком гордитесь собой…

– Да! – горячо подтвердил Эду. – Кому нужен мужчина, который собой не гордится? Что это за мужчина? Вы хотели бы иметь такого мужчину, которым не можете гордиться?

– Ох, – смущенно произнесла Марина, упираясь ладошкой в горячую грудь Эду и ощущая, как быстро и сильно бьется его сердце. – Мы говорим о разных вещах, и, кажется, вы меня не поняли…

Эду насмешливо фыркнул, как разъяренный кот, резко вскинул руки, словно отгораживаясь от девушки и сдаваясь на ее милость.

– Я понял, понял, о чем вы толкуете, – раздраженно выпалил он, – только с хвастовством это не имеет ничего общего!

Через силу он отвернулся, намереваясь уйти, тотчас же бежать прочь с этого поля боя; снова неудача! Не удалось поразить воображение девчонки, еще и осмеян! Но, кажется, теперь злая колючка искала повод, чтобы остановить его.

– Что это? – испуганно вскрикнула она. На боку Эду, чуть ниже лопатки, тянулся тонкий шрам, небольшой, всего пять сантиметров, но девушка без объяснений поняла, откуда он, и как получен.

Эду небрежно оглянулся назад, дернул плечом.

– Ранения, царапины неизбежны в моей профессии, – сухо и уклончиво ответил он. – И это всего лишь царапина. А вот это, – он вдруг повернулся к девушке, уверенно взял ее ладонь, сжал пальчики и положил их на свой живот слева, чуть выше полотенца, – намного болезненнее и опаснее… если б удар не был скользящим, все было бы намного серьезнее…

Под пальцами девушки, грубый и жесткий, был еще один шрам. Небрежно и поспешно зашитое, тело срослось крепко, но некрасиво. Пальцы ее осторожно поглаживали неровно сросшуюся кожу, и она, как завороженная, смотрела в лицо Эду своими васильковыми глазами, забывая даже дышать.

– Шить иногда приходится прямо на арене, – словно гипнотизируя девушку своими темными глазами, произнес Эду. – Поэтому выходит… так….

Он склонился над нею ниже, так низко, что их лица почти касались друг друга, а дыхание, передаваемое из губ в губы, перемешивалось – его, горячее, и ее, чистое, молочное.

Ее пальцы, осторожно поглаживающие его подрагивающий живот, вдруг смело скользнули ниже, и Эду простонал:

– Ведьма, чертовка! – обмирая от смелости, с которой девчонка касалась его и ласкала – неспешно опуская руку все ниже, под полотенце, вдоль темной дорожки курчавых волос.

Он с наслаждением запустил руку в ее светлые волосы, крепко сжал их и с силой оттянул ее голову назад, так, что она ахнула и замерла с высоко поднятым точеным подбородочком, с открытым беззащитным горлышком, в которое Эду тотчас впился жадным крепким поцелуем, оставляя красный след.

– Злая колючка…

Его горячий рот накрыл ее губы и целовал, целовал, страстно и жадно, не позволяя девушке ни звука проронить, выпивая ее сладкое дыхание, пахнущее молочным шоколадом, целовал, покуда она не задрожала в его руках, покуда не приникла к его горячей влажной коже, отвечая неумело, но пылко.

– Иди сюда…

Он легко подхватил ее под ягодицы, одним рывком усадил на стол и требовательно развел ее колени, так, словно имел на это право, так, словно она не могла сказать «нет», словно не существовало этого слова в природе. Он вжимался в ее прохладное тело, обмирая от накатывающего острого желания, целовал эту девчонку, зарываясь пальцами в ее шелковистые волосы, и чувствовал, как ее ноготки оставляют алые, атласно блестящие полосы на его напряженных плечах.

Только на миг он оторвался от нее, дыша шумно и тяжело, словно без ее губ дыхание было невозможно. Ее ресницы дрогнули, чуть поднимаясь, и он, заглянув в ее затуманенные глаза, произнес только одно слово:

– Si?

– Si.

***

Марина не поняла, как это произошло. Как она вообще насмелилась сделать то, что она сделала.

Только Анька в ее голове вопила: «Прыгай на него и хватай! Раз в жизни! И никогда больше!»

Эду своим появлением просто потряс ее. Она спрятала под стол руки, чтобы он не заметил, как задрожали ее пальцы, и не смела и прикоснуться к стакану с недопитым молоком, чтобы не расплескать.

Эду был сложен как греческий бог. Нет, наверняка еще лучше. Глядя не его широкие плечи, на сильную спину, и чуть ниже, Марна чувствовала, что трусики ее стремительно намокают, а этого не случалось с ней… да, пожалуй, никогда не случалось. Она была слишком неопытна, и до этого момента просто не понимала, как это – хотеть мужчину.

Не его внимания, не разговоров и встреч, ни взглядов и еще сотню каких-то милых мелочей, а мужчину. Его тело. Его ласку. Его. Там, где сейчас так горячо, где пульсирует, заставляя ее обмирать от каждого нового спазма.

«Такой качественный самец! – орала Анька в ее голове. – Да что ты теряешь?! Даже не невинность, дьяволу ее в рот, чтоб говорить не мог!»

Нет, невозможно!

«Я так не могу, я так не поступаю, это неправильно, – казалось, даже мысли ее звучали в голове дрожащим голосом. – Я не могу с первым встречным!»

«Да такого первого у тебя не будет никогда! – орала Анька. – Выруби свою Полозкову! Ты через пару недель тю-тю, и кто вспомнит об одной такой развратной девчонке?!»

И потому, когда Эду взял ее руку и положил на свой живот, она сделала это. Бессовестно проникла под его полотенце и коснулась вставшего члена, погладила его горячую головку, провела ладонью по всей длине, сама поражаясь своей смелости и бесстыдству.

Коктейль из лекарств и воплей воображаемой Аньки все еще плескался в ее голове, когда молодой человек целовал ее, так жадно и горячо, как не целовал ее никто и никогда.

Игорь… да поцелуи с ним напоминали лизание наждачной бумаги.

А от крепких касаний губ Эду Марина думала, что просто взорвется сейчас, сию минуту. И то, что ее ноги обняли его талию – это казалось таким естественным и само собой разумеющимся. Он что-то бормотал горячим, хриплым голосом, покрывая поцелуями ее шею, лицо, долго-долго и невыносимо сладко целовал в губы, и Марина говорила «да» на каждое его слово. Предложи он сейчас спрыгнуть со скалы – кажется, она не отказалась бы.

Так же легко, как и днем, он поднял ее, обнявшую его руками и ногами, прижал к себе… а потом было недолгое путешествие, и прохлада огромной постели, свежее белье, пахнущее лотосами, и снова жадные поцелуи.

– Я отогрею тебя поцелуями, Doncella de nieve, – шептал Эду. Его руки осторожно, словно боясь вспугнуть, избавили Марину от пижамы, и маленькие беленькие трусики, с предательским мокрым пятнышком, он стянул, скомкав их в ладони. – Злая колючка…

Словно обезумевшая, Марина льнула к Эду, прижималась к его горячему обнаженному телу. Не существовало ничего, кроме страсти, которая накатила внезапно, и которую так хотелось удовлетворить. Не было стеснения – даже когда Эду обнял ее талию своими сильными жёстким ладонями, а его рот по очереди ловил и ласкал ее остренькие соски, чуть покусывал и поглаживал языком, затирая легкую боль.

Марина блаженно изгибалась в его руках, подставляя под его ласки и поцелуи свое тело. Она хотела, чтобы он рассмотрел ее всю; она хотела почувствовать его желание и поверить, что он хочет именно ее, а не банального секса. Поверить в то, что желанна; пожалуй, это было одно из ее табу – не думать о себе в таком ключе. Не помышлять, потому что испуганный разум стыдливо напоминал о недостатках – и безапелляционно выносил приговор: слишком жалкая, чтобы быть желанной! Слишком уродливая, слишком толстая, слишком, слишком, слишком!..