Текст книги "В плену химеры (СИ)"

Автор книги: Komissaroff163

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

Урок сольфеджио. Время уже три. За окном звенит капель, её стук о подоконник врывается в помещение класса детской школы искусств вместе с перекличкой синиц. Задняя парта. Ромка сидит и рисует какую-то кракозябру в нотной тетради. Ирина Николаевна, симпатичная женщина с длинными белыми волосами, царапает мелом на серой, в разводах, доске семь линий в ряд и завиток, именуемый скрипичным ключом. Ключ? Ну это как посмотреть – сверху, или снизу. Для второго класса уже кажутся забавными подобные образные разъяснения. Сейчас очередь петь… Никак не вспоминается имя этой девочки с бантом. Лена? Лера? Алина? Светленькая, чуть рыжеватая, с карими глазами, кажется, такого сочетания ранее не примечал. И почему только теперь замечаются подобные детали?

Та волнуется, поправляет форменную жилетку, теребит край пальцами, так будто ей сейчас на сцену. Руки Ирины Николаевны опускаются на затёртые клавиши. Знакомый аккорд слетает с импровизированной сцены в углу кабинета. Задав тон, фортепиано смолкает, и пассия моя начинает, напевно проговаривая ноты. Вначале потихоньку, словно не своими устами. Петь «нотами» никто не любит.

– А теперь со словами.

Голос моей соседки необычайно сильный, необычайно звонкий, он разливается по кабинету, отвлекая ото всех мыслей. Я сижу, и сердце моё наполняется странным, возвышающим волнением, в моей груди словно застрял ком плотного воздуха, и он распирает меня изнутри, не давая дышать в обычном ритме.

– Ровно семь цветов у радуги

А у музыки семь нот…

– берёт она самый высокий момент; кажется, вот-вот в унисон ей подпоёт даже оконное стекло, треснутое после того, как в окно кабинета чем-то запустили.

Кроме неё, у нас так никто не может. Поэтому Ирина Николаевна любит её спрашивать. И да, где-то здесь зарыт корень того, почему нас с Ромкой практически не трогают. Впрочем, я более чем доволен своим положением, и завороженно слушаю этот мотив.

– Садись, отлично, – объявляет Ирина Николаевна.

В воздухе повисает затянувшаяся пауза. Ребята и девчонки втихаря поглядывают на часы. Ещё немного, и минутная стрелка достигнет крайнего левого деления. Наконец, решив, что больше ничего не успеем, Ирина Николаевна объявляет:

– Перерыв!

Все срываются со своих мест; ещё не зная, чего буду делать, вылезаю из-за парты вслед за своим приятелем, ловя взглядом ту, чей бант вот-вот скроется за дверью. Узкий проход. Дверь, ещё дверь. Умчалась куда-то по своим делам. Кажется, опоздал.

Тёмный, обшарпанный коридор. Потрескавшаяся краска на штукатурке, затёртый рваный линолеум. Свежие тёмно-красные шлепки на нём. Один. Второй.

В этот тупиковый коридор на третьем этаже, в этот полузаброшенный отнорок корпуса школы, с вечно закрытыми дверями кабинетов, которые давно не использовались по назначению, никто не ходит. Тем более во вторую смену. Разве что выяснять отношения.

Кровь. Тёплой струйкой она сочится из разбитого носа. Коснёшься рукой, чтобы вытереть – тугая боль заставляет скривить гримасу. Не сломали ли? Надо бы добраться до зеркала. Но вместо того чтобы куда-то идти, я остаюсь сидеть на полу, откинувшись к стене. Голова гудит, словно колокол, наполняясь жаром. Рука находит в кармане старый, засморканный носовой платок. Запрокидываю голову, как учил меня батя, и прикладываю грязную тряпку к ноздрям.

Не столь обидно, когда бьют за дело. Обиднее, когда просто так. Встретили, слово за слово. Ещё и гурьбой. Старше, крупнее, сильнее тебя. Не тому нас учат в книжках. Рыцарский кодекс остался где-то на средневековой арене, здесь только право силы, кто сильнее, тот – всё.

Ранний месяц поднимается над крышей, неярким молочно-белым светом озаряя окрестности. Где-то протяжно воют собаки. Стая галок и ворон облепили антенны хрущёвки. Снег. Лёд. Темнота.

Почему-то совершенно не тянет хныкать. Только злоба, только обжигающее чувство низверженной справедливости. Я сижу, в ожидании, когда тёплые сгустки немного остынут, а мозг рисует картины восстановления равновесия между добром и злом, одну за другой. Запишусь на карате, не для форсу, а упорно идти к вершине мастерства. Сделаю себе отрезок трубы, залитый свинцом, чтобы скрытно носить его… нет, скрытно не получается. Стану ментом и пересажаю эту падаль, благо есть за что. Или бандитом, втихую упокою с миром своих обидчиков в лесополосе, в разных пакетах.

Наверное, надо было бы пойти в медпункт, но в столь поздний час он у нас не работает. Как я появлюсь дома? Что скажет мать, непрестанно повторяющая, что все проблемы нужно стараться решать мирным путём? Куда теперь идти вообще, чтобы не было ещё больнее, ещё досаднее?

Ветер треплет тёмные кроны деревьев, протяжно завывает в проводах. Тусклый свет фонарей освещет тротуар, убегающий вдаль, мимо сонного квартала чужого города.

Пальто всё ещё греет мои мослы, хоть и ношу его уже лет десять бессменно, с тех пор как пошёл работать и обзавёлся первой съёмной квартирой. В чём моё предназначение на этом шарике? Что я хочу найти, хочу увидеть, скитаясь по тёмным улицам моего очередного пристанища? Вопросы вовсе не праздные, учитывая, что в моём возрасте большинство определяются с приоритетами. У кого-то это семья, дети. У кого-то любимая работа, или не любимая, но вполне денежная. У кого-то хобби, будь то музыка, литературное творчество, путешествия или исторические реконструкции, и ему хватает тех средств, которые позволяют ему просто жить и заниматься желаемым занятием. И лишь у меня ничего. Судьба даёт мне шансы выбраться из ямы, и тут же их с едкой усмешкой тролля отбирает, на финишной, казалось бы, прямой. И теперь даже на пресловутое «заняться творчеством» не тянет, ибо в этой череде мрачных дней сознание больше не осиливает построение цельных конструкций, выдавая лишь бессвязные фрагменты желаемой картины.

Я пытаюсь разобраться, почему так происходит, но не нахожу никаких ответов, лишь глубже погружаюсь в чёрный омут.

Открыл ещё одну бутылку. Плевать на ментов, плевать на всё. В этом городе хотя бы пиво хорошее. И недорогое. Вывеска большого универмага мигает нитью лампочек; весёлый неоновый снеговик будто бы приглашает зайти, но двери закрыты, и за ними темно. Хорошо, что рядом, под тенью лип, незаметно притаилась лавочка, есть где присесть. И кажется, здесь поменьше ветра.

Красивый сквер. Ещё и с чугунным декоративным паровозом на постаменте, стилизованным под изобретение Черепановых – с высокой трубой, большими спицевыми колёсами. Говорят, потереть шатун паровоза – на счастье. Я в это не верю. Но всё равно подхожу и трогаю отполированный до блеска металл. Пока никто не видит.

Невозможность что-либо изменить. Вот что огорчает. Словно поросёнок, сидящий в ящике, которого каждый раз, когда тот суёт свой пятак через верх, крепкие руки хозяюшки осаживает назад. Это ли называть свободой? Тысяча чертей, почему так? Свет фар автомобилей проносится в стороне, разноцветные огни бегут один за другим. Кто-то буквально притягивает в свои руки удачу, для кого-то даже с боем не вдруг возьмешь хотя бы какое-то место под солнцем. С некоторых пор слово «богатый», так же как и слово «муж», действуют на мой разум, как на быка красная тряпка тореадора. Воспоминания о сегодняшнем походе на биржу труда, тягучая боль в ногах, льющиеся из наушников неторопливые гитарные переборы Холстинина и абсолютное одиночество, вводили в такое своеобразное состояние, когда больше не хочется никуда идти, лишь пялиться стекленеющим взглядом на чёрные глыбы многоэтажек, стройные ряды огней, да облака, которые ветер быстро гнал по тёмному небу прочь.

«Скоро в магазинах сети «Колесо» – акция – скидка 30% на каждый третий товар!» – кричит реклама. Ветер усиливается; вершины пирамидальных тополей сгибаются под его порывами, словно волосы под гребёнкой, но здесь, за частоколом веток черёмухи, он уже не столь страшен.

Что есть время? Мера действия, мера преобразования? В чём оно в действительности измеряется? Если каждое действие во вселенной будет происходить реже, то и течение времени как бы замедлится. А если совсем ничего не будет происходить, то – остановится? Каково оно, время, с точки зрения человека, который лежит на диване, предаваясь воспоминаниям, или оператора атомной электростанции, лихорадочно пытающегося разобраться в ситуации за секунды до аварии? Надо полагать, весьма разное.

Вы когда-нибудь пробовали сидеть на лавочке до утра? У меня последнее время это нормальное явление, подобным образом проводить время. Как своего рода бегство ото всего, безмолвный и неосознанный протест брюхатому, пафосному обществу потребления. Если бы сильные мира сего, верхние срезы пирамиды, хоть на немного задумались, какой посыл они преподносят, кичась своим богатством, властью, гаремами любовниц и чёрными блестящими джипами, летающими на красный, насколько могла бы измениться наша жизнь? Возможно, человечество, направив силы людей и средства в нужное русло, нашло бы возможность победить рак, накормить нищих, остановить загрязнение окрущающей среды. А пока, несостоявшийся революционер ёжится от ветра в пустом сквере и не может даже набрать один-единственный номер, просто поговорить, просто честно сообщить, что с ним.

Эх, и работа нынче пошла – «будь здоров». Шаг за шагом, ноги приближали к дому, хотя казалось, что уже заносит из стороны в сторону от усталости. Пельмени уже готовы. Дочь лепить помогала.

Столько дорог позади, столько времени истекло. Я так и не сделал ничего глобально полезного, не изобрёл ни нового лекарства, ни нового источника энергии, даже книгу, которую прочитали бы миллионы, и которая сделала бы персональный мир каждого читателя хоть самую малость ярче, не написал, ведь писатель из меня увы и ах. Однако меня вполне устраивает, что каждый день ныне заполнен вполне обычными заботами, обычными хлопотами, и это чувство нужности даёт новые силы.

Удивительно, но здесь, в зените, в апогее уносящейся вдаль жизни, вновь и вновь посещают странные мысли. Возможен ли был другой путь, и куда бы он привёл? Я добился своего, когда веры в лучший исход уже не оставалось, отвоевал в неравной борьбе.

За двадцать лет я познал свою долю в мельчайших деталях; каждая прожилка вен на её грудях, видимая только вплотную, каждая мельчайшая ссадинка на руках, каждая родинка и каждая линия черт её лица висели перед глазами, словно наяву. Я лучше неё знал, какие и когда ей нужно пить таблетки, что она боится сороконожек и не любит блины. И ещё она постоянно переживает, что её мама, которая последнее время много болеет, не успеет попасть на первый рабочий комплекс «Ковчега».

Иногда об этом думаю и сам, ведь если уж учёные предоставили нам возможность остаться навеки здесь, хотя бы ментальной частью, то разве обычный человек не отдаст всё на свете ради этого?

Проект «Ковчег» у всех на слуху. Если последние эксперименты по переводу человеческой памяти на материальный носитель увенчаются успехом, то – дух захватывает даже представить себе, что будет.

Я шагаю домой. Вот они, три слова, способные согреть в лютую метель, дать сил, когда ноги отказываются идти. Но…

Что значит «но»? Разве всё это было зря? Сама мысль об этом, кажется крамольной.

Помню нас двоих, усталых, безудержно счастливых, поверх скомканной, влажной постели, лежащих, тяжело дыша. Затрудняюсь сказать, сколько это продолжалось, ход времени потерялся.

– Что же мы теперь будем делать? – шепчу я, всё никак не отойдя, в полубреду, обернувшись в её сторону. Она лежит рядом, растрёпанная, рука её медленно скользит чуть ниже пояса, сползает в сторону меня, и поднимаясь, гладит за виском.

– Ты же сам этого хотел, – загадочно отвечает она; тонкая улыбка не сходит с её губ.

– Я теперь буду думать… – тут запинаюсь, и пытаюсь сформулировать мысль; после длительной паузы продолжая: – Я не хочу, чтоб мы в чём-либо нуждались. Не переживай, придумаем.

– Я не переживаю, – всё так же просто отвечает она. – Если это будет, то я… В-воспитать – это самое главное. Просто не думай об остальном.

«Нет. Не зря» – резюмируя, отмеряя ногами последний прямой отрезок тротуара на пути к подъезду. И всё же. Почему так мало, донельзя мало отмерено времени, и на всё, что когда-то задумывал, его решительно не хватает. А ведь я же был способен и на большее.

А ещё жалко Татьяну Павловну, если и дождётся, то эмиссары проекта вряд ли её возьмут в обработку. Доконали её горести, второй год в психиатрической лечебнице с шизофренией.

Иногда я думаю о подобных вещах, и меня начинают мучить угрызения совести. Будто бы виноват перед теми, чья личность оказывается лишена шанса на место в хранилище, кто просто уйдёт в неизвестность.

***

Объект RSC-1102.1.85, окрестности звезды Барнарда, 13 766 846 757 г. после Большого Взрыва

Звёзды, звёздные системы, газовые облака и пыль, всё несётся по кругу, образуя вихрь сложной структуры, названный когда-то людьми галактикой Млечный Путь. Двести шестнадцать миллионов земных лет длится каждый такой круг, именуемый галактическим годом. Вот так, с лёгкой руки астрономов, проведена черта между земными масштабами и глубинами вселенной.

Автоматическая станция ARK, огромная по меркам человеческим, на фоне утлых кабинок космических аппаратов – и песчинка по меркам небесных тел, плывёт в глубинах космоса. Это творение человеческих рук имеет форму сферы с толстыми стенками; за многие сотни тысячелетий, она покрылась слоем пыли, так, что её можно принять за метеорит необычной правильной формы, невесть откуда взявшийся в межзвёздной среде. Поверхность её несёт на себе рваные следы столкновений с разного рода мелкими кусочками вещества, встречавшимися на пути станции за время её путешествия через околозвёздное облако Солнца; через пыль, словно плесень, кое-где прорастает мелкая столбчатая структура – это капиллярные теплорассеивающие поверхности, в которых циркулирует охлаждающая жидкость, регенерируют после очередного завершения жизненного цикла. Строго говоря, точно так же регенерирует и всё содержимое корабля: элементы памяти, средства их обеспечения, резервные сектора, всё что подвержено естественному старению, по задумке создателей станции способно физически обновляться абсолютно самостоятельно и автономно, закованное навеки в защитный панцирь, словно ядро ореха в скорлупу.

Год за годом, удаляясь всё дальше и дальше от Солнечной системы, этот тёмный шар дрейфует по глубинам вселенной. Свет родной звезды давным-давно, много веков назад, обратился в точку, такую же, как и все окрестные светила, а дорога “Ковчега” всё не кончается, не имея пункта назначения; его существование не несёт в себе более никаких целей, кроме одной, единственной…

***

[…Текстовый фрагмент файла qrc6818y8198991 раздела egbf сектора общей информации

«…Изначально записи первых поколений, сделанные на Земле, хранились на электронных носителях; после внедрения смартроники как полноценного самодостаточного высокоёмкого нейроидного средства хранения информации, данные были перемещены в хранилища нового типа, и наконец, после, Первой Угрозы были собраны в создаваемый космический комплекс ARK (англ. Autonomous repository of knowledge, автономное хранилище знания), отправленный в космическое пространство с целью сохранения информационной составляющей личности представителей человечества в случае развития событий по катастрофическому сценарию…»]

***

Память. Ты единственное, что дано в этом мире виртуальной жизни. Калейдоскоп образов, знакомых до боли, рождённых далёкими днями. Можно ли оживлять их в мыслях бесконечно?

Строчка, знакомая многим со школы: я мыслю, следовательно существую. Существую… Существование и Жизнь – не одно и то же. Совсем. Можно повторять бесчисленное множество раз, пересматривать, некий набор картин, но вот увидеть в них теперь что-то новое… Или, самому ввести в какую-либо из них нечто новое, нечто, способное изменить все последующие, с качественно новым, совершенно непредсказуемым результатом – подобно тому, как карточный домик складывается в произвольном направлении, если изъять одну карту?

Здесь нет ничего. Ничего, кроме воспоминаний. Словно вечное наказание за стремление скрыться от неизбежного, обрекающее душу на бесконечную тоску, тоску, тоску по кругу, до тех пор, пока жив материальный мир. Мир, в котором когда-то можно было выбирать и ошибаться, огребать, надеятся на перемены, идти куда-то и открывать для себя новые горизонты.

Даже у поросёнка в ящике есть некоторая воля действия…

***

Объект RSC-19206.4.02, звёздная система гамма Цефея, 13 766 846 757 г. после Большого Взрыва

…Приборами автоматической станции мониторинга космических процессов зафиксированы вторичные эффекты крупномасштабного события, произошедшего в спиральном рукаве Ориона. Предположительно, событие имеет природу гамма-всплеска, образовавшего коллимированный конус направленного излучения в наиболее жёсткой части электромагнитного спектра. Энергия излучения оценивается в 10^51 эрг. Направление конуса ориентировано приблизительно вдоль линии, образованной точками местонахождения зондов ZGS-757890, – расстояние от эпицентра 9 пк и 895378– расстояние от эпицентра 9 пк, контакт с указанными объектами потерян. В зоне риска находятся (список): обитаемые корабли RSC-0904.5.11, – расстояние 11 пк, 3418.2.23, – расстояние 17 пк, зонды ZGS-268188, 638938, – расстояние 19 пк, станция RSC-1102.1.85 – расстояние 21 пк…

***

…Стоя у двери, застыв в шаге, она искоса смотрит на меня янтарно-карими глазищами, в уголках губ нарисовывается улыбка, едва заметная, задорная, хитрая. Волосы её, стриженные коротким каре, словно поймали солнечные лучики.

– Ты пойдёшь обедать? – спрашивает она.

Стены коридора увешаны большими листами с расписаниями занятий. Один лист отклеивается; на нём значатся часы работы преподавателя вокала, и в графике учебных часов, помимо прочих, числится строчка: «Гурьева 13.45 – 14.30». Когда-нибудь я всё же соберусь проводить её до дома. А сейчас, у нас есть десять минут перерыва после занятий, чтобы сбегать в столовую.

– Пойдём, конечно! – отвечаю ей. – Правда у меня кончились деньги… просто посижу.

Меня едва ли не колотит от ожидания. Зачем сказал, что денег у меня нет? Вдруг она ответит, что в таком случае пойдёт одна? Я смущенно сверлю глазами пол, осторожно переводя взгляд на неё.

– Ничего. У меня есть, – отвечает она. – Сегодня в столовой пирожки со сгущёнкой, за два пятьдесят. Идём…