Текст книги "Ценностные основания психологической науки и психология ценностей"

Автор книги: Коллектив авторов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

С.А. Богомаз проанализировал особенности ценностно‐смысловой сферы и личностные черты жителей трех сибирских городов:

Новосибирска, Томска и Барнаула. Города рассматриваются в качестве моделей различных инновационных сред, способных повлиять на формирование личностной готовности к принятию нового у будущих потребителей инноваций. В психодиагностическом мониторинге участвовали более пятисот респондентов от юношеского до пожилого возраста. Жители сибирских городов не различались по показателям консерватизма, гибкости и ригидности мышления, однако характеризовались специфической структурой ценностно‐смысловой сферы и набором базисных убеждений. Вместе с тем многих из них объединяло наличие ценности «быть уважаемым», которую можно рассматривать в качестве базисной. Обнаружены межгрупповые различия в степени выраженности склонности к авторитаризму, межличностного доверия и толерантности. Полученные результаты продемонстрировали, что возникающая инновационная среда может способствовать развитию ценностно‐смысловой сферы и актуализации некоторых личностных черт у людей, вовлеченных в инновационные процессы.

Исследование С.А. Литвиной и О.И. Муравьевой посвящено изучению политической ментальности жителей Томска и Томской области – одного из «провинциальных» регионов, сохраняющего национальные традиции и вместе с тем являющегося одним из крупных образовательных центров Сибири. Гипотеза исследования состояла в том, что политические реалии современной России в определенной степени «наследуют» традиционные для нашей страны патерналистские установки населения по отношению к власти. Основной вопрос заключался в том, можно ли говорить о сохранении «констант» политической ментальности, в том числе традиций патернализма, в условиях глобальных изменений в стране? Для изучения установок на патернализм была использована специальная методика, а для исследования структуры ценностных ориентаций личности – методика Ш. Шварца. В исследовании приняли участие почти триста человек от юношеского возраста до старости.

Полученные в результате эмпирического исследования данные позволили авторам сделать некоторые конкретные выводы. Культурный архетип патернализма транслируется в социально‐политические установки и проявляется в определенных смысловых характеристиках картины мира россиян. От государства и власти граждане ожидают интереса к их жизни, понимания, заботы, участия. Системообразующими в структуре установки на патернализм как наиболее устойчивыми и выраженными оказываются темы опеки со стороны государства и мифологизация власти. Чем выраженнее у человека патерналистская установка, тем меньше потребность в самореализации, тем сильнее деформируется ценностность жизни («полнота жизни», «духовность», «творчество» и т.п.) и ее осмысленность. В целом результаты исследования подтверждают высказываемое многими учеными суждение о противоречивости системы ценностей россиян. В современной российской ментальности наряду с традиционными ценностями консерватизма и коллективистической направленности сосуществуют ценности индивидуалистической направленности, служащие автономному личностному самовыражению.

Статья Г.В. Залевского посвящена психологическому исследованию фанатизма как основания деструкции системы ценностей и духовного нездоровья личности и социальных сообществ. Аргументируя актуальность проблемы фанатизма в современном обществе, автор отмечает, что обратной стороной и неизбежным следствием развития культуры и цивилизации оказывается деструкция ценностей, подмена их псевдоценностями, деформация духовного здоровья отдельных людей и целых сообществ. При этом фанатизм выступает в качестве одного из существенных детерминирующих факторов этого нездоровья и его ярким показателем. Начав с такого введения в проблему фанатизма, автор продолжает анализировать ее в контексте психоисторических характеристик, индивидуально‐личностных диспозиций и роли предрассудков и предубеждений в формировании этого социального и психологического феномена. Если в первой части статьи акцент делается на имеющихся в литературе определениях фанатизма и приводятся некоторые исторические примеры его проявления, то во второй части основное внимание уделяется психоаналитическим и другим взглядам на связь фанатизма с личностью. Третья часть статьи посвящена рассмотрению предрассудков и предубеждений, прежде всего этнических. Они становятся социально‐психологическими основаниями фанатизма, очень часто проявляющегося в межэтнической нетерпимости, а нередко и терроризме. Залевский заключает анализ проблемы фанатизма указанием на ее чрезвычайную общественную значимость. Он обращает внимание читателя на то, что этот феномен, как и феномен «фанатик – фанатическая личность», остаются, к сожалению, все еще психологическими загадками. Автор соглашается с мнением П. Концена о том, что ни одна человеческая страсть не приносит столько несчастья, одновеременно оставаясь столь загадочной, как фанатизм.

* * *

Авторы и редакторы этого коллективного труда ясно осознают, что, несмотря на тематическое разнообразие обсуждавшихся в книге проблем, многие из них еще далеки от решения. Главная наша цель заключалась в том, чтобы привлечь внимание психологов к проблемам ценностей и ценностных ориентаций, дать представление о современном состоянии работ в данной области, ответить на некоторые вопросы и поставить новые. Надеемся, что эта цель была достигнута.

В.В. Знаков Г.В. Залевский

Ценностные основания психологической науки
А.В. Юревич

Одним из краеугольных камней научного познания принято считать его ценностную нейтральность, направленность на открытие истины, а не служение ценностям. Вместе с тем давно подмечено, что само научное познание превратилось в ценность, а «наука как система производства объективного знания возникает – при прочих необходимых для этого условиях – лишь тогда, когда она получает ценностный сертификат на свое существование» (Визгин, 1990, с. 44), т. е. формирование науки стало возможным только в условиях ценностного закрепления ее базовых установок, после того, как статус ценностей обрели научная истина и другие ориентиры научного познания (там же).

Примирение того очевидного факта, что в основе научного познания лежат определенные ценности, с тезисом о его ценностной нейтральности породило представление о служении науки только внутринаучным ценностям в отсутствие ее связанности ценностями вненаучными: идеологическими, этическими, политическими, а также субъективными ценностями ученого, обусловленными тем, что он принадлежит к миру людей и ничто человеческое ему не чуждо11
  Эта мысль формулируется, например, таким образом: «в известном смысле наука действительно является ценностно нейтральной: какими бы страстями и интересами ни был движим и обуреваем познающий индивид, какими бы ценностными соображениями ни руководствовался он в своих исследованиях, результаты его деятельности не должны нести на себе отпечатков его эмоций. Наука ценностно нейтральна и в другом отношении: вопросы о добре и зле, смысле жизни и назначении человека, т. е. все те вопросы, которые составляют суть и содержание ценностных аспектов человеческого бытия, в общем-то не лежат в сфере ее компетенции» (Мамчур, 1990, с. 90).


[Закрыть]. Но и в таком смягченном виде тезис о ценностной нейтральности науки был опровергнут ее историей. В частности, «идеал чистого незаинтересованного абсолютно «объективного» познания, из которого мир человека был бы полностью исключен,– такой идеал был основательно поколеблен, чтобы не сказать более, наукой XX в. Мир человека глубоким и всесторонним образом вовлечен в сами структуры объективного знания и научно‐технического преобразования действительности» (Визгин, 1990, с. 40).

Тем не менее наука породила ряд внутринаучных ценностей, призванных нейтрализовать влияние ценностей вненаучных. Эти «нейтрализующие» ценности получили воплощение в широко известных нормах научной деятельности, таких, как объективность, универсализм, организованный скептицизм, незаинтересованность и коммунизм (не в политическом смысле слова), описанных Р. Мертоном (Merton, 1973). Мертон, правда, был вынужден признать, во‐первых, что реальная научная деятельность редко осуществляется в соответствии с этими нормами, во‐вторых, что среди внутринаучных ценностей существует немало таких, как, например, стремление к приоритету, противоречащих им (там же). А И. Митрофф и другие исследователи науки акцентировали значение ее антинорм, противоположных официальным нормам (Mitroff, 1974). Тем не менее наука всегда пыталась сформировать внутринаучные ценности, способные нейтрализовать влияние ценностей вненаучных и вообще «природы человека», которая вынуждает ученого, по образному выражению Р. Бэкона, «смотреть на мир глазами, затуманенными всеми человеческими страстями».

Институционализация научной деятельности и становление профессии ученого породили также систему «внутрицеховых» ценностей научного сообщества, охватывающую ценности принадлежности к этому сообществу, к определенным научным школам, институтам и ассоциациям, ценности следования профессиональным стандартам научной деятельности и др. (Джибладзе, 1990), которые органически дополнили базовые ценности научного познания.

Достижение наукой современной – постнеклассической в терминах В. С. Степина (Степин, 2000) – стадии развития сопровождалось изменением ее базовых ценностей, а также изменением отношения к ценностям вообще и к установке на ценностную центральность научного познания, в частности. В качестве одного из главных признаков постнеклассической науки В.С. Степин выделяет включение в ее этос вненаучных ценностей, в отношении которых наука традиционно провозглашала нейтралитет (там же). В частности, в этические основания современной науки введены представление о том, что ученый не должен быть безразличен к тому, как используется произведенное им знание, а также ценностное «табуирование» ряда объектов и возможных направлений научного исследования. Д. Бек, например, настаивает на том, что возможные социальные последствия научных открытий из внешних для науки проблем превращаются в ее внутренние проблемы (Beck, 1998). Обсуждается вопрос о том, что в обиход науки следовало бы ввести нечто подобное клятве Гиппократа, основанной на принципе «не навреди»22
  Высказываются, впрочем, и возражения. Например, такое: «Раздающийся в последнее время среди экологов и гуманистов призыв ввести «клятву ученого», аналогичную клятве Гиппократа в медицине, которая обязывала бы ученого отдавать свой талант и силы решению только полезных для человечества проблем, максимально оберегая людей от вредных последствий науки, по отношению к фундаментальным исследованиям звучит наивно. К тому же и сами понятия пользы и блага не являются вневременными и абсолютными: то, что сегодня представляется благом, впоследствии может выявить свои отрицательные стороны» (Мамчур, 1990, с. 85).


[Закрыть]. Широко распространены и хартии научных ассоциаций, в которых внутринаучные ценности объединены с ценностями общечеловеческими.

В целом же, хотя вопрос о том, какие именно ценности, внешние по отношению к самой науке, ей следует легализовать и оформить в качестве внутринаучных императивов познавательного процесса, как правило, порождает споры и не имеет однозначного решения, тезис о ценностной нейтральности науки сильно размыт и поколеблен. Наука, несмотря на традиционно декларировавшуюся ею ценностную нейтральность, характеризуется ее исследователями как пронизанная различными видами ценностей и опирающаяся на них.

Это справедливо в отношении любой научной дисциплины, в том числе и психологии, в основаниях которой можно различить несколько уровней ценностей.

Их первый – базальный – уровень образован универсальными ценностями научного познания, что достаточно тривиально: будучи научной дисциплиной, психология разделяет общие ценности науки. К этому уровню относятся вышеупомянутая ценность научной истины и ее объективного постижения, а также такие ценности, как объяснение мира, обретение возможностей его предсказания и контроля над ним (основные функции науки), производство нового знания, построение его системы, соответствующей определенным критериям (упорядоченность, непротиворечивость и др.). Поскольку данная система ценностей является общей для всех научных дисциплин, она принимается любой из них в качестве само собой разумеющейся, редко эксплицируется и привлекает внимание лишь тогда, когда в той или иной науке проявляются отклонения от ее базовых принципов. Эта система охватывает своего рода ценностные «архетипы» науки, кото рые функционируют как «архетипы коллективного бессознательного ученых»33
  Или их «надсознательного» в терминах М.Г. Ярошевского (Ярошевский, 1978).


[Закрыть], оставаясь за кадром, но придавая научной деятельности определенную направленность.

В принципе и на базальном уровне ценностных оснований научной деятельности периодически наблюдаются «возмущения». Например, в психологической науке регулярно возникают сомнения в статусе «объективной» истины, вопросы о том, какую именно истину считать объективной, можно ли ее познать субъективными средствами и т.п. Подобные «возмущения» время от времени возникают и в естественных науках. Но в целом, хотя базальный уровень ценностных оснований научного познания и не выглядит абсолютно незыблемым, он все же достаточно инвариантен для всех научных дисциплин и в процессе развития науки претерпевает лишь минимальные изменения.

К базальному уровню ценностных оснований психологической науки можно отнести и базовые ценности научного сообщества: принадлежать к этому сообществу (быть ученым), членство в различных профессиональных ассоциациях и т. д.44
  Следует отметить, что «вес» ученого в научном сообществе во многом определяется тем, членом каких профессиональных организаций, редколлегий каких журналов и т. д. он является. В современном российском обществе соответствующие статусные позиции в значительной мере обесценены не только общим снижением статуса науки, а, значит, и научных организаций, но и появлением большого количества «доморощенных» организаций, например, около 200 новых академий, нередко создаваемых людьми, весьма далекими от науки. Но это исключение из мировой практики только подчеркивает правило: подобные академии, по общепринятому выражению, «плодятся как грибы после хорошего дождя» именно потому, что принадлежность к научным организациям представляет собой ценность.


[Закрыть] При этом в современном мире неожиданно возникла и новая проблема: что значит «быть ученым» в условиях ренессанса паранауки, размывания границ между наукой и паранаукой, распространения самых разношерстных организаций, мимикрирующих под научные, например, академий оккультных наук, обилия патологически активных личностей, позиционирующих себя от имени науки, но к ней не принадлежащих, и т.п. явлений. По всей видимости, критерий может быть только один – принадлежность именно к научному сообществу, а не к его суррогатам, проявляющаяся в наличии ученых степеней, публикаций в научных журналах, трудовых книжек, находящихся в НИИ и вузах, хотя в нынешней России, где широко распространена, скажем, практика проплаченных защит «под ключ», все это тоже может быть сфальсифицировано. Тем не менее даже в подобных условиях базовые ценности научного сообщества сохраняют свою значимость, что парадоксальным образом подтверждается от обратного – фальсификацией соответствующих атрибутов статуса ученого.

Сохраняют свою актуальность в качестве ценностных регулятивов научной деятельности и ее нормы, систематизированные Р. Мертоном, а также описанные им же контрнормативы этой деятельности, такие, как «Публикуйся или гибни» (Merton, 1973). При этом научное сообщество вырабатывает и ряд нетрадиционных ценностей, таких, как внедрение сделанных открытий и изобретений в практику, их коммерциализация, промышленное использование, в то время как ценность «чистого» знания, знания ради знания, постепенно девальвируется.

Следует отметить и изменение соотношения двух типов ценностных ориентаций научного сообщества – формальных, таких, как ориентация на объективный и незаинтересованный поиск истины, и неформальных, например, стремления к приоритету. Прежде неформальные ценности науки вели в ней теневое, «полуподпольное» существование, а их экспликация в книгах с такими выразительными названиями, как «Открывая ящик Пандоры» (Гилбер, Малкей, 1987), выглядела сенсационно. В последние десятилетия эти ценности были практически легализованы, а, например, необходимость закрепления своего приоритета путем лицензирования сделанных открытий и изобретений стало рассматриваться как вполне официальный норматив научной деятельности, равноправный с такими нормативами, как объективность и незаинтересованность (несмотря на то, что стремление к приоритету в значительной мере противоречит незаинтересованности).

Второй уровень ценностных оснований психологии не является общим для всей науки, а объединяет психологию лишь с наиболее близкими ей – социогуманитарными – дисциплинами. Последние, естественно, не представляют собой область научного познания, вырабатывающую систему ценностей, автономную от всей прочей науки. Ее базовые ценности, такие, как нацеленность на открытие объективной истины, универсальны для всех научных дисциплин. Вместе с тем социогуманитарная наука обладает и определенной спецификой, проявляющейся не только в ее особой методологии, но и в системе ее базовых ценностей. Одна из таких специфических ценностей социогуманиарной науки состоит в стремлении не просто познать человека и общества, но и сделать их лучше, усовершенствовать общество и человеческую природу. Эта ценность в виду ее слишком очевидного характера тоже редко эксплицируется рефлексией науки, в данном случае социогуманитарной. Но она имплицитно заложена в ценностных основаниях социогуманитарных дисциплин, придает им особый социальный статус и достаточно отчетливо выражена в направленности научных исследований. В частности, лейтмотивом большинства психологических исследований служит явная или имплицитная практическая направленность – на то, чтобы помочь личности (в преодолении комплексов или жизненных кризисов), оптимизировать организацию внутригрупповых процессов и др.

Социогуманитарное научное сообщество, разделяя базовые ценности, характерные для научного сообщества в целом, тоже дополняет их рядом специфических ценностей, в основном связанных с особым местом социогуманитарной науки в современном мире. Так, если в условиях рыночной экономики одной из ценностей для представителей естественной и технической науки является воплощение научного знания в технологии и промышленные изделия, то для представителей социогуманитарной науки – социальная релевантность производимого ими знания, а также того знания, которым они обладают, не сами его производя, и умение его преподносить. Превращается в ценность харизматичность и «заметность» самих социогуманитариев. Наиболее престижной стратой современного социогуманитарного сообщества являются «видимые ученые» (Филатов, 1993), состоящие в постоянных контактах со СМИ, их посредством внедряющие в массовое сознание различные идеологемы, оказывающие влияние на власть и на общественное мнение. Очень престижной является и роль социального эксперта, регулярно высказывающего (как правило, через те же СМИ) свое мнение по различным социально значимым вопросам.

Важным, проявляющимся в этой связи качеством социогуманитариев, отличающим их от представителей наук естественных и технических, является близость к политике и всему, что с нею связано, что приобретает особое значение в современном российском, предельно политизированном обществе. Наше социогуманитарное научное сообщество попадает в большую зависимость от тех политических ценностей, которые характерны для нашего общества в целом, и от соответствующих политических конфронтаций. В частности, как отмечает Е. Б. Шестопал, в этом сообществе отчетливо прослеживается противостояние «западников» и «почвенников», которые разделяют полярно противоположные политические ценности, получающие отображение и в научных установках (Шестопал, 1999). Если добавить, что до сих пор не склонили своей гордой головы и марксисты, что идеологические традиции советской науки не изжиты и современной российской наукой, а также то, что политизированность всегда была характерна для отечественных ученых55
  Как писал Н. А. Бердяев, «ученые никогда не пользовались у нас особенным уважением и популярностью, и если они были политическими индифференталистами, то сама наука их считалась не настоящей». Он назвал эта нашу традицию «славянской крайностью» (Бердяев, 1991, с. 33).


[Закрыть], то нетрудно оценить, какое влияние политические ценности оказывают на наших социогуманитариев. Политизированность приобретает особую актуальность в условиях их нацеленности на выработку «национальной идеи» и более частных идеологем, что подчас рассматривается властью как одна из главных задач социогуманитарной науки. При этом и события самой российской науки, например, пути ее реформирования, нередко становятся предметом острых политических споров и противостояния различных группировок.

Конечно, можно сказать, что психология – наука менее политизированная, чем, скажем, политология, экономика, философия или социология, в ней труднее разглядеть признаки «западничества» или «почвенничества», да и от решения ключевых политических проблем нашего общества она далека. Однако ее отдаленность от них весьма относительна. Достаточно вспомнить, как Московская Контрольная Комиссия Рабоче‐крестьянской инспекции объявила исследования А.Р. Лурии и Л. С. Выготского в Средней Азии «колонизаторскими, показывающими неполноценность окраинных народов и политически вредными» (Лурия, 1994, с. 67). К тому же существуют разделы психологической науки, например, политическая психология, которые неизбежно воспроизводят ряд политических ценностей, да и высокая социальная релевантность психологической науки в целом делает ее в значительной мере зависимой от политики.

При этом психология, как и любая научная дисциплина, вырабатывает и собственную внутридисциплинарную систему ценностей, образующую следующий – третий – уровень ее ценностных оснований. Данный уровень, как и любой другой, включает большое количество ценностей, образующих сложное переплетение. Так, одна из главных внутридисциплинарных ценностей психологии на всем протяжении ее развития состояла в стремлении быть похожей на точные науки, отчетливо проявившемся еще во времена создания первых психологических лабораторий. Эти науки всегда служили главным ориентиром ее развития, она традиционно воспринимала непохожесть на них, про являвшуюся в обилии «несоизмеримых» (в терминах Т. Куна) школ и концепций, в дефиците «твердого» знания, не зависимого от методологических оснований его производства, и т. п. как один из своих ключевых методологических недостатков, порождавший у нее «комплекс непохожести на точные науки» (Юревич, 2000). Недостижимость ориентиров, задаваемых некоторой ценностью, часто в силу известной психологической закономерности порождает ценности, противоположные ей. В результате в психологии сформировалась и контрценность – быть непохожей на точные науки, отчетливо акцентированная гуманистической психологией и нашедшая выражение в представлении о том, что психология – «особая» наука и ей следует развиваться своим собственным путем. Соответственно и ценность самобытности, уникальности психологической науки можно отнести к числу ее специфических внутридисциплинарных ценностей. Таким образом, проблема соотношения психологии с точными науками, относящаяся к числу ее «вечных» и наиболее болезненных проблем, породила сложный узел взаимно противоречивых ценностных ориентаций, стремление распутать который само по себе превратилось для психологии в одну из ее главных внутридициплинарных ценностей. Результирующей для ценностей, сплетенных в этот узел, стала такая ценность, как обретение психологической наукой своей идентичности как одной из естественных наук, не достигшей пока парадигмальной стадии развития, или как уникальной науки, развивающейся своим собственным путем, равнозначное ее ключевому методологическому выбору.

Вообще специфика внутридисциплинарных ценностей любой науки во многом выражает специфику ее объекта, вследствие которой она отличается от любой другой научной дисциплины не только в когнитивном, но и в ценностном отношении. Специфика объекта психологической науки – психика человека – не могла не наложить отпечаток на ее внутридисциплинарные ценности, некоторые из которых носят ярко выраженный запретительный характер. В частности, психология разделяет табу на эксперименты на людях в их наиболее жестком варианте, сопоставимом с типовым сценарием экспериментов в естественных науках. Да и более «мягкие» варианты психологических экспериментов, такие, как эксперимент С. Милгрэма, порождают серьезные этические проблемы. В американском психологическом сообществе в свое время большой резонанс вызвал эксперимент, в процессе которого испытуемым предлагалось ограбить банк (естественно, не всерьез), что вызвало бурные споры об этической приемлемости подобных предложений. А у Дж. Уотсона и Р. Рейнера возникли этические проблемы из‐за известного эксперимента с 11‐летним мальчи ком – «маленьким Альбертом», у которого бихевиористские методы формирования страхов вызвали стойкое болезненное последействие (Хьелл, Зиглер, 1997).

В общем специфика объекта психологической науки накладывает весьма существенные ценностные ограничения на психологические исследования, которые, как и базовые ценности науки, тоже редко отрефлексированы в сознании психологов, поскольку воспринимаются ими как сами собой разумеющиеся. Тем не менее эти ценности оказывают большое влияние на развитие психологической науки. В частности, можно предположить, что, если бы психолог был так же свободен в обращении с объектом своих исследований, как, скажем, физик или химик – с объектом своих, то психологическая наука уже достигла бы такого же уровня развития, как и эти дисциплины. А традиция проводить значительную часть психологических экспериментов не на людях, а на крысах или лягушках – неизбежная дань подобным ограничениям, выражающим определенные ценности.

Специфические внутридисциплинарные ценности психологии, связанные со спецификой ее объекта, естественно, не носят только запретительного характера. Среди них существует и немало таких, которые не ограничивают возможности психологического исследования, а, напротив, расширяют их. Например, одна из внутридисципинарных ценностей психологии состоит в социальной релевантности психологического знания, проявляющейся в стремлении связать его с потребностями общества, использовать на практике и т.п. Разумеется, в социальной релевантности нельзя отказать и другим наукам, но в психологии, в силу специфики ее объекта, она приобретает особый характер, а в общем‐то характерная для фундаментальной науки установка «Познание ради познания» в психологическом сообществе встречается очень редко.

Это сообщество вырабатывает и ряд специфических ценностей, которые связаны не столько со спецификой объекта психологической науки, сколько с социальными условиями, в которых она развивается. К их числу следует в первую очередь отнести ценность психологической практики и вообще психологическую практику как ценность66
  То, что, по словам Г. Башляра, психология из «науки светских салонов превратилась в массовую социальную практику» (Цит. по: Визгин, 1990, с. 42), тоже стало следствием ее новых ценностных ориентаций.


[Закрыть], во многом ответственную за то, что две области психологии – исследовательская и практическая – имеют две существенно различные системы ценностей. Если сообщество психологов‐исследователей ориентировано на ценности, характерные для фундаментальной и академической науки, где главной ценностью является производство научного знания, то сообщество практических психологов – на такие рыночные ценности, как возможность его продать (и желательно подороже), широта клиентуры, ее удовлетворенность и др. Подобное расхождение ценностных ориентаций не только углубляет «схизис» (Василюк, 1996) между исследовательской и практической психологией и расслоение соответствующих страт психологического сообщества, но и подчас порождает конфликтные отношения между ними. Так, психологи‐исследователи нередко воспринимают психологов‐практиков как безответственных людей, которые продают своим клиентам не устоявшееся, не надежное и вообще сомнительное знание, а те, в свою очередь, воспринимают психологов‐исследователей как сугубо кабинетных ученых, которые строят бесполезные абстракции вместо того, чтобы «заниматься делом». В результате отчетливо выражены не только «схизис» между двумя стратами психологического сообщества, но и довольно напряженные отношения между ними.

Деятельность психологов‐практиков обладает и особой «ценностной нагруженностью», которая порождает специфические для данной страты психологического сообщества этические проблемы, способные перерасти в этические проблемы для всей психологии. В частности, принято считать, что, если психолог обслуживает клиента, то он несет профессиональную ответственность только за его добросовестное обслуживание вне зависимости от того, что представляет собой этот клиент и каковы его цели. Подчас психологи с помощью различных предвыборных технологий приводят к власти весьма одиозных политиков, в том числе и имеющих криминальное прошлое (а иногда и настоящее), организуют рекламу товаров, которые этого не заслуживают, и т. п. Во всех подобных случаях вопрос о моральной ответственности психологов вроде бы не встает. Вместе с тем этот вопрос сродни вопросу о моральной ответственности ученых и инженеров за то, как именно используется производимое ими знание, который в современном обществе решается неоднозначно (он, в частности, порождает и вопрос о том, должны ли ученые приносить клятву, аналогичную клятве Гиппократа). Более того, если применительно к ученым вообще речь, как правило, идет о знании, которое лишь может быть использовано во вред человечеству (однако когда ученый производит заведомо вредное знание, например, разрабатывает ядерное оружие для некоего реакционного режима, его вина очевидна), то психологи, обслуживающие одиозных клиентов и сомнительные виды социальной практики, осознанно и намеренно содействуют достижению целей, противоречащих общепринятым нравственным нормам, и тезис о ценностной нейтральности науки здесь не применим. Трудно выработать какую‐либо однозначную позицию в отношении подобных психологов, а тем более ожидать, что, даже если такая позиция будет выработана, психологическое сообщество сможет применять к ним какие‐либо санкции. Но трудно и не заметить, что определенная часть практикующих психологов генерирует ценности, существенно расходящиеся с базовыми ценностями научного сообщества: «Клиент всегда прав», главное, чтобы он платил, а то, какие именно цели он достигает с помощью психолога, не имеет значения.

В принципе в рамках данного уровня ценностей можно выделить и еще один подуровень (можно его выделить и в качестве отдельного уровня) – специфические ценности отечественной психологии. То, что наука интернациональна и в норме не признает государственных границ (в патологии признает, например, в виде «железных занавесов»), не исключает существования у нее национальных особенностей, которые можно проследить на различных уровнях научного познания (См.: Юревич, 1999). Эти особенности в большей степени проявляются в социальной организации научной деятельности77
  Например, специфическая социальная организация советской науки, выражавшаяся в широкой распространенности НИИ-гигантов, насчитывавших по нескольку сотен сотрудников, в особом статусе Академии наук и др.


[Закрыть], нежели в ее когнитивном контексте, хотя и в нем – в той системе знания, которую строят ученые – национальные особенности науки тоже дают о себе знать. При этом в социогуманитарных дисциплинах подобные особенности проявляются рельефнее, чем в естественных и технических. Ярким примером может служить российская философия, которая, в отличие от философии западной, была ориентирована не на решение прагматические вопросов, а преимущественно на обсуждение этических и смысложизненных проблем. Как отмечают американские исследователи У. Гэвин и Т. Блэкли, ее главной проблемой стала “проблема человека, его судьбы и карьеры, смысла и цели истории”, (Gavin, Blakeley, 1976, р. 16), а не практические проблемы, традиционно находившиеся в центре внимания западной науки88
  Они подчеркивают, что для российской интеллектуальной традиции рационализм западной науки “был ассоциирован с эгоизмом, с безразличием к общественной жизни и невключенностью в нее” (Gavin, Blakeley, 1976, р. 12), и поэтому “бунт против картезианства” (Ibid., р. 101) состоялся именно в России.


[Закрыть]. По общему признанию, философские системы И.А. Ильина, В.С. Соловьева, Н.А. Бердяева и других выдающихся отечественных философов носят ярко выражен ный отпечаток российского менталитета и могли быть созданы только в России, причем в этих системах отчетливо запечатлены и специфические ценности, характерные для российской культуры.

На первый взгляд, психологическая наука в данном плане мало похожа на философию, а выявляемые ею закономерности человеческой психологии, как и законы физики, действуют во всех странах вне зависимости от их географических, социокультурных и прочих особенностей. Однако специфика концепций отечественной психологии, разработанных Л.С. Выготским, Л.С. Рубинштейном, А. Н. Леонтьевым и другими ее крупнейшими представителями, общепризнанна и именно она служит одной из главных причин большого интереса западных психологов, например, к теории Л.С. Выготского. Специфические особенности отечественных психологических концепций, отличающие их от западных теорий,– явный примат социума над индивидом, соответствующая траектория формирования личности, выраженная идеей интериоризации, и ряд других – обнаруживают достаточно очевидную связь с базовыми ценностями советского общества. Еще более очевидна связь с ними таких советских психологических концепций, как теория коллектива, да и сама идея о том, что коллективы возможны лишь в социалистическом обществе, несет очевидную ценностную нагрузку. В других концепциях, разработанных в советской психологии, тоже воплощены соответствующие ценности. При этом для отечественной психологии того времени были характерны и такие ценности, как стремление к самобытности, к противостоянию западной психологии. Конечно, подобные особенности советской психологической науки можно списать на ее идеологизированность, но такое представление было бы сильным огрублением ее куда более сложной социокультурной детерминации.