Текст книги "Революции 1917 года в России как серия заговоров"

Автор книги: Коллектив авторов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 4 страниц)

Революции 1917 года в России как серия заговоров
Под редакцией Александра Колпакиди

Авторский коллектив:

Василий Галин, Лаврентий Гурджиев, Сергей Кара-Мурза, Александр Колпакиди, Сергей Коростылев, Юрий Мухин, Геннадий Потапов, Елена Прудникова, Илья Ратьковский, Константин Черемных, Олег Шишкин

© Гурджиев Л., Кара-Мурза С., Колпакиди А., Коростылев С., Мухин Ю., Потапов Г., Прудникова Е., Ратьковский И., Черемных К., Шишкин О.

© ООО «Издательство Родина», 2021

Часть первая
Большевики: нас было мало…

Конкретика успешного переворота

Е. А. Прудникова

До чего же трудно бороться с послезнанием! Мы знаем, что было потом, и это заставляет искать в словах и событиях скрытое значение, которого, когда все совершалось, там и не было вовсе. Как, зная послеоктябрьскую историю, не поверить, что стоило Ленину открыть рот – и окружающие замирали в молитвенном восторге? Но ведь не было этого! И власть оказалась в руках большевиков не потому, что в них видели спасителей Отечества – этих спасителей тогда было хоть лопатой греби! – а потому, что Ленин и большевистская партия предприняли вполне конкретные усилия для того, чтобы эту власть получить. Она, конечно, валялась на земле, но вокруг стояла куча народу, следившего, чтобы ее кто-нибудь не поднял в одиночку. Никто не хотел брать ее себе, но всем хотелось поучаствовать. И уж отдать власть какой-то мелкой экстремистской тусовке, да еще готовой опозорить страну сепаратным миром?..

Так что все это было далеко не так просто и естественно, как кажется теперь, когда мы знаем, что будет дальше….

Как следует поступить, если хочешь хорошенько спрятать какую-либо вещь? Правильно, положить ее на самом видном месте. Как, собственно говоря, и получилось с Лениным. Он никогда не скрывал своих намерений, озвучивая их прямо и честно – а его либо не слушали, либо не верили. Ведь политические радикалы – это практически всегда партии «сослагательного наклонения». Легко говорить: «Вот если бы мы пришли к власти, мы бы…» и выдвигать самые безумные лозунги, когда ты знаешь, что власть тебе не грозит ни при каком раскладе. Даже в партии далеко не все до самого дня 25 октября понимали, что Ленин на самом деле собирается брать власть – а уж как он это намерен сделать и какой власти он хочет…

3 апреля 1917 года знаменитый пломбированный вагон, битком набитый российскими политэмигрантами самых разных мастей, припарковался в Петрограде. В то время видные деятели Совета считали для себя обязательным встречать каждого приезжающего политика – вот и Ленина встретил на Финляндском вокзале собственной персоной председатель ЦИК[1]1
  ЦИК – Центральный исполнительный комитет Советов рабочих и солдатских депутатов


[Закрыть] Чхеидзе. В качестве приветствия он прочитал целую нотацию: от имени Совета он рад приветствовать Ленина в России, но «мы полагаем, что главной задачей революционной демократии является сейчас защита нашей революции от посягательств как изнутри, так и извне. Мы полагаем, что для этой цели необходимо не разъединение, а сплочение рядов всей демократии. Мы надеемся, что вы вместе с нами будете преследовать эти цели…» и т. д., и т. п.

Ленин на протяжении речи Чхеидзе разглядывал потолок, стены, окружающих, потом повернулся к «своим» встречающим и ответил следующее: «Дорогие товарищи, солдаты, матросы и рабочие! Я счастлив приветствовать в вашем лице победившую русскую революцию… Грабительская империалистская война есть начало войны гражданской во всей Европе… народы обратят оружие против своих эксплуататоров – капиталистов…» И далее в том же духе. Первый контакт двух русских революций – февральской и октябрьской – состоялся. И сразу стало ясно, что им совершенно не по пути.

Уже на следующий день на совещании большевиков – членов всероссийской конференции Советов Ленин выступил со знаменитыми апрельскими тезисами. Пунктом первым там шел самый главный на то время вопрос – о войне. Единственным реальным выходом из войны для России был сепаратный мир, который большевики, придя к власти, тут же бестрепетно заключили. Однако говорить о сепаратном мире, только что проехав через Германию, было, мягко говоря, неразумно. Поэтому Ленин делает хитрый финт, заявляя, что заключить войну истинно демократическим миром нельзя без свержения власти капитала. А раз власть капитала не свергнута, так не о чем и разговаривать. Будем работать в этом направлении, пропагандируя такие взгляды, в том числе и в действующей армии. Далее по тезисам: никакой поддержки Временному правительству, переход власти к Советам – снизу доверху и по всей России. Конфискация всех помещичьих земель, национализация всех земель в стране, слияние всех банков в один общенациональный банк, контроль за производством и распределением – ну, и еще по мелочам, вроде перемены названия партии с социал-демократической на коммунистическую. Прямо скажем: большевистский лидер не собирался стрелять из пушки по мухам. Хотя тогда его идеи расценили как попытку подбить из рогатки броненосец.

5 апреля состоялось совещание представителей социал-демократических партий, где эти тезисы бурно обсуждались. «Отец русской социал-демократии» Плеханов назвал ленинскую программу «грёзофарсом» – бредом сумасшедшего. И кто бы с ним не согласился? Впрочем, терять большевикам было нечего, с такими идеями политический капитал они могли приобрести нешуточный, а там посмотрим. Время на дворе стояло веселое с явным дрейфом в сторону безумия, а в такой обстановке расклады случаются самые неожиданные.

Так дальше и шло. 3 июня открылся первый съезд Советов. Он был насквозь социалистическим: из 822 делегатов с решающим голосом 285 мандатов имели эсеры, 248 – меньшевики, 105 – большевики, остальные – разные мелкие организации. И вот когда видный меньшевик Церетели, давая очередную характеристику положения дел, вещал с трибуны: «В настоящий момент в России нет политической партии, которая говорила бы: дайте в наши руки власть, уйдите, мы займем ваше место», – Ленин выкрикнул из зала свое знаменитое: «Есть такая партия!» Его заявление встретили смехом – но смутить Ильича было задачей непосильной. Он вышел на трибуну, заявив: «Окажите доверие нам, и мы вам дадим нашу программу». И, ничтоже сумняшеся, стал излагать «апрельские тезисы». Ну прямо Жириновский образца 1917 года!

Однако была у данной политической клоунады и оборотная сторона, совсем не смешная. Это, кстати, хорошо понимали «союзники». Уже 3 апреля английское посольство сообщило в российское Министерство иностранных дел: «Ленин – хороший организатор и крайне опасный человек и, весьма вероятно, он будет иметь многочисленных последователей в Петрограде». А кроме личных качеств вождя надо учитывать, что за ним стояла отнюдь не парламентская «говорильная» партия. Кроме сидевшего за границей теоретико-политического руководства, РСДРП (б) имела не слишком большую, но очень качественную организацию в России, которая двадцать лет (!) целенаправленно занималась организацией рабочего движения. Причем действовали большевики отнюдь не петициями: в их арсенале были стачки, саботаж, теракты, уличные бои. За спиной у Ильича стояли такие «зубры» нелегальной работы, как члены Русского бюро ЦК[2]2
  Русское бюро – та часть ЦК РСДРП(б), которая занималась работой в России


[Закрыть] Коба (Сталин) и Андрей Уральский (Свердлов), освобожденный в марте из Бутырской тюрьмы Юзеф (Дзержинский) и множество подобных фигур меньшего калибра, но в том же стиле: мало слов, много дела.

Эта двойственность, сочетание политически грамотной верхушки и конспиративно-боевых низов, делала организацию совершенно непредсказуемой и действительно опасной, ибо у нее была и голова с бродившими в ней «грёзофарсами», и руки, которые могли заняться их реализацией. Но насколько опасной – не понимало даже большинство членов ЦК, мысливших все-таки парламентскими категориями.

А время шло. Отгремели июльские беспорядки, торжественно провалился корниловский мятеж, Россия была объявлена республикой. Армия рассыпалась на глазах, по всей стране пылали помещичьи усадьбы. Росла и ширилась великая русская смута, а в столице пиром во время чумы кипели политические дебаты.

Ленина «сносит» влево

По мере развития революции Россия дрейфовала в левую сторону политического спектра. Из правительства уходили представители буржуазных партий, их портфели подхватывались социалистами – эсерами и меньшевиками. Впрочем, войдя в правительство, они не делали ничего такого, что можно было бы ожидать от представителей социалистических партий, оправдываясь тем, что не имеют возможности защищать интересы трудящихся («хочу, но не могу»). Большевики в правительство не входили и не собирались («не могу, а значит, не стану») – обычная, в общем-то, позиция для политических радикалов: свобода критики и никакой ответственности. Советы также являлись эсеро-меньшевистскими – хотя после подавления корниловского мятежа и началась их большевизация, но ВЦИК[3]3
  ВЦИК– Всероссийский центральный исполнительный комитет Советов рабочих и солдатских депутатов, орган, сформированный Первым Всероссийским съездом Советов рабочих и солдатских депутатов (3 – 24 июня 1917 г.)


[Закрыть] пока оставался прежним.

Ленин, сидевший в Гельсингфорсе, со всем пылом пресекал любые попытки своих деятелей работать в одной упряжке с социалистами, называя тех «социал-предателями» (и было за что!) Тем не менее, когда в ходе подавления корниловского мятежа стихийно возникла коалиция с эсерами и меньшевиками, он эту коалицию задним числом одобрил и даже написал несколько соответствующих статей, начиная с известной работы «О компромиссах». Причина внезапной уступчивости Ильича была проста: развитие событий его вполне устраивало. «Компромисс» с социалистами, к которому призывал Ленин, он видел в следующем: Советы берут власть в свои руки и формируют правительство, состоящее из советского большинства – меньшевиков и эсеров, не допуская в него кадетов и прочих представителей буржуазных партий. Большевики, так уж и быть, в правительство не войдут, удовлетворившись только свободой реализации своей программы – то есть, продолжат агитировать, выдвигая безумные сверхпопулистские лозунги, наживая политический капитал и спокойно ожидая революции на Западе. По Марксу, начать должен был именно Запад, так что Россия могла особо не спешить.

Примерно в таком духе Ильич написал целую серию статей, чем дал ЦК и Петроградскому комитету богатую пищу для политических дискуссий – и большевистские политики этим старательно занимались. Пока все это обсуждалось, РСДРП (б) вела себя мирно: ее представители честно участвовали в заседаниях разнообразных органов власти и комитетов, старались обеспечить как можно более солидную фракцию на Демократическом совещании, которое должно было определить состав правительства новорожденной Российской демократической республики (его открытие было назначено на 14 сентября). Они, конечно, всюду агитировали за полный разрыв с буржуазными партиями, но торжественных уходов из зала заседаний, переходящих в забастовки протеста, не устраивали – хотя бы и на том спасибо.

И вдруг 15 сентября Ленин прислал инструкции, от которых ЦК впал в ступор: Ильич внезапно переметнулся на крайний левый фланг и начал требовать немедленной подготовки вооруженного восстания.

Что же произошло? Очень простая вещь: социалистические лидеры оказались не глупее Ленина и соглашаться на большевистский «компромисс» не собирались. Эсеро-меньшевистское правительство? Это чтобы они за все отвечали, а большевики прятались за их спины? Правый меньшевик Марк Л ибер выразил эти страхи четко и афористично: «Кадеты сброшены с колесницы, но бойтесь, как бы вам не очутиться на ней одним». Боялись, однако, и еще как!

Уже 9 сентября правые социалисты Дан, Церетели и прочие, иже с ними, заговорили о новой коалиции с буржуазными партиями[4]4
  После корниловского мятежа решено было с кадетами и прочими буржуазными партиями дела не иметь.


[Закрыть]. Большевистские политики пытались им возражать, начав увязать в изначально бесплодных дискуссиях с социалистическим большинством. ЦК РСДРП (б) собрался привычно уйти в оппозицию и с новым пылом предаться агитации и пропаганде, чем он занимался уже полгода. В общем, положение для радикальной партии было достаточно выигрышное. И тут Ленин шарахнулся на левый фланг, потребовав бросить всю эту ерунду и начать подготовку к вооруженному восстанию.

Людей, входивших в состав ЦК, трудно было шокировать – однако Ленину это удалось. (У меня есть подозрение, что самым большим шоком для них стало осознание того, что Ленин не просто говорит о приходе к власти, а всерьез собирается ее брать.) Их вождь оказался не радикальным политиком, и даже не авантюристом высшей пробы, а полностью «отмороженным» деятелем, который искренне не понимал: почему не взять власть, если можно ее взять? Будем идти по этому пути столько, сколько продержимся. Последствия? Да плевать на последствия! Войдем в историю, как вошла в нее Парижская коммуна, и пусть на нашей крови поднимется новое поколение революционеров!

Да и партийные низы подпирали. Двадцать лет вожди говорили им о социалистической революции – и теперь пришло время «отвечать за базар». Иначе большевистские лидеры потеряли бы лицо перед собственным личным составом – и кому бы они были после этого нужны? И вот социалистическая революция внезапно сошла со страниц толстых томов партийных теоретиков и испытующе уставилась в лицо: ну как, товарищи, рискнете? Кишка не тонка?

Стра-ашно!

Едва получив новые ленинские письма, 15 сентября ЦК собрался на специальное заседание. Сталин (вообще-то верный ленинец, но вписывавшийся в повороты вождя с некоторым запозданием, поскольку не имел привычки подчиняться, не раздумывая) предложил отправить письма на обсуждение в наиболее крупные первичные организации (вот и пойми – он за ленинские идеи или против?), однако получил сплоченный отпор остальных членов ЦК, от Каменева до Троцкого. В партии имелось огромное количество леваков, которым только ленинской поддержки и не хватало, чтобы немедленно перейти к захвату вокзалов и уличным боям. Более того, дабы информация не просочилась случайно, постановили все копии писем сжечь, оставив только по одному экземпляру, и упорно продолжали печатать в «Рабочем пути»[5]5
  «Правду» постоянно закрывали, и после каждого закрытия ее начинали выпускать под новым названием. В то время она называлась «Рабочий путь».


[Закрыть] старые ленинские работы эпохи «компромисса» (то есть двухнедельной давности).

Какое-то время так все и шло: Ленин требовал немедленного выступления, ЦК саботировал. Но ведь Ленин писал не только ЦК, а и Петроградскому, и Московскому комитетам. Информация постепенно просачивалась на более низкий партийный уровень, да и члены ЦК постепенно привыкали к новому курсу – и в начале октября дискуссия о целесообразности вооруженного восстания как-то незаметно подменилась дискуссией о его сроках. Ждать ли Второго Всероссийского съезда Советов, который должен был собраться в середине октября, или действовать независимо?

Ленин к тому времени успел из Гельсингфорса перебраться в Выборг, поближе к столице, по-прежнему говорил, что «промедление смерти подобно» и требовал брать власть тотчас, немедленно.

Сведения об этих спорах, несмотря ни на какую конспирацию, тут же попадали на страницы газет – от черносотенных до анархистских. Дебаты внутри большевистского руководства гремели на всю столицу. После того, как 7 октября большевики торжественно ушли с первого же заседания Предпарламента[6]6
  Орган, порожденный Демократическим совещанием, на который оно переложило вопрос о формировании правительства.


[Закрыть], о том, что они готовят восстание, говорили в каждой очереди, в каждом трамвайном вагоне и на каждом уличном митинге.

Кто же так дела-то делает? Тоже мне, конспираторы с двадцатилетним стажем!

Странные телодвижения партии большевиков

7 октября Ленин, наконец, добрался до Петрограда. 8-го числа, отдохнув с дороги, он принялся за дела, и уже 10 октября ЦК принял решение о восстании. А информация все продолжала утекать в какие-то непонятные дыры. Уже через день левоэсеровская газета «Знамя труда» разъясняла читателям, почему немедленное восстание – это плохо. 15 октября газета Горького «Новая жизнь» посвятила большую статью рассуждениям на тему – поддерживают или не поддерживают массы призывы большевиков взять власть силой.

В тот же день, 15 октября, тем же вопросом озаботилось и большевистское руководство. В этот день состоялось еще одно заседание ЦК, на которое были приглашены представители от районов, доложившие о готовности – а точнее, о неготовности к восстанию. Американский историк Александр Рабинович так описывает этот драматический момент: «Общее положение дел в казармах, на фабриках и заводах часто представлялось столь неутешительным, что не могло не обескураживать многих большевиков… В выступлениях участников собрания звучала тревога по поводу явной пассивности очень многих рабочих и солдат. Вопрос в том, захотят ли они подвергать себя риску потерять работу, быть немедленно отправленными на фронт, оказаться в тюрьме или даже пожертвовать жизнью, отозвавшись на призыв большевиков к вооруженному выступлению, когда на днях должен был собраться Всероссийский съезд Советов. Лишь восемь из девятнадцати представителей районов говорили о том, что массы настроены по-боевому и готовы выступить в любой момент. Шесть представителей районов сообщили, что у них преобладали безразличие и выжидательные настроения, а пятеро без обиняков заявили, что у масс нет никакого желания выступать…

В сообщениях из районов на заседании 15 октября прозвучала также озабоченность многих большевиков отсутствием сколько-нибудь удовлетворительной общей технической подготовки восстания. Почти все выступавшие говорили о серьезных трудностях с организацией красногвардейских отрядов и о нехватке оружия и боеприпасов. В целом выступления сводились к тому, что пока еще не был создан орган, который эффективно осуществлял бы подготовку к восстанию. Представитель Нарвского района С. М. Гессен сдержанно говорил о самороспуске боевых сил, очевидно созданных в дни корниловского мятежа, в связи с отсутствием боевых центров. Винокуров, который с оптимизмом рассказывал о настроениях рабочих в Невском районе, признал тем не менее, что отряды Красной гвардии не были созданы в районе и что “организационным аппаратом мы похвастаться не можем”. Прохоров прямо заявил: “С Красной гвардией дело обстоит плохо… Вообще в районе полный развал”. Представитель Шлиссельбургского района сообщил, что красногвардейский отряд в районе был организован, но записывались в него неохотно в связи с нехваткой оружия»¹.

Тем не менее ЦК, еще совсем недавно саботировавший призывы Ленина, на следующий день всего при двух голосах против проголосовал за восстание. И как это прикажете понимать? Либо все ЦК внезапно охватило коллективное помешательство, либо… что?

И тут двое противников «общей линии» – члены ЦК Зиновьев и Каменев – учудили такое, что с позиций партийной этики не лезло ни в какие ворота. Мало того, что они не подчинились решению ЦК, они еще и выступили со статьей, направленной против восстания, все в той же газете Горького «Новая жизнь».

Каменев писал в «Новой жизни»: «Ввиду усиленного обсуждения вопроса о выступлении я и товарищ Зиновьев обратились к крупнейшим организациям нашей партии… с письмом, в котором решительно высказывались против того, чтобы партия наша брала на себя инициативу каких-либо вооруженных выступлений в ближайшие сроки… Не только я и товарищ Зиновьев, но и ряд товарищей-практиков находят, что взять на себя инициативу вооруженного восстания в настоящий момент… независимо и за несколько дней до съезда Советов, было бы недопустимым, гибельным для революции шагом».

Из этого письма неукоснительно следовал вывод, что большевики, несмотря на все возражения собственных правых, решили выступать, не дожидаясь съезда. А до съезда оставалось всего три дня!

Тут нечто совершенно несообразное с позиции элементарного здравого смысла сотворил и сам Ленин. Он обрушился на Зиновьева и Каменева в большевистской печати, но как?! Вы думаете, он, как любой приличный лидер, готовящий переворот, стал уверять всех, что никаких восстаний не замышлялось? Ничего подобного! С таким заявлением выступил почему-то Петроградский Совет, о котором и речи не шло, а главный виновник торжества нес что-то невразумительное. Он написал письмо «к членам партии большевиков», где говорил:

«По важнейшему боевому вопросу, накануне критического дня 20 октября, двое “видных большевиков” в непартийной печати… нападают на неопубликованное решение центра партии!.. И по такому вопросу после принятия центром решения, оспаривать это неопубликованное решение перед Родзянко и Керенскими, в газете непартийной…» И т. д., и т. п. Какой из всего этого следовал вывод? Только один: решение все же состоялось, и большевики намерены выступить. А состоится выступления 20 октября, не дожидаясь открытия съезда.

Ленин рвал и метал, требовал исключения обоих предателей из партии. Однако дело кончилось всего лишь тем, что провинившимся запретили выступать от имени партии – причем уже через несколько дней Каменев, несмотря на все запреты, преспокойно участвовал в митингах. Как известно, на дальнейшей карьере «штрейкбрехеров» их выходка не отразилась – оба если и выходили из ЦК, то по своей воле и спустя несколько лет оказались в Политбюро, высшем органе, руководившем страной. И это при том, что куда меньшие провинности в большевистской партии карались пулей.

Ну, и как все это прикажете понимать?

…Шум вокруг страшных большевистских приготовлений стоял невообразимый. Между тем действовали большевики куда умеренней и аккуратней, чем говорили. 10 октября Ленин громогласно призывал не дожидаться Всероссийского съезда Советов и выступать, опираясь на съезд Советов Северной области, который должен был открыться на следующий день. При этом почему-то он нимало не озаботился проблемами готовности партии к восстанию. Как-то так получалось, что выступление – само по себе, а подготовка – сама по себе. Естественно, мгновенно произошла утечка информации, и во время съезда население Петрограда с замиранием сердца ждало, когда же начнется – однако ничего не началось. То есть вообще ничего – ни стрельбы на улицах, ни призывов делегатов-большевиков к съезду провозгласить себя властью. Даже чрезвычайно левая «военная организация» партии («Военка») вела себя в высшей степени прилично.

Не успели разъехаться делегаты, как грянул скандал с Зиновьевым и Каменевым, еще на несколько дней приковав внимание общественности: ну вот, сейчас уж точно будет стрельба! Газеты, каждая из собственных «абсолютно достоверных» источников, публиковали «совершенно точные» планы большевистского восстания. Командующий гарнизоном полковник Полковников дал приказ войскам гарнизона принять участие в охране порядка. Время шло, наступило и прошло двадцатое октября – и опять ничего! Шуму много, а дела вовсе и нет никакого. Если, конечно, не считать делом поднятый вокруг всех этих планов шум.

Неужели кто-то думает, что столь опытный и осторожный политик, как Ленин, не понимал: куда выгоднее брать власть, опираясь на Всероссийский съезд, чем на голую силу? Или что он полагал: можно вот так просто, без всякой подготовки, взять и провести восстание – сегодня принять решение, а завтра, не имея ни штаба, ни вооруженных формирований, выкинуть из Зимнего дворца правительство? Нет, обо всем этом он шумел.

В этом и разгадка того, что «ренегаты» не понесли никакого наказания. Зиновьев – ближайший сподвижник Ленина, разделивший с ним сидение в Разливе и в Гельсингфорсе, полностью посвященный во все ленинские планы, после революции ставший главой сверхотмороженной террористической организации под названием Коминтерн – он-то почему вдруг забоялся силовых действий? Каменев – старейший член партии, ему не надо объяснять, что такое партийная дисциплина. С чего вдруг их к Горькому понесло?

Да ради шума – зачем еще-то? А под прикрытием этого шума шла некая негласная работа – шла неспешно, в разумные сроки и по жесткому плану.

В чем сила, брат?

Да, рабочие окраины не были готовы к перевороту. Но кто сказал, что большевики собирались брать власть, опираясь на пролетарские толпы и на Красную гвардию?

В городе было две реальных силы – Петроградский гарнизон и кронштадтские матросы, да еще имелся большевизированный гарнизон в Гельсингфорсе. За кого они станут, у того будет и власть. А за кого они стояли – еще очень большой вопрос. В Кронштадте сильны были анархисты, у гарнизона же имелись проблемы поважнее политических предпочтений: засевших в столице солдатиков правительство собиралось выпереть на фронт.

В начале октября немцы захватили Моонзундский архипелаг на Балтике, перекрыв морские пути и оттеснив русский флот в Финский залив. Правительство обвиняло разложившихся солдат и матросов и, как водится, большевиков, большевики обвиняли правительство в намерении сдать Петроград, по городу бродили слухи о переносе столицы в Москву. Тут-то правительство и предприняло очередную попытку перебросить части Петроградского гарнизона на фронт, мотивируя это необходимостью защиты Отечества. На самом же деле предполагалось на смену выведенным из столицы ненадежным частям прислать еще не распропагандированных фронтовиков, опираясь на которых, можно начать наводить порядок. Существовали ли на фронте нераспропагандированные солдаты, и чем вообще могла закончиться эта затея – вопрос, конечно, интересный, но искать на него ответ никто не хотел.

Большевики, при всем желании, помочь гарнизону не могли, поскольку, во-первых, не имели реальной власти, а во-вторых, вообще оказались в трудном положении. Дело в том, что необходимость замены уставших фронтовых частей тыловыми была единственным пунктом, в котором солдаты-фронтовики сходились с эсеро-меньшевистскими армейскими комитетами и с Временным правительством: против были только тыловые части. Большевики же, поддержав фронтовиков, теряли петроградский гарнизон, а поддержав гарнизон, теряли фронтовиков, ибо правительственные комиссары получали рычаги воздействия на озверевшую от войны солдатскую массу: вот, смотрите, каковы они, ваши радетели! Умело сыграв на этой струнке, можно было двинуть фронтовиков на Петроград не революцию душить, как вел их Корнилов, а вышибить из города засевших там тыловых лоботрясов.

(Надо сказать, что большевики все же выкрутились из этой ловушки. 17 октября во Пскове было собрано совещание фронтовых и гарнизонных представителей, чтобы, воздействуя на совесть, убедить засевших в Петрограде солдатиков согласиться отправиться на фронт. Большевики же ловко подправили разговор: надо заключать мир, а не гнать новые полки в окопы. Ну, и далее, как всегда: чтобы заключить мир, надо передавать власть Советам; тем более что близится съезд, который должен решить еще и вопрос о земле; вывод полков из Петрограда имеет контрреволюционные цели – сорвать съезд и Учредительное собрание. Так что давайте, товарищи, подождем съезда, тем более и осталась какая-то неделя, ну что она вам, сделает погоду, что ли?)

ВЦИК, может, и смог бы отстоять петроградский гарнизон – но не хотел. Он по-прежнему был эсеро-меньшевистским. Обе эти партии, кроме Исполкома Советов, входили и в правительство, так что были обязаны защищать государственные интересы. (Кроме того, как показали дальнейшие события, социалисты были тесно связаны с союзниками по Антанте, которые требовали от России продолжать войну любой ценой).

Однако существовала в Петрограде еще одна организация, которая и хотела, и могла помочь – первый из всех Советов России, Петроградский совет рабочих и солдатских депутатов, который к тому времени был полон левых: большевиков, левых эсеров, анархистов. Председателем Петросовета являлся не кто-нибудь, а сам Троцкий, руководивший этим органом еще в 1905 году. Насквозь большевизированный Петросовет, естественно, не хотел расставаться с частями, с которыми большевистские пропагандисты так долго и хорошо работали.

9 октября был опубликован приказ Временного правительства о выводе Петроградского гарнизона на фронт. В тот же день приказ обсуждался на пленуме Петросовета, который принял решение: создать Военно-революционный комитет по обороне Петрограда. Задачи у комитета были вполне нейтральные, не придерешься: точный учет Петроградского гарнизона и определение минимума сил, необходимых для обороны столицы, меры по охране города от погромов, поддержание порядка. Входили в него представители военных и флотских комитетов, Советов, профсоюзов, фабзавкомов. Формально ВРК был внепартийным органом, подведомственным Совету – однако большинством организаций, пославших в него своих представителей, давно уже рулили большевики, левые эсеры или анархисты. И почему-то именно после создания Комитета, на следующий же день, большевистский ЦК принял первое решение о вооруженном восстании.

Новый комитет неспешно проходил процедуру согласований и утверждений. До тех пор, пока он не был утвержден исполкомом Петросовета, большевики старательно не обращали на него внимания. Им было не до того – они бурно обсуждали подготовку собственного вооруженного восстания: ждать неделю до съезда или все же не стоит? Однако, как только ВРК прошел процедуру утверждения, в тот же день, 16 октября, ЦК РСДРП (б) принял окончательное решение о вооруженном восстании. Снова совпадение дат? Какие-то уж очень точные получаются совпадения.

На том же заседании ЦК избрал «Военно-революционный центр», который делегировал для работы в ВРК. Вошли туда не политики, не ораторы, известные всему Петрограду, а тихие и малозаметные товарищи из «конспиративной» части партийного айсберга. Те, огромная роль которых в подготовке переворота всегда утверждалась большевистскими историками – но даже после победы революции никто никогда не раскрывал: а чем именно означенные товарищи занимались с апреля по октябрь 1917 года? Поименно: Свердлов, Сталин, Бубнов, Урицкий и Дзержинский. Трое из них стали потом крупнейшими государственными деятелями, входили в самое узкое из узких руководств, Бубнов тоже не затерялся в неизвестности, а дослужился до начальника Политуправления Красной Армии и наркома просвещения[7]7
  В то время просвещение являлось одним из ключевых направлений работы.


[Закрыть]. И лишь послужной список Урицкого оборвался должностью председателя Петроградской ЧК, но не по его вине – на этой должности он был убит в августе 1918 года.

Впрочем, этой пятеркой присутствие большевиков в ВРК не ограничивалось – «центр» был делегирован туда партией, но большевики имелись в Комитете и сами по себе, как чьи-то представители. 20 октября на первом пленарном заседании ВРК было избрано его бюро, куда вошли еще три большевика: Антонов-Овсеенко, Подвойский и Садовский (первый из них будет вскоре арестовывать Временное правительство, второй являлся руководителем «Военки»). Остальные двое членов были левыми эсерами, в том числе и председатель бюро Павел Лазимир, председатель солдатской секции Петросовета.

Очень любопытную вещь сказал три года спустя Троцкий, вспоминая те дни: «Отдавал ли он (Лазимир. – Авт.) себе отчет, что дело идет о заговоре, или же только отражал бесформенно-революционное настроение левого крыла эсеров, не знаю. Скорее последнее».