Текст книги "Кембриджская история капитализма. Том 2. Распространение капитализма: 1848 – наши дни"

Автор книги: Коллектив авторов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 8 страниц)

Британский вызов и ответ экономической политики

В XVI–XVIII веках экономика Британии росла медленными, но устойчивыми темпами. В середине XVIII века, на заре промышленной революции, душевой ВВП Британии был существенно выше, чем в среднем по миру. Двигателем экономического роста была международная торговля, хотя экономическая политика британского государства при этом несколько расходилась с предписаниями Адама Смита. Государство действительно стояло на защите частной собственности, однако уровень налогов был выше, чем во Франции, а торговая экспансия осуществлялась силами монополий, дарованных королевской властью (вроде Ост-Индской компании). Торговая экспансия поддерживалась благодаря морскому могуществу, вооруженной силе, колониальным завоеваниям, таможенным пошлинам и меркантилизму (см. гл. 1 первого тома). Смит был сторонником свободной торговли и возражал против такой политики. Как бы там ни было, рост экономики был стремительным и не уступал росту населения, и в результате Англия по уровню зарплат опережала большинство стран Европы и Азии. Рост Лондона, кроме того, привел к резкому удорожанию топлива, которое в конце Средневековья было представлено преимущественно древесным углем и дровами, – в итоге это привело к расширению угледобычи на северо-востоке Англии. В XVIII веке только Британия добывала уголь в крупных количествах и по стоимости ее угольная энергия была самой дешевой в мире (см. гл. 16 первого тома).

С помощью этих факторов можно объяснить ту траекторию, по которой развивались инновации в Британии в период промышленной революции: новые технологии приводили к замещению дорогого труда капиталом и дешевой энергией. Эти технологии были изобретены в Британии потому, что там они обеспечивали коммерческий успех. В других регионах, однако, их применение на первоначальном этапе не было экономически оправданно из-за более низких зарплат и более дорогой энергии.

С одной стороны, британские технологии создали для остальных стран новые возможности, а с другой – бросили им вызов. Чтобы достичь процветания, им нужно было поднять производительность труда, и добиться этого было можно переняв новые британские технологии. В то же время последние были неэффективны с точки зрения издержек ввиду иного соотношения цен на факторы производства. Как следовало поступать в такой ситуации?

Эта задача усложнялась в силу еще одного обстоятельства, которое вытекало из распространения новых технологий. Поскольку они повышали производительность обрабатывающей промышленности в Британии, не предоставляя того же преимущества другим странам, сравнительные преимущества британской обрабатывающей промышленности повышались, тогда как другим странам становилось выгоднее вести сельское хозяйство. Это выражалось в том, что британские обрабатывающие фирмы становились более конкурентоспособными и угрожали вытеснить производителей других стран из отрасли. В то же самое время другие страны становились более конкурентоспособными как производители сельскохозяйственной продукции. Иными словами, успех Британии создавал угрозу деиндустриализации остального мира и превращения остальных стран в «слаборазвитых» поставщиков сырья (Williamson 2011).

Именно это и произошло с большей частью Азии. Самым важным примером служит Индия. В XVIII веке там находился один из самых крупных очагов текстильной промышленности в мире. Британия могла поспорить с Индией лишь в производстве наиболее грубой нити и тканей, поскольку в нем требовалось меньше труда, чем для производства тонкой пряжи, а британский труд был гораздо дороже, чем индийский. Внедрение машин позволило Британии сократить издержки, снизив временные затраты на переработку одного фунта материала и позволив заменить высокооплачиваемый труд мужчин на низкооплачиваемый труд женщин и детей. В 1813 году истек срок действия монополии Ост-Индской компании на торговлю с Индией и группа промышленников из Манчестера выступила против ее продления, ссылаясь на то, что Индия могла стать огромным рынком сбыта в случае снижения стоимости перевозки. Они указывали, что в 1812 году стоимость производства нити сорокового номера, которая обычно используется для пошива рубашек, в Индии составляла 43 пенса за фунт, а в Англии – лишь 30 пенсов. Они были правы, но примечательно, что еще десятилетием ранее они не могли бы предъявить тот же аргумент, так как в 1802 году нить сорокового номера в Англии стоила 60 пенсов. Исходя из этого, можно судить о скорости, с которой происходил прогресс. И действительно, к 1826 году стоимость нити сорокового номера опустилась до 16 пенсов и конкуренция со стороны Британии полностью разрушила индийскую хлопкопрядильную отрасль. Сократилось и ткачество, хотя оно не полностью исчезло, так как опиралось на импорт британской нити.

США и Западная Европа столкнулись с теми же угрозами, что и Индия, но им удалось избежать ее участи благодаря четырем элементам экономической политики, в совокупности образующим «стандартную модель» экономического развития (см. гл. 17 первого тома). Впервые эта модель была разработана в Соединенных Штатах и была призвана решить четыре задачи: создать крупный внутренний рынок путем отмены внутренних пошлин и создания транспортной инфраструктуры; установить внешние пошлины для защиты отраслей от конкуренции со стороны Британии; основать государственный банк, который стабилизировал бы денежное обращение и способствовал промышленному развитию; дать населению образование, тем самым подготовив его к коммерческой и технической деятельности. Конституция, вступившая в силу в 1790 году, отменила пошлины на уровне штатов, поэтому означала шаг вперед к созданию крупного внутреннего рынка. Программу вложений в инфраструктуру, установления внешних пошлин и создания государственного банка начертал в своем «Докладе о мануфактурах» 1791 года Александр Гамильтон, и впоследствии она была принята. Массовое образование появилось еще в колониальный период, а в первой половине XIX века правительства штатов признали всеобщее школьное образование обязательством государства, отчасти руководствуясь экономическими соображениями.

Стандартная модель создавала среду, прибыльную для местной обрабатывающей промышленности, и британские машины стали внедряться с большой охотой, так как высокая капиталоемкость производства представлялась привлекательной в свете высоких зарплат в США. К 1830-м годам в Америке зарплаты значительно превысили уровень Британии, где они перестали расти в 1790-е годы, и это подталкивало американцев к изобретению еще более капиталоемких технологий, чем британские. Так был заложен фундамент американского промышленного могущества.

Стандартная модель в Европе

В Европе теоретическое обоснование стандартной модели дал Фридрих Лист в своей «Национальной системе политической экономии» 1841 года, хотя на практике она к тому времени уже давно развивалась. В Западной Европе, чтобы внедрить британские технологии, приходилось преодолеть большие трудности, чем в Северной Америке. Многие историки полагают, что в XVIII веке рост сдерживали устаревшие институты. Их сокрушили Французская революция и армии Наполеона, с которыми в завоеванные страны пришли модернизированные французские институты. В числе нововведений была отмена крепостного права, экспроприация монастырских владений, новый правовой кодекс, включавший принцип равенства перед законом, отмена внутренних таможенных пошлин, рационализация налоговой системы и тарифов, всеобщее школьное образование, расширение сферы высшего образования и создание научных институтов. Такие страны, как Пруссия, потерпевшие поражение от Наполеона, но не присоединенные к его империи, также реформировали свои институты, согласно тому же образцу.

Германия – это хороший пример стандартной модели в Европе. Пруссия ввела всеобщее школьное образование в 1763 году, и в последующие шестьдесят лет ее школьная система только укреплялась. В других сферах нужные меры были приняты после победы над Наполеоном. По окончании Венского конгресса Германия состояла из 38 государств, крупнейшим из которых была Пруссия. В 1818 году с целью создать обширный внутренний рынок и установить внешние пошлины Пруссия создала таможенный союз (Zollverein), в который к 1866 году постепенно вошли все германские государства. Помимо этого, благодаря строительству дорог и каналов, работам по изменению русел рек и возведению железных дорог упали внутренние транспортные издержки. Частные инвестиционные банки начали вести свою деятельность в Германии с первой половины XIX века. Банк Credit Mobilier, основанный во Франции в 1852 году, совершил переворот в банковском деле континентальной Европы, поставив своей целью инвестиции в промышленные проекты. В 1853 году из него выделился первый из великих немецких инвестиционных банков, Дармштадтский банк, а к 1870 году и еще несколько кредитных учреждений. Рейхсбанк, центральный банк, был основан в 1876 году, через пять лет после объединения Германии. Эти организации способствовали стремительной индустриализации Германии в период перед Первой мировой войной, благодаря которой доля Западной Европы в мировом обрабатывающем производстве в этот период возросла.

Стандартная модель обеспечила инвестиционный климат и предложение труда, которые благоприятствовали капиталистическому развитию, однако воспользоваться открывшимися возможностями, построив современные заводы, предстояло частным фирмам. Стимулы к этому во Франции и Германии были слабее, чем в Соединенных Штатах из-за более низкого, а не более высокого, уровня зарплат на континенте по сравнению с Британией. Производить пряжу фабричным способом во Франции перед революцией было менее прибыльно, чем в Британии. Британские инженеры, однако, решили задачу за французов, постоянно усовершенствуя прядильную технику, в результате чего чистая стоимость грубой нити между 1775 и 1836 годом упала на 42 %. В прядении тонкой нити производительность выросла еще сильнее. При таких высоких уровнях эффективности применять прядильные машины было выгодней вне зависимости от стоимости труда или капитала, и после битвы при Ватерлоо на континенте стали быстро появляться прядильные фабрики. В ткацком деле повышение производительности давало сравнительно меньшие выгоды, поэтому стимулы к внедрению технологий зависели от относительных цен на капитал и труд. В итоге на континенте переход к паровой ткацкой машине осуществился лишь в конце XIX века. Внедрение современных технологий выплавки железа подчинялось тем же закономерностям (см. гл. 16 первого тома).

Технологический прогресс в ныне богатых странах

К середине XIX века Соединенные Штаты и Западная Европа уже вкушали плоды стандартной модели. Все отрасли, составлявшие основу британской промышленной революции, уже утвердились и прибыльно функционировали, а выпуск бурно рос. К началу Первой мировой войны Соединенные Штаты и Западная Европа обогнали Британию по уровню промышленного производства. Очаг технологического прогресса также переместился из Британии в страны-новички, такие как Германия и Соединенные Штаты. Отчасти этот переход эстафетной палочки можно объяснить самим фактом стремительного экономического роста в странах второго эшелона индустриализации. К примеру, выпуск железа и стали в Германии и Соединенных Штатах в период c 1870 по 1913 год рос намного сильнее, и это привело к тому, что большая часть новых заводов строилась именно там. Таким образом, создавались великолепные возможности для процесса коллективного обучения: фирмы обменивались информацией о работе новых заводов и могли поэтому использовать успешный опыт друг друга. Раскручивалась восходящая спираль прогресса: стремительный рост обусловливал высокие инвестиции, которые расширяли круг технических знаний и толкали производительность еще выше. Поскольку инвестиции осуществлялись в Германии и Америке, именно этим странам суждено было возглавить мировой технический прогресс (см. гл. 4 настоящего тома).

Наряду с этим прогресс технологий ускорялся благодаря вложениям Западной Европы и Северной Америки в систему университетов и научных исследований. Из этих вложений возникали новые знания, приводившие к техническим прорывам в таких отраслях, как химическая и электротехническая промышленность в XIX и самолетостроение, ядерная энергетика и микроэлектроника в XX веке.

Наконец, экономические стимулы способствовали такому развитию технологий, которое лишь усиливало разрыв в уровне развития регионов. В середине XIX века по уровню зарплат Америка, Западная Европа и Британия уже обгоняли остальной мир, и это стимулировало изобретателей вписывать свои технические идеи в концепцию заводов, предполагавшую меньшее расходование труда и большее – капитала. Построенные по таким проектам заводы еще сильнее повышали производительность, этот прогресс выливался в рост зарплат, и изобретателям в итоге приходилось придумывать еще более капиталоемкие технологии. Повышалась не только капиталоемкость, но и масштаб производства. Технологии, сделавшие богатые страны богатыми, подходили бедным странам все меньше и меньше.

Колониализм и экономическое развитие

В то время как страны, сегодня относимые к богатым, пробивались вперед, прочие страны отставали. Напрашивается вопрос: почему ни Азия, ни Африка, ни Латинская Америка не взяли на вооружение стандартную модель, доказавшую свою успешность в Северной Америке и Западной Европе? Отчасти это связано с колониальной системой (см. гл. 10 настоящего тома).

Индийские националисты считали, что их стране нужна стандартная модель. Но Индия ее не получила. Экономическая политика проводилась исходя из британских, а не индийских интересов. Национальная система образования отсутствовала. В XIX веке лишь 1 % населения посещал школу, а уровень грамотности взрослого населения составлял 6 %. До Первой мировой войны пошлины сохранялись на низком уровне и отвечали лишь задачам наполнения казны. Банковская политика, нацеленная на рост экономики, не проводилась. Единственное, что в развитии Индии было общего со стандартной моделью, – создание национального рынка посредством строительства железнодорожной сети. Ее главный экономический эффект состоял в стимулировании сельскохозяйственного экспорта. Строительство железных дорог не способствовало индустриализации Индии, поскольку рельсы, локомотивы и подвижной состав импортировались из Британии, а не производились внутри Индии. промышленное развитие носило ограниченный характер. В конце XIX века в Бомбее образовалась прядильная промышленность, а в Калькутте – джутовая. Хотя они были заметны на мировом рынке, в общей сложности в 1911 году в них было занято менее 1 % рабочей силы страны. Чтобы преобразить индийскую экономику, требовалась более решительная политика.

Колониальное подчинение Африке южнее Сахары значило, что и в этом регионе стандартная модель не смогла бы появиться. Когда в XIX веке открылись новые возможности, африканцы сумели ими воспользоваться. Благодаря падению стоимости доставки цены на такие продовольственные товары, как пальмовое масло и какао-бобы, в портах Западной Африки снизились. Африканцы стали засеивать обширные площади и собирать больший урожай, стали больше работать. Лишние деньги они тратили на покупку европейской одежды и скобяных изделий.

Правительства африканских стран не приложили больших усилий, чтобы использовать новые выгодные условия на благо местных жителей. Пошлины для защиты промышленности не применялись, и местные производства, например крупное хлопчатобумажное ремесло в окрестностях Кано, исчезли. Банки для финансирования африканских предприятий так и не возникли. Колониальные власти не участвовали в системе образования, и без того слабой. Справедливости ради нужно упомянуть о строительстве немногочисленных железных дорог, которые соединили побережье с внутренней частью континента. По сути, экономическое развитие континента ограничивалось захватом угольных шахт и сельскохозяйственных угодий, их передачей европейским переселенцам, а также насильственным привлечением африканцев на строительство железных дорог и работу на плантациях.

В наследство от колониального периода Африке достались особенно плохие институты. Поскольку тропические леса кишели болезнями, подсечно-огневое земледелие было сопряжено с высокой смертностью, и это препятствовало быстрому росту населения. Свободной земли было много даже спустя несколько десятилетий после начала XX века. Земля ничего не стоила, поскольку всегда можно было очистить новый участок, не нарушая чьих-либо прав. В результате государство не могло извлекать доход, обрабатывая, сдавая в аренду или облагая налогами землю. Племена, представлявшие из себя сообщества производителей на данной местности, были наиболее частой формой политической организации. Более сложные государственные образования возникали на фундаменте рабства, процветавшего ввиду скудости и большой ценности трудовых ресурсов.

Во многих регионах Африки колониальная администрация пыталась умиротворить население, предоставляя право на местное самоуправление «вождям» «племен». Кавычки в названиях этих терминов объясняются тем, что это были конструкты колониального периода, зачастую не имевшие никакого отношения к местным условиям. На самом деле племена и вожди изобретались там, где до этого они не существовали. Вожди заняли на службе у империй место надсмотрщиков, которые эксплуатировали население, насильно сгоняя его на работы и раздавая принадлежавшую ему общинную землю, и выбивали себе привилегии у «белых» властей. Колониальный режим, таким образом, создал слой мелких сельских деспотов, ориентированных на извлечение ренты, которые во многих местностях продолжают существовать и по сей день.

Модель догоняющего развития: Мексика

Хотя независимые страны имели больше власти над экономической политикой, многие из них не прилагали никаких усилий, чтобы догнать Запад, остальные же принимали для внедрения стандартной модели половинчатые меры. Лишь небольшое число государств подошло к задаче развития своей экономики с должным упорством и энергией.

Показательный пример страны, где задачу экономического развития начали решать слишком поздно и сделали для ее решения слишком мало, – это Китай. Когда лорд Макартни в 1792–1794 годах представил китайскому императору Цяньлуну паровой двигатель и другие достижения западного инженерного ума, тот не увидел в них никакой пользы. Даже потерпев поражение в Опиумных войнах, Китайская империя не приступила к модернизации – судя по всему, император ошибочно полагал, что ни одна иностранная армия не сможет дойти до Пекина. В 1850–1864 годах по стране пронеслась буря восстания тайпинов. Когда оно было окончательно подавлено, контроль над большей частью страны захватили местные военачальники. И хотя реформы наконец начались во второй половине XIX века в рамках политики «самоусиления», они были слишком узкими и проводились недостаточно активно.

Экономика Мексики развивалась в XVIII веке, скрещивая испанские и местные технологии (см. гл. 13 первого тома). К традиционным местным культурам, таким как маис, бобовые и тыква, добавилась пшеница. Ацтеки не держали какого-либо крупного домашнего скота, поэтому с появлением овец, быков, лошадей и мулов сфера транспорта, равно как и сельское хозяйство, пережили настоящую революцию: образовалась шерстяная промышленность, занявшая важное место в экономике. Меркантилистская политика испанских властей, наряду с плохими дорогами, составлявшими естественную преграду на пути из Веракруса к Мексиканскому плато, помогла развитию обрабатывающей промышленности. К концу XVIII века вслед за падением транспортных издержек начался рост импорта из Европы. Как писал в 1803 году Александр фон Гумбольдт, живший в то время в Мехико, «сегодня производство керамической посуды [в Пуэбле] резко сократилось, что было вызвано низкими ценами на ввозимую через Веракрус из Европы обливную глиняную посуду и фарфор, в результате чего из 46 функционировавших в 1793 году мануфактур к 1802 году осталось только 16 мастерских, изготавливавших керамическую посуду, и 2 мастерские, выпускавшие стеклянные изделия» (Аллен 2013: 122). Текстильное производство, переживавшее в Пуэбле бурный подъем в 1790-е годы, когда из-за войны импорт из Испании прекратился, после 1804 года оказалось перед лицом новой угрозы импорта из Каталонии, а затем, после обретения независимости в 1821 году, – дешевого импорта из Британии.

Мексика ответила на этот вызов, перейдя к усеченной версии стандартной модели экономического развития. Ввоз импортных тканей был обложен пошлинами (хотя эффект от них, возможно, исчезал из-за одновременного введения пошлин на хлопок-сырец), а часть таможенных платежей передавалась вновь образованному Banco de Avio, который ссужал их хлопкопрядильным фабрикам на покупку оборудования. В период с 1835 по 1843 год было основано около тридцати пяти хлопкопрядильных фабрик. Эти достижения не привели к большому росту – отчасти потому, что все машины импортировались, а в качестве инженеров для возведения и управления фабриками нанимались иностранцы. Из мексиканцев набирали только неквалифицированных рабочих-операторов. Столь ограниченный эффект свидетельствовал об урезанном характере стандартной модели. Единый национальный рынок не сложился (мексиканские штаты продолжали облагать внутреннюю торговлю), попытки дать образование широким слоям населения не предпринимались. Грамотной была лишь политическая элита Мексики, имевшая европейское происхождение, но она насчитывала лишь одну пятую населения. Остальные мексиканцы не имели даже школьного образования. В этом состояла существенная разница по сравнению с Соединенными Штатами и западноевропейскими странами, вставшими на путь индустриализации.

Несколько более энергично стандартная модель экономического развития внедрялась в 1877–1911 годы, в период правления диктатора Порфирио Диаса. Были устранены пошлины между штатами и создана национальная сеть железных дорог, в результате чего возник общий рынок. Для защиты мексиканской промышленности стали применяться пошлины, а банковская система укрупнилась. Заметное новшество в сфере экономической политики заключалось в том, что, в отличие от Северной Америки и Западной Европы, которые финансировали промышленную революцию преимущественно за счет внутренних сбережений, Мексика для финансирования инвестиций более активно использовала иностранные займы (см. гл. 9 настоящего тома). Главным же каналом проникновения современных технологий в Мексику стали зарубежные фирмы. Тем не менее массовому образованию по-прежнему не уделяли внимания.

В период порфириата (диктатуры Порфирио Диаса, 1876–1911 годы) мексиканская экономика росла в среднем на 2,2 % в год в душевом выражении. Эта цифра немного превышала темпы роста США (1,8 %), но была недостаточной, чтобы перестроить экономическую структуру и догнать богатые страны в разумный срок. Важная причина того, почему Мексика не добилась лучших результатов, состоит в том, что в технологическом отношении она полагалась на импорт из Соединенных Штатов, а не на свои собственные изобретения. Отсутствие внутренней сферы исследований и разработок (НИОКР) вызывалось слабым притоком образованных кадров (80 % мексиканцев к тому времени все еще были неграмотными, тогда как среди белого населения США грамотными были почти все). В результате технологии прогрессировали лишь в секторе экономики, находящемся под контролем иностранных компаний (см. гл. 4 и гл. 6 настоящего тома). Спрос на труд рос не настолько быстро, чтобы создать давление на рынке труда. В итоге реальные зарплаты поползли вниз, и в 1911 году режим рухнул под напором Мексиканской революции.