Текст книги "Плавучий мост. Журнал поэзии. №1/2020"

Автор книги: Коллектив авторов

Игорь Волгин

 
Явится строчка – и сладится всё остальное,
совесть утихнет, утешится сердце больное,
будет хотя бы на миг посрамлён сатана —
только случилась бы, только б явилась она.
 
 
Был ли ты счастлив по жизни? Всё это цветочки —
ибо ничто не сравнится с явлением строчки,
лишь бы явилась, а там хоть трава не расти —
можно на лютне играть иль народы пасти.
 
 
Впрочем, пока ты, козёл, упражняешься с лютней,
в граде и мире становится всё бесприютней,
и удальцы, облачённые в шёлк и виссон,
тащат в узилище тех, кто не ими пасом.
 
 
Пляшет блудница, не путаясь в юбках и шалях,
пьёт гегемон и апостол скребёт на скрижалях,
правит правитель (да славится имя его!),
но как обычно – никто никому ничего.
 
 
Значит ли это, что дело доходит до точки?
Может и так, только жди появления строчки —
в морок и в сумрак, в кромешный распыл и распад.
Если не явится – будешь во всём виноват.
 

Максим Лавреньтьев

 
Есть у меня дубовый кабинет
в Останкино – не на ТВ, а в парке.
Я сам такой: и есть, и как бы нет, —
я словно бы хранюсь в секретной папке.
 
 
Вся жизнь моя из многих букв и цифр —
читателю занятие не на день.
Ты говоришь, элементарный шифр?
Покамест ключ к нему никем не найден.
 
 
Ищи, копай, работай как горняк,
зайди с того, потом с другого бока, —
добудешь ключ, хоть и не в тех корнях,
что дуб мой в парке запустил глубоко.
 
 
Он тоже пишет книгу бытия,
но ветрогон листву его листает…
Не торопись, ведь как бы буду я,
когда меня уже давно не станет.
 

Мария Ватутина

1

 
Кто посуду моет, досадует на прокладку,
Ибо кран свистит, словно он архаичный стилос:
Как ни ставь заплаты, а дело идет к упадку,
То есть тело идет ко дну, то есть жизнь сносилась.
И тогда взывает к небу посудомойка,
Проклиная кран, из которого каплет капля:
Это все за что мне, господи? Мне и только!
Это травля, господи, это такая травля?
И одной бы капли хватило ей, не протечки,
До которой она терпела еще, терпела…
Ты прости ей, боже, эти ее словечки,
Просто кран чинить – не женское это дело.
 

2

 
«Отступи от меня», – стучала и я по буквам,
Отрекалась некрепким духом в повторном морге.
Благочинным лайкам счет вела по фейсбукам,
Предъявляла: вот учитывай их при торге.
Я хотела платы за эти мои утраты,
Я хотела благ за мою чистоту и веру.
А когда наступал промежуточный час расплаты,
Показанья снимали, как воду по водомеру.
Незаметная течь, бестолковая речь, упреки,
Суесловье, пустоты жизни, строптивый стилос.
Не смиряюсь, но благодарствую за уроки,
На которых я и кран чинить научилась.
 

3

 
 Крепостные речи, спорщики с небосводом,
Со крыльца Василия, рифмой скрепляя фразу,
Выходили и мы на площадь перед народом,
Но народ безмолвен был и невидим глазу.
Посылала наша вера нам испытанья —
Безразличье толпы, что хлеще четвертованья,
Умирали наши ямбы среди аилов,
И белели струпья на детушках-книгах, Иов.
Ничего мы здесь не просили в труде безгрешном,
Разве что молились рифме в углу столешном,
Починяли мир, да не очень-то он чинился.
Вечер длился и длился, как будто из крана лился.
 

Инна Кабыш

Юрию Ряшенцеву

 
Если поезд ушёл, надо как-нибудь жить на вокзале —
в туалете, в буфете, под фикусом пыльным, у касс,
ибо нам небеса это место и век навязали,
как вовек полагалось верхам: не спросивши у нас.
 
 
Надо ставить заплатки на платья и ставить палатки,
разводить не руками, а кур, хризантемы, костры,
и Писанье читать, и держать свою душу в порядке,
и уехать хотеть за троих, то есть как три сестры.
 
 
И кругами ходить, как в тюрьме, по сквозному перрону,
и понять, и проклясть, и смириться, и всё расхотеть,
и без зависти белой смотреть на дурёху ворону,
что могла б и в Верону на собственных двух улететь.
 
 
И на этом участке планеты дожить до рассвета,
и найти себе место под крышей и солнцем в виду
раскуроченных урн, и дожить до весны и до лета,
и в тетрадку писать, и не тронуться в этом аду.
 
 
И стоять на своём, и пустить в это месиво корни,
и врасти, а потом зацвести и налиться плодом,
ибо поезд ушёл в небеса и свистки его горни,
но остался вокзал, на котором написано: «Дом».
 

Константин Кравцов

Отечество нам Царское Село.

Пушкин

 
Мы не поедем в Царское Село:
Все лицеисты пущены в расход,
Обломки лиры снегом занесло,
Отчалил философский пароход
И растворился в дымке голубой,
Ну, а народ – о чём ты, Бог с тобой.
 
 
Изъяты книги из библиотек
И сожжены, и вылинял, поблек
Всяк сущий в нём язык, и вот уж век
России нет. Но гиблые места,
Но мачты лучевидные стропил
Без плотников, церквушка без креста,
В грязи – из веток ивовых настил
И синяя оленья немота
Весны, и то течение светил
Над мерзлотой, над вечной
                           мерзлотой…
 
 
И всё пресуществляется в Дары:
Вино и хлеб, и игры детворы.
России нет. Но дискос золотой,
Но Чаша, свет, струящийся в ночи,
Его прямоходящие лучи…
 
 
Занявшийся сиянием перегной,
Себя я в этой бездне разместил,
Идя сквозь виноградник Твой
                                больной
И видя сны, где снег со дна могил
Ещё блестит под северной луной.
 

 
На дворе сыропустной седмицы канун
И лохмотья блестят на осях лучевых
По окрестным дворам в облаках кучевых
Словно лебедь Горация лебедь-кликун
Пропуская сквозь прутья морозный озон
Протрубив разорвался на лезвия струн
В бесконвойный рассыпался звон
Копошится у мусорных баков изгой
И как мытарь тряпье твое ветер-хамсин
Ворошит на холме за стеной городской
И горит распускаясь в ночи керосин
Шелестит накрывая тебя с головой
 

Игорь Караулов

 
Был в Одессе ресторан Сальери,
а напротив Моцарт был отель.
Оба эти здания сгорели.
Всё сгорело. Город весь сгорел.
 
 
Как Одесса оперная пела,
как над морем голос тот летел.
Человечки слеплены из пепла.
Ходят в гости, делают детей.
 
 
Не пойми с какого интереса
всё хотят поговорить со мной.
Мне приходят письма из Одессы,
а в конвертах пепел рассыпной.
 
 
Там сгорают прежде чем родиться,
не успев построить, сносят дом.
Кормят по новейшей из традиций
щукой, фаршированной огнем.
 
 
Пишут мне: здесь нет и тени ада,
круглый год акация цветёт.
Моцарт не страшится больше яда
и в Сальери целит огнемёт.
 

Вячеслав Куприянов

 
Китайский деспот Цинь Шихуанди
Во Втором веке до нашей эры
Повелел сжечь все умные книги
И закопать в землю живьем ученых и поэтов
А в своей гробнице
Спрятал в засаде
Армию терракотовых воинов
На случай, если народ поумнеет.
Но по прошествии времени
Всю эту премудрость книжную восстановили
Те кто помнил наизусть эти книги
И приснился мне глиняный страшный сон
Что глиняные солдаты деспота
Пошли в наш век Двадцать первый
Незримым шелковым чайным глиняным путем
По уже открытым Памирам и Уралам
На нашу русскую землю
Чтобы закрыть наши русские книги
И зарыть в нашу русскую землю
Всех кто еще способен думать
Но шли они, как оказалось, напрасно,
Ибо все это уже сделали
Простые русские
Современные деревянные матрешки
И простые русские
Глиняные детские свистульки.
И некому восстановить нашу мудрость
Поскольку никто
Ничего не запомнил
 

Милуо, Китай, 04.11.2019

Евгения Джен Баранова

 
Ажурного дня собирается пена
у леса Верлена, у поля Верлена,
у синей избушки в седых камышах.
А ты не умеешь землицей шуршать.
 
 
А ты не умеешь похрустывать сердцем.
Не тронь колокольцы, им видится Герцен.
Они научились звонить ни о ком,
как будто в небесный стучатся райком.
 
 
Всё пенится, мнится, кряхтит, остается
синицей во рту, журавлем у колодца,
а ты посторонним киваешь во мгле.
Какие все мёртвые, милый Верлен.
 

Ольга Афиногенова

 
Вон на том берегу косеньком,
Где теплеет в ряске река,
Вымывались дружными веснами
Грузные объемы песка.
 
 
Но и там, как водится, высилась
Среднего размера сосна.
Знала ли она, что на выселках?
Ведала ль о боре она?
 
 
Вся ее сосновая гордость
Уходила в соты коры,
Мне же в них мерещились кости
Ящеров былинной поры.
 
 
Мы вбивали в эти чешуины
Два свирепых гладких крюка,
Ладили «тарзанки», и жмурилась,
Обмирая в струях, река.
 
 
И тот берег паводки грабили,
Что пираты южных широт,
Подрезали плавными гранями
Ласковый песчаный живот.
 
 
Но сосна не вскоре обрушилась,
Лишь тянулась мягко ко дну,
Словно с хвойной кротостью слушала
Ту свою большую волну.
 
 
И вошла в нее королевишной,
Каравельной мачтой легла.
Ну а что с того вихрю вешнему?
Мало ль он мотает бревна?
 
 
Вон на том берегу косеньком
Вижу я ее силуэт.
Осенями, зимами, веснами,
Не скажу тебе, сколько лет.
 
 
«Кто-то ее раньше ведь выдумал», —
Думаю порой на ходу,
И не просто – в сердце мне вырубил.
Только лишь на грусть-на беду?
 
 
И у той обрывистой млечности,
На краю последнего сна,
Так ли мы войдем в свое Вечное,
Как спустилась в реку сосна?
 

Илья Семененко-Басин

 
плетут
властвуют
испражняются
 
 
пронизывают
похотствуют
 
 
сделаны из стихий
действуешь в стихиях
действуешь в единстве стихий
 
 
властвуешь властвующими
властвуешь во властвующих
 

 
любовь Бога – водопады, реки
Бог рассеял моих врагов, поубивал
плясали медленно, как вылеченные калеки
Гризим, Гевал
в концерт на радостях, женщины пели песни
украшенные другими
а я был спрятан в тёмном зале
лучше бы не теряли в Рувиме
интересней
если б ноздрями дыша, заржали
так я скучал
 

Михаил Петров

 
Бурно работают электростанции,
Вахту несут на морях моряки,
А на параде на верной дистанции
Движутся стройные наши полки.
 
 
В небо врезаются истребители,
с громом куранты считают часы,
А человек в неукрашенном кителе
Прячет улыбку в большие усы.
 
 
Враг побежден, времена начинаются!
Только вперед и ни шагу назад!
Годы в лаборатории мается
Тихий Мичурин, мир будет как сад!
Где-то поймали на шахте вредителя,
Вновь Карацупа идет по тропе.
Встал человек в неукрашенном кителе,
Шлет он приветствия яркой толпе.
 
 
Светит над родиной солнышко ясное,
Всех победим мы в суровой борьбе.
Счастье, что в пору такую прекрасную
Жить не придется ни мне, ни тебе.
 

Сергей Крюков

 
Сквозь это зеркало, сквозь лёд
Голодного стекла
Мне память отголоски шлёт
С тех пор, как ты ушла.
 
 
Трельяжа пагубная ось
Мой преломляет взгляд,
Как будто шьёт меня насквозь
И тянет нить назад.
 
 
Златая нитка ткёт парчу.
Умеет же казнить!
Зеркальный складень я кручу,
Перегибая нить.
 
 
И всё-то кажется, что я
Свяжу исток и сход —
И яркой памяти струя
Сама себя замкнёт.
 
 
Но рвётся лучик ледяной
Сквозь зеркала оскал,
Смеётся будто надо мной
Голодный лёд зеркал…
 

Григорий Шувалов

 
Мне повезло, дела мои неплохи,
я на ногах уверенно стою,
и поздний яд сомнительной эпохи
еще не тронул молодость мою.
 
 
Еще горит в груди огонь желанья,
и я не сожалею ни о чем —
я испытал любовь и расставанье,
и смерть стояла за моим плечом.
 
 
Я разлюбил бездушных и строптивых,
похожих на холодную зарю,
я счастлив был недавно в этих ивах,
а нынче с равнодушием смотрю.
 
 
Ушла вода, и обнажились мели,
притихли у причала корабли,
и все, что в этой жизни не сумели,
мы словно крошки со стола смели.
 

Геннадий Калашников

 
Я сослан в немоту, туда, где уже давно Макар и телята, где зимуют раки,
где в бубен бьёт и старым сухим ребром играет мой ровесник бес,
где в логове слов над листом бумаги согнулся, высунув перо и язык, Акакий
Акакиевич, перебеливая циркуляр, спущенный по инстанциям ему с небес.
 
 
Плачь не плачь, утони в слезах, но, если, если тебе изменила Муза,
если над притяжением, над упругой волной словесной утрачена власть,
что тебе жар глаголов, тяжесть существительных, клейковина союзов
и наречий неверная, невесомая и не очень понятная вязь?
 
 
Я – ловец и добыча, живу у словесной реки, вдоль её гужевого потока,
там, где бог из плавучей машины, как капитан Немо, вываливается
                                                 и подслеповато щурит глаза,
я бреду вдоль течения, бесполезными жабрами хлопая, как после потопа,
и в обратный бинокль, пролетая, безмолвно глядит на меня стрекоза.
 
 
Я молчу, я молчу, я молчу, я молчу, покуда по верхней
стороне воды медленно приближается утлый, угрюмый чёлн,
и впустую перебираю мерёжи синтаксиса, трясу грамматики верши:
где откуда куда вот теперь и если впрочем будто и уже ни при чём…
 

Юлия Белохвостова

 
Болеть нельзя. И умирать нельзя,
пока звонят по праздникам друзья
и есть, кого позвать на день рожденья.
Пока не все закончены дела,
в саду ни разу слива не цвела,
не варено сливовое варенье.
 
 
У мамы отопленья дома нет.
А мама есть, ей восемьдесят лет,
она не хочет выходить из дома.
Есть яблоки, не пропадать же им?
В кастрюле тесто кажется живым,
такая в нем растущая истома.
 
 
А ты томишься, сочиняя стих,
момент для засыпанья пропустив,
 полночи провозившись с пирогами.
Раскладываешь по пакетам снедь
и думаешь, что – нет, нельзя болеть,
когда наутро надо ехать к маме.
 

Надежда Кондакова

 
Этот мальчик, порезавший нежные вены,
этот в сумерках века влюблённый герой,
непорочный, как Блок, как де Сад – откровенный…
Но – гора никогда не сойдётся с горой!
 
 
Только лет через двадцать, а может, и больше,
ты услышишь сквозь зуммер отчаянный крик,
что любовь не сгинела, как вечная Польша!
Так порочная Клио развяжет язык.
 
 
И сквозь тысячу русских соборов и башен,
и сквозь сто иудейских великих пустынь
ты увидишь, что слеплен из пыли и брашен
этот мир, погружённый то в ужас, то в синь.
 
 
И почувствуешь там, на другой половине
то ли космоса, то ли бездонных Бермуд
как колотится в чёрной безжизненной стыни,
твоё сердце, обвитое тысячью пут.
 
 
И восстанешь, как сфинкс – из песка или глины,
или вовсе – из боли, тоски, черноты…
И поймешь, что как прежде, чисты и невинны —
и лукавая вечность, и мальчик, и ты…
 

Виталий Штемпель

Владимиру Алейникову

 
Жил не с краю, – в дальнем том краю,
Где ни городов, ни горожан.
Стайки сопок. В кузнице – вальжан.
Я вернусь на родину мою.
 
 
Там всё также. Глушь и – тишина.
День минул – не отыскать улик.
Кормчими богатая страна
В рай вела, да завела в тупик.
 
 
Но живут. Протянут ковш-потир:
«Пей и не желай нам перемен».
Всяк мудрец. И грешный этот мир
Видит, как из бочки Диоген.
 
 
Может быть однажды отболит:
Там ли был им, или здесь я гость?..
В три рядка дома – убогий вид,
В шаге от околицы – погост.
 
 
Даль, в которой тысячи дорог.
Миражи над синим ковылём.
Смог уйти – глядишь и вспомнит Бог.
А остался – позабудь о нём.
 

Станислав Минаков
Опустевшее время

Станислав Александрович Минаков – поэт, переводчик, эссеист, прозаик, публицист. Родился 22 августа 1959 г. в Харькове. Закончил в Белгороде восемь классов школы № 19 и Белгородский индустриальный техникум (1978) а в 1983 г. – радиотехнический факультет Харьковского института радиоэлектроники Публиковался в журналах, альманахах, антологиях, хрестоматиях, сборниках многих стран. Автор 5 книг стихотворений. Член Национального союза писателей Украины (принят в 1994, исключен по политическим мотивам в 2014), Союза писателей России (2006), Русского ПЕН-клуба (2003). Лауреат Международной премии им. Арсения и Андрея Тарковских (Киев – Москва, 2008), Всероссийской премии им. братьев Киреевских (2009), Харьковской муниципальной им. Б. Слуцкого (1998), «Народное признание» (2005) и др. С 2014 г. живёт в г. Белгороде.

 
Хуже всех придется тому, кто останется тут один —
озирать опустевшее время вокруг себя —
помраченный ядом напрасных своих седин,
угасающей памяти ниточки теребя.
 
 
Он бы рад за усопшими следом сбежать, уйти,
но земля зачем-то носит его, хранит.
Ибо неисповедимы Господни пути,
и непостижим оснований Его гранит.
 
 
А оставшийся шепчет: «Боже, я так устал!»
«Господи, – он бормочет, – как всё болит!»
Он доел всю овсянку и даже допил фестал,
но Господь его даты всё длит и длит.
 
 
Нескончаем урок. Одиночества двести лет.
Он встаёт и, качаясь, бредёт – за шажком шажок.
Он бормочет псалом, посылая друзьям привет.
И они с облаков помавают: держись, дружок!
 

1

 
Человек тоскует по собаке.
То и есть та самая тоска:
Слышится, как будто паки, паки —
ближний лай из дальнего леска.
 
 
Человек глядит на юго-запад,
видит там коричневый закат.
А слезоточивый песий запах
не уходит никогда, никак.
 
 
Может быть, пора угомониться,
и наступит в целом благодать.
Ты жива ещё, моя мопсица?
Трудно с расстояньем совладать.
 
 
Но помеха ль сотня километров
нам для волевого марш-броска?
Заиграйте на рояле «Petroff»,
чтобы враз покинула тоска!
 

2

 
Ты стареешь. Но всё ж не очень.
А собака – стареет быстро.
Увядает от ночи к ночи,
как карьера премьер-министра.
 
 
Отвисают у пёски ушки,
как тесёмки у старой шапки,
льнет седая башка к подушке,
не вмещаются лапки в тапки.
 
 
Окликаешь зверька из бездны
и моргаешь на мониторе,
но старания безполезны —
даже если полезно горе.
 
 
Понапрасну твой голос дышит,
ничего у тебя не выйдет:
даже если собака слышит,
то мерцаний твоих – не видит
 
 
в нетех тщетного интернета.
Кроток сфинкс у камней Хеопса.
Нет на свете грустней портрета —
носогубные складки мопса.
 

3

 
Человечек – собачья обличка – нас на здешней земле посетил.
Притулился, душа-невеличка, погрустил, подышал, отпустил.
 
 
Где ты, Сонька, родная мопсонька, где теперь твои машут крыла?
Что ж так мало, столь кратко-тихонько ты меж нас пожила-побыла?
 
 
Говорят, у преддверия Рая ты нас встретишь в положенный срок,
подбежишь, золотая, играя, и с собой поведешь за порог.
 
 
А покуда – с тревогой незрячих, в непонятке, нахлынувшей враз,
помним глубь человечьих собачьих понимающих преданных глаз.
 
 
И когда мы гребём, заметая по углам ежедневную персть,
к нам слетает, летит золотая, золотая собакина шерсть.
 

 
В неделю первую Поста
была еда моя проста,
да – тяжек ум. Хотя в капели,
слетавшей с синего холста,
я слыхом слышал Те уста,
что говорили или пели.
 
 
В неделю первую Поста
была душа моя чиста
и по отцу сороковины
справляла. И, неся свой крест,
сквозь слезы видела окрест
свои ж безчисленные вины.
 
 
Не досчитавши до полста,
я список лет прочел с листа,
и, ужаснувшись, благодарен:
у Гефсиманского куста
мне тоже Чаша – непуста,
напиток огненный – нектарен.
 

 
Свечка – тоненький цветочек, свечка – странный огонёк,
света надобный глоточек, окормительный денёк,
 
 
рвущий тьму непрободную, эту тягостную жуть,
эту родину родную, помрачённую не чуть,
 
 
эту сладкую заразу, этот морок, этот гной,
этот ад, нависший сразу над тобой и надо мной.
 
 
А всего-то колыханье – золотое, как слюда.
Однократное дыханье, но посланье – навсегда.
 
 
И сияет как ребёнок благодарный имярек…
Свечка – стойкий стебелёнок, свечка – верный человек.
 

 
A ceвepный мacтep тaкиe пиcaл oбpaзa,
гдe Aнгeл Гocпoдeнь
                   нa зeмлю cтpyилcя oчимa,
и cвeт, ниcxoдивший c нeбec дeиcycнoгo чинa,
нa cтpaждyщиx пaдaл, вpaчyя, кaк Бoжья poca.
 
 
И cyднoй пeчaтью гopeл нa Eгopии плaщ,
и нe былo ни тopжecтвa, ни тeм пaчe глyмлeнья
нaд змиeм пoвepжeнным,
                         a пo пecкy иcкyплeнья
шёл пpaвeдник
            в кpacнoм,
                         зaщитник – нe вoлк, нe пaлaч.
 
 
И ecли cмятeнный в нaдeждe вcxoдил нa пopoг,
тo видeл: клoнилиcь к нeмy cocтpaдaнные лики —
cквoзь кpивдy cтoлeтий, oбмaннyю cyмpaчь oлифы,
oклaдoв oкoвы —
              и Maтepь, и Cын, и Пpopoк.
 
 
He злaтa cycaльныe,
               a – cинeвa, биpюзa
нa нимбax яcнeли дыxaниeм гopниx oтмeтин.
Hecyeтным cepдцeм
                  вoзвыcьcя дo мыcли o cмepти.
Taкиe
 киpиллoвcкий мacтep
                           пиcaл oбpaзa.
 

 
Се – сидит Зеведей, починяющий сети.
«Где же дети твои?» – «Утекли мои дети.
 
 
В Галилее ищи их, во всей Иудее,
позабывших о старом отце Зеведее».
 
 
Так речет Зеведей, покидающий лодку.
И мы видим тяжелую эту походку
 
 
и согбенную спину, поникшие руки,
ветхий кров возле Геннисаретской излуки.
 
 
А вдали, как поведано в Новом Завете,
оба-двое видны – зеведеевы дети,
 
 
что влекутся пустыней, оставивши дом их,
посреди первозванных, Мессией ведомых.
 
 
Да, мы видим: они, Иоанн и Иаков,
впредь ловцы человеков – не рыб и не раков —
 
 
босоного бредут посреди мирозданья
нам в укор и в усладу, в пример, в назиданье.
 
 
Вот – пред тем, как приблизится стражников свора,
сыновья Зеведея в сиянье Фавора,
 
 
вот – заснули под синим кустом Гефсимани —
от печали и скорби, как будто в тумане,
 
 
и всегда – как надёжа, защита, основа —
обнимает Иаков, старшой, Богослова.
 
 
Нам откроют деянья, где явлены братья:
Иоанн златокудрый – ошую Распятья,
 
 
и, сквозь дымчатый свет тополиного пуха,
мы Святаго увидим сошествие Духа,
 
 
а потом – как, зашедшись от злобного хрипа,
опускает Иакову Ирод Агриппа
 
 
меч на шею, святую главу отсекая;
у апостольской святости участь тякая.
 
 
Дальше мы озираем весь глобус как атлас:
Компостеллу из космоса видим и Патмос,
 
 
и Сантьяго де Куба, Сантьяго де Чили…
Это всё мы от братьев навек получили
 
 
в дар – свечение веры, величие жертвы.
Те, что живы, и те, кто пока еще мертвы,
 
 
грандиозную видят Вселенной картину,
окунаясь в единую света путину,
 
 
где пульсирует Слово Христово живое,
за которым грядут зеведеевы, двое.
 
 
…Да, понятен посыл, и отрадна идея.
Отчего же мне жаль старика Зеведея?