Текст книги "Волчье сердце (СИ)"
Автор книги: Kimberri
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)
========== Часть 1. ==========
Находиться среди ровесников – то есть толпы перевозбуждённых от такой замечательной школы и новых впечатлений детишек – было довольно необычно уже только потому, что я с самого детства редко общался с детьми.
Я вообще редко общался с кем-то, кроме своих родителей и нашего семейного лечащего врача. И можете не думать, что я был против этого. Если бы вы знали некоторые нюансы моей болезни, то большинство из вас было бы очень даже радо такому положению вещей. К счастью, обычно люди не слишком-то интересуются обычными на вид маленькими мальчиками
Я любил и люблю своих родителей, но меня всегда угнетало то чувство вины, что испытывал отец, глядя на меня, когда заходил в подвал после очередного «приступа лунной болезни», как иногда красиво называют этот недуг «великие» лекари-шарлатаны. И, поймите правильно, я никогда не считал себя чем-то обделённым, но родители всегда хотят для своего ребенка лучшей судьбы. Но литры аконитового зелья, запахом которого пропитался, кажется, весь подвальный этаж нашего дома, а также невозможность единственного любимого сына поступить в лучшую в мире, как они считали, волшебную школу из-за своей болезни... согласитесь, как-то это не соответствовало их представлениям о счастье своего ребенка.
И вот теперь, после письма из Хогвартса, я все ещё не слишком рад, что оказался здесь, хотя, конечно, Директору виднее.
Да, как не сложно догадаться, отец недолго раздумывал над этим письмом с приглашением в школу магии. Просто сразу поднялся в нашу совятню и максимально прохладно отказался от моего поступления в Хогвартс, мотивируя это тем, что он сможет и сам прекрасно меня обучить всему, что нужно его наследнику и единственному сыну. К сожалению, это не осталось незамеченным. Вот если бы отец был аристократом, а я – чистокровным волшебником, а не каким-то полукровкой с матерью-магглой, то, вполне возможно, тогда Минерва МакГонагалл не пошла бы к Альбусу Дамблдору с этим письмом и не попыталась бы уговорить его образумить безответственного родителя. Директор же Хогвартса не нашел ничего лучшего, кроме как заявиться к нам домой ровнёхонько после полнолуния, когда я от болей после трансформации и ходить-то мог с трудом. Пришлось сглаживать конфликт и проиграться с дедушкой в плюй-камни, чего я уже не делал лет с девяти, даже когда отец с матерью впадали в детство. Родители удивились такой моей готовности развлекать совершенно незнакомого человека, увидели в этом добрый знак – как же, их ребёнок заинтересовался общением с живым человеком помимо их самих, а не очередной книжкой.
Видимо, ещё и поэтому директор смог уговорить моих родителей, сказав, что во время приступов болезни я буду изолирован в хорошо защищённом месте, он попросит одного из профессоров варить мне волчье зелье, и напоследок надавил на больную отцовскую мозоль о том, что «ваш мальчик будет как все, а вы, мистер Люпин, подумайте, что этот опыт может значить для таких как он в будущем»(1), и всё в подобном духе. В такие моменты мне всегда хотелось, чтобы отец и мама наконец перестали чувствовать себя виноватыми передо мной.
Да, конечно, со слов директора я получал всё то, что хотели бы для меня родители, просто по мановению палочки одного седобородого волшебника. Что ещё нужно было ребенку, скажете вы. Безопасность, общение с ровесниками и обучение в лучшей в мире школе волшебства. Отец был счастлив, а мама была просто рада за нас обоих. Люблю их. Но как же хочется в такие моменты повзрослеть и решать уже наконец такие вопросы самому.
Задумавшись, я как-то пропустил мимо своего основного внимания большую часть праздника, как, собственно, и дорогу к гостиной факультета, да и речь старосты тоже, большей частью. У меня всегда так бывает. Что поделать. Все-таки, как бы там ни было, я был домашним мальчиком и предпочитал узнавать окружающий мир, как маггловский, так и магический, по книгам, которых, слава богам и внимательно относящимся к моим потребностям родителям, у меня к одиннадцати годам было много больше, чем игрушек. Потому-то и впадал в подобный ступор, стараясь отвлечься от незнакомой обстановки потоком мыслей и не реагировать на раздражители. Пусть лучше у меня будет отсутствующее лицо, чем покрасневшая и напуганная мордашка ребенка, до смерти смущённого окружающими его толпами галдящих детишек.
Я устало вздохнул и, бросив взгляд на одногрупников, поднимающихся по лестнице вслед за старостой факультета, пошел следом. Поселили меня вместе с Ксенофилиусом Лавгудом и Квиринусом Квирреллом. Компания ещё та, конечно. Что тут можно добавить? Один, Ксенофилиус Лавгуд, – «парень себе на уме» чем-то смахивающий на одну экзотическую волшебную африканскую птичку с ярким оперением, от пения которой, как я читал, можно очень быстро сойти с ума(2). Вполне обычная внешность парня преображалась в восприятии от одного взгляда на совершенно, непередаваемо светлые, словно сияющие волосы и мечтательную, чуть потустороннюю улыбку. За первую неделю обучения он умудрился даже школьную строгую мантию превратить в нечто невообразимое.
Ещё у паренька был довольно приятный голос, и, когда он нам повторно представился перед сном, обосновав это тем что, издалека плохо запомнил наши имена и если вдруг и у нас проблемы с памятью из-за мозгошмыгов, то он лучше представится ещё раз, чем будет мучить своих соседей. Квиррелл смущённо отвернулся, видимо и, правда не запомнил имени парня, что, в общем-то, понятно. Имена такие имена.
Ну и да, Квиррелл, показавшийся на первый взгляд довольно обычным, немного застенчивым и неуверенным в себе ребенком, кажется, первым из нашей группы облазил большую часть Хогвартса и до конца года был трижды пойман Хагридом на опушке запретного леса. Дальнейшие выводы о характере этого «тихони» пусть каждый делает сам.
Так вот, насчёт Лавгуда. Меня так и тянуло окрестить его Фвупи(2), благо, его жуткое имя хоть и подходило этому парню, но совершенно не хотелось выговариваться. Я говорил, что он довольно умён? В конце концов, мне пришлось оставить эту кличку при себе на некоторое время и просто кивнуть на просьбу называть его Ксен, и, повторно представившись обоим парням, принять душ и лечь спать.
И вот уже после того, как в комнате погас весь свет, я всё ещё не мог заснуть, думая о том, что что-то сегодня явно вышло не так уж и плохо, раз рядом с моей мантией лежит аккуратно выглаженный синий галстук, и, кажется, я знаю, что с этим можно будет сделать в будущем. И это будет хорошо.
Я чуть сдвинул полог кровати, чтобы свет луны перестал падать мне на лицо и, улыбнувшись, закрыл глаза, проваливаясь в сон.
1. Директор имеет в виду пропогандируемый им курс «дружба, равенство, братство» между магами и для всех угнетенных «волшебных существ» и магглов заодно. Очень популярный ещё где-то с десяток лет назад на волне разбирательств с Грин-Де-Вадльдом, но значительно подувявший после того как некий Лорд Мракс активно начал топить за чистоту крови и старые традиции. Да, ООС. Да, сложненько. Вы были предупреждены радиобщего блага.
2. Фвупер (Фвупи) – магическая африканская птица с ярким оперением, пение которой постепенно сводит с ума.
========== Часть 2. ==========
Совершенно невозможно быстро и осторожно спускаться по лестницам Хогвартса, в чём я и убедился, запнувшись носком ботинка за край исчезающей ступеньки и пересчитав ребрами ближайший пролет. Было неприятно, особенно если учитывать вывих ноги, разбитый нос и кровь на сине-серебристом галстуке моего факультета.
– Люпин! Ты в порядке, Ремус? Вообще слышишь меня? – бедная, бедная моя староста. Как же ей достается от меня в последнее время. Но ничего не поделаешь. Пришлось осторожно опереться разбитыми ладонями на холодные камни лестничной площадки и аккуратно перевернуться на живот, стараясь не задеть вывихнутую ногу. Пришлось даже непроизвольно зажмуриться, смаргивая слезы в углах глаз, глубоко вдохнуть, проверяя целостность рёбер. После всех манипуляций я поднял взгляд на старосту, отмечая на её лице это выражение обеспокоенной усталости, в последнее время знакомое мне более чем хорошо. Я уже привычно расслабился, чувствуя, как со взмахом её палочки медленно поднимаюсь над полом. Прикрыл глаза и постарался забыть о боли в ноге, вспоминая, как я дошёл до жизни такой. Уж очень эти первые месяцы выдались напряжёнными.
Спустя пару дней после приезда в школу я уже завёл себе привычку вставать самым первым на всём факультете. В этом было множество плюсов в виде пустых душевых, полной моей свободе в выборе кресел и благословенных минут тишины. Так что к тому времени, как староста соизволил придти будить первокурсников, я уже давно сидел возле камина с книгой в руках и делал вид, что мне очень интересно её читать. Я даже вполне натурально вздрогнул, когда меня окликнули, хоть и по несколько другой причине, и посмотрел на ту, кому я понадобился. Элиза Рейвелот – одна из старост факультета Ровены. Довольно-таки миловидная девушка с тёмно-каштановыми волосами и серо-синими глазами. Как и многие другие студенты факультета, четко подходила под определенные каноны характера: ответственна, умна и хорошо учится. Но кроме этого имеет какой-то нездоровый материнский инстинкт, благодаря которому, видимо, и получила от профессора Флитвика ответственное задание учить уму-разуму мелких нас.
За то недолгое время, что я с ней общаюсь, сумел понять, что очень сомнительно, что кто-то из первогодок сможет опоздать на урок или заблудиться в коридорах. А уж то, что нас будут принудительно поднимать и оттаскивать на завтрак, в любом случае не обсуждалось.
Это было проблемой.
Я ведь не просто маленький мальчик-волшебник, потому мне никак нельзя было находиться под пристальным взглядом столь умной девушки, которая всерьёз будет беспокоиться за меня, и уж точно сможет выяснить, почему в дни перед полнолунием и после него один из первокурсников выглядит, мягко говоря, нездорово, а в ночь полнолуния вообще не ночует в своей комнате. Проблема была достаточно неожиданной и требующей быстрого решения. Но, так как в данный момент ничего изменить было нельзя, то я, встав, пошел в сторону своих однокурсников, на ходу пряча учебник в сумку.
Проходя между креслами, я умудрился неуклюже зацепиться за складку ковра именно в тот момент, когда уже застёгивал молнию на сумке, почти упасть, схватившись за край журнального столика, на котором стоял поднос с чисто вымытыми чайными чашками и небольшим чайничком, зацепить поднос рукой и свернуть его на себя, с грохотом опрокидывая столик следом. Чтобы в итоге оказаться на полу, обсыпанным осколками тонкого фарфора с ушибленной пятой точкой, шишкой на лбу от удара о твёрдый деревянный подлокотник кресла, расцарапанным лицом и ладонями которые, падая, со всего размаху впечатал прямо в центр того месива фарфоровых осколков, что осталось от чайного сервиза.
Вся гостиная на секунду замерла, смотря на меня, благо, грохот был знатным, а последствия моей неуклюжести – довольно обширными. Чертовски хотелось истерически рассмеяться, отмотать десяток секунд назад, но энергии хватало только на то, чтобы сдержать слезы, чувствуя, как мелкие острые осколки глубоко впиваются в кровоточащие ладони.
Через полминуты я уже сидел в кресле, а староста, отошедшая от первого испуга, осторожно вынимала у меня из ладоней мелкие осколки фарфора (1). Не пытаясь оказывать сопротивление и вообще как-то шевелиться, я только тихо дышал, стараясь не шмыгать носом. Результаты падения были более чем удручающими и усугублять их совершенно не хотелось. Стараясь не обращать внимания на жжение в ладонях и тихие успокаивающие уговоры старосты, приходилось смотреть куда-нибудь в другое место, кроме своих рук и все ещё рассыпанных по тёмно-синему ворсу ковра осколкам белого фарфора. Положение, как ей и положено, спасла Мадам Помфри.
Невысокая худая женщина в белоснежной форме производила на окружающих только приятное впечатление. В основном, конечно, из-за выражения своего лица. Возможно, она была так же строга, как и профессор МакГонагалл, но мягкая успокаивающая улыбка на губах делала её совершенно, особенно неповторимой.
Она приветливо кивнула старосте факультета и присела рядом со мной.
– Ну что же, молодой человек, вы у меня первый пациент в этом году, можете собой гордиться.
Эти слова были сказаны мягким голосом с еле заметными в нём смешинками. Я просто не мог не улыбнуться в ответ, чувствуя, как ладони еле заметно покалывает от коротких взмахов палочкой.
– И как же зовут такого смелого молодого человека, который сумел растянуть себе лодыжку и расцарапать себе все ладони и лицо, при этом даже не заплакав? Это похвально, и поэтому мы отправимся в больничное крыло, где кое-кто выпьет зелье и после того, как я осмотрю его ногу, сможет идти на свои первые уроки.
Я только грустно улыбнулся в ответ на её слова и качнул головой.
– Ремус Люпин. Спасибо, мадам Помфри, но мне правда нельзя пить это зелье.
Женщина на мгновение остановила свою деятельность по приведению моей тушки в порядок и, немного нахмурившись, продолжила избавлять мои ладони от осколков.
– Вот как, мистер Люпин, – она расстроенно вздохнула. – В таком случае вы правы. Конкретно вам никак нельзя пить заживляющие зелья и, скорее всего, придется остаться у меня пока нога хоть немного не заживёт самостоятельно. Придется вам пропустить несколько суток.
– Мадам? – староста обеспокоенно посмотрела на медведьму. У девушки никак не укладывалось в голове, почему я не могу получить свое зелье и отправиться на занятия через несколько часов, а вместо этого должен буду остаться в медпункте больше, чем на сутки.
– Видите ли, мисс Рейвелот, мистеру Люпину нельзя принимать обычные зелья, так как у него присутствует довольно сильная аллергия на некоторые их компоненты. – Помфри едва заметно скривилась и подняла взгляд, от моих ладоней взглянув на старосту. – К моему сожалению, даже если я попрошу профессора зельеварения приготовить специально модифицированные для мистера Люпина варианты этих зелий сейчас, он сможет принять их, в лучшем случае, только вечером. К тому же они будут все же влиять на его самочувствие не самым лучшим образом, хоть и залечат раны. Поэтому, – она посмотрела на меня, – ему придется провести у меня больше суток, прежде чем его раны, а затем и побочные эффекты зелий пройдут. Сожалею, Ремус, что ваш учебный год начался таким образом.
Староста поражённо молчала, а я сам тем временем осторожно встал, ведомый по руку медведьмой и, стараясь не опираться на всё ещё ноющую ногу, кивнул Помфри, отвечая на её вопрос о том, могу ли идти. Она встала, всё так же грустно мне улыбаясь, и, поддерживая меня за плечи, повела к выходу из гостиной. Попрощавшись со старостой, мы в молчании спустились на несколько этажей ниже и зашли в медицинское крыло. Я устало вздохнул и присел на кровать, а Помфри всё так же молча встала рядом, аккуратно накладывая на раненые ладони, которые перед этим замазала серебристой мазью, бинты. Я снял ботинок, и на ступню тоже легли плотные фиксирующие бинты.
Стоит, наверное, объяснить такую реакцию школьного медика на нашу с ней встречу. Она, естественно, знала о том, что я оборотень. Более того, именно её Дамблдор сделал кем-то вроде моего куратора. Женщина должна была следить за тем, чтобы я был вовремя отправлен в то убежище, которое подготовил для меня директор, следить за тем, чтобы я выпил зелье и не попался на глаза другим школьникам. Она также должна была быть чем-то вроде моего алиби, чтобы, если меня спросят, почему я так плохо выгляжу, я мог смело ткнуть в сторону медпункта и сказать, что мне нездоровилось. На первый взгляд очень правильное прикрытие, просто отлично все объясняющее. Но вот в чём дело. Директор не учел что дети более любопытны, чем стая пикси, выпущенная на свободу из тёмной клетки. Кто-нибудь когда-нибудь сопоставил бы мои таинственные недомогания с лунными циклами, и тогда прощай, школа волшебства. Лично мне совершенно безразлично, где и у кого учиться, в конце концов, у всех волшебников одинаковые экзамены, и нет разницы в самом процессе получения образования, но всё дело в родителях, особенно в отце. Он и так винит себя в моей болезни. Поэтому, только поэтому я не могу дать никому догадаться о том, что я оборотень. Всеми, совершенно всеми способами. От мыслей меня отвлекли слова Помфри.
– Ремус, – я поднял глаза на медведьму и стал слушать, что она мне говорит, – Я не одобряю то, что вы сделали, вам стоило бы быть более осмотрительным. Вы ведь знаете, что сегодня начинается полнолуние, и вам нельзя принимать никаких зелий, кроме аконитного.
– Да, мадам Помфри.
– И вы понимаете, что мне не нравится ваш способ решения ситуации. И если вы думаете, что я поверю в совершеннейшую случайность произошедшего, то вы серьёзно ошибаетесь. Совершенно не нужно калечить себя только потому что хотите сохранить вашу болезнь в тайне. Вы всего лишь маленький мальчик, а я достаточно компетентна, чтобы скрыть вашу болезнь от окружающих.
Я опустил взгляд и отвернулся от Помфри. Не стоит ей знать, что я не раскаиваюсь и не сожалею о том, что произошло. Если единственный способ попасть в медицинское крыло сегодня так, чтобы ученики ничего не заподозрили, состоит в том чтобы выглядеть совершенно неуклюжим и невезучим неудачником – это не такая уж и большая плата за сохранение моей тайны.
– Ремус. Мистер Люпин! – я посмотрел на уже несколько обеспокоенную медведьму. – Почему вы молчите, когда я с вами разговариваю?
Пришлось поднять глаза на Помфри. Я с трудом разлепил пересохшие губы.
– Мне нечего сказать, мадам. И я не специально разбил тот сервиз и изрезал себе все руки. – Помфри послушала мой спокойный тихий голос и поджала губы в раздражении. Она явно была недовольна моим ответом и озадачена таким поведением. Не так должны реагировать маленькие дети на такие ситуации. Конечно, думаю, ей было бы много проще, если бы вместо того, чтобы сидеть с безразличным лицом я, например, плакал, капризничал или был хотя бы расстроен. Но я ведь никогда не был обычным ребенком, даже если не брать в расчёт мою болезнь. Она тихо вздохнула, опускаясь передо мной.
– Но, так тоже нельзя поступать. Ремус, вы же умный молодой человек. Я понимаю, что вам нельзя пить никаких зелий в неделю перед и после полнолуния, когда вы принимаете аконитное. Но такие вот несчастные случаи – не выход, и не нужно мне говорить о том, что это всё было чистой случайностью. Вы не слизеринец, а я не гриффиндорка. Мы оба – рейвенкловцы, и я также как и вы, отлично умею думать головой, а не мягким местом.
Мой план был довольно хорош, хоть и состоял всего из нескольких коротких пунктов. Всего-то надо было попадать в больничное крыло несколько раз в месяц, попутно создавая себе репутацию совершенно неуклюжего и довольно необщительного ребёнка. Расчёт был на то, чтобы старшие студенты поняли, что моя «неуклюжесть» есть следствие моей же стеснительности, так как наибольшие разрушения я бы производил, когда со мной общались либо староста, либо сверстники. И со временем меня бы оставили в покое. В лучшем случае, конечно. Да и потом, возможно, позже придумалось бы что-то получше. Всё-таки вороны не барсуки, которые обязательно постарались бы растормошить такого необщительного и стеснительного ребенка как я.
– У меня нет другого решения сейчас. – я все так же старался не смотреть на медведьму.
– Но вы просто можете вести себя как все остальные дети. В этом нет ничего плохого, – она продолжала мягко меня уговаривать, а я все так же не хотел слушать и, кажется, её это уже немного раздражало.
– Они догадаются меньше чем за полгода, – я хмуро смотрел на женщину, – не хочу, чтобы меня исключили из Хогвартса из-за того, что дети забросают своих родителей испуганными письмами о том, что с ними учится оборотень.
– Но, – она замерла, задумавшись, – это все равно не выход. Ремус, я не хочу видеть, как ты сам себя калечишь, – я только вздохнул и сжался, отодвигаясь. Разговор явно не задался, но приходилось его все же продолжать. Когда ты не разговариваешь с людьми, которым хочется от тебя чего-то добиться, то они начинают кричать. А никто не любит, когда на него кричат.
– Все равно всё заживет после трансформации, а наутро я буду выглядеть так, будто у меня действительно просто непереносимость определенных ингредиентов лечебных зелий.
Помфри нахмурилась и строго посмотрела на меня.
– Не стоит говорить об этом так беспечно. Я более чем сожалею о том, что мне пришлось открыто врать твоему факультету, и эта болезнь...
– С которой я живу всю жизнь, – перебил её я. – Мадам Помфри. Я не вижу другого выхода, и вы его тоже не видите. И пока мы не придумали что-то более безопасное, я всё же буду вашим пациентом несколько раз в месяц.
– Хорошо, – она сказала это резко, стремительно встав с постели. Я уже было хотел обрадоваться, но следующие её слова вызвали только глухое раздражение, – раз вы настолько упрямы, то я буду говорить о вас с директором Дамблдором. А теперь, мистер Люпин, будьте добры, лежите спокойно, пока я схожу к декану Слизерина за вашим зельем и навещу директора.
Она сделала несколько шагов в сторону выхода, ненадолго остановилась, вспомнив о чем-то, и взмахом палочки задёрнула ширму возле моей кровати.
– Постарайтесь немного поспать, Ремус. Ещё только половина девятого, да и вы потеряли довольно много крови. До вечера ещё далеко.
После этого я услышал только её тихие быстрые шаги и приглушённый хлопок закрывшейся двери.
И вправду стоит немного поспать. А там можно и учебники свои попросить. Полнолуние полнолунием, но что-то я не помню, чтобы кто-то отменял учёбу. Раунд. Один. Один.
1. Никогда самостоятельно не вынимайте мелкие осколки стекла из раны, если она настолько обширна. Обратитесь к врачам, или последствия в виде инфекции и невыносимой боли – ваше ближайшее будущее. В общем, не повторяйте вышеописанное в домашних условиях, и никто не пострадает.
========== Часть 3. ==========
Чтобы открыть глаза и осторожно сесть на кровати, пришлось сделать над собой определённое усилие. Услышав хлопок закрывшейся двери и тихие шаги мадам Помфри, которая, выпроводив старосту, теперь шла в мою сторону, мне оставалось только тяжело вздохнуть и, сняв мантию и рубашку под ней, нанести на многочисленные синяки белую светящуюся мазь с тонким запахом мяты. Так что к тому времени как ведьма отодвинула ширму возле кровати и зашла в мой уже почти личный закуток, я как раз закончил бинтовать лодыжку, фиксируя её бинтами.
Легко отделался, просто ушиб, даже не вывих. Определенно эта ступенька исчезла очень кстати. По прошествии трех месяцев у меня почти закончились идеи. А повторяться мне не хотелось, совершенно.
Я устало вздохнул, опустился назад на кровать, игнорируя стоящую надо мной мед-ведьму. С некоторых пор у нас началось, что-то вроде холодной войны.
Да, ровно с тех самых пор, как я побывал в кабинете директора. После того как она сходила к Дамблдору, у нас с ним была долгая беседа сопровождаемая чашечкой сладкого жасминового чая и вазочкой сладостей, призванных успокоить и чуть расслабить меня. И каждый из нас троих остался при своем мнении. Я все еще надеялся, что мой план все-таки сработает, Дамблдор надеялся, что медведьма все-таки сможет меня отговорить от «этой затеи, в которую я не слишком-то верю Поппи, по-моему, вы сгущаете краски», потому как ему самому это сделать не удалось, а Помфри надеялась перевоспитать упрямого ребенка стоя у меня над душой каждый раз, когда я попадал в больничное крыло. Тогда мне казалось, что это никогда не закончится.
Я так задумался, что пропустил мимо ушей часть её речи. Это было ошибкой. Конечно моей ошибкой было надеяться, что Помфри будет просто уговаривать меня и не обратится к родителям. Да, в школе не принято информировать родителей о чем-либо происходящем в её стенах. Это же лучшая школа-интернат для юных волшебников, в которой с вашим ребенком априори не случается ничего плохого, а система образования и воспитания создавалась веками и другая пропаганда в том же духе. Тем не менее видимо за три месяца можно даже директора Хогвартса уговорить нарушить идеальный образ школы, так что когда она произнесла имя моего отца и показала мне конверт с письмом, именно в тот момент я понял что в ход сейчас пойдет тяжелая артиллерия. А расстраивать родителей мне бы не хотелось несмотря ни на что.
Протянув руку к еще не запечатанному воском конверту я тут же его получил, совершенно без сопротивления, и это не было чем-то необычным. Медведьма прекрасно знала, что я не поверю ей если своими глазами не увижу строчки, адресованные моим родителям, и так же знала, что на этот раз счет в её пользу.
Медведьма была явно довольна видом моего обеспокоенного лица, а потому позволила себе улыбнуться и сказать:
– Ну, молодой человек, и что, по-вашему, вы должны мне сказать?
Я опустил голову стараясь скрыть покрасневшее лицо от пристального взгляда медведьмы. Не то чтобы мне было стыдно или я смущался. Помфри радовалась тому, что удалось приструнить такого трудного ребенка, как я, а я тем времени временем старался сдержать смех, думая, что взрослые бывают иногда удивительно наивны в своих решениях. А эта чудесная женщина ещё не совсем понимает с кем связалась. Конечно, я прекращу приходить к ней в медпункт каждые несколько дней с лёгкими травмами и царапинами, потому как мой план и так перешёл в завершающую стадию.
– Не надо. – Я ненадолго замолк, опустил голову еще ниже, чтобы она не увидела выражения моего лица. – Не надо писем родителям. Больше не буду, – я замолчал задумавшись, а что собственно я не буду? Приходить в медпункт чаще раза в месяц, так что ли? Глупо звучит. Но, кажется медведьма подумала совсем о другом. Подняв голову я увидел что враг считает себя победившим в этой войне. Ну и пусть, она просто не знала, что я уже как сутки с ней не воюю, только потому, что услышал вчера вечером кое-что более чем интересное.
Уже скоро полнолуние, а в такое время мне спится особенно плохо. Не то чтобы совсем никак. Но чувство, будто твои мышцы медленно ворочаются у тебя под кожей, словно им становится неудобно на своих законных местах. Днем этого не замечаешь за ворохом мыслей и неотложных мелких дел. Но с наступлением ночи, когда лежа в постели, ты чувствуешь все свое тело до кончиков пальцев. Это отвратительное чувство, словно я нахожусь на грани трансформации. Все тело напряжено и найти удобную позу для сна совершенно невозможно.
Поэтому каждую такую ночь я стараюсь спать поменьше, и заниматься каким-нибудь более полезным делом, чем борьба с подступающей от неприятных ощущений тошнотой.
В этот раз я правда так и не смог спуститься почитать книгу по трансфигурации, потому что услышал голоса в гостиной. Кажется, там собралось чуть больше десятка человек со старших курсов. Совершенно не собираясь подслушивать, все же я услышал голос старосты и, как ни странно, своё имя. Как знаете, после такого я уже не мог уйти просто так. Сел на ступени и прислушался к разговору, затаив дыхание.
– Ремус Люпин... – голос старосты был тихим и каким-то очень обеспокоенным.
– Что ответил Флитвик? И ты ведь говорила еще и с Помфри, так?
– Да, Эд... Я не знаю, почему так происходит. Наверное, я просто плохая староста, раз бедный мальчик не может и метра по замку пройти чтобы не упасть и не пораниться. – Мне на секунду даже стало совестно, конкретно эта девушка за меня ведь и вправду переживает, и она ничем не заслужила того чтобы оказаться в этой ситуации.
– Да Люпин еще та проблема. Хороший в общем-то парень. Умный... – внизу раздалось несколько смешков, я тоже улыбнулся. – спокойный... ответственный. Видел я пару раз как от почти за ручку притаскивал своих однокурсников в нужные аудитории. Молчаливый, правда. И слова лишнего не вытащишь... ну так это... Точно!
– Что? Что ты уже там снова придумал Эдвард?
– Слушай же меня дорогая староста! – я уже почти перестал сдерживать улыбку от уровня до смешного ласковой снисходительности и надрывной торжественности в голосе говорившего, но следующие слова были уже не такими веселыми, – он ведь не под проклятьем? На нем нету никаких сглазов так?
– Да... – староста устало вздохнула и я просто как в живую увидел как она прикрывает глаза и откидываясь на спинку кресла массирует виски. К этому её жесту я уже успел привыкнуть за три то месяца.
– Вот, – в голосе парня чувствовалась торжественная улыбка убедившегося в великолепии посетившей его идеи человека, – Эй, Рикки ты же помнишь тот урок полетов, когда профессор Эн заболела и мы заменяли её?
– Это тот урок со слизиренцами, когда мы притащили мячи и показывали детишкам что такое клоффл? Помню, конечно.
– Люпин тогда еще отличился, помниться умыкнул кое у кого из под носа мяч, и лихо так забил в кольцо с десяток раз.
– Да, да... его великолепие Ремус Люпин, я уже понял, – под звуки лениво-недовольного голоса в гостиной снова раздались короткие смешки.
– Вот. Значит, что мы имеем в результате. Думайте мои дорогие рейвенкловцы, благо мозги у вас для этого и существуют.
В гостиной на несколько секунд все замерло. А потом раздался первый неуверенный голос...
– Что тут думать. У парня же просто хорошая реакция, взял бы я его в команду в следующем году, если бы не был уверен, что его не придется собирать по костокам с поля, после первой же игры, – голос замер в замешательстве.
– Хорошая реакция...
– Хорошая! Да какая к Мордрэду хорошая реакция у человека который и на ровном месте умудряется себе нос расквасить! Или, нет. Да не может быть... Ты что Эд, хочешь сказать что парень специально притворялся неуклюжим. Специально пытался попасть в медпункт чтобы напиться исцеляющих зелий на которые, как сказала наша нежно любимая староста у него аллергия? – еще один голос кажется был просто до глубины души возмущенным и недовольным.
– Нет, Энни-солнышко, я так не думаю. Еще есть варианты? Ты была почти права. Он действительно... – самодовольства в голосе смутно знакомого мне Эдварда так и не поубавилось, я улыбнулся.
– Действительно притворяется неуклюжим, но не по своей воле.
– Браво Риг! Ты как всегда догадался первым.
– Эй!
– Эээд, объясни ка нам что вы имеете в виду? Я видимо немного глуповат, раз ничего уже не понимаю.
