Текст книги "Пропасть (СИ)"

Автор книги: Katty666

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

Аккерман навалился всем своим весом сверху, поставив колено между ее бедер, чтобы освободить себе место. Микаса повиновалась, неотрывно вглядываясь в лицо напротив, чувствуя, как его ладони нежно оглаживали кожу живота. От этого прикосновения сбилось дыхание. Она не понимала, как настолько жестокий, грубый и холодный человек мог дарить такие чувственные ласки? Тяжелый сгусток, пылающий в груди, опустился вниз живота, отдаваясь слабой пульсацией между бедер. Ей вдруг нестерпимо захотелось, чтобы его пальцы коснулись ее там, избавляя от нарастающего жара.

– Капитан… – прерывисто прошептала она, потянувшись рукой в несмелом прикосновении к лицу Аккермана.

Мужчина сжал ее плечо, слегка встряхнув.

– Микаса, ты меня слышишь? Микаса!

Аккерман вздрогнула и резко привстала, отчего голова немного закружилась. Армин обеспокоенно разглядывал ее лицо, придерживая за плечо. В маленькое окно бил яркий солнечный свет, пробираясь сквозь тонкую ткань занавесок.

– Ты в порядке? – поинтересовался он, – капитан тебя ищет, ты проспала завтрак.

– Черт!

Микаса тяжело вздохнула и провела рукой по волосам, вновь откидываясь на подушки. Это был всего лишь сон.

Армин поднялся с ее постели и, усмехнувшись, добавил:

– Ты кажется даже во сне с ним споришь о чем-то. Когда я пришел разбудить тебя, ты несколько раз сказала «капитан», – от каждого произносимого им слова Микасе становилось дурно, – надеюсь, он даст тебе отдохнуть и избавит от своего малоприятного общества после окончания твоего наказания.

Она кивнула.

– Спасибо, что зашел.

Когда дверь захлопнулась, Микаса с головой закуталась в одеяло, крепко зажмурив глаза в надежде, что обрывки сна, вырисовывающиеся в самых ярких подробностях на обратной стороне век, наконец исчезнут. Но они никак не исчезали.

Впопыхах натянув на себя форму, девушка покинула комнату и устремилась к душевым. Ей срочно нужно было смыть с себя остатки сна.

В помещении никого не было: все давно тренировались, либо были на построении, Аккерман не знала точно, потеряв счет времени. Включив холодную воду на полную мощность, она ополоснула лицо, сильно растирая кожу под пальцами в надежде избавиться от прилипшего чувства тревоги и растерянности.

Собственное отражение в зеркале показалось ей чуждым: бледные щеки, губы, слегка обветренные и сухие, испуганный взгляд и растрепанные волосы. А ведь во сне губы капитана были точно такими же: потрескавшимися, суховатыми, в мелких трещинках. Интересно, в жизни они тоже были такими?

Из груди вырвался обреченный стон: Микаса поняла, что теперь не скоро сможет избавиться от навязчивых мыслей и размышлений о нем.

Тяжело опустившись на прохладный кафельный пол, она схватилась за голову, ощущая острую боль от собственной безжалостной хватки. Смущение, непонимание, растерянность сплелись в огромный ком в груди, который тяжело опустился к солнечному сплетению и болезненно запульсировал, посылая незнакомую слабость по рукам, заставляя пальцы безостановочно дрожать.

Почему из всех мужчин, с которыми ей когда-либо приходилось контактировать, ее воспаленное сознание выбрало именно его? Возможно, ее не особо привлекали сослуживцы: Микасе нравилось общаться с ними, проводить время вместе, но никто не вызывал в ней прежде такого странного волнения, как вдруг вызвал Леви Аккерман. Может, из-за некого восхищения его силой и навыками, ведь он был лучшим воином человечества и их наставником почти с самых первых дней здесь. От мыслей о взрослом, всегда серьезном и недосягаемом капитане в таком контексте ее охватило незнакомое тепло, отдающее в кончики пальцев приятным покалыванием.

Оттягивать момент встречи было некуда: она и так смертельно опаздывала даже не по меркам пунктуального капитана Леви, пытаясь прийти в себя и начать думать о чем-то другом: Эрене, Армине, тренировках, предстоящих вылазках. Вновь ополоснув лицо, Микаса пригладила растрепанные пряди и, прижав ледяные ладони к щекам, вышла из душевой. Казалось, будто дорога к его кабинету заняла целую вечность. Целую вечность ей пришлось слушать испуганный стук сердца, отдающий в уши и ладони, убеждать себя, что все в порядке, что он также пренебрежительно будет относиться к ней, и беспокоиться не стоит.

Остановившись перед дверью, Микаса сделала глубокий вдох и выдох прежде, чем постучать. Раздраженное «войдите» остудило ее пыл, немного возвращая в реальность. Кабинет был затоплен солнечным светом, больно резнувшим по глазам. Микаса зажмурилась и прошла ближе к столу, около которого спиной к ней стоял капитан, обрамляемый золотистым сиянием. Он выглядел… завораживающе.

– Капитан, – Микаса отдала честь, в привычном жесте прикладывая руку к груди, – прошу прощения за опоздание.

Он неторопливо развернулся, внимательно вглядываясь в ее лицо. Микаса ощутила, как по спине пробежались мурашки от привычного нечитаемого взгляда с яркими голубоватыми вкраплениями в холодной серости. Собственная реакция на его взгляд удивила ее.

– Ты в своем репертуаре. Не успела отработать одно наказание и уже напрашиваешься на другое.

Аккерман потянулся к чашке с чаем, продолжая выжидающе смотреть на нее. Микаса бегло оглядела его руку с тонкими, аккуратными пальцами, придерживающими чашку в неповторимой, элегантной манере. Ее бросило в дрожь от эпизода, неожиданно вспыхнувшего в сознании, когда эти самые пальцы в нежнейшем прикосновении задержались на ее щеках, медленно перемещаясь на шею.

– Аккерман, ты слушаешь меня? – спокойным приглушенным тоном спросил он.

Капитан оказался неожиданно близко: Микаса даже не заметила, когда он успел подойти к ней, и ее испугало, что бдительность вмиг приглушилась, стоило вспомнить о своем ночном видении. Он прищурился, с подозрением оглядывая ее лицо.

– Да, сэр. Простите, сэр, – дышать становилось все сложнее и сложнее.

Казалось, будто весь воздух вдруг накалился до такой степени, что невозможно было сделать ни одного спасительного вдоха. Ей стало жарко то ли от солнечных лучей, обволакивающих своим теплом с ног до головы, то ли от того, насколько совершенной и бледной была кожа капитана за закатанными рукавами рубашки, с немного вздувшимися венами, красиво оплетающими его руки.

– Мне нужна твоя помощь с этими бумагами, – он кивнул в сторону нескольких стопок, перевязанных веревкой, – каждый документ нужно будет рассортировать в алфавитном порядке и расставить по полкам.

Микаса кивнула, и, решив покончить с этим как можно скорее, на негнущихся ногах обошла мужчину, упорно игнорируя желание вновь посмотреть на него. Подхватив края грубой веревки, Аккерман подняла две стопки и направилось в сторону книжного шкафа. Сердце никак не унималось, выстукивая в быстром ритме в груди, было невыносимо душно, и небольшой груз в руках ощущался неподъемно тяжелым.

Последнюю оставшуюся стопку капитан уже держал наготове в руках. Когда он передал ей бумаги, на секунду их пальцы соприкоснулись. Микаса вздрогнула, резко одергивая ладонь: тяжелая пачка документов с грохотом рухнула на пол вместе с ее сердцем. Она подняла взгляд на капитана, пытаясь понять, насколько сильно разгневала его своей оплошностью, но лицо мужчины было безмятежно-спокойным, как будто мыслями он был далеко отсюда.

– Аккерман, с тобой точно все в порядке? – помедлив, непривычно мягко поинтересовался он.

От того, как добр и внимателен он был к ней сейчас, ей вдруг так сильно захотелось рассказать о всех переживаниях, волнениях, новых впечатлениях и не проходящем чувстве тревоги. Микаса чувствовала себя такой уязвимой, будто с нее сняли кожу, и все ее чувства обнажились, болезненные, мучительные, лишающие самоконтроля. Она представила, как хорошо бы было, если бы капитан выслушал ее, возможно даже понял и пожалел. Хоть немного. Ей так нужна была поддержка.

С трудом подняв отяжелевшую голову, Микаса взглянула на мужчину, осторожно приблизившегося к ней. Он потянулся к ее лицу, большим пальцем стирая слезы с щек: Аккерман даже не заметила, как окончательно расклеилась. Его кожа оказалась приятно теплой.

– У тебя точно что-то случилось, раз ты при мне влагу распускаешь.

Она хотела возразить и соврать, что все в порядке, но в итоге кивнула и шмыгнула носом, чувствуя себя уменьшившейся в несколько раз под прямым изучающим взглядом стальных глаз. Губы безостановочно задрожали – Микаса была на грани. Казалось, вот-вот внутри что-то лопнет, обжигая изнутри раскаленной волной.

Неожиданно, капитан мягко притянул ее к себе, заключая в объятия. И Микаса, стесняясь, чувствуя привычное волнение, накрывающее ее рядом с ним, позволила себе расплакаться.

– Это из-за меня?

Ее удивил этот вопрос.

– Нет, – тихо прошептала она, чувствуя, как мужские ладони аккуратно поглаживают спину.

Этот маленький жест оказался настолько успокаивающим и приятным, что ей не хотелось, чтобы это прекращалось. По плечам пробежала дрожь.

Выдохнув, она отодвинулась от него, все еще ощущая свежий запах выстиранной рубашки.

– Давайте закончим с этим побыстрее.

Он кивнул, к ее удивлению, не добавил ни одного унизительного комментария и поднял с пола стопку бумаг, самостоятельно унося их к шкафу с другими документами.

Микаса не знала, куда себя деть, переводя взгляд с одного предмета мебели на другой. Картинка стремительно размазывалась, пока глаза не остановились на капитане, подрезающем веревки канцелярским ножом.

Сделать шаг в его сторону оказалось проще, чем она думала. Как только в руках оказалась шероховатая бумага, мысли притихли, а разразившаяся внутри буря осела. Молчание и работа затягивали: капитан оставил все необходимые бумаги рядом с ней и сел за стол, не мельтеша перед глазами, словно давая ей время на передышку. И Микаса, наконец, могла вдохнуть полной грудью.

Как только документы были рассортированы, она несмело прошла к столу, с силой сжимая дрожащие пальцы в кулаки.

– Все готово, сэр.

Он кивнул, не отрываясь от бумаг, разложенных на столе.

– Ты можешь быть свободна.

– Есть, сэр.

Аккерман развернулась, направляясь к выходу, когда он добавил:

– Не держи зла на меня, Микаса. Ты всегда можешь поговорить со мной, если тебя что-то беспокоит.

Она слабо улыбнулась, и, не оглядываясь, вышла из кабинета.

========== Часть 2 ==========

Микаса никак не могла выудить из памяти момент, когда мир сузился только до ровной капитанской спины, обернутой в плащ с крыльями свободы прямо между лопаток. Когда из гущи голосов слух улавливает лишь холодный, властный тон, которым он обычно отдавал приказы на тренировках и миссиях. Когда лица сослуживцев начали смазываться в нечеткое, мутное пятно, пока взгляд не останавливался на нем.

Она до сих пор не могла понять, отчего при мысли о капитане ребра теснило изнутри странным томлением, ладони потели, а дыхание становилось неровным, будто после долгой пробежки. Ни одной другой мысли не было места в ее голове, кроме мыслей о тусклых серых глазах, изредка задерживающих на ней свой ледяной взгляд, об упрямо поджатой полоске алого рта, о растрепанных, небрежно остриженных темных волосах – таких же, как у нее самой.

Стоило ей завидеть его за завтраком в столовой, как отчаянная надежда на еще одну встречу разливалась в груди приятным теплом, вытесняя нежелание идти на последующую тренировку. С тихим присутствием капитана в ее жизни все давалось намного проще: Микаса ощущала себя в безопасности, в которой, как оказалось, так сильно нуждалась все это время.

Губы невольно растянулись в улыбке, стоило ей прижать к груди заветный сверток. Поиск добротной черной пряжи и спиц выдался не самым легким. Ей пришлось обойти почти все лавки и потратить большую часть накопленного за время службы жалования, чтобы воплотить задумку в реальность. Микаса с особым трепетом вспоминала о вечерах, проведенных за вязанием шарфа: иногда из-за затягивающихся тренировок ей приходилось заниматься подготовкой подарка до глубокой ночи, с трудом выкраивая несколько часов для сна. Грела и подстегивала ее не только мысль о дне, когда она вручит капитану этот шарф, но и том, что она не одна засиживалась допоздна за работой. Микаса знала, что он тоже не спит, где-то там, окруженный вековыми стенами своего кабинета, пишет очередной отчет, скрипя пером по бумаге. И в такие моменты грызущее кости одиночество, наконец, отпускало.

Засевший в сознании образ нельзя было вытравить ни изнуряющими тренировками, ни редким общением с сослуживцами, ни раздельными вылазками. Микаса с затаенным ликованием поддавалась внутреннему порыву, прокручивая в голове каждую секунду, проведенную рядом с ним, затирая драгоценные воспоминания до такой степени, что реальность отходила на второй план.

В тот момент ей так нужно было увидеть его, что ноги едва слушались: хотелось сорваться на отчаянный бег и поскорее оказаться у большой дубовой двери чужого кабинета. На секунду чувство эйфории от скорой встречи затмилось вспышкой тревоги, отдавшей в сердце легким покалыванием. Микаса выдохнула, свободной рукой оттянув рубашку, налипшую на кожу груди, и ускорила шаг, ощущая, как сердце сбивается со спокойного ритма.

Дверь была приоткрытой, и Микаса, потянув за ручку, обжегшую пальцы металлическим холодом, без стука ступила внутрь помещения, невольно делая глубокий вдох: пахло свежестью и плавящимся воском.

Вокруг царил полумрак: лишь пламя одинокой свечи трепетало во тьме, подсвечивая неподвижное лицо капитана, сидевшего за столом, и нарушал липкую тишину кабинета только жалобный скрип пера о бумагу.

Капитан даже не поднял головы, когда она вошла, хотя Аккерман казалось, что он услышал испуганный стук ее сердца еще с коридора, услышал, как прерывисто она дышала, нервно заправляя за уши выскользнувшие из хвоста пряди.

– Очень интересно, Аккерман, – протянул он, свободной рукой вытягивая из стопки документов необходимые страницы, – не помню, когда мы с тобой сдружились настолько, чтобы ты заявлялась ко мне посреди ночи. Я могу неправильно трактовать такое поведение.

Капитан наградил ее прямым мрачным взглядом, отчего в груди что-то мгновенно вспыхнуло, плавя внутренности свечным воском. Микаса поджала губы, игнорируя строгий тон, сквозящий недовольством, и нерешительно прошла к столу, поочередно вытирая вспотевшие ладони о края куртки.

– Я знаю, что сегодня ваш день рождения. И знаю, что вы не любите его, – сдавленно протянула она, вкладывая в дрожащий голос последние остатки уверенности, – но, капитан, – руки трепетно прижали к груди шарф, обернутый в бумагу, – у меня есть для вас кое-что.

Он отложил перо в сторону и, подавшись вперед, оперся подбородком на сцепленные в замок пальцы, без особого интереса оглядывая неприметный сверток.

– Это просто подарок, – поникнув, выпалила Микаса, заранее давая ответ на не озвученный им вопрос.

Его неподвижный рот тронула едва заметная ухмылка, но в прищуренных глазах с отблесками пламени на льдисто-серой поверхности радужек так и не появилось заинтересованности. Микаса вся сжалась в страхе быть отвергнутой и, не зная, куда себя деть, опустила голову, старательно отгоняя мысль, что он посчитал ее затею глупой.

Скрип отодвигающегося стула заставил ее вздрогнуть: кровь ударила в голову, наполняя виски громкой пульсацией. Капитан встал из-за стола и, подойдя к ней, остановился напротив, скрещивая руки на груди.

– Аккерман, – насмешливо начал он, качая головой, – что ты напридумывала себе?

– Я… Я хотела порадовать вас, – слова предательски путались на языке, – вас еще никто никогда не поздравлял из ребят, и… Просто возьмите это.

Микаса протянула подарок одеревеневшими пальцами, осторожно наблюдая за капитаном сквозь упавшие на лоб пряди.

Помедлив, он потянулся к ее рукам, забирая сверток, на секунду заключая ее ладонь в плен своих цепких, горячих пальцев. Это мимолетное прикосновение отдалось щемящей болью в груди Микасы: она замерла, пристально разглядывая его руки, накрывшие ее собственные в попытке запомнить, каково это, когда капитан касался ее. Под ребрами вдруг стало тесно – ни вдохнуть, ни выдохнуть.

Жар, вспыхнувший в месте соприкосновения их кожи, пополз выше, теплясь на шее и щеках. Ее помутневший взгляд невольно скользнул дальше, по руке, обтянутой плотной серой тканью, к красиво выступающим косточкам ключиц в разрезе кофты, к приоткрытым губам. Кровь в ушах грохотала так, что Микасе показалось, если капитан что-то скажет – она не услышит.

Тряхнув головой в попытке собрать остатки самообладания, Аккерман оторвала взгляд от чувственного рта, тут же сталкиваясь с глазами, казавшимися черными во мраке комнаты: он наблюдал. Склонив голову набок, вдруг нахмурившись, ощупывал пытливым взглядом ее пылающее в смущении лицо. Капитан явно заметил, как она разглядывала его в ответ на мимолетное касание. И от этого ее сердце на секунду замерло, тут же неконтролируемо-быстро заметавшись за ребрами.

Даже когда тепло чужих пальцев исчезло, Микаса не смогла вернуть себе контроль, напрочь покидающий ее тело рядом с ним. Так случалось каждый раз, стоило ему оказаться в радиусе пяти метров, но больше всего Аккерман пугало то, что и мысли о нем затягивали ее разум в блаженную, сладостную пучину мечтаний. Это было… слишком.

Он с подозрением оглядел подарок, повертев его в руках, а затем потянул за края ленты, завязанной в аккуратный бантик. Раскрыв хрустящую бумагу и вытащив шарф, вопросительно взглянул на Микасу.

– Что это, Аккерман?

Она опустила голову и сделала шаг к нему, подойдя почти вплотную, ведя плечами в попытке избавиться от дрожи, пробежавшей меж лопаток от предвкушения близости. В практически абсолютной темноте обоняние обострилось, и Микаса ощутила, как в нос ударила привычная холодная свежесть. Так пахло зимой, по утрам, когда мороз нещадно кусал за щеки, когда в мире не существовало ничего, кроме этой волнующей, обжигающей чистоты. Ей хотелось склониться к его шее и уткнуться носом в кромку волос за ухом, вдохнуть этот запах, чтобы зимние утра никогда не заканчивались.

Забрав шарф из его рук, Микаса бережно развернула мягкую ткань, затаивая дыхание, и одарила капитана прямым взглядом. Близость его тела, его совершенная кожа, запах, граничащая с небрежным безразличием забота всколыхнули ее чувства, словно брошенный в спокойные воды камень.

– Просто шарф, капитан. Позволите? – почти беззвучно спросила она.

Мужчина молча кивнул.

Пальцы предательски дрожали, пока Микаса оборачивала ткань вокруг его шеи, стараясь не задевать открытые участки кожи.

– Вы же придете сегодня? – завязывая края в слабый узел, поинтересовалась она.

– Не думаю, что в этом есть какой-то смысл, – холодно отозвался капитан, скрещивая руки на груди.

В глубине души она понимала, что он вряд ли согласится прийти на празднование, устраиваемое Ханджи без его согласия. В свои дни рождения капитан предпочитал запираться в кабинете и не разговаривать ни с кем, и то, что он не выгнал Микасу, стало ее маленькой победой.

Аккерман отступила на безопасную от него дистанцию в надежде, что сердце перестанет отчаянно трепетать, что мыслям вернется ясность и она вновь сможет контролировать себя. Непонятно было, отчего ее так повело: принятие капитаном ее скромной заботы и внимания, или от того, как дух захватывало от одного его взгляда в ее сторону.

– С днем рождения, Капитан, – с придыханием прошептала она, убирая руки за спину.

– Спасибо, Микаса.

***

Вечерело, и за вековыми стенами замка яростно гудел ветер, клубами вздымая свежевыпавший снег, размывая очертания двора и тренировочного поля. Микаса смотрела в окно, упершись подбородком в кулак, и в душе ее было также неспокойно.

Вечерняя тренировка закончилась раньше, и им дали команду разойтись, чтобы привести себя в порядок к небольшому празднованию в честь дня рождения капитана Леви.

Некоторые ребята отнеслись к этой затее скептически, но Ханджи заверила всех, что даже если «коротышка-именинник не явится, то веселиться все равно будут все». Однако Микаса знала, что в случае с упрямым капитаном не было никаких «если» – он точно не собирался приходить. И от понимания этого на душе становилось тоскливо.

Тревога и смутное предчувствие кололо внутренности, вынуждая судорожно оглядывать стремительно наполняющуюся кадетами столовую. Микаса словила себя на том, что в знакомых лицах выискивала человека, которого ждала больше всего, поддаваясь теплящейся в сердце надежде – она безумно хотела увидеть его. Даже раздраженного, с недовольно нахмуренными бровями и привычным отчуждением в усталых серых глазах.

Многие кадеты уже заняли некогда пустующие лавочки, другие сновали меж столов с ящиками выпивки и нескромным ужином – подавали мясо. Заметив друзей за одним из столов, Микаса неуверенно двинулась в центр помещения и нехотя присела на самый край лавочки. Саша вздыхала, безумным взглядом смотря на аппетитную мясную нарезку, Конни раздавал всем столовые приборы и тарелки, сидящий неподалеку от них Армин скучающе крутил пустой бокал. Как только к столу подошла Ханджи, с грохотом ставя ящик с несколькими бутылками вина, ребята встрепенулись. Под всеобщие одобрительные возгласы Жан вскрывал первую бутылку, неумело орудуя штопором: через несколько долгих мгновений пробка со слабым хлопком выскочила из узкого горлышка.

Бутылку передавали по кругу: никто не хотел упустить шанс официально напиться. Как только нагретая теплом чужих ладоней бутылка оказалась в руке, Микаса неуверенно налила себе вина, чувствуя, как тревога медленно отходит на второй план, уступая место интересу.

– Выпьем же за нашего обожаемого чистоплюя, – взвизгивая, прокричала Ханджи и резко подняла руку вверх, расплескивая вино.

Ребята загалдели, потянувшись к ее бокалу своими, и немедля выпили первую порцию. Микаса с интересом посмотрела в содержимое своего бокала, потирая пальцами гладкое стекло ножки, и, убеждая себя, что от такого количества алкоголя ничего плохого не случится, залпом выпила вино, задержав дыхание. Во рту разлилась кислая терпкость, и Аккерман невольно зажмуривалась, ощущая, как тяжелый горячий сгусток опустился к желудку.

Ей никогда не приходилось пить вино прежде, хотя многие кадеты втайне напивались, утащив с кухни бутылочку из-под носа нерадивых дежурных. По рассказам друзей алкоголь помогал избавиться от напряжения после крайне тяжелых миссий, но плата за временное забвение тоже была соответствующая: сильнейшее похмелье.

Микаса не представляла, как ощущается опьянение и похмелье, и у нее не было цели выяснять это, но сейчас ей больше всего хотелось, чтобы мысли, наслоившиеся друг на друга под черепной коробкой невыносимо тяжелым пластом, хотя бы на миг растворились. Терять было нечего – капитан не пришел, завтра их ждал долгожданный выходной, и устраивали такие праздники довольно редко.

Подвинув к себе полупустую бутылку, она торопливо вылила содержимое в бокал, наблюдая, как алая жидкость закручивается в крохотном водовороте. Задержав дыхание, Микаса сделала большой глоток, тут же наливая новую порцию. Во рту становилось вязко и сухо, пожар в желудке разгорелся настолько, что казалось, стоит ей прикоснуться животу, как пламя обожжет сквозь кожу.

Но облегчение, как и долгожданное опьянение, так и не наступило.

На фоне оглушительно хохотала Саша: решивший хоть как-то втянуться в общее веселье Жан принялся разливать алкоголь, но умудрился пролить вино на расхмелевшего Конни, который даже и не понял, что произошло. Ханджи расхаживала от одного стола до другого, прихватив с собой бокал, громко озвучивая свои теории о том, что капитан Леви может любить только уборку и скорее женится на швабре и тряпке, чем на реальной девушке.

Микаса поджала губы и прищурилась, сделав глубокий вдох: от насыщенного запаха жареного мяса и подгоревшего хлеба комок в желудке вдруг подкатил к горлу, вызывая рвотные позывы.

Она прижала ладонь к животу, бегло оглянувшись: сидящий напротив Армин пристально рассматривал ее с заставшим в глазах вопросом «все в порядке?». Микаса кивнула, слабо улыбаясь, и подняла бокал в воздух. Он привстал, потянувшись к середине стола, и их бокалы столкнулись в тихом перезвоне стекла, тут же растворившимся во всеобщем шуме.

По шевельнувшимся бледным губам Микаса прочла «садись ко мне». Упершись кулаком в твердую поверхность стола, она попыталась встать, когда взявшийся из ниоткуда Эрен небрежно опустился сбоку, задевая ее плечом и тем самым толкая обратно на лавку. Вздрогнув от ощущения тепла его тела, будто совсем незнакомого, опасного, Микаса нехотя присела. Взглянуть на Армина она не решалась.

– Не думал, что ты позволишь себе пить, – заплетающимся языком проговорил он, кивая на бокал, за который она спасительно цеплялась.

Отросшие пряди небрежно обрамляли его лицо, выбившись из пучка, на бледных щеках розовыми пятнами проступал румянец, спускаясь на шею, в разрезе кофты влажно поблескивал треугольник кожи.

– Не думала, что ты позволишь себе напиться, – холодно парировала Микаса, столкнувшись с поблескивающими глазами, с фальшивым интересом смотрящими на нее сквозь темные ресницы.

Он растянул рот в хитром оскале, потянувшись к бутылке, стоящей в центре стола. В нос ударил до боли знакомый запах мыла с нотками пота, и она судорожно выдохнула, отклоняясь назад в нежелании вновь контактировать с братом физически.

Хотелось сбежать.

Общество Эрена будто обнажало старую обиду, только-только затянувшуюся уродливым рубцом где-то в сердце.

Не задавая вопросов, он наполнил и ее бокал, расплескивая вино по столу, отчего въедливые красные капли брызнули на белую рубашку Микасы, расползаясь бесформенными кляксами. Она не сдержала недовольного вздоха и, отсев от него, осмотрелась: тонкая струйка устремилась к краю стола между ними, словно отделяя.

– Ты потеряла мой шарф? – Эрен поднес бокал к губам, и, не сводя с нее прищуренный, плутоватый взгляд, долгими тягучими глотками выпил вино.

Прозвучавший вопрос застал Микасу врасплох. Стоило ей снять самую дорогую вещь на свете тогда, четыре месяца назад у кабинета капитана, как желание надеть шарф не появлялось вовсе. Своим решением она перерезала невидимые алые нити, связывавшие ее с Эреном большую часть жизни: удушающее чувство привязанности пропало, позволяя, наконец, почувствовать вкус свободы.

– Показалось, что это будет лишним.

– Я всегда думал, что ты даже спишь, не снимая его, – в низком голосе послышались насмешливые нотки.

Раздражение внезапно пробежалось горячей волной по груди, пробралось под самую кожу, вспыхивая за ребрами неконтролируемым пожаром.

– Я уже ответила… – прошипела Микаса, но тут же осеклась, делая глубокий вдох, – на твой вопрос. Мне нечего добавить.

Какое-то время Эрен сидел неподвижно, пристально всматриваясь в ее лицо, а затем, склонившись к уху Аккерман, тихо добавил:

– Мне нравилось видеть его на тебе.

С грохотом поставив пустой бокал, он поднялся из-за стола и, пьяно покачиваясь, двинулся в сторону выхода. Чувство тошноты усилилось, и Микаса поморщилась, медленно вставая с лавочки – разговор с Эреном будто отнял все силы.

Ноги тут же налились пульсирующей тяжестью, отказываясь слушаться: она опустила голову, отчего перед глазами поплыло, и попыталась сделать осторожный шаг, ощущая, как собственное тело невольно кренится в сторону.

Коридор встретил ее прохладой и долгожданной пустотой. Все кадеты находились в столовой, включая дежурных, поэтому на пути к выходу во двор ей никто не встретился.

Обняв себя за плечи, Микаса ступила за порог: морозный ветер швырнул в лицо снежинки, укусившие разгоряченные щеки холодом. Даже здесь слышались отголоски «вечеринки»: кто-то громко разговаривал, кто-то заливисто смеялся, а затем и вовсе раздался треск разбитого стекла.

Ледяной воздух остужал пожар, разгоревшийся внутри, разгонял путающиеся от вина мысли. Здесь, в темноте террасы, было так умиротворенно, что Микаса, наконец, позволила себе дышать полной грудью. Она почувствовала себя в безопасности, зная, что никто не потревожит ее здесь, так как все были слишком увлечены празднованием, переросшим в откровенную пьянку.

Не хотелось думать ни об Эрене, ни о титанах, ни о предстоящих миссиях. Все показалось ей вдруг таким пустым и бессмысленным, словно ее маленький мирок выкрасили в серые краски. Горькое осознание, что им с братом не по пути, отдалось слабым саднением, и она опустила ладонь на грудь в попытке выдавить из своих ребер эту тоску, мучающую ее с самого детства. Микаса так долго грезила о его внимании и защите, что теперь, когда уже ей хотелось воздвигнуть между ними непреодолимую ледяную стену, собственное безразличие казалось чем-то чуждым. Былая привязанность медленно, но верно угасала, и в его присутствии сердце больше не трепетало от нежности и желания броситься на передовую.

Ветер закручивал снежинки в замысловатые вихри, морозный, до жжения в легких свежий, но Микасе отчего-то было ни холодно, ни жарко, словно ее кожа потеряла любую чувствительность.

Она взглянула на свои ботинки, погруженные в хрустящее белое крошево, затем оглянула двор и затуманенный взгляд зацепился за темную фигуру, устремляющуюся к замку. Прищурившись, Микаса ступила вперед и уперлась ладонями в припорошенные снегом перила. По мере того как незнакомец приближался, на лице четкими штрихами прорисовывались знакомые черты: прилипшие к вискам и лбу темные пряди, задумчиво нахмуренные брови, тонкая линия носа, поджатые губы. Капитан Леви небрежно стряхивал налипшие на пальто снежинки, торопливо ступая по сугробам, но в какой-то момент, словно ощутив на себе пристальный взгляд, остановился и поднял голову.

Микаса выпрямилась, растирая замершими ладонями прохладную влагу. Пытливые глаза проследовали от ее волос к лицу, пылающему от смущения, к облепившей тело рубашке. Ей стало неловко за свое состояние и внешний вид; в голове мелькнула мысль позорно ретироваться, но капитан, словно почувствовав это трусливое намерение, зашагал в сторону входа, не оставив другого выбора, кроме как остаться.

С каждой минуемой им ступенькой лестницы сердце Микасы пропускало гулкий удар. Она так страстно желала увидеть его весь вечер, даже не зная, зачем, что теперь, когда он так неожиданно сместил все внимание и мысли на свою персону, Аккерман не понимала, что делать.

– И что ты тут стоишь в такую погоду в одной рубашке, идиотка? – Микасе показалось, что капитан пытался скрыть усталость в голосе за напускным недовольством, – и выглядишь… – он брезгливо оглядел ее с ног до головы, задерживая взгляд на участке рубашки, заляпанном вином, – отвратительно.

Последнее слово донеслось будто сквозь толщу воды: удары собственного сердца отдавались в голове оглушительным грохотом. Аккерман разлепила сухие губы, выдыхая облачко пара, отчаянно цепляясь за ускользающую мысль, когда взгляд невольно опустился на его шею, прикрытую темной тканью.