Текст книги "Димочка (СИ)"

Автор книги: Katou Youji

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

Ты подплыл к нему, покачиваясь из-за выпитого, повис на нем. ЕБН холодно отстранил тебя, размахнулся и по-деловому заехал в челюсть. Никто из компании не стал перехватывать руку. Из разбитой губы по подбородку потекла красная струйка.

– Пьянь.

– Стааасик? – удивленно переспросил ты, прикладывая пальцы к губам и рассматривая на них проступившую кровь.

…А потом у вас полетела стандартная сцена ревности. Такие ссоры не из-за чего не раз вспыхивали в нашей среде у меня на глазах. Брошенный не туда и не там взгляд, неосторожные, не продуманные до конца высказывания, восприятие которых усугубляется выпивкой. Неуверенность. Во всем.

Прежде всего, в себе. Никто не может дать стопроцентную гарантию, что общество однажды не сломает и не заставит жить по своим, общепринятым законам, и по ночам, закусывая губы, не придется кататься в бессоннице по койке и жрать простыню, ненавидя себя за то, что сдался.

В своем партнере. В его желании быть с тобой, когда нет ничего цементирующего пару, вроде официального брака с вытекающими материальными последствиями при разводе и общими детьми, которых надо делить в судебном порядке. Даже в элементарном завтрашнем дне, когда так легко можно потерять работу и получить «волчий билет» в профсфере, если вдруг руководство не придерживается космополитских взглядов трудового законодательства США. Еще хуже – случайно подцепленный где-нибудь СПИД. Это смертный приговор без отсрочки исполнения.

– Не лезь к ним, я еще раз говорю, – процедил френд, – пойдем, лучше, подышишь в предбаннике.

Да и я не собирался.

Там, в предбаннике нас снова выцепил кто-то из твоей компании.

– Слышь, тут один богатый папик свою тачку дает. Хотим в шарогоняльню на пару часов. Он за все платит. Вы с нами?

Сейчас по прошествии лет, я не знаю, чем надо было думать, чтобы согласиться. Пьяный водила за рулем, неизвестная компания, чужие бабки, низверзнувшиеся с небес в руки. Закончится это могло в лучшем случае аварией, в худшем...

Тачка была огромной. Почти микроавтобус. Мы загрузились в нее, затарившись снова спиртным, и полетели по ночным питерским трассам. Любимый бильярдный клуб неожиданного разбогатевшего на «избушках» папика затесался в хрущебах пресловутого Веселого поселка.

Папик в кожаном плаще и золотых шайбах на пальцах сидел с нами рядом и говорил на неожиданно литературном русском языке… о жене, которую отправил в одну из лучших европейских клиник на днях. Его никто не слушал. Я тоже, только разве что на автопилоте. Это называлось «разговаривать с зеленью» .

– Понимаешь, у меня есть деньги. Много денег. Очень много. Я готов заплатить, сколько надо. В десять раз больше. В сто раз больше. Но она все равно умрет.

….Как затейливо устроена человеческая жизнь и, казалось бы, случайные встречи в ней… Спасибо, Вам, М. Н., что Вы, узнали, не узнав, меня в новой. Я тоже сделал вид, что этого Вашего прошлого и той встречи никогда не было…

– Зачем Вы так? Возможно, она еще поправится.

– Сколько тебе лет?

– Двадцать два.

– Знаешь, когда тебе будет столько, сколько мне сейчас, единственное чудо, в которое ты будешь верить – это, что до сих пор жив. Я врач. Пять лет хирургической практики. Я знаю не просто ее диагноз – видел динамику анализов.

Я не нашелся, что ответить Вам. Может быть, к лучшему. Иногда не стоит плодить вслух банальности. Просто налил еще.

…Тачка, пролетев огни центра, мигающие желтым семафоры окраин, тормознула у невзрачного барака. Мы вывалились из нее и вспомнили, что мы забыли в клубе… тебя, Димочка. Ты тоже хотел поехать и просил пару минут подождать тебя. Пока миритесь с ЕБН. Все уже шло к этому.

– Неудобно вышло, – виновато выдавил кто-то. – Может, позвоним ему?

– Толку? Мы уже здесь, он там со своим ебарем.

….Папик заказал всем еды. Горячей. Отходя, я проглотил суп и пропустил пару-тройку партий в паре с френдом против папика и его случайного напарника.

– Хорошо играешь. Учился?

– Не. На компе игрушка стоит. Там траектории хорошо прослеживаются.

Я даже не думал тогда, что он так запомнит меня. С чего вдруг? С непроизнесенного вслух очевидного? Вот с этого несказанного дерьмового: «Я Вам соболезную, или я Вам сочувствую», когда никто никому нехрена нет?

Тачка вернула нас под утро в клуб. Все обошлось без приключений. Как говорится, Боженька хранит пьяненьких. На этот раз.

Ты, Димочка, спал прямо на столе. Рядом валялся полный денег бумажник и тарелки с уже заветревшейся, затвердевшей жиром едой. Косметика на лице поплыла под пьяным потом, светлый парик упал под стол.

Френд потянул за руку:

– Пойдем.

– А он? – я кивнул головой на тебя, Димочка.

– А, что, он? – переспросил друг, хмурясь.– Ты же сам админ, и прекрасно знаешь, как поступают с пьяными.

Ментовка. Вызов бойцов на дом и погрузка тела. Кому охота возиться с пьяненькими?

Ч.8.

У нас с френдом тоже были ссоры. Иногда до мата в мобильник на пол-улицы, прорывающегося сквозь музыку в кафе или ударяющего взрывным, гулким эхом по стенам пустой квартиры. Но гораздо хуже было тяжелое, напряженное, физически ощущаемое всеми порами молчание, которое иногда повисало между нами. Так было и в тот раз.

– Слышь, он сказал, что мы его друзья, – процедил я сквозь зубы, не двигаясь с места.

– И че? – осклабился френд, – у него таких друзей тут полкабака. Угомонись уже. Кто-нибудь да поможет.

– Да таких друзей за хуй и в музей.

Как раз по-человечески я понимал френда. Сейчас ему меньше всего хотелось возиться с тобой, Димочка. Наверное, он уже далеко не первый раз вот так нянчился с тобой. Доволакивал домой, раздевал вонючее, зашедшееся перегаром, потом и мочой тело, укладывал спать. И вместо «спасибо», закономерно получал под уход порцию пьяного дермища в свой адрес. Потом, правда, под утро ты всегда звонил и долго, деликатно извинялся. Хотя не помнил, за что. Об этом я также узнал позже.

– Пожалуйста.

Возможно, френд просто хотел уберечь меня от этого зрелища. Теперь уже никто не может сказать точно. Но во мне тоже сидел еще оставшийся с ночи алкоголь, и почему-то прошибло вот от этого слова, все больше ускользающего с каждым днем забываемого детства – «друзья», когда вокруг ЕБНы, хозяева, клиенты и предложения о «съеме на ночь».

-Ха, – сдался друг, играя скулами, – добренький ты наш. Ну, давай в нее, с миром в доброту, поиграем. Только ты помни, не всегда она людям нужна и во благо.

Френд наклонился над столом с застывшей толстым слоем жира жрачкой, взял в руки твой бумажник, вытащил пару крупных купюр. Засунул смятые комком деньги в задний карман джинс. Как раз половины от этой суммы ему не хватало, чтобы расплатиться за комнату. Он задолжал за месяц хозяйке после того, как его неожиданно выперли с работы. Там узнали, что он больше не может из-за здоровья быть и менеджером, и одновременно грузчиком (поднимать 45 кг бочки с химикатами) успешной семейной фирмы. В последний раз семейство закупило какую-то особенную хреноту, от которой у френда, забывшего перчатки при разгрузке, слезла кожа на ладонях, две недели он отпивался и блевал молоком. Что это было за вещество, ему, конечно, не сказали. Но у френда появился сухой кашель, даже если он просто подходил к рабочему складу, и дикая боль в колене со спицей, сломанном через три недели после получения заветного КМС (кандидат в мастера спорта – прим. автора) и зачисления в состав одной из региональных сборных страны. Друг упал с брусьев на проходном, ничего не значащем местечковом турнире, не успев перехватиться. Он даже прошел кольца с максимальной оценкой.

– Жив? Больно? – подлетел тренер к нему с трясущимися руками. Он смотрел на большом экране, как падает ученик. Замедленная съемка. Потом повтор. Снова повтор. Глухие оценки, отбиваемые ведущими.

– Не очень. Когда я смогу вернуться? – лишенный эмоций голос. Я прекрасно понимал френда, когда он, нажравшись в хлам, рассказывал.

Сначала боли вообще нет. Она появляется потом. На минуте пятнадцатой, когда «шьют» на живую. Помню по венам на руке. Чувствительность восстанавливается. С наркозом сложнее. После него через четыре часа.

Тренер, он же первый ебарь френда, молчал. Накануне, перед этим местечковым соревнованием, он трахнул подопечного, наплевав на все спортивные правила.

-Ты старайся, да?

Он не хотел говорить тогда очевидную правду. Разбитая коленка. Конец спорткарьере.

Френд смог ходить только через год после падения. С тростью. Когда он злился – всегда хромал.

– Чего стоишь? – коротко бросил френд, – Иди, тачку лови. На нее деньги тоже нужны.

Потом помедлил и поднял на меня чуть виноватые прозрачно-серые глаза:

– Он утром реально даже не вспомнит. Не мы, так другие.

…Мне удалось поймать машину лишь через полчаса. Один из твоих «друзей», Димочка, спросил, в какой район мы едем, и «прицепился паровозом», понимая, что за все заплачено.

Дорогие тачки пролетали мимо с увеличивающейся скоростью. Потом тормознула старенькая «Лада».

Ч9.

За рулем оказался пожилой мужик. Коричневая кожа дачника, изрезанное наждаком морщин, обветренное лицо. Седая как лунь голова. Заскорузлые с разбитыми, разбухшими суставами пальцы. Не профессиональный бомбила, но один из тех работяг в прошлом, которые теперь добывали по ночам лишнюю копеечку к пенсии.

Мы быстро договорились о цене с учетом оплаты возможной чистки салона. Ехать предстояло недалеко, ты жил почти в центре города. Тоже в коммуналке. В районе Сенной площади. Коммуналки в Питере есть и будут везде и всегда. Наверное, они останутся и в двадцать третьем веке. Питер – коммунальная столица форева.

Мужик покосился на нашу компанию. Потом кивнул в сторону тебя, Димочка.

– Этого на первое сидение. Пристегните его, чтоб не колбасился. У меня окна открываются только спереди. Глядишь, замерзнет и не наблюет таки. Доедем с ветерком.

Потом, когда мы втроем втиснулись на заднее сидение, водила пристально глянул на нас в зеркало и потянулся к чему-то под ногами, закрытому холстовиной.

– И без шуток, парни. Саперная лопата у меня там. Наточенная. На всякий случай. И зять в ментуре. Из-под земли отроют.

– Да, ты че, отец, – хохотнул френд. Он хотел к концу поездки еще скосить «ценник», – да нам до дому, до хаты. Сушняк такой мучает, что аж руки трясутся. Ты на нас посмотри. Перепились, веришь, как черти последние.

– Да слышу я, выхлопок-то, будьте-нате. У меня на это дело нюх профессиональный. И то верно, – закивал мужик, набирая скорость. – А че, дело молодое, тело молодое. А этот-то чего в бабских шмотках?

Я молча выбил сигарету из пачки, закурил. Общаться мне не хотелось. Нашему третьему случайному попутчику тоже. Его звали Ринат. Кто-то говорил, что раньше вы были «друзья – не разлей вода». Я немного знал о нем, так, общие факты из трепа за столом.

– Да поспорили мы на денежку. Хмель в башку ударил… ну, и поржать решили, – продолжал тащить в одиночку общение френд.

– А я-то думал, вы из этих. Я ж вас рядом с тем клубом подобрал. Вообще, я к ним нормально. Проблем с ними меньше, драться не лезут. Насмотрелся уже всего я в этой жизни, особенно, как таксерить начал. Такие, знаете, истории перед глазами разыгрывались. Сериалы снимать можно. Все люди, всем жить надо. А твои-то спутники чего сычом сидят?

И тут ты, Димочка, неудачно и не вовремя проснулся. Видимо, закончилось снотворное действие алкоголя. Потянулся на сидении, тебя занесло, ты рухнул на водилу, который еле успел выправить руль. Хорошо, что трасса была абсолютно пустой и достаточно широкой. Машину занесло на встречку. Нам же осталось всего пятнадцать минут езды до твоего дома.

Ринат, имеющий десятилетний стаж вождения, вцепился в сидение и выматерился на тебя сквозь зубы. Ситуация действительно была «аховой».

– А че там этот мудила про пидоров гнать начал? Ну да, я – пидор. Я плачу тебе деньги, и не похуй ли тебе, чем они воняют? Ты везешь меня и не тявкаешь, – пьяно и громко вывел ты, а потом вперился взглядом в зеркало в Рината. – Надо же. Какие люди без охраны. Че, Ринечка, выпер тебя твой израильский любовничек со свистом? Нехер было его у меня уводить. Опять с голым задом сидишь? Паровозом снова ко мне прицепился. Тебе тоже денежку дать? Вам всем только это и нужно.

Потом ты полез в карманы. Нашел бумажник, который вернул тебе френд. Купюры полетели в воздух, на бардачок, на грязный, затоптанный пол тачки, в раскрытое окно.

– Нате. Хавайте. Жрите. Удавитесь вы этими деньгами.

Я нащупал ладонь френда и сжал его трясущиеся пальцы, хоть чуть-чуть пытаясь согреть.

Друг развернулся ко мне и устало посмотрел. «Я тебя предупреждал», – прочитал я во взгляде. Френд протянул мне деньги, взятые у тебя еще в клубе. «Расплатишься, хорошо?» – мы действительно часто понимали друг друга без слов.

– Пьяный он очень. Вы уж простите нас, – тихо и виновато сказал он, обращаясь к водиле. Человек, везущий нас, был намного старше.

Мужик кивнул, замолчал, уставился на дорогу.

– А ты, блять, трезвый? – развернулся ты в сторону нас с френдом. – Ты думаешь, я не знаю, за каким ты с этим хлюпиком носишься, сопли ему интеллигентные вытираешь и жизни учишь? Ты ж ведь свою беспрописочную жопу в тепло элитной квартиры пристроить хочешь с содержанием. А я вот трахаюсь за деньги и не скрываю этого. Ты-то чем лучше меня?

Досталось всем: и водиле, который решил нас подвезти, и, под конец, мне. А потом ты снова, как ни в чем не бывало, рубанулся спать.

Ринат с френдом достали тебя с сидения, и, поддерживая с двух сторон домиком, поволокли в подъезд.

Я протянул деньги водиле. Он сухо отрезал:

– Погодь.

Потом наклонился, собрал купюры с пола. Протянул мне.

– Не надо мне ваших денег. Идите вы нахуй с ними. Я помочь хотел. Сынок у меня младшой зимой нажрался также и замерз. На этого чем-то внешне похож был.

***

Ты жил на четвертом этаже. Мы позвонили в дверь. Нам открыла непонятного возраста женщина восточной внешности. Пробормотала что-то на своем языке, помахала рукой в направлении твоей комнаты. Из соседних шести помещений на секунды вынырнули заинтересованные испитые рожи, а потом спрятались, испуганно хлопая дверями.

Ты снова пришел в себя. Проходя, ты вцепился в чью-то постиранную и вывешенную для просушки в коридоре простынь. Рядом висели спортивные штаны вперемешку со стареньким, уже пожелтевшим от времени и стирок женским бельем. Вытер об нее лицо, окончательно размазывая потекший грим.

– Не пойду, не хочу, – почти по-детски заныл ты. – Его там нет. Стааасик…

– Димочка, ну давай, надо поспать, – почти как с ребенком начал сюсюкать с тобой френд, пытаясь отодрать от чужой простыни. Он был старшим в своей семье и помогал матери воспитывать еще двоих младших братьев от второго брака. Когда ему исполнилось восемнадцать, отчим выставил его за дверь, пояснив, что больше не хочет кормить чужого ублюдка. – Соседи сейчас ментов могут вызвать. Ну, давай, шаг. Еще один. Вот хорошо. Да есть он. Небось, на кухне. Сходи, проверь, – кивнул он мне.

Он действительно был там. Твой ЕБН. Сидел на табуретке в узкой прокуренной кухне-пенале, разделенной на три части: общую курилку у окна, зону для готовки и ванную. В таких домах на всех приходились одни удобства. За непрозрачной ширмой кто-то мылся.

Судя по полной пепельнице и сизой дымовой завесе, твой ЕБН, дожидаясь тебя, схерачил, как минимум, пачку.

– Принесли? – поинтересовался он, вдавливая очередной бычок желтыми от табака средним и указательным.

– Да, – я выложил перед ним на столе смятые купюры.

– Простите за Диму, – отвернулся Стас. – Я сейчас… приду.

***

Мы вышли из коммуналки и направились на остановку общественного транспорта. Он уже начал ходить. Твои слова о френде, Димочка, застряли в мозгах, что называется, как заноза в заднице.

Отцовская квартира была пуста. Они с матерью уехали на пару-тройку дней в Финляндию, и я предложил ему зайти. Тогда ключи от нее у меня еще не отобрали. Друг согласился.

Пока френд мылся в ванной, я вскипятил чайник, настругал бутеров с сыром и колбасой, отнес все это в комнату.

Потом мы тянули горький кофе из тонкого, прозрачного на свет старинного китайского фарфора. Его коллекционировала мать.

Наконец, я решился:

– Ты правда со мной из-за денег трахаешься?

Френд отодвинул еду. Потом завалил меня на койку, сжал мертвой хваткой, навалился телом. Я уже начал забывать, какие у него бывают жесткие, сильные руки, и как он в легкую при мне однажды завалил почти двухметрового бугая. Как бы мы не ссорились, до драк еще не доходило.

– Из-за денег, говоришь? – переспросил он, срывая с меня шмотки. Он редко любил быть в акте, но тут на него что-то нашло. – Не дергайся. Из–за денег? А когда тебе срочно десять штук из-за клуба понадобились? Ты хоть думал, где я их брал? А когда твоей матери то лекарство надо было, и я через отчима его достал, это тоже из-за денег? Так, по-твоему?

Ч. 10.

Потом мы увиделись с тобой, Димочка, уже весной. В конце апреля в Питере бывает такой погодный интервал, когда кажется, что уже пришло лето. Полторы-две недели в душном, пыльном без дождей городе стоит двадцати пяти градусная жара. Асфальт и крыши максимально накаляются, воздух над плавящимися дорогами колышется видимым, излучаемым волнами теплом. Можно ходить в футболке, джинсах на улице и по вечерам, не опасаясь подцепить извечную питерскую простуду, дуть хмельное холодное пиво из горла до двух-трех ночи.

Это уже потом, в первой декаде мая, в город возвращаются холода. Температура резко падает до пяти-десяти градусов, с неба опять льет бесконечный дождь и даже может пойти совсем уже забытый снег. Люди после летних вещей снова со вздохом натягивают зимние куртки и проклинают изменчивый суровый климат, всеми силами способствующий тому, чтобы подхватить туберкулез у случайно сидевшего рядом в транспорте бомжары или «гастрика».

Но в этот небольшой теплый интервал на улицах появляется все больше влюбленных пар. В свою очередь, старые любовники мирятся или расходятся уже насовсем.

Нам с френдом повезло. Недоразумения и скандалы середины осени – начала зимы остались в прошлом. У нас вновь начался хороший период, и все общие друзья это заметили.

В одну из апрельских пятниц нас позвали на «квартирник» на Большой Конюшенной. Так, условно говоря, назывались мероприятия на дому, когда к кому-то на частную квартиру приходил популярный или известный, но пока в очень узких кругах музыкант, художник, режиссер. Чем больше круги расширялись, а фейс становился засвеченным, то есть все чаще начинал мелькать «на камеру», тем реже он возвращался к практике квартирников. Но не буду отвлекаться.

Дальше гость перед аудиторией в пятнадцать – двадцать человек, максимум, играл новую и старую музыку, причем делалось это всегда с максимальной искренностью и выкладкой, намного большей, чем на концертах. В свою очередь, художник приносил с собой новые работы или наброски, режиссер – в основном короткометражку, которую не видели даже еще критики. Дебют для друзей. Тех, кто если надо объективно покритикует, но не подорвет на корню веру в собственные творческие силы.

Конечно, в итоге, большинство «квартирников» превращались в самые обычные попойки, которые иногда растягивались на все выходные и «рабочий» для большинства понедельник.

Мало знакомые или случайные люди, или успевшие стать таковыми за пару часов, сами собой исчезали ближе к часу-двум ночи пятницы, совсем пьяных укладывали валетом в дальней комнате, а потерявшая бойцов компания перемещалась на кухню и вела долгие философские разговоры о смысле жизни, творчестве и т.д. Все ложились спать около пяти–шести утра, потом просыпались в районе обеда, снова скидывались и отправляли «гонцов» в лабаз за едой и выпивкой. «Гонцы» в пути успевали обзвонить своих друзей и рассказать им о квартире, где «все хорошо отдыхают». Так компания обновлялась и пополнялась свежей денежной кровью.

Френд любил квартирники. Ему нравилось общаться вот с такими случайными, подгоняемыми судьбой людьми, налаживать общение с теми, с кем бы он никогда не перекинулся даже парой фраз, если бы не «вынужденная посадка» с ее необходимостью ужиться на пару дней.

Я – нет. Я согласился остаться там только потому, что меня зацепил вид из окна. Не больше сотни метров до огней «ДЛТ» (как бы сказали сейчас – один из крупнейших супермаркетов, тогда – «Дом Ленинградской торговли» – прим. автора), полкилометра до ежедневной, внесезонной бессонницы Невского проспекта. Окно было огромным – от потолка до пола с металлическим внутренним заграждением, хотя и не на всю наружную стену. Сейчас так называемые «французские окна» – норма для элитных, прячущихся за заборами с устройствами слежения по всему колючему периметру новостроек. Но тогда бандит, у которого хозяева «квартирника» приобрели помещение, продолбал его на свой страх и риск.

Потом в этой гостиной с окном, пока он был в «местной командировке», конкуренты «положили» всю его небольшую семью: жену, пятилетнего сынишку и тещу. Помещение, несмотря на взвинченные до небес ценники на жилье в центре, удалось купить за полцены. Слишком часто оно мелькало в криминальной, еще не знающей цензуры начала двадцать первого века хронике с ее обязательной рабочей съемкой крупным планом изуродованных пулевыми ранениями трупов. Лица стыдливо прикрыты первой, попавшейся под руки тряпочкой, домашняя одежда не скрывает наготу и пол тел: что-то естественно, что-то разрезано судмедэкспертами, чтобы быстрее настрочить первичный отчет о причинах смерти.

Воскресенье. Наверное, это все-таки было оно. Два ночи. Мы проснулись с френдом от гулких, дребезжащих ударов в металлическую дверь. Впрочем, не только мы, но и все те, кто «завис» на эту третью ночь.

Никаких звонков в дверь. Только монотонный голос, срывающийся на петуха и сбивающийся, истеричный ритм от лихорадочных попаданий.

– Откройте, блядть, откройте. Пожалуйста.

Мы столкнулись лбами с остальными гостями в узком коридоре.

Один из хозяев квартиры прихватил на всякий случай молоток. «Глазка», как назло в двери не было. Рванул дверь на себя.

Ч.11.

Ты не вошел – ввалился внутрь. Споткнулся о невысокий дверной порог и упал на четвереньки на линолеум прихожей, которым застелили пол после содранного с мясом элитного дубового паркета прежних владельцев. Дешевый рисунок поцарапанной синтетики успешно имитировал его, а сам линолеум плодил по весне в своей войлочной составляющей китайских жучков, которые, подыхая под прицельно затушенными сигаретами или прокуренными пальцами, отчаянно воняли мятой.

Сначала мы подумали, что ты, как всегда, ужрался в дымину. Но тебя колотило так, как будто за окном был двадцатиградусный мороз, и алкоголем от тебя не пахло. Вся твоя одежда, модная футболка с рожей кого-то из политиков, уже летние льняные брюки, были пропитаны особым обильным холодным потом, который проступает, когда человек серьезно болен или чем-то смертельно напуган.

И еще у тебя была одышка, как при продолжительном беге у курильщика. Воздух со свистом врывался в легкие, с трудом проникал в них и оставался там надолго, чтобы потом они вытолкнули его обожженным горячим теплом, остающимся на поднесенной к твоему рту ладони.

Один из гостей, медик по образованию, на автопилоте полез ощупывать тебя и проверять реакцию зрачков. Одежда была необычно порвана в нескольких местах на груди. Четкие, хирургические надрезы, которые невозможно оставить при обычной пьяной драке. И бурые, уже впечатавшие их в кожу засохшей коробящейся коркой пятна.

– Помогите, парни, – бросил гость, пытаясь отодрать тебя от линолеума. Мы с френдом также на автопилоте потянулись поднимать тебя с пола.

– Дверь… закройте, – односложно прохрипел, наконец, ты. – Быстрее.

Хозяин квартиры так и бросил ее, распахнутую светлым пятном в полуосвещенную, исчезающую границей света на уровне дворового фонаря лестничную клетку, и теперь растерянно смотрел на тебя, продолжая сжимать по инерции молоток в руке.

В пролете, как в замедленной съемке, нарисовался смурной тип в костюмных брюках, рубашке и перекинутом через руку пиджаке. Под пиджаком в сжатом кулаке что-то блеснуло металлом.

Он тоже странно двигался: не бежал, но перемещался скачками. Увидев нас, он резко тормознул на площадке между лестничными пролетами, засунул руку в карман, достал сигареты. Спокойно оторвал фильтр у одной, закурил, привалившись спиной к стене, и вперился в нас глазами. Он явно ждал чего-то. Что мы будем делать дальше. Он наблюдал за нами так, словно это он, а не мы, полностью контролировал ситуацию.

Нас столпилось пятеро в прихожей, не знаю точно, но думаю, не мне одному стало до физической блевоты страшно.

Такой взгляд, как у того мужика, я видел тогда всего лишь один раз в жизни. Случайный пожилой клиент в моем клубе. Он заказал водку и что-то пожрать. Наш официант–молдаванин отказался его обслуживать, почему, объяснять не хотел, только мотал головой: «Нет, не пойду, плохие глаза». Я принес заказ, а потом всю смену не мог отделаться от едких детских воспоминаний, как однажды в сосновом лесу, в котором мы играли, с разбегу, не глядя, врезался в огромную в рост паутину. Владелец заведения под утро вызвал меня к себе и выложил внеплановую денежку.

– Ты это… тяпни сейчас. В общем, тот мужик долгое время в расстрельной команде работал, – пояснил хозяин.

– В смысле? – ступил я.

– Зэков он к смерти приговоренных расстреливал, до моратория на смертную казнь, – зло бросил владелец. – У нас его никто не обслуживает.

Тот тип продолжал спокойно стоять на лестнице. Наконец, френд отмер, дернулся, рывком захлопнул дверь. Закрыл ее сразу на все три замка и зачем-то цепочку. Медик тоже ожил. Рванул на кухню за заначкой – коньяком, оставленным на утреннюю опохмелку. Налил тебе, Димочка, полный стакан. Бутылка пошла по кругу. Ты отпил до середины. Захихикал:

– Хуйня тут приключилась. Первый раз такое. Думал, обосрусь от страха.

Чуть позже мы переместились за стол, сна все равно не было ни в одном глазу. Мы накатили на грудь еще, хозяин квартиры достал новые бутылки. Все немного обмякли и теперь угорали над твоим рассказом. Что-что, а рассказывать ты умел, как и стричь. Особенно, когда специально утрировал до комичности вот эту пидовскую манеру общения с растягиванием гласных и закосом под «блондинко». Мимика, она была у тебя очень подвижной. Только при помощи ее ты мог изображать тех, о ком говоришь, и мы всегда узнавали.

– Познакомились мы с этим ебанько в одном баре. Стою, значит, я у стойки, весь такой красивый, в штанишках светлых летних, чтоб жопка просвечивала. Парфюмом дорогим воняю, мордой выбритой свечу, короче, жду одного мудня, который меня на встречу тогда кинул. Все как по анекдоту про мента на площади Мужеложества. "Молодой человек, что вы здесь делаете?» – «Дядя милиционер, замуж хочу». В общем, время тикает, как говорится, уж импотенция все ближе, а Германа все нет. Тут подваливает ко мне этот шизик и предлагает по сто грамм. Я уже немного датый был с утра, наверное, потому поляну не просек. А так ХЕЗ его знает, как в диагнозах пишут. Да нормальный он был по общению, адекватнее всех нас с вами.

Ну, в общем, я че дурак отказываться? Слово за слово, зацепились хуями. И тут я его с какого-то перепугу от недотраха домой к себе позвал и даже адрес, кажется, назвал, – тут ты немного посерьезнел, потом снова сбился на стеб. – Ну не пропадать же за даром жопе эпилированной? Потом мы в ресторане каком-то с домашней кухней оказались, не помню уже, как. Еще жахнули, прикиньте, самогонку заказали, и погнал сей товарищ мне темы мутные, как однажды в морге пахал. Привезли, в общем, одного парнишку– жмурика, своими зарезанного. То ли он на него онанировал, то ли реально трупак оприходовал, я так и не догнал. Пойдем, говорю, я тоже, когда водку с самогонкой мешаю, херота в башку лезет. Вышли мы из ресторана, а ко мне домой через парк пройти. Небольшой он такой, но не людный, и ментов поблизости никогда не бывает. Тут шизокрыл этот спрашивает: «Ты молитвы-то какие-нибудь знаешь?» Я ему: «А ты че, в священников решил поиграть?». А он спокойно так: «Нет, это для тебя. Может, хоть одним грехом меньше будет". Вот так и сказал – «не резать», «а править». «Править я тебя сейчас буду, ты у меня юбилейный, третий». И с глазами у него тут что-то сделалось. Стеклянными они стали. А потом скальпель медицинский достал, или как это называется. Охерел я по-полной, а ноги, как будто сами в землю вросли. Шаг хочу сделать и не могу. А он по– деловому так берет, по груди проводит. Хмурится. «Че не орешь?» А орать-то че? Бесполезняк. В парке нет никого, кроме нас. Злоба только на меня нашла. За футболку. Ебарь ее один покупал, который мне всю задницу разнес. Пьяные мы тоже оба были тогда. В общем, у него встало, только, как иногда бывает, кончить долго он не мог. Думал, на утро ходить не смогу. Вот за эту футболку и разозлился. Въехал ему под дых и побежал. К вам. Вспомнил, что у вас вечеринка. В общем, бежит он весь такой со скальпелем за мной наперевес, а у меня в мозгах одно: «Хрена-то я к себе домой не погнал?» А вот не хрена. У меня там две двери, пока отпираешь, точняк, этот бы сучонок меня поправил, как ему надо. А он очухался тем временем и за мной рванул.

Бежим мы, значит, по улицам ночным, и хоть бы один прохожий тормознул, хоть бы один мент заинтересовался, хуйли двое в спринтерской гонке соревнуются. Ни одна падла. Я в Ленобласти родился. В селе. Там сейчас всего пятнадцать домов осталась. Так все знали, даже если кому свежую почту не принесли. Мы в школе в одном классе учились, начиная со второго. А потом вот этот техникум был, когда мать с отчимом сошлась. Они трахались в спальне, а гул на весь дом. Я братишке кровному уши зажимал, чтоб он не слышал.

Гы, а хорошо, что я жив?

– Пиздец, как, – согласился я. – А теперь спать. Только ты домой рулить не вздумай.

– А тебя, чего, ебет что ли моя жизнь?

– Нет. Зря ты ему адрес ляпанул. Он вернется.

– Зачем?

– За кем. За тобой. Уже с собой разберись.

– Ну, ты ж у нас голова профессора Доуэля. Интеллигент хренов. Ты уж сам с собою разберись, нахер ты так на папочку дрочишь и реалом не живешь.

– Типа, твое дело? А если по морде?

– Да не типа. Мне на этого мудака положить и поднять, ты-то чего так завелся?

Ч. 12.

С тех пор пролетело много лет.

Как ты и думал, Димочка, я позорно съебался с геушной поляны. Возможно, трусливо и в чем-то даже подло для нашей тусовки. Но после одного крайне неприятного инцидента в моем клубе, когда нам пришлось всей командой отмывать заляпанное кровью помещение и потом учить хором, что слаженно говорить милиционерам, я вдруг понял, что уже давно играю сам с собою в русскую рулетку. И могу вот так, всего за одну ночь поставить заведомо ложными показаниями (статья 307 УК РФ, как я выучил позже, а тогда, отдирая эту чертову кровищу от стен в туалете, просто вспоминал бубнение лектора на парах) жирный крест на нормальном будущем. Перечеркнуть пять лет обучения в престижном вузе, затем еще годы в аспиранте и навсегда остаться всего лишь обслугой в подобного рода заведениях.