Текст книги "Димочка (СИ)"
Автор книги: Katou Youji
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)
Димочка
Автор: Katou Youji (http://ficbook.net/authors/Katou+Youji)
Рейтинг: NC-17
Жанры: Слэш (яой), Психология, Философия, Повседневность, POV, Hurt/comfort, Songfic, ER (Established Relationship)
Предупреждения: Смерть персонажа, Нецензурная лексика
Посвящение:
Моему другу. Мы все помним, скорбим и любим.
Примечания автора:
– рассказ посвящен памяти реального человека.
Ч1.
«Мы встретились с тобой у первого подъезда, паролем было просто…»
Да ни хуя мы не так встретились.
Мой френд уже неделю откровенно устраивал истерики, стоя перед зеркалом и рассматривая свой отросший на 0,5 см модный хаер. Укладки все чаще не получались, модный гель летел в зеркало, и наши сборы затягивались на бесконечные часы, выливаясь в опоздания на работу и к друзьям. Я терпеливо ждал, пока, наконец, на голове любимого человека не будет достигнуто совершенство, и он отойдет от психа.
Денег катастрофически не хватало.
Мои аспирантские копейки улетали на книги, его рублишки – на редкие походы по культовым клубным концертам мегакультовых групп и премьерам для модных критиков.
Извернувшись, я провернул одну аферку и притащил домой бабло.
Друг позвонил кому-то и договорился о стрижке.
Обшарпанная парикмахерская в депрессивном городском районе с немытыми стекляшками – окнами. Дребезжащий трамвай на расстоянии пяти остановок от метро, разъебанные рельсы. Июльская жара. Выталкивающая из тела любую жидкость. Конечно, до этого в 11 утра мы ебнули с другом по паре – другой пива.
– Слушай, он гений. Реально, гений, ты не смотри, где он сейчас пашет.
Наверное, с тех пор я не взлюбил это слово – «гений». Ведь гении не обитают в пропахших хлоркой советских цирюльнях и не стригут обычных заросших до бровей засаленных дальнобойщиков в алкоголичках с полукружьями зеленого пота.
После третьего звонка по мобиле ты встретил нас на пороге забегаловки и протянул мне кружку с компотиком. Так ты называл сваренный на скорую руку глинтвейн с минимумом корицы и специй. Кружка была потрескавшейся с налетом черного чая и дебильными трахающимися котиками.
– Бля, какие люди и без охраны. Ты о нем мне всю плешь проел,– хитро подмигнул ты моему другу.
Плеши не было. Была идеальная волос к волосу модная стрижка, вытравленные в белый пряди. Ни одного седого. Только затем я узнал, что тебе почти под сорок. Ты протянул руку мне.
– Салют, – я на автопилоте пожал ее, а ты продолжил, обращаясь к моему френду,– прикинь, тут Черненко чудо учудил. Ребенка родил.
– Да ты че, рассказывай, – бросил друг, прикуривая сигареты тебе и мне.– Это как?
– Да одиночество заебало. Сжал зубы и сделал. Дрочил мысленно на своего придурка, и деву трахал. Девять месяцев ждали. Брак там фиктивный.
Вот тогда я подумал, что ты наш человек. Еще ты научил меня варить глинтвейн с помощью кипятильника.
Ч2.
Эпиграф:
«Ты ушёл утром,
Со всем, что у тебя было,
С маленькой чёрной сумкой.
Один стоишь на платформе,
Ветер и дождь,
В грустное и одинокое лицо.
Мама никогда не поймёт,
Почему ты должен был уехать,
Но ответы, которые ты ищешь,
Никогда не будут найдены дома.
Любовь, в которой ты нуждаешься,
Никогда не будет найдена дома.
Убегай, отворачивайся, убегай, отворачивайся, убегай.
Убегай, отворачивайся, убегай, отворачивайся, убегай» – с. Small town boy.
Глинтвейн получился едким.
Таким же, как букет ароматов, висящих в спертом, затхлом воздухе твоей богадельни. Две расплывшиеся тетки за полтос, делающие барашковскую химию более удачливым ровесницам, сидящим на заматеревшей морщинистой шее мужа или успешно соскочившим на пенсию по случаю вредности. Молодуха, поедающая домашние котлеты со всепроникающим чесночным духом и рассуждающая о том, как похудеть. Мобильник в ее руке напоминал портативную радиостанцию. Пара гастарбайтеров за редким утренним бритьем.
Ты был похож на лишний элемент в таблице Менделеева. Тот, что нарушает общие закономерности ее логического построения и все возможные химические формулы реагирования.
К стрижке мы приступили только через час. После того, как обсудили всех общих знакомых, возможное наличие СПИДА у владельцев нового гей-клуба на окраине и – почему-то – резолюцию ОБСЕ по поводу лиц нестандартной сексуальной ориентации.
– Че на башке лабать будем? Как обычно? – спросил ты, поведя в сторону френда рукой. Глинтвейн выплеснулся на пол и расплылся по линолеуму небольшой красной лужей.
Кто-то из бабок зашикал на нас.
– Марь Григорьевна, я потом пол помою. Вне очереди. Мне не сложно.
Мой бойфренд бросил тебе:
– Новое. Под…
И назвал имя популярного тогда телеведущего.
От этого телестара я всегда тихо балдел и, чего уж там, пару раз на него дрочил. Мой френд даже напоминал его чем-то внешне.
Странная штука – человеческая память. Теперь даже под угрозой смерти я не могу вспомнить имя того ведущего. Зато звук хищно клацающих и вычекрыживающих лишние сантиметры ножниц въелся в память так, как будто это было только вчера.
– Понял. Не дурак, – блядовасто подмигнул ты ему и добавил, почти мгновенно трезвея, – окай-хокай. Пахлаву, шашлык из тебя сделаем. Съест всего тебя этой ночью, сладкий. Слюшай, дарагой, еще выстветление верхних прядей потребуется. Потянете? Зато ночь того будет стоить, голубки вы мои шизокрылые, до дома не доедете, в метро начнете трахаться. Я ж вижу, как вы друг на друга смотрите.
Развел ты красиво, и я согласно кивнул. К тому времени, я уже привык, что левое бабло надо тратить быстро, четко, не задумываясь. Так гласила философия ночной жизни, в которую я неожиданно быстро втянулся. Легко нажил – легко сбросил. На каждый день сегодняшней задницы достаточно своих проблем. Завтра будут новые.
Ты сделал моему другу первоклассную стрижку. Такую, как в элитных салонах на первой линии Невского. Там мы бы заплатили за нее не мятую розово-фиолетовую пятихатку, а пожалуй, перешли бы на ее долларовые бледно-зеленые аналоги по содержанию нулей.
Пока на башке моего френда сохла краска, мы с тобой вдвоем отправились курить на улицу.
Ты присел на низкую металлическую ограду у клумбы с засыхающими петуньями. В такую глубинку поливальные машины не добирались.
– Ебал бы ты, парень, с этой геушной поляны. Не место тебе здесь. У тебя ж все есть. Мозги, образование, молодость. То что ты сейчас робишь ( тогда я как раз начал работать админом в одном из клубов – прим. автора), это как хуем сваи забивать. Нет здесь у нас хэппиэндов, – бросил ты, не глядя на меня. – К мужикам тянет? Так и трахайся на здоровье втихую. Многие так делают. Заводят семьи, хорошую работу с хорошим баблом и гуляют потом направо и налево.
Я разозлился на тебя. Сильно разозлился. Ты как будто одной репликой вычеркнул меня из мира абсолютной свободы, к которому, как мне казалось, я тогда стремился. Уже потом я понял, что мне нравится не сам мир, а его отблески. Злость, псих отца от радужного флайера, «случайно» выпавшего из кармана джинсов по утреннему возвращению из клуба. Забытая на столе брошюра с бредовыми советами местного сообщества : «Как принять свою гомосексуальность и донести ее до окружающих».
– Эй, я тебе серьезно добра хочу,– пульнул в меня окурком ты, отвлекая от игры скулами, и добавил совсем тихо,– Пока не поздно. Как в моем случае.
Мы вернулись в парикмахерскую молча.
Потом разлили еще по кружкам. Выпили. Ты рассказывал пошлые грузинские анекдоты, мы ржали. Я запустил свою руку в хаер френда и трепал его по твоей охуенной стрижке, думая только о том, как я сегодня вставлю ему, не тебе.
– Хорош тантрическим секасом заниматься,– буркнул ты пьяно. Когда стрижка закончилась, ты снова совсем захмелел, – Валите уже в койку, или еще за вином сгоняем? Может, наебетесь, и вечером в клуб?
Бойфренд поймал мой взгляд, покачал головой. Иногда глаза говорят намного больше, чем выпущенная в воздух красивость фраз.
– Мы по коням, и по койке,– сказал я и пожал тебе руку.
– Окай-хокай, но вы подумайте, – повторился ты.
На прощание ты поцеловал меня слюнявыми пьяными губами в губы. Мои были почти не лучше:
– Береги его. Он у тебя слатенькиййй, я бы его таким штуковинам научил. Натурала твоего, – пробормотал ты, целуя моего друга и обращаясь к нему.
В трамвае мы больше не поехали. Поймали тачку.
Френд устроил сцену истерики вкупе с ревностью и не хотел разговаривать. Потом его как будто прорвало. Он рассказал все о тебе. Всю твою историю, Димочка.
Жизнь Димочки уже много лет была похожа на замкнутую спираль, очередной виток которой неизменно заканчивался вот в таких дешевых окраинных парикмахерских. Димочка устраивался на работу в них, чтобы его кот не сдох от голода, можно было оплатить коммунальные расходы и настричь в прямом смысле этого слова себе на дешевое пойло. После очередного недельного запоя с невыходом на работу его выставляли и из богаделен. Он нажирался в хлам на последние копейки, попадал либо в ментуру, или больницу, либо пытался пилить вены, предварительно обзвонив всех эксов и друзей. Кто-нибудь, как диснеевские Чип и Дейл, обязательно спешил на помощь. Возился с ним, как с малым ребенком, лечил от алкоголизма, приводил в чувство и , напрягая старые связи, устраивал в вип-салон. Так как Мастером Димочка был от бога. Он быстро обрастал своей клиентурой, завязывал с пойлом. Бабки капали на счет, желающих познакомиться и поразвлечься с симпатичным талантливым мужиком было хоть отбавляй. Впереди маячили только клубы. Димочка быстро находил себе нового ебаря ( он так их называл) и благодарно платил за всю нищенствующую пока братию, отдельно – своему благодетелю. Любовник становился для друзей культом поклонения, публично возводился в церковный канон. Но Димочке в единственном экземпляре всего было мало. Вслед за официальным любовником на фоне заката нарисовывались еще и еще кандидаты для флирта, и не только его. Что-то, а верностью он никогда не страдал.
«Я хочу, чтобы меня все любили, я хочу, чтобы мной восхищались, и мне похуй, кто это будет»,– говорил он. Постепенно ревнивый любовник, доябывающийся с претензиями на свою единственность, признавался общественностью народным жупелом и извергом, доводящим бедного Диму до инфаркта. Затем следовал некрасивый публичный разрыв, и брошенный всеми Димочка вновь впадал в запой. Из элитных салонов он летел, как пробка из-под шампанского и постепенно скатывался к такому районному наследию совка.
…Мы натрахались и к 11 позвонили тебе, вспомнив о приглашении в клуб.
Трубу ты не взял.
– Компотом, наверное, ужрался, – зло бросил френд, приставая ко мне под аккомпанемент гудков.
В общем нам было не до тебя.
Как выяснилось месяц спустя, в тот вечер ты действительно ужрался. Ты ждал нас в небольшом сквере всего в двух шагах от шумного, говорливого Невского. Тебя спящего окружили гопники и попытались вытащить бумажник, сотовый, и т.д.
Ты проснулся не вовремя и попросил положить все на базу.
Тебя избили до полусмерти.
Но так в твоей жизни начался очередной, «новый» виток спирали.
Ч3.
В той твоей летней парикмахерской был еще один смешной, как мне казалось тогда, эпизод. Мы набулькались глинтвейном до такой степени, что забыли о времени. Френд мельком глянул на свои наручные часы, чтобы похвастаться тебе обновкой, опомнился и злобно зашипел:
– Сука, ты, блять, мне волосы спалишь.
– Не сука. Сууучка,– загоготал ты, старательно растягивая гласные в первом слоге и вытягивая губы, а затем вы пошли смывать краску.
Вот это «Сууучка» и ты – никак не вязалось.
Красивый, широкоплечий русский мужик с мощными запястьями и сорок вторым размером стопы. Закатанные до колена не первой свежести джинсы, волосатые ноги с черной каймой грязи под неухоженными ногтями.
Никакой новомодной клубной андрогинности.
Адрогинными с большой натяжкой можно было назвать лишь твои светло-карие глаза с беззащитными, загнутыми кверху ресницами. Ресницы всегда были моим фетишем, и я втихаря любовался твоими. Все остальное – четко прочерченные узкие губы, хищный с горбинкой нос, впалые щеки – было типично мужским, точнее, мужиковским. Мне казалось, что принять тебя в толпе за бабу невозможно даже по очень большой пьяни.
(((((((((((((.
Потом я не раз слышал эту «Сууучка» в исполнении многих других. Я не знаю, кто кого копировал. Вполне возможно, что именно ты был тем, кто задал эту традицию.
Сууучка. И обязательная правая рука вверх к лицу. Потом поцелуи в воздухе на расстоянии выверенных двух сантиметров, чтобы не смазать тональник, прикрывающий начинающую проступать к утру щетину.
…То лето быстро скукожилось, едва перевалив за порог дня взятия Бастилии.
Зарядили холодные, бесконечные дожди. Они выстудили за пару недель все то небольшое тепло, которое успели набрать асфальт, здания и пыльная, серая земля в городских парках.
Наступило типичное питерское безвременье, когда невозможно понять, что за окном: середина промозглой осени, начало тоскливой бесснежной зимы или недружная, по-северному жадная на солнце весна. Батареи в квартирах не включили, и пришлось доставать теплые вещи – шерстяные и иного рода.
Мы с френдом стали реже выбираться куда-то вместе и трахаться, чаще ругаться по мелочам. У него начались проблемы по работе, а я зашился со своей учебой и доказыванием отцу в ответ на бесконечную череду его взаимозаменяемых и сменяющихся любовниц, какой мразью я могу быть. Осознав, что на меня больше не действуют оскорбительные слова: «у всех дети, как дети, а ты выродок», «тебе место на зоне, только там люди пидорасами становятся», «лучше бы она тогда сделала аборт» и т.д., отец перешел к более серьезным угрозам. Экономическим. Пообещал развестись с моей матерью, отобрать у нее квартиру и больше не давать ей денег, если я не завяжу со своей «голубизной».
На себя мне было похуй, но мать уже долгие годы не работала и растеряла за время своего замужества почти всех знакомых.
«Подчинись, пожалуйста, я прошу тебя»,– прошептала она в момент посеревшими губами, схватилась за валидол и за сердце. Деньги на ее содержание я вполне мог заработать в клубе, но она панически боялась связей отца и необходимости переезжать из центра города в старую обшарпанную комнату развалюхи, выходящей окнами на интернат для умственно отсталых детей и заколюченную железную дорогу промзоны. Комната досталась ей еще от ее матери. В этом доме пахло, нет, воняло смертью. Забулдыга-сосед по коммуналке исчез в неизвестном направлении, после того, как привел к себе развеселую молодуху, работающую в риэлторской конторе. Пара справа, пропахавшие около пяти лет на табачном производстве, тихо высыхали от рака. Залетную «прости господи» из прибалтийских республик на глазах у безмолвного двора зарезал горячий южный любовник. Еще одна молодуха «выкинула» ребенка, после того, как утром пошла выносить мусор и нашла ее труп. Бабушка тоже умерла там.
…Выжрав пол-литровую банку энергетиков на пустой желудок и выкурив первую в жизни сигарету, я позвонил другу и бросил кратко: « Съезжаю с квартиры».
– Что-то случилось?
– Нет. Расстаемся.
– Ты больше меня не любишь?
– Да.
Я был уверен тогда, что этой «ложью во спасение» я смогу оттолкнуть от себя френда. Обидеть его до глубины души, вот этим самым «не люблю». Что он откажется от меня после таких слов.
Он написал также краткую «смс-ку». «Это только твоя жизнь. Помни».
Мы расставались с ним болезненно и очень тяжело в течение двух лет.
Шансов встретить тебя, Димочка, у меня почти не было. Мой клуб, среднего качества заведение, был слишком дорогим для тебя, когда ты сидел без денег, и слишком дешевым, когда твои карманы ломились от бабла. Но первое и второе ты бы не признал никогда.
Ч4.
В тот субботний вечер мы с френдом собрались в мой клуб.
У меня были законные выходные, но, как и другие админы, я часто проводил их в заведении, где работал. Экономия всегда получалась почти двойная: пройти можно было бесплатно по дружбе с охранником, алкоголь насшибать за счет постоянных клиентов. Во всем остальном программа развлечений на ночь ничем не отличалась от всех других подобных городских клубов вне зависимости от статуса и крутизны.
Спиртное, разговоры за «жизнь», заглушаемые и теряющие нить повествования ближе к часу, благодаря врубаемому попсушному «евроденсу». Затем еще час на танцполе с возможной переменой партнеров в танце, если твой человек не очень ревнив. Потом обязательное стрип-шоу. Аплодисменты. Снова много алкоголя, еще час на танцполе, и снова пьяные хлопки под утреннее шоу на раздевание в сонном ожидании того момента, когда можно будет свалить на улицу из прокуренного, душного зала.
Впрочем, многие приходили на выхи со своим человеком, как сегодня собирался сделать я, чтобы официально заявить о серьезности своих отношений.
Ехать до клуба в маршрутке, потом в метро было достаточно долго, и каждый раз я так же долго готовился к таким совместным поездкам в общественном транспорте.
Поначалу я даже ловил болезненный, острый до утренней ломки по первой сигарете кайф от косых взглядов, брезгливо поджатых губ, откровенного мата, а иногда и несвойственного людям затяжного молчания на три остановки при виде двух «содомитов, которых, ебать, нужно на кол, или в Освенцим, чтобы научили». В этом было что-то совсем от юности. Противостояние толпе и ощущение собственной значимости в глазах других. Псевдодоказательство неординарности и бытие не в «мейнстриме».
Через полгода, когда я поближе познакомился со всей кашей, творящейся в «тусовке», такие взгляды стали раздражать. Я начал понимать моего друга, который всегда просил не прикасаться к нему в общественных местах.
…«Наши» старались добираться до клубов большими компаниями, чтобы элементарно не побили. Все созванивались с друзьями, живущими в одном районе, встречались парами желательно в количестве не менее трех или приглашали одиночек, опять же желательно КМС, поджидали друг друга на остановках и только потом загружались в маршрутки. «Натуралы» инстинктивно жались к своим, «тема» – к своим. Злоба, ненависть, презрение и, пожалуй, самое страшное – взаимное гаденькое любопытство, «а как там у них, действительно ли они счастливы» тут же делили маршрутку на два непроизвольных лагеря. Сесть в нейтральной зоне между двумя группами обычно никто не отваживался.
Потом у метро следовала обязательная сигарета и новый созвон с друзьями, чтобы «разделить» напополам уже гораздо больший вагон метрополитена. Если кто-то когда-то видел эту потрясающую сцену из фильма «Стиляги», когда главный герой заходит в советский трамвай с советскими людьми, то мне сложно описать что-то большее.
…Так было и в тот раз.
Абонировав последние сидения первого условного для всех вагона электрички, мы гоготали над байками об общем знакомом, а я держал френда за руку. Кто-то из наших, устроившись напротив интеллигентного вида пожилого мужчины, листал откровенные порно-журналы, а кто-то, особенно это нравилось пидовкам, поправлял косметику, глядя в неизменное небольшое зеркало, доставаемое наманюкиренными пальцами из кармана брюк.
Мужчина затравленно искал глазами место, куда можно пересесть, и обычно доставал платок, вытирая им пальцы и губы, показывая, что он в ответ думает о нас. Женщины делали вид, что принципиально не замечают «вырожденцев, которые не хотят быть нормальными мужиками». Или наоборот смотрели на нас с любопытством, забывая о своих натуральных спутниках рядом.
… Ты вошел за три остановки до той, где нам надо было выходить. В полном одиночестве. Уже позже я удивился твоей смелости, только потом опять же узнав, как много за нее надо платить. Впрочем, тогда тебе, Димочка, действительно ничего не угрожало.
Закинув одну на другую точеные, сухощавые ноги в сетке читающихся под кремовой юбкой резинок чулок, ты поправил опять же идеальное каре идеальным трехсантиметровым маникюром и произнес низким, грудным голосом, так не характерным для мужчин:
– Салют, мальчики. Куда гоним?
Я выматерился. Тусовка замерла в ожидании знакомого банкета. Я и не знал, что впереди меня ждет одна из самых незабываемых ночей.
Ч5.
К кому гнал ты, было понятно без слов.
Он должен был быть очень хорош в анале. Этот твой ЕБН («ебарь. новый. богатый» – краткая аббревиатура, чтобы не выдать другим педовкам, всегда готовым увести), раз ты так для него расстарался.
Я бы тоже хотел помнить тебя всегда таким, как в тот вечер.
В том образе Мэрилин Монро.
Жизнерадостная, улыбающаяся блондинка, ставшая на десятилетия для всего мира секс-иконой и выражением абсолютной мягкой женственности.
Нарисованная явно не впервые в жизни, четкой, уверенной рукой аккуратная подводка по краю век. Обычная белая футболка с этими твоими любимыми коитусными котятами, у тебя ведь был пункт на кошек, натянутая на груди второго советского номера, как любят большинство, и умещаемого в ладони, французские туфли с красной подошвой, интернационально переводимой как: «Следуйте за мной, молодой человек».
Ты не имитировал манеру поведения женщин, не вилял вульгарно бедрами, как это делают трансвеститы, но каким-то непонятным непостижимым образом угадывал ее. Смеясь, ты подносил пальцы ко рту и ловко прикрывал ими начинающие все более отчетливо проступать носогубные складки. Не хочу думать, сколько раз ты репетировал это перед зеркалом.
– У матросов нет вопросов. И тишина, и только мертвые с косами вдоль дорог стоят, – похабно отрезал цитатами френд и сделал неприличный, имитирующий совокупление жест. Большой палец левой руки в кольце с указательным. Указательный правой в поступательном движении.
– Фи, как грубо, мальчики, – закатив типично по-женски глаза и передавая сбивчивую речь барышень, тоже заржал ты вслед за всеми.
Я не понял, в чем заключается прикол, почему надо ржать, как в анекдоте, после слова «лопата».
Только через две недели я узнал, что «Матросской Тишиной» называли в городе не только легендарную тюрьму, но и один из первых гей-клубов, открывшийся почти сразу после отмены в 1993 году пресловутой статьи УК РСФСР, подразумевающей уголовную ответственность за мужеложство на срок от одного до пяти лет.
Работающий клуб я уже не застал, но именно в нем мой френд, который был старше меня на пару лет, встретился с тобой.
Никакой сопливой романтики в вашем знакомстве тоже не было.
Вы познакомились, столкнувшись лбами на четвереньках... в местных кустах.
– Ты тут пол-литра «Они» не видел? – деловито пробасил ты, потирая шишку.
– Неа, а ты 0,33 «Столичной»?
– Тоже, неа. Ну, найдешь, свисти, вместе разопьем. Цены-то в баре нынче кусаются, – бросил ты и снова уполз в кусты.
Еще через полчаса, вы, не найдя запрятанной заранее в зеленых насаждениях выпивки,направились в сторону ближайшего магаза.
– Руки убрал на базу, – буркнул френд, когда ты втиснулся между нами, раздвигая нас уверенно бедрами и приобнимая за плечи.
– Дарлинг, ты говна с утра наелся или муженек не сробил? Так расслабь булки, дорогуша, – засиял ты, имитируя не великолепную блондинку, но знаменитую Эллочку-Людоедку, – гуляем, парниша. Я за вас обоих плачу. Поехали гулять на таксо.
Ч.6.
На входе в клуб тебя встретил лично хозяин заведения. Вы расцеловались, и я понял, что в последнее время ты здесь частый и желанный гость. То есть, оставляешь щедрые чаевые админам, не хамишь «вешалкам», не особо распускаешь руки с «шестовым мясом». Не устраиваешь профилактические «семейные сцены».
Хозяин выцепил нас с френдом глазами и процедил тебе сквозь зубы:
– Эти с тобой?
Отчасти я его понимал. Дешевенькие обувь и часы. Китайские джинсы, искусно маскирующиеся под толерантный к беднякам « Guess» или, бери выше, американскую киберпанковскую мечту «Diesel – only – the brave». По – русски: «Дизель – вход только за счет папика». Сейчас я даже не помню, когда они появились у меня – первые Diesel. Точнее я не хочу помнить. При каких условиях.
«Хлеба и зрелищ», – кричали римляне.
Плебсу не стоит видеть, как на самом деле развлекается элита. Это рождает гораздо большую классовую ненависть, чем необходимость жрать из-за дня в день картошку, китайскую лапшу и перепрыгивать в метро через турникеты.
Димочка, если бы ты не сказал тогда ту фразу, кто знает, подписался бы ли я за тебя утром:
– Не эти, понял? Это мои друзья.
– А ты меня на «понял-понял» не бери. Друзья так друзья, тебе виднее. Хотя я тебе не раз советовал, с кем по-настоящему стоит дружить, Дим.
Все это я уже тоже неоднократно слышал в той жизни. Бизнес-оферта стать чужой подстилкой. Иногда, как админ, сам приискивал «друзей». Как говорится, есть такие предложения, от которых невозможно отказаться.
Френд сжал до синяков запястье:
– Не лезь. Сами разберутся.
А дальше. А дальше все как в сказке пошло по накатанной. Владелец проводил нас к столику, принесли выпивку, разлили по стаканам.
– Ну, Дим, за твою новую работу, – произнес дежурный тост френд, глотая маслянистую жидкость.
Ты еле заметно сморщился. Кивнул.
– Разливай, чего ждем? Между первой и второй перерывчик не большой. Погнали.
Конечно, это была далеко не первая и не вторая. Перед клубом мы выжрали из горла «для настрою» крымский портвейн, старательно упакованный в стыдливые бумажные пакеты.
Потом было еще много таких же безличных, заезженных пожеланий-поздравлений по работе, личной жизни, здоровью, которые выдают в большой, шумной, но имеющей мало общего пьяной компании.
На шесте ближе к часу ночи нарисовался явно новичок. Неуверенные движения, затравленный взгляд в зал. Стыдливые поглаживания по ухоженному, выдраенному телу-машине, с обязательным загаром на заднице и стыдливой белой кромкой над пахом. Пока что я их не видел. Но уже знал, что все должно быть так.
Обязательная гимнастическая программа на пилоне, имеющая столь же мало отношения к стриптизу, как откусываемые с хрустом яблоки или заглатываемые различными отверстиями сразу до половины бананы или кукуруза в порнороликах – к сексу.
Френд решил поразвлечься. Уж больно была хороша песня, под которую вышел этот провинциальный новичок от сохи. «I love rock n roll», the Arrows.
Френд уселся ко мне спиной на колени, толкнул руки на соски под футболкой. Я на автопилоте потащил ткань вверх. Паренек на сцене тормознул взглядом на нас. Его торкнуло. Так и должно было быть. Сколько раз мы с френдом заводили вот так этих девственников от шеста в моем клубе. Расслабляли. Приносили прибыль. Ткань елозила кромкой по соскам френда, я подбрасывал его бедрами вверх, имитируя трах при совокуплении. Засасывал до кровоподтеков шею, сжимал упругую даже сквозь ткань задницу. Настоящий секс здесь, и там, изображаемый для публики. Новички всегда велись на такие пары. Им было проще выебываться на шесте, видя хотя бы намеки на любовь. Меня же всегда заводила дорожка софита.
Провонявшая потом футболка упала на ведро с шампанским. Потом не менее мокрые (далеко не от желания) стринги. Как многие думают, что стрип это красиво. Профессиональный да, но – это еще и каждодневные тренировки до седьмого пота, растяжки до воя и сведенные судорогой, подскакивающие зримо под кожей к прикреплению мышцы и зачастую порванные сухожилия от усилий. На сцене настоящий танцовщик вкалывает, как молотобоец в шахте. Ничего романтичного. Он не пахнет розами и амброзией.
Хозяин клуба подошел к нам и кинул визитку мне на колени.
– Давно разводкой пашешь? Могу предложить кое-что.
– В «M*». Да пока все устраивает. Только я не разводка, дарлинг...я админ.
Второе главное ночное правило – всегда предлагать завышенную цену. Клиент все сам откорректирует.
А ты, Димочка, так быстро заскучал. Время не дошло даже до твоего выступления.
Ч.7.
Глаза остановились на бутылках. ЕБН явно запаздывал. Периодически ты наяривал ему по мобиле, но он не брал трубу. После каждого такого звонка ты становился все мрачнее, потом вообще перестал реагировать на тосты и общие разговоры, и уже в открытую просто пил.
Меня здорово развезло через два часа. Я с утра ничего не жрал, и выпивка на пустой желудок дала о себе знать. Я свалил в сортир под предлогом «поссать» и потом долго блевал в кабинке. В соседней кто-то горячо трахался. Мало кто знает, но чем дороже клуб, там больше шансов, что даже в кабинках толчков будут камеры. Новички, приходящие в охрану, сначала всю смену палятся в них и дрочат. Потом привыкают. Чужой торопливый туалетный трах также приедается, как необходимость смотреть вот на блюющих.
Через какое-то время френд, видимо, сообразил, что мне совсем плохо. Он ждал меня у раковины с бумажными полотенцами. Помог умыться, прийти в себя, обнял и прижал к себе.
– Хочешь к нам домой?
Вот это «к нам домой» друг почти никогда не говорил. Потому что никакого дома не было. У него была съемная, доставшаяся по дешевке комната в доме напротив парка Победы. Во время ленинградской блокады на базе мощностей бывшего кирпичного завода там был организован импровизированный крематорий. Промышленные печи использовали для сжигания трупов. Тела, которые не успевали кремировать из-за полной загрузки, захоранивали прямо на территории предприятия.
Сумасшедшая хозяйка квартиры утверждала, что печи до сих пор работают, и она видит по ночам газовые факелы на трубах.
Я кивнул, и мы почти собрались свалить из клуба. Тормознулись только из-за тебя. Я тормознул.
Ты был на сцене, Димочка. Ты пел. Нет, ты просто открывал рот под фонограмму. Одна из самых известных песен Монро. Низкий сексуальный голос с придыханием. Такие же пьяные, нечеткие движения и отчаянная потерянность ребенка, с которыми ее навсегда запечатлела старенькая черно-белая запись в толпяке жадных, тянущихся со всех сторон рук. Только ты тоже не играл в этот образ.
– Нару birthday to you. Нару birthday to you.
Пауза.
Нару birthday, Mister President.
Прожектор высвечивал то, что ты ценил больше всего в себе. Универсальное тело, всегда готовое трахаться и бухать. Только оно. Лицо смазано, вырезано тенью софита и никому не нужно.
– Гыы…, – рыгнул кто-то слишком громко за соседним столом, – это у владельца клуба днюха. Они ж друг дружку – деньги в кружку, -
Нару birthday….
Выдох, чтобы набрать воздуха в легкие.
….to you.
Тогда она пела своему возможному убийце, ты – сейчас тому, что медленно уже долгие годы убивало тебя. Снова пауза.
Тишина. Потом зал взорвался аплодисментами. Хозяин поднялся на сцену, обжамкал тебе задницу. Со стороны это выглядело также двусмысленно, как та похабная поговорка. Обнимал он воображаемую Монро, только вся грязь того вечера досталась тебе.
… Твой внезапно нарисовавшийся ЕБН, а это был именно он вне сомнений, выплеснул на пол из стакана виски, сжал посудину в пальцах до побелевших костяшек. Подтаявший, уже неправильной формы лед захрустел под чьими-то ботинками.
