Текст книги "Утренняя звезда (СИ)"
Автор книги: Катерина Омичка
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 2 страниц)
И чего – иногда, очень-очень редко, в особенно болезненные моменты, – желал Лель. От этого спасало только желание видеть Кая и поблекшие на фоне мучений воспоминания о тепле его руки.
***
Главврач был зол. Он мерил шагами кабинет, ни на секунду не прекращая отчитывать Кая – за безответственность, за то, что промолчал о первом приступе, за то, что растерялся ночью... Можно ведь было позвать кого-то раньше – всего-то и требовалось, что воспользоваться крепящимися к кровати ремнями, предусмотренными как раз на такой случай. Но Кай позволил страху затмить разум, и это не был поступок профессионала.
– Ты – врач, в первую очередь! За пределами больницы можешь делать всё, что хочешь, но здесь изволь помнить о своих обязанностях!
Честно говоря, Кай не слушал. Его волновал только мальчишка, который в эту самую минуту лежал без сознания. Кай вспоминал тонкие руки, которые наверняка сейчас утыканы иголками капельниц, серые глаза, всегда искрящиеся радостью, робкий поцелуй тёплых губ и тихий голос: "...не уходи сегодня". А доктор Ричардсон всё продолжал ходить из угла в угол и вещать о его, Кая, несостоятельности как специалиста.
– Двухнедельный курс электрошока. Если не поможет, продолжим, – вырвал из транса сухой голос главного.
Кай пару раз моргнул, осознавая... И крепко сжал кулаки, испытывая почти непреодолимое желание схватить Ричардсона за ворот рубашки и хорошенько встряхнуть. Он сделал глубокий вдох и медленно выдохнул сквозь плотно сжатые зубы:
– Это безумие.
– Безумен – Адамс. Я выполняю свою работу.
– Но он ребёнок! Две недели – это слишком много! Вы сломать его хотите? Вы видели его улыбку? Хоть раз видели? Хотите, чтобы он никогда больше не смог ТАК улыбаться? – сдавленно прошептал Кай – приговор врача был словно удар под дых.
– Вы, кажется, не осознаёте... Адамс болен и болен серьёзно. В Вас говорит привязанность, которой, к слову, вообще не должно быть. Вы можете быть уверены, что знаете того Хейлеля, каким он является на самом деле?
– Да.
– Можете идти, – устало произнес Ричардсон и, когда Кай открыл дверь, неожиданно тихо добавил: – Та девочка не сама себя убила, Кай.
Рука дрогнула и судорожно сжалась на ручке двери. Оборачиваться Кай не стал.
***
Робкий стук в дверь отозвался нервной дрожью. На пороге стоял Хейлель – в больничной пижаме не по размеру, босиком, с подушкой в руках. Он улыбался, только улыбка была вымученная и какая-то жалкая. В горле против воли встал противный комок.
– Пустишь? ќ– голос тихий-тихий, неуверенный, просящий даже.
Кай молча протянул к нему руки, и Лель в одно мгновение оказался сжат в надёжных объятиях.
– Никогда больше не смей меня так пугать, – прошептал Кай в родную макушку, сжимая мальчишку так, словно видел его в последний раз.
Эта мысль неприятно уколола и немного отрезвила. Кай слегка отстранил Леля и придирчиво впился взглядом в лицо, разом отмечая и синяки под глазами, и заострившиеся скулы, и каплю крови на нижней губе, выступившую из открывшейся ранки. Лишь глаза сияли, как прежде – чистым, незамутнённым счастьем.
– Не смотри так, – смутился мальчишка. – Со мной всё хорошо.
– У тебя кровь, – глухо сказал Кай, не разрывая взглядов.
Светлые глаза гипнотизировали, и Кай, поддавшись порыву, медленно наклонился и осторожно слизнул тёплую солоноватую каплю с истерзанных губ. Хейлель вздрогнул и потянулся навстречу, приникая к чужим губам с такой жадностью, словно от поцелуя зависела его жизнь. Кай не сопротивлялся, только крепче прижал мальчишку к себе. Не отпускало чувство, что если он сейчас разожмёт руки, Лель исчезнет, уйдёт или просто растворится в воздухе, и окажется, что это просто сон – прекрасный, самый лучший на свете сон, но... пустой, ненастоящий.
– Кто там говорил не торопиться? – лукаво поинтересовался мальчишка, переводя дыхание, и упёрся ладошкой Каю в грудь, толкая его в сторону сиротливо стоящего у стены потёртого диванчика.
– Это было до того, как я чуть тебя не потерял, – тихо и решительно проговорил Кай, опускаясь на диван и увлекая за собой Леля. Тот улёгся сверху, уткнулся лицом в шею и глубоко вдохнул.
– Ты пахнешь апельсинами, – поделился мальчик, еле ощутимо касаясь губами кожи. – А у меня аллергия на цитрусовые.
– Сильная? – Кай откинул голову, давая неожиданно расхрабрившемуся Хейлелю больше простора для действий.
– Однажды я чуть не умер, – Лель не отрывался от своего занятия.
Ему явно нравилось дразнить Кая. Кай был не против – от жаркого шёпота по телу пробегали приятные мурашки, скапливаясь где-то внизу живота, словно трепыхающие крылышками пресловутые бабочки.
– Тогда что ты любишь?
– Тебя? – мурашки-бабочки встрепенулись и устремились ввысь – или сердце само по себе так колотится? – И яблоки... Зелёные такие, кислые.
Лель отстранился и лёг рядом, положив голову Каю на плечо.
– Будут тебе яблоки, – заверил мальчишку Кай, и, замявшись, поинтересовался: – Лель... Ты помнишь, что произошло?
Мальчишка помрачнел и отвернулся, уткнулся лицом в подушку и еле слышно пробормотал:
– Да. Это было похоже на тот раз, самый первый, когда я... – Хейлель замолчал, набираясь смелости, и резко выдохнул: – Когда я убил Лиззи, – не дождавшись от Кая реакции, он тихо продолжил: – Это... Я не знаю, как объяснить. Когда ОН вырывается, я оказываюсь словно в клетке – всё вижу, всё понимаю, но поделать ничего не могу. Просто смотрю со стороны, пытаюсь бороться, но тело не слушается. Это больно, Кай. Ты даже не представляешь, насколько это больно.
Лель поднял глаза, абсолютно сухие, но наполненные такой горечью, что Каю самому стало больно – не физически, но где-то на уровне души. Не так тяжело страдать самому, гораздо хуже, когда страдает тот, кто дорог, а ты ничем, абсолютно ничем не можешь помочь. В памяти против воли всплыло другое лицо, чертами совсем не похожее на лицо Хейлеля, но чем-то неуловимо его напоминающее – наверное, этой невыраженной печалью, этой внутренней борьбой, которую, сколько не старайся, не выиграть. Но ведь это знание не может помешать надеяться и просто верить – слепо, безнадёжно, но так отчаянно.
(– Ты же поможешь мне? Я знаю – ты выучишься и обязательно вылечишь меня.
Анна улыбалась так счастливо, что Кай ни на секунду не усомнился в её словах. У него получится. Он окончит школу и поступит в медицинский. Он станет психиатром и поможет сестрёнке справиться со страшным диагнозом, который день за днём отнимал её у него. Видеть, как она мучается, как держит всё в себе, стараясь лишний раз не напоминать родителям о своей беде, не могло не вызывать жалости и безграничного уважения. И Кай дал себе слово. Не Анне – себе. Что обязательно, несмотря ни на что, вытащит её, чтобы они снова могли всегда и всюду быть вместе – неразлучные близнецы.
Он ошибся. Или, может быть, просто не успел – Анна, державшаяся несколько лет, сдалась и угасла за пару месяцев. Болезнь победила, и одной весенней тёплой ночью Кай остался один. Анна покончила с собой, выпрыгнув из окна.
Наверное, она тоже хотела летать.)
В горле пересохло, и Кай тяжело сглотнул. Он не любил вспоминать сестру – слишком винил себя в том, что не спас, хотя и обещал. Сердце мгновенно было сковано ледяной коркой, возвращая к жизни почти позабытую пустоту. Мальчишка лежал буквально в паре сантиметров, но этого было мало – тепла, получаемого на пусть незначительном, но расстоянии, не хватало, чтобы прогнать холод, и Кай придвинулся вплотную, обхватил Леля обеими руками, прижимаясь близко-близко, насколько это вообще возможно, успокаивая и его, и себя.
– Скажи... – сдавленно прошептал он, не решаясь произнести это в полный голос: – Ты мог бы... убыть меня?
Хейлель встрепенулся и попытался вырваться, но Кай держал крепко. Смирившись и даже удовольствовавшись своим положением, он решительно выдохнул:
– Я – нет. Но ОН – мог бы. Ты ему не нравишься.
– Кто это – ОН?
– Я не знаю. ОН называет себя ангелом, спасающим души. Говорит, что у нас одно имя на двоих.** Говорит, что я должен помочь ему, что грязь и скверна заполонили мир, и наша задача – избавить людей от мучений жизни во грехе.
Кай вздохнул и крепче обнял мальчишку, коснулся губами макушки.
– Я никому тебя не отдам, слышишь? Никому.
***
Снова ночь, и опять что-то рвётся внутри, раздирает острыми когтями душу, ломает кости, выворачивает наизнанку, вытрясает остатки надежды выбраться из безжалостной, беспросветной тьмы. В этом мраке Кай – единственный огонёк, не позволяющий окончательно сдаться и отдать свой разум на растерзание жестокому монстру, дать волю которому значит потерпеть поражение в борьбе за собственную свободу. Хейлель помнил, как услышал ЕГО впервые. Тогда, кажется, ему было девять, и именно тогда он подружился с Лиззи. Наверное, только благодаря этой дружбе он смог продержаться столько лет.
(– Отстаньте от него!
У девочки был тонкий, но решительный голос, большие ярко-голубые глаза и две забавные рыжие косички. Ещё у нее в руке был обломок табуретки, и это выглядело устрашающе. В приюте знали, что Элизабет не упустит возможности пустить в ход кулаки или что-то посерьёзнее, поэтому хулиганы старались с ней не связываться, избирая в качестве жертвы кого-то более безобидного. В тот раз самым безобидным оказался Лель, никогда не отличавшийся ни физической силой, ни столь необходимой для драки смелостью.
– Ты как?
Протянутая рука, худенькая, усыпанная веснушками, стала опорой – с того дня и на несколько лет. Это Лиззи рассказывала Хейлелю сказки об ангелах, именно она подставляла плечо, когда ему было плохо, именно она стала его защитником и другом.
Именно она стала жертвой чудовища, стоило Лелю единственный раз задуматься о правильности убеждений внутреннего голоса.
Больше такую ошибку он не совершит.)
Не совершит... «Ангелу» было всё равно, чего хочет мальчик – у него были свои цели и свои методы. И Хейлель с каждой новой ночью, когда жёсткий самоконтроль слабел под воздействием усталости, убеждался – долго он не протянет. Полное уничтожение внутреннего барьера близко и одному Богу известно, что произойдёт тогда. Наверное, стоило бы держаться подальше от Кая – мальчишке не хотелось, чтобы тот пострадал, но это было выше его сил. Оставалось только надеяться, что Лель сумеет сдержать монстра хотя бы на несколько минут – этого должно хватить, чтобы ставший таким дорогим человек успел уйти. Оставалось только надеяться...
***
Эта ночь, наверное, последняя – он уже чувствует приближающуюся черноту, в которую погружается его сознание, уже давит виски, ещё чуть-чуть и боль станет нестерпимой. Кая сегодня нет, и это хорошо. Ему нужно отдохнуть, он слишком много времени проводит в больнице и почти не спит, оберегая сон мальчишки, сколько бы Лель не убеждал его в отсутствии необходимости это делать – он просто знает, что это бесполезно и прижимается ближе, безбоязненно целует мягкие губы, и этого достаточно, чтобы чувствовать себя счастливым. Пусть это эгоистично, но ведь каждому хочется, чтобы его любили. Хотя бы так, хотя бы недолго.
А в больнице на удивление тихо, и луна мягко освещает комнату через маленькое окошко. Жаль, что её света недостаточно – в темноте Хейлель слабее, и удерживать чудовище внутри всё сложнее. От боли сводит зубы, хочется выть, но он терпит, крепко сжав виски ладонями – кажется, что если опустить руки, голова просто взорвётся. А тело немеет, и это явный признак того, что монстр всё-таки нашёл лазейку – мальчишке было страшно, и это не могло не сказаться на контроле.
Лель попытался вспомнить что-то хорошее – например, Кая. У него красивые глаза и сильные руки. Милая родинка на щеке. Бархатный голос, успокаивающий и вызывающий доверие.
"– Я никому тебя не отдам, слышишь? Никому."
Хотелось бы верить. Только совладать с НИМ никто не сумеет.
Господи, как же страшно. Навязчивый шёпот в голове: "Верь мне". Когда-то Лель на минуту поверил – и Лиззи больше нет. ОН убил её.
"Верь мне".
"Верь".
Хейлель зажмурился, когда пришла очередная вспышка боли. Она медленно расползается по телу, сковывая разум, притупляя реальность, оставляя только этот соблазнительный шёпот: "Верь мне. Мир погряз в грехе. Мы очистим его от скверны".
– Очистим... От скверны...
Ноги сами несут к двери – одно движение, и задвижка сорвана. Дальше по коридору, в сторону часовни. Пожалуй, лучше места не сыскать.
Откуда только спички взялись? Старые, покрытые пылью свечи одна за другой загораются, рассеивая темноту. Ангелы с витража смотрят укоризненно, но какая теперь разница, когда с очередным болезненным рывком за спиной раскрываются крылья? Огромные, непомерно-тяжелые, ярко-белые с чёрными кончиками. Как в мечтах. Красивые. Сильные. Свои.
Мах – и свечи опрокидываются. Много ли надо высохшему дереву алтаря?
– Прости, Лиззи. Прости, Кай... – сухой, надломленный голос и грустная улыбка потонули в вихре обжигающего пламени.
***
Кай не спал. Несмотря на усталость, сон не шёл. Преследовало непонятное предчувствие, в памяти всплывали глаза Леля, когда они прощались – вроде бы ненадолго, но как будто навсегда. Тоска, боль, обречённость – столько всего смешалось, и это было неправильно. И это тихое, на грани выдоха:
– Люблю тебя.
Мальчишка словно знал что-то. Что-то, известное лишь ему. И почему Кай тогда этого не понял? Вместо того чтобы вытрясти из Хейлеля правду, он спокойно пошёл домой. Ещё зашёл по дороге в магазин – купил яблок. Зелёных, кислых. Обещал ведь.
Сон не приходил, и Кай ворочался с боку на бок. Пробовал читать – скучно.
Отчего же так неспокойно?
Тишину нарушил вой пожарной сирены. Когда Кай, подхватившись и наскоро одевшись, прибежал к больнице, левое крыло полыхало вовсю. Толпа зевак мешала подойти ближе, оставалось только прислушиваться к хору голосов, ждать и молиться Богу, чтобы мальчишки там не было.
– Говорят, с часовни...
– Вот ужас-то...
– Так психи ж...
Минуты длились бесконечно, пальцы до крови впивались в ладони, и слова молитв уже не шли на ум.
Пожарный, немолодой уже мужчина, с нитками седины в волосах и усталым лицом, не произнес – уронил – в пустоту:
– Выживших нет.
Вопреки ожиданиям, сердце билось. Не было боли, не было слёз. Была только светлая улыбка, тепло и тихий голос: "Люблю тебя".
** «Хейлель» считается одним из имён Сатаны. Люцифер, если помните, падший ангел.
_______________________
The end.
