Текст книги "Бессонница (СИ)"
Автор книги: Касаи Кагемуша
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 2 страниц)
– Бросьте, – он смеется, и в глазах его бесенята. – А ведь мы, кажется, встречались и позже, да?
– Дважды, – подтверждаю я. – В семьдесят седьмом и семьдесят девятом.
– Точно, – он цокает языком, – облава в семьдесят девятом, когда Пожиратели напали на мой магазин, а профессор Дамблдор послал всех, кого мог, мне на помощь. А в семьдесят седьмом?.. – он вопросительно смотрит на меня.
– Тис, перо феникса, тринадцать с половиной дюймов. Трещина рукоятки из-за взрыва, заклинания возвращались назад, стоило владельцу попробовать произнести их.
– Мистер Петтигрю, как же, – старик улыбается, словно вспоминает что-то очень и очень хорошее. – Да, помню, какой-то умник привязал к рукояти картонную защиту и наложил на нее Заклятие Отражения, чтобы чары летели в нужном направлении. Конечно, это значительно понижало точность, но как оригинально! Великолепная идея. Уж не ваша ли, мистер Люпин? – он прищурившись смотрит на меня, и в его глазах веселье. Я удивлен, что он помнит еще и мою фамилию.
– Сириуса Блэка, – качаю головой я. – А реализация Джеймса Поттера.
– Исключительно талантливые юноши, – восклицает мастер, потрясая правой рукой. – Право, я за свой век повидал многих чародеев, и многие из них обладали удивительными способностями, но такого чистого таланта… Ваш выпуск был уникален, мистер Люпин. Вы, ваши друзья, мистер Снейп. Это действительно поражает. Такое увидишь хорошо, если один раз за четверть века. А какие палочки!.. – я вежливо прерываю его.
– Мистер Оливандер, а какая палочка у сына Джеймса? – если честно, мне страшно услышать ответ. Сам не знаю, почему.
– У юного Гарри? – маг улыбается еще шире. – Одна из самых могущественных, какие я когда-либо продавал. Остролист и перо феникса, одиннадцать дюймов. Признаться… – он на секунду заминается, словно не знает, как сказать то, что хочет. – Признаться, неожиданная палочка для такого волшебника, как он.
– Почему? – я ничего не смыслю в этом, но все равно спрашиваю. Олливандер поджимает губы.
– Видите ли, палочки чувствуют родство. Даже не родство, а сходство. Если мальчик хоть чуть-чуть походит на родителей – а Гарри Поттер вылитая копия отца, уж поверьте мне – то должно быть и что-то общее у палочек. Здесь же… Красное дерево, одиннадцать дюймов у отца, про палочку матери даже говорить не приходится. Полное различие. Такое бывает исключительно редко. Пожалуй, я припоминаю такое только у одного человека, кроме мальчика.
– Вот как? – я знаю, что за имя он назовет.
– У мистера Сириуса Блэка, – волк внутри меня скулит, забиваясь в самый дальний угол. Я не знаю, как трактовать эти слова. Я не знаю, кто такой Сириус Блэк. Я не знаю, чему верить. Это все ночной кошмар, просто сон в качающемся поезде, а скоро станция, и парни вот-вот разбудят меня, чтобы я переодевался в форму. Бродяга снова скажет, что мантия на мне смотрится глупо. У Питера во внутреннем кармане лежит молочная шоколадка, он всегда их носит, угощая в самый неожиданный момент. Сохатый будет искать на перроне глазами Эванс, а она хмыкнет, тряхнув гривой рыжих волос, и вместе со Снейпом поспешит к каретам. Все это сон, сон, сон! Я просто сплю. У меня всегда кошмары в поездах.
Я деланно бросаю взгляд на часы и поспешно прощаюсь с Оливандером. Сердце кровоточит, словно простреленное насквозь, и мне срочно надо уйти отсюда. Спрятаться в своей волчьей норе, зализать раны на шкуре, подождать, пока кровотечение не остановится. Вопрос мастера волшебных палочек настигает меня у самой двери:
– Мистер Люпин, хотел спросить у вас. Возможно, вы знаете, – я замираю, полуобернувшись. Олливандер смотрит на меня предельно дружелюбно, но, верьте или нет, я почти сразу понимаю, что он хочет.
– Да?
– Куда делась палочка мистера Блэка после его ареста? – он смотрит на меня пристально и выжидательно, и я, пусть и не являюсь таким гениальным окклюментом, каким был Питер, напрягаю все свои мысли, не пропуская чужака внутрь.
– К сожалению, нет, простите.
Признаться, у меня есть одна идея. Даже не идея, а почти теория, потому что я слишком хорошо знаю Сириуса, вернее, его привычки и приемы. В любом случае, даже если он смог сохранить палочку при аресте и сберечь на суде, у него нет шансов вернуть ее себе, пока он заключен в Азкабане, а потому я не вижу смысла сейчас что-то выяснять и доказывать. Впрочем, стоило бы, наверное, проверить место, где, как мне кажется, находилась все эти годы палочка Блэка, но мне не хочется идти туда. Слишком много воспоминаний, в которые хочется вернуться…
Я сам не знаю, зачем брожу до поздней ночи по городу. Вижу, как меняются люди вокруг: ближе к вечеру с улиц пропадают спешащие куда-то офисные рабочие, появляется молодежь и неспешно прогуливающиеся пары более старшего возраста. Я стою, прислонившись спиной к шершавой стене Национального Театра, и мимо меня проходят дамы в пальто с меховой оторочкой, мужчины в костюмах, молодые люди с идеальной укладкой. Это кажется мне другим миром. Потом я иду по Ковент Гарден: здесь много молодежи, подростки шумят и поют хором Deep Purple, и какой-то растрепанный парень с пластырем на носу рассекает на скейтборде, удивительно умело балансируя на нем и маневрируя между людьми. И это тоже какой-то удивительный чужой мир.
Сложно сказать, почему я делаю то, что делаю после этого: из-за разговора ли с Оливандером, или же из-за этого мальчишки с пластырем, однако сова взлетает из моих рук в небо, унося с собой короткое письмо, на которое, наверняка, не будет ответа. Я спешу домой, любовно пряча за пазухой газету с именем Гарри Поттера, а потом снова лежу без сна полночи, и засыпаю уже тогда, когда соседка снизу во всю готовит для сожителя завтрак.
Хлоя исподтишка смотрит на меня весь день, мистер Шо сопит, но молчит, и я рад, что они оба не задают лишних вопросов. Я почти сразу скрываюсь в своей лаборатории, стоит Хлое войти в магазин, и весь день сижу там, растирая в порошок корень шалфея и размещая по банкам ягоды шиповника разного размера. Золотистое зелье для окрашивания волос кипит на огне, и я аккуратно разливаю его по тарам, запечатывая и крепко привязывая бечевкой этикетку. За сегодня я едва ли произнес пяток слов. Хлоя задумчиво смотрит на меня, когда я расставляю мензурки на полках, и накручивает блондинистый локон себе на палец. Но молчит.
И я снова лежу ночью без сна, все думаю о Джеймсе, о Лили, о Питере. О Сириусе Блэке, который не желает уйти прочь из моей головы, о Гарри Поттере, который где-то далеко, в Шотландии, о его друге Рональде, который, оказывается, сын Артура, которому Лили когда-то искала в подарок маггловский магнитофон, о Златопусте Локонсе. Мне почему-то внезапно думается, что это была бы достаточно смешная, хотя и злая шутка, если бы он потерял память от собственной палочки, испорченной также, как была испорчена палочка Питера в семьдесят седьмом. Карма. Чем дольше я думаю об этом холеном мужчине, тем больше убеждаюсь в идее того, что, наверное, он был обыкновенным вором до славы. Что же тогда случилось с тем румыном, который продавал мне распятие много лет назад?.. Не сдерживаюсь, ругаюсь сквозь зубы и вопреки всем своим правилась переворачиваюсь на левый бок. Ноющая боль от ранения, полученного в последнее полнолуние, распространяется по всему плечу, но я, сам не понимаю, почему, мстительно шевелю рукой, заставляя рану заболеть еще больше. Какая, к черту, разница?! Я все равно не усну в ближайшие часы.
А через неделю приходит ответное письмо. Я так удивлен этому, что распечатываю его прямо в автобусе по пути на работу, и так и замираю, словно громом пораженный. Витиеватый почерк отправителя змеится на бумаге, а подпись в конце не оставляет никакой возможности для двойного толкования: это и правда письмо от Альбуса Дамблдора. Последние строчки я перечитываю несколько раз, и все равно не сразу понимаю ее смысл.
«Поэтому, если Вас устраивают описанные мной условия работы в качестве преподавателя Школы чародейства и Волшебства Хогвартс, я хотел бы встретиться с Вами в воскресенье четвертого июля в баре на Голден Сквер. Буду ждать Вас там в семь часов вечера»
У меня трясутся руки, когда я выхожу на пересадочной станции, и я чуть было не сажусь на автобус, идущий в Уотфорд, настолько я выбит из колеи. Я не могу понять, это шутка или правда, и весь день я преступно рассеян, настолько, что мистер Шо впервые делает замечание качеству моей работы как фармацевта. Не все равно. Я трясу головой, шиплю себя, однако сон остается явью, и я все еще приглашен на интервью на место учителя в Хогвартс. Я не знаю, как собираюсь пережить полтора месяца, которые отделяют меня от заветной даты.
Я не еду домой после работы. Я снова брожу по Лондону, и чувствую себя, словно пробуждаюсь от какой-то дремы, которая укутывала меня много-много лет. Я медленно прохожу по небольшому маггловскому переулку с двумя скамейками и аккуратно подстриженными деревьями, провожу пальцами по стене одного из домов: тут на пятом курсе я встретился с Джеймсом и Сириусом, когда они сообщили, что Бродяга больше не вернется к себе домой, и что теперь его домом будет особняк Поттеров. Я иду дальше: прохожу по длинной пешеходной улице, пустой в это время года, и снова вспоминаю встречи из прошлого. Годом позже, на шестом курсе, мы с Питером здесь были на Рождественской Ярмарке, когда вдруг пересеклись с Лили. Она вся раскраснелась от мороза и от веселья, у нее была смешная зеленая шапка и только одна варежка, и она все смеялась, такая беззаботно счастливая. Мы с Хвостом целый день протаскались за ней. Он отдал ей свои перчатки, чтобы она согрела руки, а Эванс угощала нас карамельными яблоками, под руки таская по маггловской Ярмарке, делясь с нами магией чужого для нас мира. Мы целый день ненавязчиво рекламировали ей Джима, вот только Лили видела нас насквозь и вволю веселилась, наблюдая за нашими попытками сосватать ей нашего друга. Впрочем, она не гнала нас, и это было уже хорошим знаком. Как сейчас помню, мы прощались на станции у центрального вокзала, и она вдруг обняла нас с Питом, отчего уши того стали малиновыми. «Если ваш Поттер так хочет, то послезавтра в одиннадцать я могу встретиться с ним на Эбби Роуд» – я до сих пор помню наизусть, что она сказала нам тогда. Помнится, она села в автобус, а мы с Петтигрю понеслись, словно угорелые, в магическую часть города, а оттуда на «Ночном рыцаре» в Годрикову Впадину. Мы знатно перепугали тогда миссис Поттер: появились среди ночи, оба взмокшие и тяжело дышащие, у нас толком не хватало сил даже объяснить, что происходит, и, когда Джеймс и Сириус спустились на шум, мы чертову вечность пытались объяснить им, что Лили Эванс согласилась пойти погулять с нашим оленем. Первым допер Бродяга, а потом остаток ночи мы успокаивали Джеймса, которого, как мы боялись, от внезапного счастья мог хватить удар.
Я иду по улицам Лондона, и картины пятнадцатилетней давности всплывают передо мной, заставляя улыбаться им. Вот квартирка, которую мы снимали, когда нам было пятнадцать, и мы сбежал из школы на несколько дней в мае, подделав разрешения от родителей. Нам тогда знатно влетело от матери Джима. Там – дерево, за которым мы прятались, наблюдая за первым свиданием Сохатого и Эванс. Помнится, Сириуса тогда пробрала икота, и Питер страшным голосом сказал, что на самом деле Лили сейчас уйдет, потому что у нее уже есть парень, и Джеймс останется у разбитого корыта. Блэк перестал икать, а я ржал так, что пришлось срочно менять дислокацию, чтобы остаться незамеченными. А тут мы с парнями гуляли в ночь Оленьего Мальчишника. Мы пили тогда за вечность, за рыжий и зеленый, за Рождество и упрямство, за нашу дружбу и за то, чтобы всегда, даже через много-много лет, быть всегда вместе.
Я смотрю фотографии в альбоме, сидя на скамейке в парке, и по моим щекам, наверное, текут слезы. Я снова один. Со снимка мне машут рукой четверо подростков, таких счастливых, таких беззаботных. Живых. А теперь остался только я, да и то, я уже давно не тот Лунатик…
Моя жизнь – туман и замкнутый круг, и четвертое июля приходит гораздо быстрее, чем казалось. Утром я не иду на работу. Беру у мистера Шо отгул, клятвенно обещаю на следующий день выполнить двойную норму и целые сутки сижу на кровати в своей квартирке, читая и перечитывая заветное письмо. А если это просто шутка? Если я все понял не так? Читаю письмо, теряясь в сомнениях, и моя голова разрывается от голосов мертвецов, которые наперебой что-то шепчут мне. Джеймс всегда советовал рисковать. Лили говорила, что у меня все получится. Питер шутил, что у него всегда найдется шоколадка, чтобы успокоить меня в случае провала. Сириус… Нет. Я гоню от себя прочь воспоминания о Сириусе. Мне нельзя забывать, что это именно он повинен в смерти тех, кто был для меня ближе всех на свете. Я не понимаю его, не вижу причинно-следственных связей и логики, и это пугает меня. Кажется, это два разных человека: тот Бродяга, который стоял по правую руку от Джима на венчании, в костюме и с красной лентой через грудь, и тот, который хладнокровно сдал своих друзей Волан-де-Морту, а затем также хладнокровно убил беднягу-Питера. Тот даже не успел трансгрессировать…
В половину седьмого я сижу в шумном маггловском баре на Голден Сквер, и у меня подрагивают руки. Дамблдор появляется ровно в семь, минута в минуту, и я сразу вижу его, хотя народу здесь прилично. Он все такой же, каким я помню его: те же очки, та же седая борода, только вместо извечной мантии пальто. Директор улыбается из-за очков-половинок, и я встаю ему навстречу. Черт, руки трясутся еще сильнее.
– Ремус, мой мальчик, я рад видеть тебя, – рядом с ним я и правда ощущаю себя все тем же подростком.
– Профессор, – киваю ему я. – Я тоже очень рад встрече.
– Я не видел тебя, пожалуй, с восемьдесят первого года, – он дружелюбно улыбается, а я вспоминаю наш с ним последний разговор, когда он отказал мне в праве быть опекуном. Конечно, он не имел юрисдикции что-то позволять мне или не позволять, однако все знали, что именно от его воли зависит то, с кем останется мальчик. Я крепче сжимаю зубы, а волк внутри меня скребет когтями грудную клетку. – Ты уже сделал заказ? – он меняет тему, и я усилием воли расслабляюсь. Нельзя винить его за принятое решение: я действительно монстр, и глупо было бы давать мне право опекунства. Все правильно.
– Нет, – качаю головой я.
– Я так и думал, – Дамблдор встает и уходит к барной стойке, оставляя меня одного. Так даже лучше. Я должен собраться с мыслями. Он возвращается спустя пару минут, и в одной его руке чашка чая, а в другой – горячий шоколад. Он протягивает его мне, и я с неверием смотрю на напиток. Неужели он помнит?..
– Спасибо, – смущенно говорю я, но профессор отмахивается, словно это пустяк. Мы в молчании пьем, и только когда чашки пусты и отодвинуты прочь директор кладет локти на стол, пристально вглядываясь мне в лицо. Он спрашивает какие-то незначительные вещи, вроде того, кем я работал и какой у меня опыт работы с Темными Чарами, удовлетворенно кивает, просит рассказать ему какую-то тему, проверяя, вероятно, не разучился ли я рассказывать, и я расслабляюсь. В этот момент он и задает главный, ключевой вопрос.
– Ты знаешь, что Сириус Блэк сбежал из тюрьмы?
Мое сердце пропускает удар. Сбежал?.. Из Азкабана? Но как такое возможно?..
Мои мысли лихорадочно мечутся туда-сюда, и директор, кажется, доволен произведенным эффектом. Он улыбается, откидываясь на спинку кресла, и складывает руки в замок под подбородком.
– Это я так, к слову. Кстати, Ремус, а вы сталкивались ли с заклинаниями слома сознания?
– Только теоретически, на практике ни разу, – я отвечаю на автомате. Я слишком шокирован.
– Тогда расскажите мне, что знаете, – он улыбается, словно ничего и не случилось. – Что мне нужно знать, чтобы защититься?
Я рассказываю. Рассказываю все, что знаю, включая историческую справку о волшебниках, которые практиковали Магию Слома Сознания в гестапо, включая неподтвержденные теории об амулетной защите, включая имена известных ныне живущих преступников, которые практиковали такое колдовство. Рассказываю, но мои мысли далеко. Они в мрачном родовом особняке Блэков, где я однажды по удивительной случайности был, в спальне Гриффиндора, где четыре кровати служили нам и кораблями, и замками, в мрачной тюрьме на острове, где человек, которого я считал своим другом, провел тринадцать лет. Я ничего не понимаю. Я рассказываю все, что знаю, а сам бегу по мокрым мостовым, пытаясь поймать ускользающий свет Люмуса, кричу, срывая горло, еду в автобусе, где за рулем мигрант со смуглой кожей. Когда я замолкаю, мои мысли все еще где-то далеко.
Дамблдор спрашивает еще и еще, интересуется всем, начиная от того, как бы я объяснял суть работы магии Патронуса и заканчивая школьными правилами, и я послушно отвечаю, хотя даже не задумываюсь. Помнится, Питер говорил, что я хороший учитель и что у меня настоящий дар объяснять что-то. Это случилось после того, как я подготовил его к экзамену по Чарам на четвертом курсе. Или, возможно, на третьем. Не помню.
На часах уже почти девять, когда директор в последний раз удовлетворенно кивает и замолкает. Он снова сцепляет руки в замок, задумчиво разглядывает их, крутит большими пальцами, шевелит губами. Он похож на школьника, который решает сложную задачу, но в то же время на судью, который принимает решение о судьбе обвиняемого. Мне сложно понять, о чем он думает, когда он начинает говорить.
– Знаешь, Ремус, – он снимает очки, протирает их и снова надевает. Меня передергивает от этого жеста: так всегда делал Джеймс. – В этом году я получил шесть заявок от желающих стать преподавателями Хогвартса: двое блестящих выпускников, таких как ты, преподаватель из Ильверморни, некая мисс Амбридж из Министерства.
Я понимаю, что это отказ. Действительно: разве может оборотень преподавать в школе? И на что я надеялся… Однако Дамблдор неожиданно улыбается уголком губ, и сдвигает очки на самый кончик носа.
– Хочешь знать, Ремус, почему из всех я выбрал тебя? – я не верю своим ушам.
– Наверное, школьники перестали бояться Визжащую Хижину, когда я перестал выть в ней, – нелепо шучу я. Сириус бы закатил глаза, а Джим сказал, что я теряю хватку, но я чувствую такое всепоглощающее облегчение, что во мне на несколько секунд просыпается Мародер.
– Ты прав, – смеется профессор. – К тому же, я всегда питал особую слабость к вам, вам всем. Такая крепкая дружба… Право, это многого стоит, – он поджимает губы, покачивая головой, и я разрешаю себе улыбнуться в ответ. Взгляд волшебника внезапно становится жестким.
– На самом деле, не в этом дело, Ремус. Просто тебе незачем жить. Это как когда ты едешь в городском автобусе и думаешь: а если бы человек с переднего сиденья перерезал горло водителю? Потому что ты слишком боишься, чтобы покончить с собой. Знакомо, правда? – он встает из-за столика, а я, напротив, не могу пошевелиться. Дамблдор говорит тихо, вкрадчиво. – Если я не возьму тебя, то рано или поздно ты найдешь свой конец. И это будет только моя вина.
Я молчу, не в силах шевельнуть даже большим пальцем левой ноги, а директор выпрямляется, и я только сейчас понимаю, насколько он в действительности высок.
– Я пришлю совой все подробности. К четырнадцатому августа тебе необходимо уволиться с текущего места работы, позже кто-нибудь из уполномоченных сотрудников придет к тебе, чтобы завершить все формальности, – он улыбается. – Добро пожаловать в Школу Чародейства и Волшебства, профессор Люпин.
Я с трудом заставляю себя встать и пожать протянутую мне руку. Тело отказывается слушаться. Верно, я снова сплю, и это очередной мираж, созданный моим разумом. Как я сюда попал? Когда я уснул? Говорят, можно определить, спишь ты или нет, попробовав вспомнить, в какой момент наступило начало сна. Пытаюсь найти провалы в собственной памяти: их слишком много. Кто я? Существую ли я, или все это – просто кошмар? Возможно, я сейчас лежу на койке в Больничном Крыле после очередного обращения, а Сириус уговаривает мадам Помфри, чтобы она разрешила парням принести мне горячего шоколада. И все хорошо. Все как раньше. Мы Мародеры, и мы часами сидим на полу собственной комнаты, сверяя наброски комнат и пытаясь создать общий план замка, комнаты и лестницы в котором вечно меняют свое положение. Наши самые большие проблемы – отказ Эванс пойти с Джеймсом на свидание, очередной громовещатель, присланный матерью Сириуса, тролль по Трансфигурации у Питера и полнолуние через две с половиной недели. Все хорошо. Я просто сплю. Возможно, я в поезде, а в поездах мне всегда снятся кошмары.
– Кстати, Ремус, – Дамблдор дружелюбно улыбается мне, полуобернувшись. – А вы случайно не знаете, как мистер Блэк мог сбежать? В конце концов, вы так хорошо знаете его…
Я думаю о башнях замка. О подземельях и переходах, о витражных окнах, о Большом Зале, о рыцарских доспехах на втором этаже. Я одеялом из воспоминаний укутываю то самое, одно, которое так упорно ищет легимент в моей голове. Я скрываю его. Не даю найти.
Что я могу сказать ему? Что Сириус Блэк – анимаг, как были и Джеймс с Питером? Что он, наверное, уже достал свою палочку, и что теперь на его пути нет преград? Что он с пятнадцати лет умел прятаться и убегать?
Я должен был бы сказать это. Должен.
– Нет, сэр.
– И ты ничего не хочешь рассказать мне, Ремус? – он наклоняет седую голову вправо.
– Нет, сэр, – упрямо повторяю я.
Я сам не знаю, зачем вру. Я не должен сочувствовать предателю и убийце, но я не могу ненавидеть его, не могу, по крайней мере пока не взгляну ему в глаза. Не пойму, почему он поступил так.
Я не знаю, знал ли я хоть когда-то по-настоящему Сириуса Блэка.
***
Я сам не знаю, почему просыпаюсь: сердце тоскливо сжимается, вероятно, после кошмара, а голова неудобно упирается в металлический выступ окна окна вагона. Поезд почему-то стоит. Голова гудит, как и всегда после пробуждения, и я плохо соображаю, только в этот момент я вдруг вижу Джеймса. Да, это Джеймс, наш Джим! Мое сердце, кажется, ускоряет свой темп сразу вдвое: значит, весь этот иллюзорный мир, годы скитаний, Хлоя и мистер Шо – это все был сон, так? Мне хочется смеяться. Меня переполняет такая радость, что хочется повалиться в кучу осенних листьев, а потом с воплем погнаться за Питером, Сириусом или Джеймсом, которые непременно бросятся врассыпную. Господи, как я скучал по этому месту, этим людям! Они никогда не поверят тому, что я расскажу им. Бродяга, наверное, очень обидится, может, перестанет даже говорить на пару часов, ну и пусть. Все равно он будет рядом.
Я не сразу понимаю, что черная тень у двери – это дементор. Вот отчего мне снились такие сны! Но я слишком рад возвращению в реальность. Рад настолько, что взмахиваю палочкой, не представляя себе ничего конкретного, и белый щит прикрывает собой и меня, и Джеймса, и каких-то двух ребят, которые сжались на сидении напротив. Вероятно, Поттер спал, как и я, и поэтому его застали врасплох. Сириуса и Питера нигде нет. Монстр отступает, и дверь купе хлопает, закрываясь. Я опускаю палочку.
– Гарри! – кудрявая девочка бросается к падающему Сохатому, и внезапно я вспоминаю.
Платформу девять и три четверти, водоворот студентов, собственный багаж, огромное количество народа. Кажется, половина школьников в этот раз – авроры под прикрытием, которые хотят уберечь детей от Сириуса Блэка. Помню, на мгновение я даже почувствовал гордость, что мой друг способен так всполошить целое Министерство. Почти сразу опомнился.
Не помню, как привел Гарри в сознание. Его друзья были тут же, и я внезапно подумал, что я сам когда-то был таким. Напуганным, юным. Не одиноким. Я был таким минуту назад, когда проснулся и увидел со спины Гарри Поттера, приняв его за совершенно другого волшебника. Когда мальчик открывает глаза, я вижу глаза другой женщины.
– Схожу к машинисту, – бормочу я, сую в чьи-то ладони плитку молочного шоколада и поспешно вылетаю за дверь. Чуть не падаю, хватаюсь за поручни и ловлю ртом воздух, пытаясь вдохнуть хоть немного воздуха, но ничего не выходит. Шатаясь выхожу в тамбур, и в этот момент поезд трогается, медленно и плавно, но даже и этого толчка достаточно для того, чтобы я практически повалился на пол.
Я думал, встреча с Гарри зажжет во мне что-то новое. Что-то удивительное, волшебное, что-то, что зажигается, когда покупаешь новую палочку, когда впервые видишь древний замок. Когда встречаешь лучших в мире друзей. Думал, эта встреча изменит все. Думал, изменит меня. Я ведь люблю этого мальчика, всегда любил. Тогда почему мне сейчас так больно? Почему я плачу, почему волк внутри меня воет, как будто сегодня полная луна? Я ведь люблю этого мальчика, почему тогда я так страстно хочу сейчас, чтобы его здесь не было?..
Я хочу, чтобы здесь был Джеймс. Чтобы зеленые глаза Лили, а не Гарри, смотрели на меня. Чтобы Филч и Слизнорт, а не дементоры, преследовали Сириуса. Чтобы Питер улыбался застенчиво, как умел только он, толкая меня в плечо.
Чтобы они все были здесь, чтобы поезд шел в другой Хогвартс, тот, где я был старостой мальчиков и вторым по успеваемости на Гриффиндоре, а не тот, где я буду делить пустоту с одиночеством.
Я закрываю глаза, и ясно представляю, как поезд сходит с рельс, унося прочь и мою жизнь, унося туда, где я буду с теми, кого я люблю.
Где волк перестанет быть одиночкой.
