Текст книги "Пропащие праведники Двора Чудес (СИ)"

Автор книги: Karjalan Poika

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

========== 1. Faut-il leur donner de la chance… ==========

– Ты по-прежнему уверен, что им надо давать шанс, солнышко?

– Только тот обычай хорош, что хранится незыблемо, несмотря на все вопросы и сомнения, мой цветочек, – произнеся свою реплику, Феб* де Шатопер стыдливо отвернул глаза, переведя взгляд на пляшущий в высоком очаге огонь, лишь бы не видеть перед собой исказившееся от приступа ревности лицо Флоры*.

– Ту цыганку, которую помиловали в прошлом году, я бы с радостью хотела видеть на костре, а вместо этого она продолжает смущать добрых людей своими ужимками и дурным голосом.

– Эсмеральда… – в голосе капитана миротворцев его невесте послышался легкий вздох, и она не дала ему договорить

– Не смей больше произносить это слово в моем присутствии, Феб!

– Как тебе будет угодно, милая Флора… Я… – замялся он совсем немного, – хотел всего лишь напомнить, что милосердие столь же украшает принцев, как и отсутствие жалости к тем, кто согрешил против Бога, нашей Святой Матери Церкви и всех нас, его добрых подданных. И оттого наш милостивый государь…

– Не могу больше тебя слушать! – недовольно прервала его девушка, – наш милостивый государь совершенно расстался с рассудком. Он пустая игрушка в руках советников своего братца – нечестивого герцога Орлеанского, им вертят как…

– Забыла, что у стен есть уши? – молниеносно отреагировал Шатопер, – можешь любить на здоровье твоих бургиньонов(*), только…

– Только что, Феб?!

– Только не мешай твою непонятную ревность с политикой, уж будь так добра!

– Только ты не мешай мне надеяться, что королевская милость не безгранична, и цыганка еще даст повод мэтру Клоду отдать её в руки Анри Кузена (*).

Капитан покачал головой не то в знак сомнения, не то в знак согласия со своей невестой, отпив из кубка несколько глотков нелюбимого анжуйского – из-за вражды двух сиятельных герцогов доброе бургундское вино было в столице не только большой редкостью, прежде всего, оно было свидетельством нелояльности, недопустимым для командира королевских миротворцев – желающих донести на него прево Фролло, наместнику дез Эссару или самому коннетаблю д’Арманьяку найдется предостаточно…

– В этот раз, как бы то ни было, разговор не о цыганке. Двадцать четыре виновных в ереси и колдовстве уже доставлены в Шатле, – Феб настоятельно пытался переменить тему разговора, – а наш дорогой Клопен уже построил Двор Чудес с какими-то особенно хитроумными машинами. Скоро к нам зайдут мэтр Фролло и поэт Гренгуар, я слышал, новый сценарист хочет удивить нас чем-то совершенно невиданным. Я бы очень хотел, чтобы ты была приветлива с гостями… Кстати, вот и они.

Доказательством правоты капитана был лязг тяжёлых засовов ворот Отеля-де-Труа-Фотёй, в котором квартировал его маленький штаб. Начальствовавший над караулом сержант Гийом был заранее предупреждён Шатопером о высоких гостях и впустил их без доклада. Тем временем, повинуясь приказу Феба, несколько лакеев внесли в залу вино, фрукты и светильники – клонившееся к закату солнце скрылось за громадой церкви Сен-Жерве, окончательно погрузив в предвечерние сумерки узкую улицу Сен-Мартен, что на правом берегу Сены.

– Итак, капитан, – вальяжно произнёс прево, усаживаясь в глубокое кресло с высокой спинкой, расположенное боком к камину, для чего ему пришлось распахнуть полы роскошной зелёной, в цвета орлеанского дома, упелянды, расшитой золотыми птицами, – кого мы имеем в этот раз?

– Как всегда, мессир… – пожал плечами Шатопер.

– Может быть пройдёмся по списку? Я недаром пригласил почтенного мэтра Пьера. Он тут же будет делать пометы.

– Пометы? – ещё больше удивился Феб, – Но для чего?

– Дорогой мэтр, – обернулся Клод Фролло к Гренгуару, – поведайте вашу задумку нашему капитану.

– Видите ли, Ваша светлость, в этом году мы с господином прево решили, что будет позволительно удивить добрых парижан, – голос известного поэта был вкрадчивым, но вполне уверенным в себе, – превратив состязание осуждённых в костюмированный бал.

– А-а, я понял! – радостно воскликнул капитан миротворцев, который совсем не хотел считать себя тупым воякой, – это что-то типа па д’арм(*) короля Иоанна? Когда король нарядился королём Артуром, часть его головорезов – лесными разбойниками, королева Бонна – Гвиньеврой, а любой желающий её освободить, почувствовать себя Ланселотом и получить приз, должен был сразиться с ними.

– Никогда не сомневался в вашей догадливости, капитан, – добродушно возгласил прево, – пью за вас этот бокал, Феб де Шатопер! – Мэтр Фролло осушил губы шёлковым полотенцем, услужливо поданным лакеем и обернулся к Гренгуару, – Переходите сразу к деталям, мэтр Пьер.

– Я жду от его светлости список, – ответил тот, – я предлагаю нарядить участников нашего представления принцами и принцессами из тех сказок, что так любят и в городских лачугах предместья Сен-Дени, и в особняках на острове Сите, и в школах Латинского квартала, и даже, не побоюсь этого слова, в самом Лувре…

– Что ж, дорогой поэт, я на вашей стороне и, надеюсь, что наш капитан не будет возражать. Что касается господина коннетабля, он будет только за, если хорошим зрелищем мы развлечём эту беспокойную толпу, и она поменьше будет смотреть в рот герцогу Бургундскому.

– Ваше участие, господин прево, мне безгранично ценно, теперь очередь за его светлостью.

– Что ж, готовьтесь слушать, господа, – Феб взял лист пергамена и принялся читать, – от провинции Фландрия двое. Некая Катрин из Валансьенна, двадцати лет или около того – приговорена к сожжению, будучи виновной в ереси свободного духа, которой заражена эта провинция. Жила в общине сестёр-бегинок, развращая их своими бреднями… Вместе с ней Пьер из Лилля, восемнадцати лет или около того. Признался в том, что оборачивался волком и воровал овец, якобы для пропитания больной матери. Приговорён к сожжению.

– Ага, – достал свои листочки Гренгуар, – жила значит в общине… Есть такая сказочка про ведьму, которая жила в компании с семью подгорными демонами…, так-так Катрин у нас, значит будет Белоснежкой, а Пьер… пожалуй-пожалуй… для принца имя будет простовато… Катрин Белоснежка и принц… м-м-м… Беренгарий! Отличное имя!

Поэт вопросительно посмотрел на Фролло и Феба. По их слегка недоуменным лицам нельзя было сказать, понравилась ли им идея, однако, никакого решительного протеста он тоже не увидел и решил продолжать. Для девушки из Нормандии – служанки Мадлен, которую госпожа обвинила в наведении порчи, он подобрал прозвище «Золушка» (как ещё назвать прислугу), а её напарника Жана, беглого солдата, предложил обозвать принцем Теодорихом. Дальше пошло ещё проще. Капитан называл провинцию и имена осуждённых за колдовство, ересь или клятвопреступление, а Гренгуар кратко описывал, как он видит их роль в представлении. Постепенно, впрочем, их интерес угасал, несмотря на то, что имена становились всё более странными, а сказки – всё менее известными, а то и неизвестными вовсе. Разве что имя «Покахонтас» заставило всех встрепенуться, потому что такого слова не знал решительно никто. Впрочем, поэт совершенно не смутился этим обстоятельством и предложил рассказать эту сказку от и до, как он её знал, но от него поспешно отмахнулись и продолжили идти по списку, подогревая себя вином и с нетерпением ожидая окончания.

– Вы проделали большую работу, мэтр Пьер, – довольно выдохнул Феб, прочитав последнюю строчку списка, в которой были указаны представители восточной окраины – Лотарингии – молодая ведьма Эльза и еретик-вальденс Кристофф, которым даже имена менять уже никому не хотелось.

– Вы мне льстите, ваша светлость, всеми силами рад услужить вам и его величеству.

– Его величество оценит по достоинству ваши труды, – словно подвёл итог Клод Фролло, – все увидимся послезавтра на Дворе Чудес, господа. Бокал на прощание!

Комментарий к 1. Faut-il leur donner de la chance…

“Давать ли им шанс” (фр.) – название части

(*) Феб – “солнце”.

(*) Флора – “цветок”. В оригинале имя невесты Феба – Флёр-де-Лис – “цветок лилии”. Здесь пусть будет “Флора”.

(*) бургиньоны – партия сторонников герцога Жана Бургундского по прозвищу Бесстрашный.

(*) Анри Кузен – известный парижский палач начала XV в.

(*) па д’арм – рыцарский турнир – спектакль, поставленный по заранее согласованному сценарию. Самый масштабный спектакль подобного рода – “Мистерия об осаде Орлеана” во время которой разыгрывалось взятие Турели – одного из городских укреплений.

========== 2. En guise de la gitane ==========

Комментарий к 2. En guise de la gitane

En guise de la gitane – “под видом цыганки”

– Хотите узнать будущее, мессир?

– Пошла прочь, египетское отродье! – вырвалось у Феба до того, как голос цыганки совместился со знакомым обликом, —… Аньесс?!

– Когда ты меня уже, наконец, станешь называть Эсмеральдой? Скоро я уже сама поверю в то, что родилась в этом несчастном племени без дома и приюта… А ты все Аньесс, да Аньесс.

– Прости меня, давай покатаемся… как обычно… Эсмеральда.

Девушка не заставила себя уговаривать и, опершись на руку капитана, ловко запрыгнула на круп его каурого жеребца. Чтобы сохранить равновесие, ей пришлось прижаться левым плечом к его груди, а спину, словно в спинку кресла, опустить в его правую руку, которой он правил поводьями.

– Твоя невеста однажды убьёт меня из ревности, Феб…

– Моя невеста спит по ночам, как всякая добропорядочная девушка, запершись изнутри на десяток запоров… И ночь для нее начинается с первыми сумерками.

– А вдруг она сейчас, прикинувшись нищенкой, скользит за нами бесшумной тенью? – лукаво усмехнулась цыганка, – и я, значит, девушка непорядочная?

– Все зависит от Вашего окончательного решения? – капитан перешел к почтительной формуле вежливости, хотя и произнесенной насмешливым тоном.

– Не поняла?

Феб направил коня на середину улицы подальше от возможных ушей соглядатаев парижского наместника Пьера дез Эссара, которого он совершенно не хотел посвящать в существо их разговора. Он понизил голос, рассчитывая, что цоканье копыт по мостовой ведущей к воротам Сент-Онорэ улицы и бряцание металлических деталей упряжи скроют сказанное им от чужих ушей:

– Либо ты – цыганка Эсмеральда, либо Вы – дамуазель Аньесс де Бурлемон…

– Аньесс де Бурлемон умерла. Над этим изрядно поработал Льебо де Бодрикур, верный камергер нашего доброго короля… короля с необъятным сердцем… – крайне язвительно отозвалась она о Карле Безумном, – Ты разве забыл, Феб!

– Льебо де Бодрикур мёртв, Эсмеральда!

– Ты думаешь, мне этого достаточно? Пусть сдохнут все арманьякские псы. Из-за них почти полностью исчез наш славный род, а наш замок… его занял сельский староста, чтобы держать там его скот. Это ли меньшее бесчестье, чем цыганская юбка для дамуазель Аньесс?

– Клод из-за его безумной ревности все испортил год назад. Пока я лежал с раной в спине, я не мог помочь Кабошу, а ты… Чудо, что ты вернулась живой со Двора…

– Я могу что-то обещать Симону? – не дала ему договорить мнимая цыганка.

– Обещай ему, что мой полк будет в полном составе охранять Игры. Небольшие заставы останутся только на воротах Сен-Дени, Сент-Антуан и Сен-Жак. На всех остальных, откуда наш славный прево Клод Фролло не ждет угрозы, особенно на Порт-Орлеан и Сент-Оноре, останется по два-три дозорных. Да и те постараются улизнуть, чтобы поглазеть на зрелище. Там будут все – и наместник, и коннетабль, и архиепископ, и Сорбонна в полном составе с мэтрами Кошоном и Куртекюиссом. Если Симон Кабош на деле столь же отважен, как на словах…

– Его мясники войдут в город, и власть нечестивых арманьяков…

– Подумать только, ты говоришь прямо как моя ревнивая Флора, – в голосе капитана послышался издевательский смешок, – она ведь такая же бургиньонка, как ты… Интересно, в этом чудесном городе найдется ли хотя бы один, кто хранит верность…

– Один найдется, моё солнце, – тем же тоном ответила ему девушка, – Клод Фролло. А если считать его мерзкого горбуна, то их уже будет полтора.

– Ты, я вижу, хорошая шпионка – тихая мечта наместника дез Эссара. Ты отлично слышишь, всё что говорят у нас на площадях и в трактирах, но у тебя есть один недостаток, мой прекрасный изумруд – ты слишком плохого мнения о Квазимодо. Нельзя сказать, что он красив на лицо, но зато он силён, как бык, проворен, как хорёк, вынослив, как мул, и ловок, как обезьяна. Он определённо стоит четверых, так что когда он плетётся вслед за Фролло – их пятеро.

– Куда он, кстати, делся? Я не вижу его уже несколько дней…

– Где же, однако, ты с ним сталкиваешься? – с наигранным недоумением спросил кавалер.

– Строишь из себя дурачка, Феб? Каждый день я отбиваю мои навсегда почерневшие от парижской грязи пятки о камни паперти перед Нотр-Дамом, а это животное пялится на меня так, будто хочет съесть… Точнее оно пялилось, пока не исчезло. Надеюсь, то, что от него осталось, уже выловили в выгребной яме неподалёку от Ле-Аль?

– Похоже несчастный калека влюбился в прекрасную Аньесс, о… пардон, в пылкую Эсмеральду, которая, когда танцует, словно летит, не касаясь земли. Капитану де Шатопёру впору ревновать, – продолжал свои эскапады Феб. Впрочем, не столько увидев глазами, сколько нутром почувствовав рвущееся из дамуазель де Бурлемон негодование, он решил за благо посерьёзнеть, – его хозяин Фролло на днях поместил горбуна в замок Тампль.

– Зачем?

– Квазимодо станет одним из сюрпризов завтрашней Игры. Ему разрешено нападать на любого, кого он встретит во Дворе Чудес, и делать с ним, всё, что придёт ему в его поломанную башку. Там, раскроить череп молотом или скинуть в котёл с кипящей смолой. Распорядитель бала решил, что временное исчезновение страхолюдного звонаря пойдёт на пользу пьесе Гренгуара.

– Значит, горемычный поэт решил отвлечься от мистерий и попробовать себя в новом жанре… – словно подвела черту Эсмеральда, – и много будет таких сюрпризов на этот раз?

– Изрядно. Подпиленные доски. Ямы с острыми кольями. Самострелы. Фонтаны, бьющие фекалиями. Ну и белый медведь, подарок нашему добрейшему величеству от датской королевы Маргрете, что прибыл в Париж пару недель назад. Рассказывают, что он очень любит покушать человечины и потому будет не в силах проигнорировать завтрашний пир. К тому же, его пару дней тому назад перестали кормить. Фантазия у Клопена, сама знаешь, хорошая. Парижане в этом году определённо не останутся без доброго зрелища…

– Мы кажется приехали, солнце! – прервала его речь девушка, – ворота Сент-Оноре, а Симон ждёт меня в предместье. Ах-ты, три волхва! Они собираются их закрывать. Ночь близко.

– Прыгай и оставь это дело мне!

Эсмеральда не заставила себя упрашивать, и как только её ноги коснулись земли, Феб де Шатопёр пришпорил коня и подлетел к воротам. Охранявшие их лучники из его отряда, огорошенные неожиданным появлением командира, побросали кто работу, а кто и свой пост, собираясь поклониться начальству в подбашенном сводчатом проёме, в то время как девушка неслышной и незамеченной никем босой тенью прошмыгнула через обеспокоенную толпу и выбралась вон из города через забытую незадачливыми стражниками внешнюю створку…

========== 3. En companie des condamnеs ==========

Комментарий к 3. En companie des condamnеs

“В компании с приговорёнными” – название главы.

Симон Кабош в этот апрельский вечер не дождался вестей от капитана де Шатопёра…

Аньесс так и не удалось понять, как всё произошло. Сначала какие-то фигуры перегородившие путь к нужному ей дому в мясницком предместье Сент-Оноре, невнятные тени за спиной, потом опутавшие грудь верёвки, мешок на голове и круп лошади под животом, затем приступ тошноты от удушья и тряски… Остановка, лязг ворот (город или замок?), и опять тряска… Ещё одна остановка. Чьи-то руки стаскивают её вниз. Глаза ничего не видят, но цыганка, пусть и невсамделишная, чувствует этот город ногами. В переулках Марэ – липкая грязь, словно оставшаяся с незапамятных времён, от старого русла Сены – летом она тёплая и вязкая, а промозглой, но бесснежной парижской зимой, – склизкая и водянистая, напитанная дождями и туманами. В Латинском Квартале, на улочках, поднимающихся по склонам горы Святой Женевьевы, полно мелких и острых камней, то и дело торчащих из глинистой почвы. Когда ходишь здесь, надо быть особо осторожным. Особенно, если не хочешь ступить в сточную канаву, несущую помои вниз к реке прямо посередине улицы Сен-Жак. Другое дело песчаные высоты Менильмонтана, что на правом берегу за островом Сен-Луи…

Здесь же… Здесь вымощенная круглыми булыжниками мостовая. На весь Париж таких от силы пять. Чьи-то руки в латных рукавицах впились так, что вот-вот лопнет кожа, и тащат её куда-то, и им всё равно, что она может подвернуть ступню, и тогда им придётся нести её на руках или волочить по земле. Так… Ещё одни ворота. Мощёный гладкой брусчаткой двор. Дверь, ведущая куда-то. Явно внутрь. Каменная винтовая лестница холодна, как зимний лёд. Но… мы не спускаемся в подземелье. Мы поднимаемся вверх. Откуда-то оттуда шум. Гам. Чад. Запах еды… Что-то знакомое… Неужели?! Да! Под ногами шелестит свежее душистое сено, толстым слоем покрывшее пол, и в то же мгновение мешок с головы сорван чьим-то движением, верёвки падают, и Аньесс не падает вместе с ними, потому что латные ладони продолжат стискивать её со всей силой.

– Цыганская девушка! – хорошо известный голос человека, которого она не видит глазами, ещё не успевшими привыкнуть к свету, пусть это всего лишь свет чадящих факелов, но прекрасно узнаёт его по произношению и интонации судейских крючкотворов из Шатле, – за тобой, что зовёт себя Эсмеральдой, много преступлений, дающих мне, Клоду Фролло, прево его величества короля Франции Карла, поручившего мне хранить его честь и достоинство в добром городе Париже, право и полномочия повесить тебя на Гревской площади или на холме Монфокон, предварительно подвергнув твоё тело испытанию на дыбе. Однако же, всемилостивый Господь наш второй год подряд готов дать тебе незаслуженный тобою шанс на спасение твоей жалкой и никчемной жизни…

– Опять Двор Чудес? – возможно, речь королевского чиновника продолжалась бы ещё бесконечно долго, если бы мнимая цыганка не прервала его вопросом, прозвучавшим как форменная наглость.

– О, да! Свойственная твоему проклятому Богом племени хитрость избавляет меня от печальной необходимости растолковывать тебе заново всё то, что тебе предстоит, – Фролло был истинным представителем своей корпорации – его нисколько не смутил словесный выпад Эсмеральды, и он продолжил следовать одному из главных заветов, усвоенных им на скамье юридического факультета Сорбонны – о самых простых вещах следует говорить максимально сложно и туманно. – Тебе должно быть ведомо только одно: Жаклин, что была доставлена из Ардеш, где её признали виновной в связях со зловредной сектой вальденсов, сегодня навеки отдала себя дьяволу, переев копчёной селёдки. Надеюсь, наш добрый Господь не помилует эту многогрешную душу, ибо мерзость деяний оной не может быть искуплена даже самыми страшными муками…

– Если Господь так же добр к людям, как вы, мессир прево, он поступит именно так, – она попыталась произнести эти слова нарочито почтительным голосом и, воспользовавшись тем, что, наконец, стражники отцепились от нее, позволив принять более свободную позу, даже слегка присела в подобии реверанса, смотрящемся особенно издевательски в сочетании с пёстрым и оборванным цыганским нарядом…

– Я вижу, ты готова к роли, – прево говорил бесстрастно, словно очередная дерзость его вовсе даже и не тронула.

– К роли? – её удивление было вполне неподдельным, несмотря на всю ненависть к Фролло, закипавшую подобно смоле в том адском котле, который судья ей был бы счастлив приготовить.

– К роли, цыганка, к роли… Завтра у тебя не выйдет смущать почтенных буржуа дырявой юбкой и непристойными плясками, – в этот момент девушка вскинула над головой руки и сделала движение, с которого обычно начинала свой танец, что никак не остановило Фролло, – ты будешь сказочной принцессой, как распорядился наш хитроумный Гренгуар. В шляпке с рожками, длинной бархатной упелянде и мягких сапожках с острыми загнутыми вверх носами. И доброму парижскому люду будет весьма занятно увидеть, как ты запутаешься в волочащемся по земле шлейфе и подставишь свою не в меру гордую шею под меч ряженого в прекрасного принца контрабандиста. Носить одежду благородной дамы – целое искусство, которое тебе не дано. Разве что твоя сатанинская хитрость и колдовство вновь помогут тебе… – Клод посмотрел на неё холодным оценивающим рыбьим взглядом, – ведите наверх! – бросил он двум стражникам Шатле, всем своим видом показывая, что не намерен продолжать затянувшийся монолог.

Наверху, откуда, собственно, и доносились звуки сдобряемого вином застолья, всё было также, как год назад. Широкий стол, заваленный тарелками с мясом, варёной капустой и зеленью, куски сыра и хлеба, кувшины с напитками и водой. Разношёрстная компания оборванцев обоего пола. Несколько девчонок и пара парней жались по стенкам – в страхе перед неизбежностью они были в каком-то оцепенении, возможно, молились. Остальные десятка полтора напоследок пировали, набивая животы яствами и запивая хмельным, сидя в обнимку друг с другом, и что-то горланили нестройным хором. Казалось, дела до «новенькой» здесь никому не было, что более чем устраивало дамуазель де Бурлемон. Присмотреться к соперникам, увидеть, кто чего стоит, понять их слабые места и решить, как она их прикончит завтра, чтобы вновь вырваться живой со Двора Чудес – всё это надо было делать сейчас. И если Кабош не будет рохлей, а капитан Феб – дураком, понадеявшимся только на неё одну, то её месть всё равно свершится, а эти двадцать три – что ж, им так и так предстояло погибнуть, пусть и от чьей-то другой руки. Дураком оказался прево – ненависть к Эсмеральде настолько поглотила его, что он упустил возможность отдать ее палачу прямо сейчас и выяснить, чего забыла она на ночь глядя за воротами Парижа. И уже не отдаст – зрителям будет неприятно увидеть ее обезображенной огнем и плетью до начала представления… Вот и повод для маленькой радости, примиривший мнимую цыганку с положением, в котором она оказалась. Посмотрим же вокруг… Те, что отъедаются, неопасны. Завтра они будут волочить ноги, как сонные мухи, а если им особенно повезёт, то их вдобавок скрутит дизентерия. Разве что вот тот – посмотрела она на выделявшегося фигурой парня (это был Жан из Нормандии) – наверняка, солдат, попавший сюда за дезертирство, может представлять настоящую угрозу. Его не выбьет из колеи вечерняя попойка накануне битвы. И место союзницы занято. На коленях у дезертира сидела, закинув кажущиеся огромными босые ноги в стоящее на столе блюдо с вареной капустой, растрепанная и развязная девица, нисколько не постеснявшаяся остаться в одной камизе, обильно уделанной пятнами вина, свиного жира и соусов. Был ли смысл ей, просидевшей месяц нагишом в нантской тюрьме в ожидании приговора, чиниться перед теми, кто завтра, как она, умрет? А рубашка? Так на следующий день ей было обещано платье красавицы Белль… Тифэн из бретонского Тиффожа, осужденная на костер за изготовление приворотных зелий, чародейство и разврат, то и дело над чем-то смеялась, стучала пятками о столешницу и целовалась со своим солдатом.

– Эй, ты, египетское отродье! – именно она первая обратила внимание на Эсмеральду, – посмотри на меня, я уже три месяца, понимаешь, три месяца должна быть ведром с обугленными костями, – язык ее заплетался от обилия выпитого вина, которое она хлебала большими глотками из глиняной кружки, одновременно поливая им то себя, то кого-то из сидящих рядом, – но я – еще жива. Выпей, цыганка, за мое здоровье! Посмотри! Посмотри мне на руку! Я ведь не умру завтра!

Тифэн протягивала к ней кружку одной рукой и открытую ладонь другой, чтобы та прочитала линию жизни.

– И мне, и мне! – раздался нестройный хор, в котором послышался даже голос благочестивой Катрин, бегинки из Валансьена, до того смиренно стоявшей на коленях в углу пиршественной залы в своей длинной котте из грубой некрашенной мешковины. Видимо показная бедность и нарочитая набожность и стоили ей обвинения в ереси, как и многим её духовным сёстрам. Катрин не участвовала в общем возлиянии, полностью посвятив себя молитве, но зыбкая надежда узнать хоть что-то хорошее о своём незавидном будущем захватила и её.

Для того, чтобы справиться с замешательством дамуазель Аньесс потребовалось несколько мгновений. А потом с её языка упали слова, словно пришедшие откуда-то со стороны, прорвавшиеся сквозь нёбо против её воли, и заставили умолкнуть всех, кто был собран в парижском Шатле накануне бойни:

– Завтра не умрёт никто!

========== 4. Le jour de gloire arrive… ==========

Толпа начала заполнять подходы ко Двору Чудес, как обычно, с первыми лучами рассвета, после утренней стражи. Парижане любили созерцать, как среди торжествующей справедливости являет себя милосердный Бог, устами парижского прево объявляющий королевское прощение тому из двадцати четырех преступников, кто сумеет выжить среди всех опасностей, что ждут его на поле испытаний. Публике поплоше приходилось довольствоваться малым – стоячими местами в промежутках между шестью многоярусными помостами, расположенными по окружности площадки для ристаний. Четыре из них были открытыми, с рядами деревянных скамей, а две – напоминали переносные дворцы с удобными занавесчатыми ложами, где знатные зрители могли укрыться от дождя, ветра, яркого солнечного света или неприятного взгляда кого-то из неучтивых плебеев. Естественно, заполнялись они в последнюю очередь – благородным господам не приходилось толкаться, чтобы занять лучшее место. Они еще только подтягивались верхом или в портшезах к отдельному входу к их павильонам по огороженной лучниками капитана Шатопера улице Барбет через ворота старых, возведенных в славные времена короля Филиппа-Августа, городских укреплений, мимо заброшенного особняка коннетабля Оливье Клиссона, построенного около полувека тому назад, когда немного опомнившись от военных неудач, парижане ненадолго превратили столицу в рай для плотников и каменщиков. Передышка была короткой, вскоре одноглазый мясник, успешно сражавшийся с английскими отрядами и давивший восстания фламандских горожан, был выгнан с королевской службы стараниями герцога Беррийского, и Отель-Клиссон опустел, мрачно взирая на соседние дома пустыми и темными узкими окнами, больше похожими на крепостные бойницы. Сегодня, однако, проезжающие заметили в воротах маленького замка вооруженных людей.

– Капитан Феб де Шатопер отрядил сюда десяток бойцов, – понимающе переговаривались в портшезах, – на всякий случай… времена сейчас неспокойные… – и не всегда можно было понять, что звучало в голосах – смутная тревога или затаенная надежда.

Двор Чудес, как и в несколько последних лет был устроен неподалеку от Отель-де-Тампль, зловещей твердыни нечестивых храмовников, злоядеяниям которых положил предел христианнейший король Филипп и его верные слуги. С тех пор, когда вождь заговорщиков Жак де Молэ окончил свою полную предательств и преступлений жизнь на костре, миновало уже без малого столетия, но его парижская крепость до сих пор внушала добрым жителям Парижа суеверный ужас, а ее донжон и башенки, выпиравшие над северными зрительскими помостами и невольно служащие декорацией Арены, добавляли остроты ощущений тем, кто располагался на лучших местах, благоразумно устроенных на ее юго-востоке. Даже если день будет погожим, а представление несколько затянется, бьющее в глаза солнце не помешает знатнейшим людям Столицы наслаждаться зрелищем.

Все остальные дружной толпой стягивались к главному входу по улице Тамплиеров – это название, несмотря на неприятные воспоминания, намертво прилипло к дороге, ведущей от Шатле к новой городской стене и огибавшей Отель-де-Тампль с правой стороны. Не раз и не два королевские глашатаи и приходские кюре рассказывали о разгромленном Ордене Храма Гроба Господня ужасные вещи, но среди их послушных овец всегда находились козлища, готовые поведать доверчивому парижанину о том, что храмовники, на самом деле, пострадали за правду и любовь к простым людям, а его скаредное величество решил просто-напросто поживиться их деньгами, которые они были уже дескать готовы раздать нищим и убогим… Но так или иначе, перед тем, как войти на Арену, почти каждый бросал испуганный взгляд на стены крепости, ныне использовавшейся для хранения всяких нужных для ристаний принадлежностей, быстро крестился и проходил внутрь.

– Дорогу! Очистить дорогу! Расступись! – узковатая улица огласилась криками, лязгом оружия и конским храпом. Это значило, что кортеж с участниками Игр покинул ворота Шатле, чтобы меньше чем через четверть часа достичь Двора. Те немногие парижане и парижанки, что не любили смотреть на резню, редко отказывали себе в возможности нанять одно из окон на втором этаже какого-нибудь дома по пути следования кавалькады из воинов в блестящих латах и трибутов в двенадцати каретах. Рассказывали, что в первые годы игр идущие на эту затейливую казнь выглядели так, как было положено осужденным. Они были полураздеты, босы, оборваны, завшивлены и грязны. Теперь вот уже несколько лет все было не так. Сначала преступников наряжали в костюмы тех провинций, откуда их привезли. Потом в костюмы каких-то дальних стран, населенных язычниками и прочей нехристью. Однажды распорядитель решил представить зрителям двенадцать паладинов Карла Великого, а на прошлых Играх Клопен Труйльфу превзошел, казалось, самого себя, когда трибуты изображали двенадцать рыцарей Круглого Стола и двенадцать дам королевы Гвиньевры. Зрителям особенно запомнился вращающийся замок, стоивший жизни аж пяти несчастным, включая «Гавейна», «Ивейна» и «Галахада»…

– Смотрите, кто это?

– А вон там с черным лицом?

– Перьев-то! Перьев! Сколько птичек ощипали! Изверги!

– Не знаешь, кума, что это за ведро на голове у того прынца?

– Послушай, а вот тот на последней повозке ничего! Хорошенький!

– Да уж, не то, что та мышь с бледным лицом!

В этот день, словно в день карнавала, никто не стеснялся ни в чувствах, ни в выражениях. Все правила приличия, казалось, были напрочь отменены, тем более, что добрые парижане хорошо знали – те, кто перед ними – гнусные преступники, не заслуживающие сочувствия и жалости.

– Эй, ведьма, – кричали по адресу благочестивой Катрин из Валансьенна, всю дорогу шептавшую «Отче наш», – скажи спасибо нашему королю! Это тебе не на костре гореть! Чего бормочешь, шлюха!

– Ты – оборотень, – предназначалось как будто Кристофу, – жаль тебя охотники не поймали, когда ты волком бегал… Шкуру бы с тебя спустить!