Текст книги "К Барьеру! (запрещённая Дуэль) №28 от 13.07.2010"

Автор книги: К барьеру! (запрещенная Дуэль)

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 10 страниц)

Дело дошло до того, что известный ведущий передачи на радиостанции «Серебряный дождь» Владимир Соловьев вынужден был сделать такое заявление: «Никто в мире не сделал столько для осквернения имени Анатолия Александровича, ни один заговорщик не нанес такого сокрушительного удара по репутации фамилии Собчак, сколько его собственная дочь – Ксения («Путин. Путеводитель для неравнодушных», Москва, «Эксмо», 2008).

Но – нет. Даже и после такого на всю страну крика оба руководителя страны общения с дамами не прервали.

Вот, например, статья «Дело Собчака глазами продолжателей». Она начинается с фотографии Путина и Нарусовой, которая слегка склонила голову к его плечу, как бы говоря россиянам: «Вот так-то... Знай наших!» (http://www.svobodantws.ru/content/article/1959093.html).

Нет никакого сомнения в том, что здесь Людмила откровенно и умело пропиарила себя. И эта фотография отныне позволит ей открывать кабинеты чиновников любого уровня, а также решать в них любые вопросы.

Или вот, например, фотография, под которой стоит надпись: «Ксения Собчак всзяла интервью у Дмитрия Медведева». Здесь, как я полагаю, она играет роль скромной и невинной девушки.

Ее руки сложены так, что свидетельствуют о покорности, стремлении угодить и исполнить любое желание. И красное сердечко на фоне этой фотографии, символизирующее, как принято считать во всем мире, о любви между двумя людьми, только усиливает это впечатление (http://www.online812.ru/2010/02/16/012/).

А вот уж и совсем провокационное фото из статьи некоего Сергея Собакина: «Светская львица допросила президента» (15.02.10, http://www.utro.ru/articles/2010/02/15/873160.shtml). Нет никакого сомнения в том, что это фото смонтировао из двух. И, полагаю, понадобилось лишь для того, чтобы намекнуть россиянам на возможное наличие у Ксении каких-то особых отношений с президентом.

Впрочем, от самопиара и лести в адрес друг друга не смог удержаться никто. Однако пальма первенства в этом жанре, несомненно, принадлежит Александру Габнису. Вчитаемся, например, в строки его высказывания в адрес Путина: «Вы знаете, – говорит он – харизма нашего премьера – это нечто удивительное! И у меня какое-то необычайное теплое чувство к нему возникло. Вы знаете, когда вживую видишь Владимира Владимировича, когда он тебе пожимает руку и тем более слушаешь, как он говорит и что говорит, такая у него внутренняя убежденность, такая дрожь в голосе. И к окончанию беседы было такое впечатление, что еще чуть-чуть – и у Путина на глазах появятся слезы...».

Прочитав эти строки, хочется спросить режиссера, явно обезумевшего от счастья после пожатия премьером его руки: «Неужели вам не стыдно так откровенно пиарить и «облизывать» Путина?». Однако спрашивать все равно не стану, так как чувствую, что времени на ответ у него явно не будет, поскольку он занят не только составлением все новых рассказов близким, друзьям и знакомым о своих ощущениях и нахлынувших чувствах при премьерском рукопожатии, а, возможно, еще и демонстрацией самой руки, ставшей отныне для него семейной реликвией.

Дамы рвутся в «дамки»

Но ради чего все-таки затевался весь этот разнузданный шабаш пиарщиков на костях бывшего вице-мэра Санкт-Петербурга? Ответом на этот вопрос может служить статья Евгения Зубарева, которая называется: «Место Собчака пустует», выложенная 19 февраля 2010 года в Интернете по адресу http://www.rosbalt.ru/2010/02/19/714350.html. В ней есть такие строки: «Сейчас, в современных политических реалиях, вся надежда на новое поколение, на тех, кто вырос без дрожи в коленках от окриков власти. Они, молодые, смогут осуществить идеи Собчака. Может быть, это будет его дочь – у Ксении есть та самая отчаянная смелость, которая была и у отца. В политике это главное – смелость и харизма».

Вот уже и Андрей Малахов, автор известной телепрограммы «Пусть говорят» задумывается о том же:

– Дело папы будешь продолжать? – спрашивает он Ксению в своей передаче 27.04.10.

– Это тема уже другой программы, – умело «столбит» она возможность дальнейшего участия в малаховских шоу на эту тему. И в такой ситуации выскользнуть из ее рук Малахову в будущем невозможно.

Интересно: это замах на Сакт-Петербург или еще выше? И если только на «Северную столицу», полагаю, что нынешний губернатор Санкт-Петербурга Валентина Матвиенко после прочтения этой публикации восторга явно не испытала.

А куда метит вдова? Думаю, что скоро мы узнаем и об этом.

И последнее. Судя по всему, самопиар на смерти близкого человека обеим дамам очень понравился. Об этом может свидетельствовать появившееся на днях в Интернете сообщение, что Ксения вознамерилась снять еще один фильм об отце, и вновь с участием первых лиц государства. Не знаю, какие фотографии при этом появятся, а также какие тексты будут в фильме озвучены. Только, думаю, что если это произойдет, все мировое сообщество вполне может стать свидетелем нового всплеска российской политической клоунады.

Анатолий Гловацкий

ИМ НЕ ТАК СТЫДНО

Вообще я люблю историю. А больше всего один компонент в ней – представлять. как было. Каким прорывом было, например, изобретение электрической лампочки и прочих вещей, которые изменили быт и вообще облик мира. Поэтому желание посетить технические музеи Германии было огромным. Первым я увидел музей «Мерседес». Вход не дешевый – 8 евро. Школьникам и студентам скидки. Музей видно издалека – огромное модерновое здание весьма необычной формы. При входе дают специальную коробочку с наушниками (наушники распечатывают новые). Через коробочку можно прослушать рассказ о каждом экспонате и, переходя из зала в зал, узнать что-то про эпоху. Коробочки бывают с разными языками. Я взял русский. Рядом с каждым экспонатом есть пометка, куда наводить сей прибор, чтобы услышать рассказ об экспонате. Музей весьма большой – экспонатов много, и они в хорошем состоянии, говорят, что даже первый двигатель внутреннего сгорания конструкции еще самого Даймлера на ходу и его периодически запускают. Не знаю насколько правда то, что запускают, но на вид вроде всё собрано, т.е. не видно такого, что нет половины деталей. Ну да ладно, «Мерседес» – это, конечно, интересно, но гораздо больше мне понравился музей техники в Зинсхайме.

Я уже был проинформирован, что там очень много самолетов и военной техники, а самолеты я вообще любил с детства и потому подбил коллег, и мы коллективно отправились туда. Ехали мы вчетвером: я, один сотрудник из Мексики с подругой (она тоже оттуда) и один из Индии. Т.е. получился такой интернационал. Лазили мы там долго. Но особо хочется отметить несколько обстоятельств. Немцы в принципе очень любят технику, причем давно. Иначе не было бы у них ни Даймлера, ни Дизеля, ни Поршэ. И потому они строят и содержат довольно много музеев посвященных технике. Здесь как фирменные музеи, например, Мерседес, Поршэ, БМВ, так и общие, т.е. где есть практически всё. В Зинсхайме огромное количество транспортных средств – велосипеды, мотоциклы, автомобили, самолеты, вертолеты, танки, паровозы и т.д. Меня очень порадовало значительное количество техники производства СССР. В частности, танк Т-72, БТР-70, вертолет Ми-8, но больше всего – сверхзвуковой лайнер Ту-144. Руководство музея посчитало, что выставить оба пассажирских сверхзвуковых самолета – это сильный ход, который привлечет много посетителей. И они, надо думать, не ошиблись. Ведь где еще можно увидеть рядом и «Конкорд», и Ту-144? Самое приятное, что в них можно было зайти. И надо отметить, народа там было масса – что в одном, что в другом.

Вот тут начинается самое интересное. Уже по приезду обратно мы еще посидели и пообщались, и разговор получился для меня неожиданным. Они все единогласно высказались, что Ту – круче «Конкорда», ну и больше, и вообще. Но особенно меня удивил вопрос – а когда, на мой взгляд, Россия сможет удивить мир новыми прорывами, например, в области сверхзвуковой авиации? Мне от этого вопроса стало грустно. И я сказал, что какой-либо прогресс у нас возможен, только если наш народ сможет собраться и уничтожить своих врагов во власти. И тут началось. Разговор перешел в плоскость гуманизма и прочих ценностей. Если кратко, то я отстаивал точку зрения, что уничтожать опасных врагов можно и нужно, хотя и осторожно, чтобы свести к минимуму наказание невиновных. На что получил энергичные возражения, что так нельзя и вообще, человеку свойственно ошибаться и даже если все выглядит очень убедительно, а мы возьмем и расстреляем человека, то совершим непоправимое. Т.е. если вдруг всплывут новые факты, которые будут свидетельствовать о невиновности ранее расстрелянного, то мы уже не в силах будем положение исправить. Это конечно, да. Но я попытался перевести все в плоскость арифметики. Например, что на Украине за 20 лет независимости численность населения сократилась на 6 миллионов человек, т.е. примерно на 15 процентов. И что хуже – расстрелять, например, 100 тыс. человек, среди которых, возможно будет ну 1, ну 2, ну 5 процентов тех, кого можно было бы признать невиновными или не настолько виновными, чтобы расстреливать, или смерть миллионов людей, которые заведомо не виноваты в той ситуации, в которой оказались. Призадумались. Не согласились, нет, но призадумались. Приводили случаи из своих стран. А надо отметить, что и Мексика, и Индия – это по уровню, мягко говоря, не Европа. Там беспредела хватает. В Индии на племенной почве – всякие кровные мести. В частности, был приведен случай, когда представитель одной общины убил представителя другой, узнав, что тот убил его брата. Оказалась, что брат не убит и месть это вовсе не месть, а банальное убийство, за что теперь те имеют полное право и должны мстить. «Полное право» здесь имеется ввиду «по обычаям», УК Индии строго наказывает за такое, но люди в глубинке не особо чтут УК, им традиции ближе. Мексика – там еще веселее. Вечные разборки на почве наркоты – как выращивания, так и транзита из Колумбии. Известно, что в приграничные с США города регулярно приходится вводить войска для наведения порядка. И вообще, по всей стране довольно регулярно гибнут люди, совершенно к этому делу не причастные, просто ловят шальные пули от разборок местных наркобаронов.

Т.е. я бы понял, если бы говорил с людьми, выросшими в Германии и не знавшими разгула преступности. Но люди видели это, говорят об этом. Понимают несправедливость, произвол элит. Почему такое внутреннее табу на решительное противостояние? Ведь я не говорю, что прямо завтра надо идти и записываться в какую-нибудь организацию имени Эрнесто Гевары. Просто сама позиция. Теория. Не понимаю. И что самое интересное, многие мои друзья и знакомые с Украины тоже вполне допускают силовое решение проблемы, хотя бы теоретически. Это меня в некотором роде обнадеживает. Если люди понимают свое положение и не хотят в нем оставаться – есть надежда, что им хватит духу хотя бы поддержать тех, кто действительно на что-то решится. Может быть, у нас еще есть шанс не стать страной третьего мира окончательно? Я даже слышал такое мнение: «У них не было великой победы, первого спутника и Гагарина, им не так стыдно, как нам, перед предками».

Сергей Волковой, ФРГ

ПОЕДИНОК

ТВОРИЛ ЛИ СТАЛИН БЕЗЗАКОНИЕ?

Да – Хрущев и его последователи

Нет – М.П. Фриновский

Народному Комиссару внутренних дел Союза Советских Соц. Республик –

Комиссару Государственной Безопасности 1 ранга

Берия Л.П.

от арестованного Фриновского М.П.

ЗАЯВЛЕНИЕ

Следствием мне предъявлено обвинение в антисоветской заговорщической работе. Долго боролась во мне мысль необходимости сознаться в своей преступной деятельности в период, когда я был на свободе, но жалкое состояние труса взяло верх. Имея возможность обо всем честно рассказать Вам и руководителям партии, членом которой я недостойно был последние годы, обманывая партию, – я этого не сделал. Только после ареста, после предъявления обвинения и беседы лично с Вами я стал на путь раскаяния и обещаю рассказать следствию всю правду до конца, как о своей преступно-вражеской работе, так и о лицах, являющихся соучастниками и руководителями этой преступной вражеской работы.

Стал я преступником из-за слепого доверия авторитетам своих руководителей ЯГОДЫ, ЕВДОКИМОВА и ЕЖОВА, а став преступником, я вместе с ними творил гнусное контрреволюционное дело против партии.

В 1928 году, вскоре после моего назначения командиром и военкомом Дивизии Особого назначения при Коллегии ОГПУ, на состоявшейся районной партийной конференции я был избран в состав пленума, а пленумом – в состав бюро партийной организации Сокольнического района.

Еще на конференции я установил контакт с бывшим работником ОГПУ (в 1937 г. покончил самоубийством в связи с арестом ЯГОДЫ) ПОГРЕБИНСКИМ, который информировал меня о наличии групповой борьбы среди членов райкома. В последующем я примкнул в составе бюро к большинству, оказавшемуся правыми, и вел работу совместно с этой группой членов бюро до ее разоблачения в районной партийной организации.

На следующей партийной конференции в 1929 г. это большинство бюро, в том числе и я, и другие работники ОГПУ: МИРОНОВ, ЛИЗЕРСОН, ПОГРЕБИНСКИЙ, были до конца разоблачены. Я и МИРОНОВ выступали с покаянными речами на конференции, однако не порвали полностью с правой группой в районе.

После конференции в ОГПУ состоялось совещание руководящего состава в связи с указанием ЦК, осуждавшим втягивание партийной организации ОГПУ в групповую борьбу в Сокольническом райкоме.

После районной партийной конференции я заколебался и решил стать на правильный партийный путь, порвать с этой группой. Однако вскоре после этого я был вызван ЯГОДОЙ для служебного доклада по делам дивизии. После доклада ЯГОДА перешел со мной на разговор о делах партийной организации. Он начал всячески ругать меня, говоря: «Как вы, командир и военком, струсили, начали на конференции каяться, как вам можно доверять после этого дивизию?» И тут же он сказал: «Имейте в виду, что за вами были еще кое-какие грехи». Я недоуменно спросил – какие? ЯГОДА ответил: «У вас были попытки дискредитировать РЫКОВА». Я говорю, «когда это было?» Давно, документы о попытке дискредитации РЫКОВА находятся в моих руках, вы имейте это в виду». Когда я спросил ЯГОДУ – в чем же дело, он рассказал, как в 1920 г. в Харькове, во время приезда РЫКОВА с группой работников, в том особняке, где он проживал, мною был произведен обыск. Тут же ЯГОДА мне сказал: «Вы имейте в виду, РЫКОВ возьмет свое». И добавил: «Постарайтесь в политических делах полностью ориентироваться на меня и почаще советоваться, в частности с ПОГРЕБИНСКИМ. А по политической работе в дивизии вы советуйтесь с МИРОНОВЫМ; он человек политически грамотный и укажет, как вести это дело».

В том же 1929 году в Москву приехал ЕВДОКИМОВ в связи с намечаемым переводом его в качестве начальника СОУ ОГПУ. Я был у него в номере гостиницы «Селект». Вначале ЕВДОКИМОВ расспрашивал меня, как идут дела в Москве, потом сообщил, что он переводится в Москву и что ЦК предлагает ему наладить оперативную работу ОГПУ. В этой же беседе я поделился с ЕВДОКИМОВЫМ и сообщил, что попал в правые на практике.

В это время уже имели место осложнения в деревне в связи с коллективизацией сельского хозяйства. Я спросил ЕВДОКИМОВА – как у вас на Северном Кавказе идут дела? Он говорит: «Дела сложны, колхозы в казачьих и национальных районах прививаются туго, сопротивление идет большое», и он выразился так: «Черт его знает, выйдет ли из этого дела что-нибудь?»

За время нахождения ЕВДОКИМОВА в Москве, а потом уже после его переезда в Москву у меня с ним было несколько встреч. В процессе этих встреч ЕВДОКИМОВ говорил, что ЦК допускает много безобразий в деревне и «черт его знает, к чему все это приведет».

В 1930 году, после решительного наступления партии и правительства на кулачество, в результате допущенных на местах перегибов начались восстания, и особо сложные формы эти восстания приняли в национальных областях Северного Кавказа, в частности в Дагестане. Меня вызвали в Коллегию ОГПУ и направили в Дагестан. Поговорить с ЕВДОКИМОВЫМ перед отъездом мне не удалось.

Следующая встреча с ЕВДОКИМОВЫМ у меня состоялась уже во время приезда в Закавказье в 1930 году, когда он объезжал районы, в которых проводились операции по борьбе с повстанчеством.

После официальных разговоров я имел с ЕВДОКИМОВЫМ интимную беседу, во время которой он мне говорил, что вооруженным путем, как думает ЦК, колхозов не создашь. Вот, сказал он, в Дагестане население говорит, что колхозам капут, и это не только в национальных областях, что обстановка очень сложна и в центральной России. Может так получиться, говорил ЕВДОКИМОВ, что кулака-то мы разорим и физически уничтожим, а осложнений у нас в стране может быть много и хозяйства в деревне партия не создаст.

На этом разговор с ним и кончился. Пробыв несколько дней, ЕВДОКИМОВ уехал. Последующая встреча с ЕВДОКИМОВЫМ у меня была в 1930 году перед отъездом на работу в Азербайджан. Встретились мы в кабинете у ЕВДОКИМОВА. Я спрашивал его указаний. Наряду с оперативно-служебными указаниями он заявил мне, что в успех начавшейся операции по ликвидации кулачества как класса он, ЕВДОКИМОВ, хотя на него и возложено проведение этой операции по СССР, – не верит. В целесообразность проводимой по решению Центрального Комитета операции он также не верит, считая, что это может привести к обнищанию деревни и деградации сельского хозяйства. За это время в Азербайджане я никакой антисоветской работы не вел.

В 1933 году, вскоре после назначения меня начальником ГУПВО ОГПУ и приезда в Москву, я встретился с ЕВДОКИМОВЫМ у него на квартире. Он приехал из Ростова.

ЕВДОКИМОВ повел со мной разговор о том, что обстановка в стране, несмотря на, казалось бы, некоторое улучшение положения в деревне с промтоварами и с продовольствием в городах, – все же чрезвычайно сложная. И вот тут же ЕВДОКИМОВ начал со мной откровенный разговор. Он спросил: «Как у тебя, правые настроения, которые у тебя были, – изжились или нет?» Я говорю: «Черт его знает, изжились или нет, не знаю, а что?» «Видишь ли, рано или поздно правым удастся доказать Центральному Комитету неправоту линии Центрального Комитета и правильность линии правых». Я попытался возразить, заявив, что положение колхозов становится прочным. Он ответил: «Подожди, колхозы-то начали существовать, но это только начало, а что будет дальше – неизвестно. Кадры правых – большие, правыми ведется большая подпольная работа и по вербовке кадров, и по созданию недовольства против правительства и Центрального Комитета».

Дальше ЕВДОКИМОВ спросил: «Ты ГУПВО принял или нет?» После моего утвердительного ответа он сказал: «Тебе надо было бы заинтересоваться как следует вопросами войск. Войска будут играть большую роль в случае каких-либо осложнений внутри страны, и ты должен прибрать войска к своим рукам».

Зная, что моими заместителями по ГУПВО являются КРУЧИНКИН, ЛЕПИН и РОШАЛЬ, ЕВДОКИМОВ, коснувшись их, заявил: «КРУЧИНКИН, видимо, ягодинский человек, но это ничего. ЯГОДА сам войсками занимается, но и это не страшно». Тут же ЕВДОКИМОВ сообщил мне о том, что сам ЯГОДА также является правым, рекомендовал: «Все же в отношениях с ЯГОДОЙ далеко не заходи и полностью ему и, в особенности, его окружению не доверяйся, так как эти люди способны на преступления, на этих преступлениях провалятся и могут выдать тебя, а КРУЧИНКИНА прибери к рукам». И тут же ЕВДОКИМОВ рассказал о том, что КРУЧИНКИН, будучи в командировке в Средней Азии, в бытность там ЕВДОКИМОВА, при проведении операций из-за своей трусости операцию провалил. Я поставил вопрос перед ЯГОДОЙ, говорил ЕВДОКИМОВ, об отдаче КРУЧИНКИНА под суд, но что-то молчат. Осторожно нужно его к себе потянуть, но начинай также заводить и свои кадры в войсках ОГПУ.

Я спросил, что нужно конкретно делать по войскам? Во-первых, говорил ЕВДОКИМОВ, заимей своих совершенно надежных людей и так прибери их к рукам, чтобы в случае осложнений они выполняли твою волю.

В том же 1933 году ЯГОДА, после моей с ним стычки по служебному вопросу, начал вновь приближать меня к себе при помощи БУЛАНОВА. БУЛАНОВ часто зазывал меня к себе на дачу под видом рыбной ловли и игры в бильярд. В одну из таких поездок к БУЛАНОВУ, в выходной день, на дачу приехал ЯГОДА, который после обеда и выпивки имел со мной разговор в отдельной комнате. ЯГОДА начал разговор с того, что я не прав, настраиваясь против него, и что, видимо, здесь орудует рука ЕВДОКИМОВА, и тут же сказал мне: «Имейте в виду: о том, что вы остаетесь правым, – мне известно, что вы ведете работу, я также знаю, и не лучше ли вам смириться с той обстановкой, которая существует у нас в центральном аппарате, свой гонор сбавить и слушаться меня?». И тут же, продолжая разговор, ЯГОДА спросил меня: «Как идут дела в ГУПВО, у вас там много замов, не лучше ли было бы освободиться кое от кого. Как вы думаете – кого лучше оставить: КРУЧИНКИНА или ЛЕПИНА?»

Не дожидаясь моего ответа, ЯГОДА сказал, что КРУЧИНКИН – человек надежный. Я понял, что КРУЧИНКИН связан с ним по преступной деятельности. В отношении ЛЕПИНА ЯГОДА сказал, что тот колебался, ориентировался на АКУЛОВА и БАЛИЦКОГО, когда они работали в ОГПУ. «Может быть, его и предложить БАЛИЦКОМУ, – сказал он, – пусть поедет к нему. РОШАЛЯ надо обломать, а на отдел боевой подготовки вам надо было бы взять КРАФТА или РЫМШАНА». После этого ЯГОДА стал приглашать поехать к нему на дачу, но из-за позднего времени я отказался. Прощаясь, ЯГОДА сказал: «Ну – мировая и полный контакт».

Во исполнение заданий, которые я получил от ЕВДОКИМОВА, и после разговора с ЯГОДОЙ я начал всячески приближать к себе КРУЧИНКИНА и вскоре повел с ним открытый разговор, Я спросил КРУЧИНКИНА – какую работу он ведет по заданиям ЯГОДЫ в войсках. Сначала КРУЧИНКИН сделал недоуменный вид, а после начал говорить, что особых заданий он не получает, главным образом ведет работу по части подбора людей и их воспитанию в духе бесконечной преданности персонально ЯГОДЕ. О проделанной им работе и ряде людей, которые им были завербованы и вели работу внутри войск ОГПУ, КРУЧИНКИН мне окончательно рассказал по своему возвращению из Синьцзяна в 1934 году.

Развернув полную картину своей антисоветской работы, КРУЧИНКИН назвал мне следующих людей: КРАФТА, РЫМШАНА, который в это время был уже из ГУПВО откомандирован в РККА, РОТЕРМЕЛЯ, ЛЕПСИСА, ЗАРИНА, БАРКОВА, КОНДРАТЬЕВА, командующего в это время дивизией особого назначения, причем оговорил, что с КОНДРАТЬЕВЫМ прямую связь имеют ЯГОДА и БУЛАНОВ и что у КОНДРАТЬЕВА имеются свои люди в дивизии.

ЛЕПИН в это время уже работал на Украине начальником УПВО, причем, несмотря на то что его согласился взять БАЛИЦКИЙ к себе, отношения у него с БАЛИЦКИМ сложились не совсем нормальные, а ЯГОДА ему не мог простить его ориентировки в свое время на АКУЛОВА и БАЛИЦКОГО.

В очередной свой приезд в Москву в 1934 году ЛЕПИН пожаловался мне. Я вызвал КРУЧИНКИНА, и вместе с ним мы заявили ЛЕПИНУ, что мне стало известно об участии ЛЕПИНА во вражеской работе под руководством КРУЧИНКИНА. ЛЕПИН вначале удивился, а потом, узнав о том, что я также принимаю участие в этой работе и начал уже руководить ею в погранохране, мы раскрылись друг перед другом. После этого ЛЕПИН попросил урегулировать вопрос его взаимоотношений с ЯГОДОЙ и БАЛИЦКИМ. Нам удалось это сделать прямым разговором с ЯГОДОЙ о том, что ЛЕПИН – наш человек и нельзя ставить его в такое положение, тем паче на Украине, где в наших интересах он должен связаться и с украинскими людьми и узнать, что делается на Украине. С БАЛИЦКИМ я сам говорил, чтобы он ЛЕПИНА не обижал.

От ЛЕПИНА я узнал о том, что у него складывается такое впечатление, что на Украине также ведется работа правых внутри органов и войск ОГПУ. Я и КРУЧИНКИН дали задание ЛЕПИНУ, чтобы он связался с украинцами, не выдавая им своих связей в Москве и не говоря ничего о ЯГОДЕ, обо мне и КРУЧИНКИНЕ, влезть в среду БАЛИЦКОГО и, если они будут его вербовать, пойти на это.

Примерно в первых месяцах 1935 года ЛЕПИН в свой очередной приезд в Москву рассказал мне о том, что он связался с БАЛИЦКИМ и что БАЛИЦКИЙ связал его с рядом лиц из пограничной охраны, в частности с начальником политотдела УПВО – САРОЦКИМ, начальником пограничного отряда в Одессе – КУЛЕШОМ и зам. начальника УПВО Украины – СЕМЕНОВЫМ.

За это же время – 1934 год – у меня с ЕВДОКИМОВЫМ было несколько встреч при его приезде в Москву. На этих встречах он постепенно открывал мне свою практическую работу и говорил о работе центра правых и по Союзу. В частности, он говорил о том, что имеет ряд людей внутри аппарата ГПУ, и назвал РУДЯ, ДАГИНА, РАЕВА, КУРСКОГО, ДЕМЕНТЬЕВА, ГОРБАЧА и других. Говорил о том, что заимел связи по национальным областям: в Дагестане – через МАМЕДБЕКОВА, в Чечне – ГОРШЕЕВА или ГОРШЕНИ-НА, и тут же сказал, что ему трудно приходится только с КАЛМЫКОВЫМ, у которого своя собственная линия, и ЕВДОКИМОВ никак не может его обломать, но характеризовал КАЛМЫКОВА как человека полностью «нашего» – правого, но, видимо, имеющего самостоятельную линию.

Я его спрашивал, а что вообще в Союзе делается? ЕВДОКИМОВ говорил, что ведется большая работа, целый ряд людей, занимающих большое положение в ряде других областей СССР, перешли к правым. И вот здесь он заявил: «Видишь, как сейчас приходится вести борьбу с Центральным Комитетом: когда-то боролись с повстанчеством, а сейчас самим приходится искать нити, связи с повстанчеством и, чтобы его организовать, приходится идти в низовку. Это очень сложная и опасная работа, но без низовки – секретарей райкомов, председателей РИКов или людей, которые связаны с деревней, – мы возглавить повстанчество не сумеем, а это одна из основных задач, которая стоит перед нами».

ЕВДОКИМОВ расспрашивал, что я делаю по войскам. Я полностью рассказал ему обо всем, в частности и о встрече с ЯГОДОЙ, о разговоре с ним. ЕВДОКИМОВ дал мне вновь такую установку, что этой связи с ЯГОДОЙ не порывать, но до конца не идти и, главным образом, ничего не говорить ЯГОДЕ о моей связи с ним – ЕВДОКИМОВЫМ. В одну из встреч ЕВДОКИМОВ предложил мне связаться с бывшим замнаркома внудел ПРОКОФЬЕВЫМ и прощупать его настроения. Когда я спросил – какая цель, он ответил – потом скажу.

Во исполнение задания ЕВДОКИМОВА я близко сошелся с ПРОКОФЬЕВЫМ. После я узнал, что ЕВДОКИМОВ искал связей с ПРОКОФЬЕВЫМ с целью связаться с ним самому лично, что он по существу и выполнил через меня. Первая встреча у них была на моей даче, а после этого во время своих приездов в Москву он стал заезжать к ПРОКОФЬЕВУ. Спустя некоторое время ЕВДОКИМОВ мне рассказал, что сближением с ПРОКОФЬЕВЫМ он преследовал цель проверить – не связан ли КАЛМЫКОВ с ОГПУ.

В 1934 же году, разворачивая работу в ГУПВО, мы вместе с КРУЧИНКИНЫМ пытались поближе связаться с быв. командиром дивизии особого назначения ОГПУ – КОНДРАТЬЕВЫМ, поскольку КОНДРАТЬЕВ непосредственно получал задания от ЯГОДЫ и БУЛАНОВА. Мы хотели знать, какие именно задания он получает по дивизии. Однако разговор КРУЧИНКИНА с КОНДРАТЬЕВЫМ результатов не дал, и только после инспекции дивизии, которую удалось провести во время отпуска ЯГОДЫ и вскрытия ряда фактов о безобразном состоянии частей дивизии нам удалось заставить КОНДРАТЬЕВА рассказать о проводимой им заговорщической работе по дивизии.

КОНДРАТЬЕВ рассказал, что большинство командиров полков дивизии, а также многие из работников политаппарата им завербованы. КОНДРАТЬЕВ сказал также о том, что ГОЛЬХОВ – начальник политотдела дивизии (прибыл с КОНДРАТЬЕВЫМ с Дальнего Востока) – привлечен к заговору.

Дальше КОНДРАТЬЕВ рассказал, что ЯГОДА дал ему задание (и это отрабатывается им), чтобы командный состав, завербованный и привлеченный к работе, проработал план возможных действий дивизии в условиях Москвы. План этот в основном заключался в оцеплении и изоляции Кремля от остальной части города. Кроме того, он сказал, что в случае осложнений имеется войсковая группа из состава дивизии, которая должна сразу же поступить в распоряжение ЯГОДЫ. И, наконец, он сообщил, что командиры, назначаемые в состав наряда для дежурства внутри ОГПУ на броневиках, выделяются, главным образом, из состава участников заговора. Рассказав это, КОНДРАТЬЕВ, тут же оробев, начал говорить о том, что он хотел бы, чтобы ЯГОДА не знал о его разговорах с нами, пока он не уладит с ним этого вопроса. Одновременно КОНДРАТЬЕВ сказал, что ему от БУЛАНОВА известно, что КРУЧИНКИН и я ведем работу. В 1935 году ЕВДОКИМОВ стал спрашивать меня: нет ли руки ЯГОДЫ в деле убийства КИРОВА и не имею ли я об этом данных? Причем он указал, что если ЯГОДА участник этого дела – поступок нехороший не с точки зрения сожаления о потере КИРОВА, а с точки зрения усложнения положения и тех репрессий, которые начались вскоре после убийства КИРОВА.

Во время этой беседы к нему на квартиру зашел ЛИФШИЦ Яков, быв. зам. наркомпути, который, поздоровавшись со мной, сказал: «Живем в одном городе и не встречаемся». ЕВДОКИМОВ тут же сказал – надо было бы встретиться, полезно было бы для обоих. Это было под выходной день, и ЛИФШИЦ пригласил нас к себе на дачу на выходной день.

После отъезда ЛИФШИЦА от ЕВДОКИМОВА я спросил его, по-честному ли раскаялся ЛИФШИЦ? ЕВДОКИМОВ ответил: «По-честному такие, как Яшка, не каются», – и добавил, что ЛИФШИЦ ведет соответствующую работу.

На второй день я и ЕВДОКИМОВ были на даче у ЛИФШИЦА. Заговорщических разговоров у нас не было, но ЕВДОКИМОВ все время подчеркивал необходимость тесной связи с ЛИФШИЦЕМ, с которым мы условились о дальнейших встречах.

В одну из этих встреч, во время верховой поездки, ЛИФШИЦ сказал мне: «Слышал я от ЕВДОКИМОВА о тебе, откровенно говоря, не ожидал, что ты тоже с нами, молодец». Я начал с ЛИФШИЦЕМ говорить, а как, мол, ты? Он ответил: «Тебе же ЕВДОКИМОВ сказал о том, что я работаю». Я его еще спросил, – а большую работу ведешь? Он сказал, что работу ведет большую, имеет связь с центром через ПЯТАКОВА, имеет большое количество людей и не порывает связей с украинцами.

При следующей встрече, в связи с начавшимися арестами ряда троцкистов, ЛИФШИЦ дал мне задание, хотя я и работал в ГУПВО и прямого отношения к оперативной работе не имел, – прислушиваться, какие показания дают арестованные троцкисты, и информировать его.

В 1935 году, осенью, был пробег жен украинских пограничников в Москву. ЯГОДА разрешил мне организовать их прием у меня на даче, а утром этого же дня я ездил верхом с ЛИФШИЦЕМ и говорил ему об этом приеме. ЛИФШИЦ спросил, а кто у тебя будет? Я говорю, что приглашаю начальников отделов. Тогда он сказал – пригласи и МОЛЧАНОВА, и нельзя ли мне быть на этом приеме. Я сказал, что ничего особенного не будет, приходи как будто невзначай. ЛИФШИЦ под вечер действительно пришел ко мне на дачу. Приехал и МОЛЧАНОВ. После обеда ЛИФШИЦ и МОЛЧАНОВ сидели рядом, выпивали, а после этого ушли в сад гулять. ЛИФШИЦ уехал, когда остальные присутствующие еще не разъезжались, и только спустя дней десять я спросил ЛИФШИЦА, о чем ты говорил с МОЛЧАНОВЫМ, не сказал ли ему что-нибудь обо мне? Он ответил, что говорил с ним о троцкистах. «Видишь ли, МОЛЧАНОВ тоже не совсем чистый человек, но фанаберию со мной разводил. Прямого разговора у меня с ним не было, а я его щупал, какие показания дают троцкисты».