Текст книги "Лжецы, иллюзии и бумажные боги (СИ)"

Автор книги: Jillian_X.L.

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 2 страниц)

Он спал спокойно.

Ему снилась вода, чистая, прозрачная, молчаливая; он стоял у её кромки на песчаном берегу, видел в ней отблески медяного солнца, слышал её робкий, колыбельный шелест.

С противоположного далёкого и затерянного берега его звала Иви.

Вода разливалась у её ног смущёнными кольцами, мягкими волнами, что хотели обмануть её, усыпить её в своей неподъёмной мерцающей толще. Она мерцала обманчиво-ласково, пока не обратилась в багрянец, не поглотила весь свет; пока не поглотила девушку с головой.

А на следующее утро Иви исчезла.

========== Тот, кто был виновен ==========

If you become a nobody

Blind, to your family

Who would you be?

***

Если ты станешь никем,

Невидимкой для своих близких,

Кем ты будешь? (с)

Не хочешь поговорить со мной?

Анна бесшумно склонилась над ним, пытаясь притронуться к его руке в привычном успокаивающем жесте, но он не видел её. Он не видел её лица, обычно уравновешенного и собранного, и сосредоточенного, теперь бледного и взволнованного и будто немного постаревшего; не видел её силуэта. Не было дома и дороги за окном, как не было хрипящего чайника, зашедшегося в сухом кашле, тикающих часов – они молчали, капающей в кране воды.

С ним оставалось лишь его собственное оцепенение – всё остальное было размытым, словно после дождя, расплывчатым, мелькающим, незначительным.

Анна звала его – снова. Его друг и психолог.

Мэтт не слышал её.

Он сидел на холодном полу, и всё, что он хотел – это чувствовать его холод, это молчать, это вспоминать; его голова была прислонена к стене, и руки лежали на коленях.

Он искал её.

Первый день был самым страшным.

В первый день, когда Иви не вернулась к обеду, он сам отправился за ней вместе с Хэнком, проходя по заросшим тропам, тщательно обследуя окрестности дома.

За домом в одной стороне лежала полоса редкого леса, с другой – дорога, ведущая к городу. На обочине дороги стояла заправка, пропахшая дешёвым бензином, затянутая плёнкой масляных разводов, и магазины, недорогие и захламлённые.

Иви не видели ни в одном из них.

К вечеру он поднял на уши поисковые службы и ФБР – он боялся собственных предположений, он боялся тоскливой, скалящейся, несмолкающей неизвестности.

Ночи Мэтт не почувствовал.

Ночи, ослеплённой фонарями, оглушённой, окружённой зычными сиренами и лаем собак, не было.

Утром приехала Анна.

Она заставила его поесть – он не ощутил вкуса еды. Его одежда была грязной и влажной от ледяного пота, в его глазах рябило, его голова кружилась, будто он резко поднялся на ноги после длительной изматывающей болезни.

Второй день постепенно, неспешно и осторожно слился с первым, будто невзначай; он казался сырым, простуженным и беспробудным, хотя светило солнце, и ветер был сухим и тёплым. Лес за домом зевал, пробуждаясь; в голове у Мэтта всё смешалось – чужие, незнакомые голоса, лёгкое постукивание часов – когда мир замирал на мгновение – белёсый свет, треск отломленных ветвей. Кто-то беспрестанно приходил в его дом – спрашивал Мэтта о чём-то, уходил, но входная дверь хлопала всё реже и реже, пока не умолкла вовсе.

Третий день принёс затишье – сворачивались все работы, а Иви так и не возвращалась домой. Он метался по дому, повсюду натыкаясь на её вещи – находя её повсюду. Её телефон на прикроватной тумбочке на половину разряженный, кружка с недопитым чаем, оставленная на столе, резинки для волос в ванной на крючках.

Ночью, давящей, грозной ночью Мэтт постоянно просыпался, пытаясь понять воспалённым сознанием, что разбудило его.

Было тихо и холодно.

Он спросонья, находясь где-то на грани реальности и иллюзии, протягивал руку, туда, где совсем недавно лежала Иви, но находил одну только пустоту. Он мог бы разбить эту пустоту её именем, звать её, но его горло пересохло, и Мэттью не мог выдавить и звука, он мог бы проклинать всех богов, но бумажные боги прятались от него в тени.

Пятый день не отличался от четвёртого, а шестой от пятого. Была лишь болезненная размеренность и пульсирующая, непроходящая, шипящая боль в голове. Ещё была Анна с её раздражающе-добродушным тебе-нужно-выговориться, но единственное, что ему действительно было нужно – необходимо, – всё, что он хотел, это холод пола, это бессознательное, всё отрицающее оцепенение, сковавшее его, стеревшее его в труху.

Анна готовила ему кофе – кофе был излишне горьким и чересчур горячим.

Возможно, он хотел закончить то, что начал. Возможно, он нашёл её.

Мэтт ладонью пытался вынуть жар из своей головы, содрать его со своего лба.

Мэтт так и слышал в её тихих словах это застывшее, так и не произнесённое – она, скорее всего, мертва.

Иви мертва.

Ты не виноват в том, что произошло.

Мэтью знал, что Анна ошибается, что не всё было правдой – с самого начала, что это Иви сама нашла его – кем бы он ни был. Что Иви была умной для того, чтобы выследить, но слишком смелой для того, чтобы выжить, и Мэтт чувствовал, как в нём переворачивается что-то, лопается, словно воздушный шарик, надутый, наполненный мыслями и чувствами.

И Мэтт продолжал сидеть на холодном полу, и молчал Анне в ответ, и молчанием говорил о том, что ей пора уходить: он не хотел – не мог – видеть её.

Он не хотел – не мог – видеть никого.

***

Иви вернулась поздним воскресным вечером.

Иви стояла на пороге его окоченевшего, укутанного неясными предчувствиями и ожиданиями дома. Она была продрогшей, промокшей насквозь – после засухи, затянувшейся на несколько дней подряд, дождь казался особенно крупным, мокрым и необходимым, – озябшей, но, несомненно, живой.

Мэтт застыл перед ней – бесчувственный ко всем и ко всему, деревянный и чуть больше, чем мёртвый.

Он представлял себе это прежде, мечтал об этом – как она внезапно вернётся, как он обнимет её, как проведёт ладонью по её лицу – она вздрогнет или улыбнётся, но стоило признаться хотя бы самому себе – с Иви всегда было всё иначе, не так, как он предполагал, и поэтому не происходило ничего из всего того, что должно было произойти. Вместо этого всё, что он мог делать – это стоять остекленевшим, неживым, придавленным чем-то громоздким и неподъёмным, как Атлант небом, не в силах заставить себя пошевелиться, не в силах заставить себя выдохнуть.

Мэтт.

Она звала его.

Могу я пройти?

Он посторонился, пропуская её, и плотно захлопнул дверь вслед за ней, оставляя дождь и грозы где-то позади, неестественными, ненастоящими. Её голос был прежним, её взгляд был прежним, запах волос, движения, мимика. Вся она была прежней – такой, какой он запомнил её себе, такой, какой он мог воспроизвести её в собственной памяти до мельчайших подробностей.

Иви смотрела на него чуть виновато, снимая ботинки и стягивая с себя куртку – она, наверное, уходила в этом три недели назад, но Мэтт не мог сказать точно, каких из её вещей недоставало.

Её длинные волосы, завившиеся от влажности, казались почти чёрными и закрывали её лицо. Мэтт боялся, что сейчас мог сделать всё, что угодно – что мог упасть перед ней, подкошенным, что мог взять её за запястье, и то сломается, точно ветвь, под его прикосновением; но Иви внимательно посмотрела на него, и это отрезвило Мэтта. Она замёрзла настолько, что её кожа казалась прочной, белой и холодной, точно лёд или мрамор. Она попросила налить ей что-нибудь согревающего.

Он отвёл Иви в гостиную и, пока заваривался чай – густой и чёрный, как она любит – заставил её переодеться в сухое и чистое, как когда-то она – его. На скуле у неё была ссадина, на подбородке царапина – защищалась? – её ногти, всегда аккуратно и коротко подстриженные, выглядели неровно и словно обломано; но Иви не казалась обречённой, или напуганной, или сломленной, и Мэтт заставил себя вспомнить об их основном правиле, об обоюдной договорённости – захочет-расскажет, а потому держал язык за зубами.

Из ванной он принёс махровое полотенце, и Иви покорно откинула голову немного назад и прикрыла почерневшие – от страха, от недосыпа? – глаза, пока он сушил её волосы.

Иви долго грела руки о стакан с обжигающе-горячим чаем – руки совершенно не слушались её, когда он пропускал влажные пряди тёмных волос между пальцами, когда, склонившись, не помня больше ни себя, ни её, прокладывал дорожку поцелуев на её шее, чуть ниже пульсирующей жилки – теперь её кожа пылала, – когда опускался перед ней на колени, заглядывая в заострившееся любимое лицо, впитывая, вырисовывая, запоминая. Кружка выпала из неверных рук – разлились по полу остатки чая. Маленький, горящий поцелуй – в ответ.

Её глаза, её невозможные, прежде умиротворённые глаза ярко, доверчиво светились – он бережно собирал тот свет, губами прикасаясь к тонким векам.

Он целовал её – настойчиво, глубоко, – она отзывалась на его голос, его просьбы, его движения. Она шептала что-то, принимая его в себе – он тяжело дышал, отдавая себя.

Хаос нетерпеливых движений, болезненные поцелуи, воздух, сгустившийся над ними, скомканный и тяжёлый.

– Мэтт… – она тихо звала его.

Он притягивал её ближе, обнимая, забываясь, погружаясь в безграничную, бесконечную, глубокую, лишающую сил черноту.

***

Уедем отсюда.

Он почти спал, когда Иви целовала его в висок, убирала волосы с его влажного лба, заставляя проснуться.

Пожалуйста, Мэтт, давай уедем отсюда.

Откуда-то справа раздался пронзительной звон будильника, громкий и отрывистый; они оба молчали, прислушиваясь, останавливая, заглушая мысли, а когда дребезжание прекратилось – также внезапно, как и началось, – тишина показалась оглушительной и разрушающей.

Иви переплела их пальцы – её выглядели аккуратными и изящными, его – загрубевшими, зачерствевшими. Мэтт, перевернувшись на бок, так, чтобы их лица оказались на одном уровне, накрыл обоих одеялом – было на удивление сыро и прохладно. Он с трудом вспомнил об окне, которое вечером в спешке забыл закрыть; воспоминания возвращались с трудом и скрипом, будто после затяжной лихорадки.

Иви провела ладонью по его лицу – доверительный, ласковый жест. Мэтт улыбнулся; он чувствовал, как тепло, долгожданное и необходимое, разливается по его венам, туманит мозг.

Иви казалась сосредоточенной, задумчивой и – самую малость – отстранённой.

Уедем, Мэтт.

Она шептала, запрокидывая голову, позволяя прикасаться к себе, целовать себя; их дыхание – одно на двоих, её слова – эхо, отдающееся в его голове.

Он найдёт меня. Он не остановится.

Мэтт замер, остановившись, одёрнув себя, потрясённый и застигнутый врасплох. Осознание происходящего приходило к нему насмешливо, обрывисто, впопыхах. Он вглядывался в неожиданно повзрослевшее, спокойное лицо Иви. Он слышал её размеренный, как тиканье часов, голос.

Он бы хотел закрыть уши руками.

Уедем, Мэтт. Уедем, уедем, уедем.

Он согласно кивнул, сглатывая горький комок, образовавшийся в горле, притягивая её к себе, успокаивая, убаюкивая. Перед его взором вновь стояла вода, тихая и чистая, молчаливая, которая, он хотел бы верить в это, всё ещё хранила в своих глубинах отблески медяного, застарелого солнца.

Он сказал:

– Всё, что захочешь.

Всё, что захочешь, и даже больше.

***

Они отправились на север.

Они остановились в провинции и сняли номер на двоих в гостинице, что располагалась недалеко от булочной, из-за чего запах свежей выпечки намертво въелся в стены – номер был небольшим, и его стены, выстиранные тусклым дневным светом, отливали болезненной желтизной. Напротив – аптека, пропахшая спиртом и лекарствами. Чуть левее – единственная библиотека, многоглазое, многооконное, приземистое здание, хилое и измождённое – от скуки или от времени.

За окном непривычно шумела жизнь – оживлённая, украшенная голосами, испещрённая зазывными криками и шутками прохожих, развязными напутствиями и насмешками, украденная у оставленного, позабытого прошлого.

Они задержались там ненадолго.

Они купили дом в январе.

Дом был маленьким и неприметным, с клумбами у крыльца, с забором, чуть покосившимся, выкрашенным в тёмно-зелёную, так похожую на весеннюю траву, но уже чуть выцветшую краску.

Они вместе клеили обои в гостиной и вешали занавески на кухне – занавески были новыми, нежно-голубого цвета и в свете дня отливали перламутром. По утрам лениво играло радио – Иви часто переключала волны, ища песни шестидесятых и редко находя их.

Она стала убирать волосы наверх, открывая белизну шеи – прежде она всегда носила их распущенными; бывало, подолгу запиралась в ванной и не выходила часами, будто исчезнув, будто никогда не существовав.

По ночам они засыпали неизменно вместе: утомлённые, застигнутые врасплох сиянием жемчужных, запоздалых звёзд и ранними закатами. Иви обнимала его со спины, обхватывая, будто не желая делиться им с остальным миром – Мэтт успокаивался, чувствуя её дыхание на своей спине, ощущая себя так, словно он обрёл свой единственный настоящий дом.

Анна звонила – порой по нескольку раз в день, порой спустя недели молчания; Мэтт выключал телефон, и клал его на стол у кресла, и надолго про него забывал.

Иви качала головой – будто её ранила его невежливость.

Ты можешь ответить ей. Ты не попрощался с ней.

Мэтт отвечал, что это не нужно, что нельзя никому верить, что всё пройдёт. Что Анна непременно забудет.

Потом звонки прекратились.

***

Хэнк умер через два года.

Падал тяжёлый снег, невыносимо-белоснежный, махровый и липкий – глядя на него хотелось крепко зажмуриться и больше никогда не открывать глаза.

Мэтт смотрел на бездыханное тело пса и чувствовал, как знакомая чернота вливается в него – через рот, через глаза, через нос, впитывается кожей, одеждой, волосами – прошлым, настоящим и будущим.

Иви гладила Хэнка, растерянно и тоскливо смотря на его заострившуюся умную морду, пропуская пальцы сквозь густую лохматую шерсть. На дне синевы затаилось стекло, когда она смотрела на Мэтта.

Она задыхалась.

Выберемся отсюда ненадолго.

Они забронировали двухкомнатный гостиничный номер, захватили с собой две дорожные сумки, заперли двери дома, решили, что так лучше.

Когда они перебрались в гостиницу, звонки от Анны возобновились – снова.

***

Ты – это я. А я – это ты.

Они лежали друг напротив друга, кожа к коже, сердце к сердцу. В то время как миры сменяли друг друга, их собственный давно клонился к закату.

Уже смеркалось.

Иви едва заметно улыбалась, и её улыбка казалась столь же призрачной, ирреальной, как она сама. Её губы, тонкие, ровно очерченные, едва заметно двигались, повторяя её мысли, обличая в слова.

Ты выдумал меня.

Мэтт качал головой, прогоняя засушливый морок, склеивший его руки, наполнивший до краёв его тело и разум. Он не слышал Иви. Он не понимал её.

Он повторил давнее, глубинное, отливающее правдой:

– Ты – конец моего пути.

***

С самого начала что-то пошло не так.

Анна совсем не изменилась, было столь же изящной и элегантной – юбки вместо брюк, тонкие газовые кофточки, те же духи – но казалась чуть взволнованней и беспокойней, нежели обычно, когда стояла на пороге номера, когда проходила внутрь.

Она отказалась от чая; сев в кресло, нервно поправляла складки одежды, дёргала собачку изящной сумочки. Она бы хотела начать с главного – главное тревожило её, не оставляло, не давало покоя, но не с укоров, не с будничных разговоров о том почему-он-уехал и всё вышло-именно-так, и старалась вести себя так, словно не было временного обрыва, и он никуда не уезжал.

Я знаю, ты любил её.

Мэтт неподобающе-пристально глядел на неё, не осознавая, о ком она говорит, а, осознав, недовольно вскинулся.

Твой отъезд был… неожиданным. Я не знала, что и думать.

Она резко остановилась, будто одёрнув себя, будто о чём-то себе напомнив.

Они нашли её, Мэтт.

Мэтт молчал.

Он не понимал, о чём она говорит, что она хочет от него, зачем она искала его, зачем приехала, и ему отчего-то хотелось также, как и когда-то, этим жгучим привычным молчанием попросить её уйти. Ему было спокойно с Иви, с его Иви, пока никто не старался внести смуту в их мирную ограниченную реальность.

Они нашли Иви. Ты был прав – во всём, с самого начала. Он её убил. Он похоронил её недалеко от дома её отца. Она была единственной, кого он похоронил, о ком он позаботился.

Мэтту отчего-то хотелось рассмеяться, запрокинув голову, и захлебнуться собственным смехом – он знал, что Иви была жива. Она была с ним всё это время, она спала в соседней комнате – живая, здоровая, невредимая. Это было какой-то нелепой ошибкой или чьей-то глупой шуткой, ведь этого просто-не-могло-быть.

Мэтт не отвечал, потому что не мог отыскать в себе сил, чтобы заговорить, потому что что-то, чему не было названия, что засело где-то глубоко и заставляло его сомневаться в себе – не с сегодняшнего дня и не с того самого дождливого воскресного вечера, что ревело и громыхало, когда Иви вернулась, а с того момента, когда он однажды проснулся уставшим, пустым, ничего не помнящим, когда увидел заголовок утренней газеты с именем первой жертвы.

На самом деле что-то не так пошло очень, очень давно – он всего лишь не хотел признавать этого, не хотел этого замечать.

Ты ни о чём не хочешь рассказать мне?

Анна была смелой и безрассудной – теперь он видел это. Когда-то она тоже просила его говорить с ней, делиться с ней, но тогда в её голосе не было этого осуждающего подозрения, лишь отрезвляющее искреннее сочувствие.

Мэтт подумал о том, что это – всё это – действительно выглядело странно, и ему хотелось наклонить голову, чтобы из неё вышла эта одуряющая покойная вода. Знакомая тьма застекленела в его глазах, остановилась, притихла, умолкла, остыв в его жилах – на жалкое мгновение или же на всегда.

Мэтт попытался представить себе, что всё это – правда, что Анна права, что Иви действительно нашла того, кто лишил её семьи и дома, кем бы он ни был, и он убил её.

То, что он представил, казалось жутким и неправильным, но куда более реальным, чем всё то, что окружало его последние дни, и он оказался обманут самим собой, только потому, что все те люди, все те сожжённые дома были реальнее всей его жизни. Это потрясло его, это заставило его вспомнить все свои кошмары, и один из них – Иви была мертва, потому что выследила его, потому что не хотела выслушать его, потому что держала в руках полусожжённый шарф, что был похож на другие, как один.

Его шарф.

Всё, что он хотел, это пересечь комнату, открыть дверь и увидеть за ней Иви.

Он только хотел убедиться, что он ошибся, что Анна заблуждалась, что всё всегда было в порядке, но где-то на краю сознания, собственного болезненного, воспалённого островка он уже знал, что в порядке не было – ни тогда, ни сейчас, что всё это не более, чем иллюзия – одна из его самых странных, самых страшных иллюзий.

Он не мог открыть дверь, потому что уже знал – Иви там нет.

И не было никогда.